Текст книги "Провокация (Солдаты удачи - 15)"

Автор книги: Андрей Таманцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

До меня не сразу дошел смысл его слов. А когда дошел, я прибалдел. Муха с Артистом тоже. И Рита Лоо. Черные снеговые тучи нависли над ржаным полем, надвинулась зима с ее безысходностью. И тоска, тоска. Смерти бы, смерти. Смертушки.

Мюйр оглядел нас и сделал вид, что спохватился: – Я сказал что-то не то? Ах да, я сказал "дрочить". Мне следовало сказать "мастурбировать". Прошу извинить. Где же господин Ребане?

Муха повернулся к двери кабинета и гаркнул:

– Фитиль! К тебе! Какая-то старая гнида!

На пороге кабинета появился Томас. Он был в темно-синем, с искрой, костюме, весь причесанный и отглаженный, кроме морды лица.

– Старая гнида? – переспросил он. – Как может так быть? Гнида не может быть старой. Если гнида старая, то это не гнида. Это уже вошка.

– Вошь, – поправил Мюйр. – В русском языке нет слова "вошка". Есть "вошь".

– Вошь, – повторил Томас. – Понимаю. Но вы не правы. В русском языке есть такое слово. "Мандавошка". Вы ко мне? Пожалуйста, заходите.

Мюйр прошествовал в кабинет. Он оставался невозмутимым. Абсолютно невозмутимым. И даже по-прежнему благодушно-доброжелательным. Только вот глаза. Если гнида может быть старой и у нее есть глаза, то такими они и были.

Рита Лоо отбросила назад копну волос и решительно двинулась вслед за Мюйром. Артист придержал ее за плечо, негромко спросил:

– Кто это?

– Самый большой мерзавец в Эстонии.

– Это мы уже поняли. Кто он?

– Генерал-майор КГБ. Бывший. Пятое управление. Говорит вам это что-нибудь?

– Да, – сказал Артист. – Диссиденты.

– Не начинайте разговор без меня, – попросил я Риту и знаком показал Мухе на выход. В черной ванной на полную пустил душ и приказал: – Запоминай. Шестьсот тридцать второй номер. Это этажом выше. Постарайся незаметно. Доктор Гамберг. Доком не называй. На всякий случай в номере не говори. В сортире или у лифта.

– Понял, – кивнул Муха.

– Забери то, что он передаст. И скажи: Матти Мюйр. Контакт. Пусть пробьют.

– И Рита Лоо, – подсказал Муха. – Тоже контакт. И еще какой.

– Правильно. Действуй.

Я вернулся в гостиную.

– Что происходит? – спросил Артист.

– Пока не знаю.

– Но происходит?

– Похоже на то.

Я прошел в кабинет.

Разговор, судя по всему, намечался серьезный. Вокруг Томаса Ребане начало что-то происходить. Может быть, как раз то, что имел в виду генерал Голубков.

Как и все в этих апартаментах, предоставленных в распоряжение внука национального героя Эстонии, кабинет был обставлен стильно и одновременно очень солидно. Красивый письменный стол из темного резного дуба с полированной столешницей располагал к вдумчивой умственной деятельности, а кожаный диван и два глубоких кресла вокруг овального журнального столика словно бы приглашали уютно расположиться в них и вести обстоятельные деловые переговоры или за рюмочкой коньяка доверительно высказывать свои самые сокровенные мысли, которые с точки зрения властей всегда считались крамольными.

Что когда-то и делали в этом кабинете первые лица.

Переставая после этого быть первыми.

Почему, интересно, сокровенность всегда крамольна?

Но сейчас, как и во всех гостиничных номерах при смене постояльцев, кабинет был безлик, не одушевлен ни бумагами на столе, ни тем легким беспорядком, которым сопровождается любая живая жизнь.

За столом восседал Томас Ребане, отражаясь в полировке столешницы верхней половиной туловища и оттого похожий на бубнового валета. Рита Лоо устроилась в дальнем углу дивана, дыша духами и туманами, нога на ногу, пальцы сцеплены на колене, червонная дама. Матти Мюйр в своей черной тройке неторопливо прохаживался по ковру от залитого солнцем окна до книжного шкафа, сумрачно зияющего пустыми полками, кончиком мизинца приглаживал щеточку усов, благожелательно щурился. Его кейс лежал на подоконнике, лоснясь дорогой кожей.

Король пик.

А какого достоинства и какой масти я? И какая масть нынче у нас козырная?

– Теперь я могу говорить? – вежливо поинтересовался Мюйр у Риты, когда я вошел в кабинет и погрузился в кресло, всем своим видом показывая, что выколупать меня оттуда можно только с помощью ОМОНа или спецподразделения "Эст".

Она кивнула:

– Разумеется. Сегодня у нас свобода слова.

– Господин Ребане, я пришел к вам для частного разговора. Вы уверены, что при нем должен присутствовать ваш очаровательный пресс-секретарь?

– Я? – переспросил Томас. – Да. Или нет?

– Да, – сказала Рита.

– Да, – повторил он. – А почему?

– Потому что ты мой жених.

– Жених. Помню, ты говорила. Господин Мюйр, да.

– Охрана тоже обязательна?

– Понятие охраны мы понимаем расширительно, – объяснил я. – В наши функции входит охрана не только физического, но и душевного здоровья клиента.

– По-вашему, я могу ему угрожать?

– Ему может угрожать все. Он беззащитен, как одуванчик. Или как овечка в глухом лесу.

– Мне больше нравится одуванчик, – подумав, сообщил Томас.

– Пусть так. Но я считаю своим долгом присутствовать при твоих встречах с людьми, которые могут представлять собой источник угрозы. Вы против, господин Мюйр?

– Нет, – ответил он. – Более того. Если бы вы решили сейчас уйти, я попросил бы вас остаться. Против вашего присутствия, госпожа Лоо, я тоже не возражаю, хотя это несколько удлинит нашу беседу. Потому что для начала мне придется прояснить свои отношения с вами. Но мы же никуда не спешим, не так ли?

– Мы никуда не спешим? – осведомился Томас у Риты.

– Нет, – сказала она.

– Господин Мюйр, мы никуда не спешим, – повторил Томас.

– Как я понимаю, вы считаете меня виновным в смерти вашего мужа, заговорил Мюйр, глядя на Риту сверху вниз, снисходительно. – Это несправедливо. Он умер от наркотиков. И вы это знаете. Он умер через год после того, как освободился из заключения.

– А кто его туда засунул? Напомнить? – спросила она.

– Да, это я инициировал процесс над молодыми эстонскими националистами, -легко согласился Мюйр. – Я мог бы сказать, что выполнял указание из Москвы, но не скажу. Нет, я считал эту акцию правильной и своевременной. Я и сейчас так считаю. И она дала эффект, какого не ждал никто. Кроме меня. Посмотрите на наших ведущих политиков, – продолжал он, как бы посмеиваясь и тем самым как бы призывая не относиться к тому, что он говорит, слишком серьезно. – Особенно из первой волны. Каждый третий прошел через мордовские лагеря. И что же? Они избавились там от интеллигентского прекраснодушия и поняли, что за власть нужно уметь бороться. Закалились, сплотились. И в конце концов победили. А если бы не было этой закалки? Да так и спивались бы на своих кухнях в пустой болтовне. Разве это не так?

Мюйр огляделся, ожидая возражений. Не дождавшись, удовлетворенно кивнул:

– Именно так. Но я не претендую на то, чтобы мое имя было вписано золотыми буквами в историю свободной Эстонии. Я даже не в обиде, что меня вышвырнули из жизни в самом зрелом и плодотворном возрасте. Мне было всего шестьдесят девять лет, когда меня отправили на пенсию, на которую я могу прокормить только своего кота. У меня замечательный кот, – сообщил он. Карл Вольдемар Пятый. Прекрасный собеседник. Потому что он умеет молчать.

Меньше всего Мюйр был похож на человека, который тратит пенсию на своего кота, а сам живет впроголодь. Но я воздержался от этого замечания.

– Нет, не в обиде, – повторил он. – Оценку прошлому даст история. Собственно говоря, я уже часть истории. Некоторым образом – сама Клио.

– Вы не Клио, – вступился за музу истории Томас. – Клио женского рода. – Он указал на Риту Лоо. – Клио – это она.

– Вы ошибаетесь, – возразил Мюйр. – Клио не может быть молодой и красивой. Она среднего рода. Она стара и страшна. Как я.

– Вы не инициировали процесс над молодыми эстонскими националистами, решительно вступила в игру червонная дама Рита Лоо. – Вы его спровоцировали. Подбросили моему мужу доллары. До сих пор удивляюсь, что не наркотики!

– Нечему удивляться, госпожа Лоо. У нас была другая задача. Наркотики уголовщина. А доллары – это работа на западные антисоветские центры. Доллары очень хорошо вписались в контекст. Стали эффектной заключительной точкой. А контекст, согласитесь, был неспровоцированным. Самиздат, "Хроника текущих событий", машинописные экземпляры "Архипелага ГУЛАГа". Нам нужен был политический, а не уголовный процесс.

– И вы его успешно сварганили. И даже не краснеете, когда говорите об этом сейчас!

– Я чего-то не врубаюсь, – вновь вмешался бубновый валет. – Вы говорите о художественной литературе, а я не понимаю зачем. Я читал "Архипелаг ГУЛАГ". Талантливо, но затянуто. Но разве вы пришли ко мне, господин Мюйр, чтобы говорить о художественной литературе?

– Сиди и молчи, – вывела его из игры червонная дама. – При обыске они обнаружили у моего мужа пятьдесят тысяч долларов, – объяснила она мне. Не потому, что хотела объяснить, а потому, что ей нужно было выговориться, и она почему-то решила, что я самый подходящий для этого адресат. – А сказали, что должно быть двести. По агентурным данным. Двести тысяч долларов! У Александра! Да он и десятки никогда в руках не держал! У нас в доме иногда куска хлеба не было! Они допытывались, куда он дел остальные сто пятьдесят тысяч. Пропил. Финансировал подрывную деятельность. Я была-совсем девчонкой, ничего не понимала. Но чудовищность этой нелепицы понимала даже я!

– Мы не настаивали на этом обвинении, – заметил Мюйр. – Ваш муж получил только то, что заслужил по закону. И провел в лагере всего три года. Другим в те времена давали и по пять, и по семь плюс пять. "Семь плюс пять" – это была такая формула, – объяснил он мне. – Семь лет исправительно-трудовых лагерей и пять лет ссылки.

– Я очень хотела бы, господин Мюйр, чтобы вы сами провели в лагере хотя бы год!

Червонная дама вела свою партию активно, но в самой этой активности таился проигрыш. Она не оставляла себе резервов. А король пик оставлял. И он лишь усмехнулся, услышав ее пожелание, идущее от самого сердца. Снисходительно переспросил:

– Год? Всего год? В наших-то лагерях? Дитя мое, я провел в заключении пять лет восемь месяцев и двенадцать дней. С марта сорок восьмого года. Из них год во внутренней тюрьме Лубянки, год в Лефортове и восемь месяцев в камере смертников во Владимирской тюрьме. А последние три года в "Норильлаге". И только в апреле пятьдесят четвертого года был освобожден и реабилитирован.

– Странно, что это ничему вас не научило! – бросила Рита.

Лицо у него окаменело, помертвели глаза.

– О нет, Рита Лоо, – возразил он. – Эти годы научили меня всему.

Твою мать. Восемь месяцев в камере смертников – это круто. Внутренняя тюрьма Лубянки и Лефортово – тоже неслабо. А "Норильлаг"?

Мюйр не стал объяснять, чему научили его эти годы. Он молчал. И это было очень красноречивое объяснение.

– И в чем парадокс? – снова заговорил он. – В том, что меня обвиняли в буржуазном национализме. Как и вашего мужа, Рита Лоо. Каково? Настоящая причина была, конечно, в другом. О ней я узнал много позже. Вы даже представить себе не можете, какие узлы закручивала в те годы жизнь. Я сидел из-за того, что слишком много знал... Никогда не угадаете. Нет, никогда. Я слишком много знал о вашем дедушке, Томас Ребане. Да, об Альфонсе Ребане. И не знал, что об этом нужно молчать.

Последнюю фразу он адресовал мне, и я невольно почувствовал, что становлюсь центром всего разговора, хотя на эту роль совершенно не претендовал.

– Это неправильно, – решительно заявил Томас. – Я не согласен. Так не принимают гостей. Это невежливо. Не выпьете ли чего-нибудь, господин Мюйр?

– Пожалуй, – согласился пиковый король. – Капельку "Мартеля". Я видел в вашем баре "Мартель".

– Рита Лоо, капельку "Мартеля" для господина Мюйра, – распорядился Томас. – И для меня.

Он немного подумал и уточнил:

– Две капельки.

– Я тебе не прислуга, – отрезала Рита.

– Она мне не прислуга, – сообщил Томас Мюйру. – Она мне пресс-секретарь.

– И невеста, – напомнил Мюйр.

– Да, и невеста. Я об этом все время думаю. Я принесу сам. Вам со льдом?

– С мышьяком, – посоветовала Рита.

– Это она так шутит, – сказал Томас и обернулся к Рите: – Где у нас мышьяк? Это так шучу я.

– О господи! – сказала Рита, – Иди и неси "Мартель". Только молча!

Томас величественно удалился.

– Надеюсь, госпожа Лоо, я убедил вас, что в смерти вашего мужа не стоит винить меня, – продолжил свою партию Мюйр. – Я всего лишь был рукой Провидения. Олицетворял суровую правду жизни. И только.

– Не кощунствуйте! – вспыхнула Рита. – Ваша лагерная закалка сломала сотни людей! Самых талантливых, самых светлых, самых честных! Которых сейчас так не хватает Эстонии. Если бы их не перемололи в лагерной мясорубке, Эстония сейчас была бы другой страной! Этническая демократия. Грязная помойка!

– Меня всегда умиляет, когда проститутки говорят о политике, а политики о морали, – рассудительно проговорил Мюйр. – Ваш муж баловался наркотиками и до лагеря. Вместе с вами, Рита Лоо. А после лагеря окончательно сел на иглу. Понимаю: вам хотелось бы вычеркнуть из памяти эти годы. Не следует этого делать. Нет, не следует. Их нужно помнить всегда. Смаковать каждое унижение, вспоминать в бессонницу каждого грязного скота, у которого вы отсасывали в подъездах, чтобы добыть дозу для мужа. Это вооружает. Это очень помогает жить. К чему это я? – перебил себя он. – А, вот к чему. Почему же вы захотели и смогли соскочить, а он нет? Ваш муж был талантлив, да. Он писал блистательные статьи. Я с удовольствием их читал. Он переправлял их на Запад. Так он думал. Нет, он переправлял их в мой кабинет. В сущности, я был единственным поклонником его таланта. У него был талант, но не было характера. А талант без характера оборачивается бедой. Я приведу вам пример другого человека. Он проходил обвиняемым по тому же процессу и получил те же три года. И сидел в одном лагере с вашим мужем. Я говорю о кинорежиссере Марте Кыпсе. Он же не сломался. Потому что у него был не только талант, но и характер. Он добивался своей цели и добился ее.

Мюйр немного подумал и уточнил:

– Почти.

– Минутку! – вмешался я. – Так это вы вдохновили его на сценарий? Значит, вы и были тем таинственным незнакомцем, который пришел к нему ночью в котельную и рассказал об эсэсовце?

– Совершенно верно, юноша, совершенно верно, – покивал Мюйр. – Это был я. И этот ночной разговор в котельной был началом моей самой масштабной оперативной комбинации. Лучшей в жизни. Она продолжается и сейчас. Но скоро завершится, уже скоро. Два слова, чтобы закончить с предыдущей темой. Не задумывались ли вы, госпожа Лоо, куда все-таки делись те сто пятьдесят тысяч долларов, которых недосчитались при обыске вашего мужа? Эти деньги были действительно переправлены из Лондона для помощи нашим диссидентам, объяснил он мне. – Мы перехватили курьера, а затем продолжили игру и подбросили их Александру Лоо. Но при обыске обнаружили только пятьдесят тысяч долларов. Остальных так и не нашли, хотя перерыли всю Эстонию. – Он вновь повернулся к Рите: – Так куда же они подевались? Не догадываетесь?

– Их украли вы, – предположил я.

Мюйр засмеялся старческим дребезжащим смешком:

– Нет, юноша, нет. Я их не украл. Я их приватизировал. Заблаговременно. Это была моя доля общенародного достояния. И сейчас я могу об этом сказать.

– Зачем? – спросил я.

– Чтобы знали.

– Зачем нам об этом знать?

– Вам? – удивился Мюйр. – Разве вы ничего не поняли? Я говорю это не для вас. Для тех, кто вышвырнул меня из жизни. Кто был уверен, что с Матти Мюйром покончено. И теперь они знают. Но знают не всё. Далеко не всё. Им еще очень многое предстоит узнать!

– Будьте вы прокляты, Матти Мюйр! – сделала свой последний ход червонная дама. – Будьте вы прокляты с вашими долларами и с вашими гнусными комбинациями! Я думала, что забыла о вас. Зачем вы снова лезете в мою жизнь? Кто вас звал? Когда же вы наконец сдохнете, старый паук?!

Король пик постоял у окна, сложив за спиной руки и покачиваясь на носках. Потом живо обернулся и кончиком мизинца пригладил усы.

– Паук, – весело повторил он. – Паук. По-моему, меня повысили в звании. Паук – это же выше, чем гнида. Не так ли? – И тут же его лицо вновь стало мертвым, холодным. – А теперь я отвечу на ваш вопрос. Ваша жизнь, милочка, интересует меня не больше, чем жизнь тех голубей за окном, какими так любит лакомиться мой кот Карл Вольдемар Пятый. А вот жизнь вашего жениха очень интересует. Вы сделали хороший выбор. Верней, его сделали за вас, но это неважно. Вы даже не представляете, насколько хороший. Вы это поймете. Чуть позже.

Он извлек из жилетного кармана плоские золотые часы, открыл крышку и взглянул на циферблат. Заметил:

– Странно. Мне казалось, что путь отсюда до бара в гостиной не такой уж и длинный.

Я тоже посмотрел на часы. Разговор продолжался уже тридцать минут, но запала у этого старого паука не убывало. Похоже, козырной мастью у нас сейчас были пики.

– Знаете ли вы, юноша, что сообщает человеку энергию жизни? – словно угадав мои мысли, спросил Мюйр, защелкивая часы и пряча их в жилетный карман. – Считается, любовь. Нет. Любовь с годами тускнеет, становится привычкой. Но только одно чувство никогда не утрачивает своей силы и остроты. Ненависть!

На этой оптимистической ноте в кабинет и вернулся Томас Ребане.

На длинном пути от бара в гостиной до кабинета Томас явно успел пропустить две капельки "Мартеля". Скорее всего, из горла. Это практично. Чтобы лишний раз не пачкать хрусталь. Он торжественно водрузил поднос с объемистой квадратной бутылкой и пузатыми бокалами на журнальный стол, плеснул по капельке Мюйру и мне с Ритой Лоо, чуть больше себе и гостеприимно предложил:

– Ваш "Мартель", господин Мюйр. Присядьте. А то вы все ходите. Так можно устать. Хороший коньяк лучше пить сидя. Стоя пьют только на троих. Чтобы быстро. А мы никуда не спешим.

После этого он расположился на диване, деликатно уступая свободное кресло гостю. Но Мюйр не сразу последовал приглашению. Он взял бокал обеими руками снизу, поднес к лицу и принюхался. Одобрительно кивнув, предложил:

– За вас, сын мой.

– Ваше здоровье, господин Мюйр, – ответил Томас, несколько озадаченный таким обращением. Но все же выпил. Потому что не выпить было невежливо. Потом закурил и приготовился слушать.

Мюйр тоже сделал глоток, оценил:

– Недурно.

И только после этого опустился в кресло

– Вы удивлены, что я так вас назвал? – спросил он. – Для этого есть причина. Дело в том, Томас Ребане, что я некоторым образом ваш отец.

От неожиданности Томас поперхнулся сигаретным дымом.

– Нет! – завопил он. – Нет и еще раз нет! С меня хватит деда! Да вы что, издеваетесь? Дед – эсэсовец, а отец – кагэбэшник? Меня же разорвет на две части! Если вы так шутите, господин Мюйр, то я прошу вас так не шутить!

–Успокойтесь, успокойтесь, дорогой Томас. Мои слова не следует понимать буквально. Я имел в виду, что вы – мое порождение. Это я вызвал вас к жизни. – Мюйр повернулся ко мне: – Это случилось в ту самую ночь в котельной. После этого мне оставалось лишь ждать. Но я умею ждать. И я дождался.

Он оценивающе оглядел Томаса и с удовлетворением заключил:

– Если бы меня спросили, кого я жду, я не смог бы ответить. Но теперь понимаю, что именно такой человек, как вы, и должен был явиться в образе внука Альфонса Ребане. Материализоваться из пустоты. Я рад познакомиться с вами, Томас Ребане.

– Пусть он уйдет, – обратилась ко мне Рита. – Разве вы не видите? Он же сумасшедший! Уберите его отсюда!

– Может, сначала послушаем? – предложил я. – Есть вещи, которых не хочется знать. Но все же их лучше знать, чем не знать.

– Это очень разумно, – поддержал меня Томас. – Сначала нужно узнать. А потом можно забыть. Продолжайте, господин Мюйр.

– Того, что вы узнаете, вы не захотите забыть. Нет, Томас Ребане, этого вы не забудете никогда. Госпожа Лоо, я прошу вас остаться, – проговорил Мюйр, заметив, что Рита встала с явным намерением уйти. – Это важно и для вас. Вы же хотите вернуться в Швейцарию и продолжить там... Чем вы занимались в Швейцарии?

– Она там училась, – ответил за Риту Томас.

– Очень хорошо. И продолжить там курс обучения. В клинике доктора Феллера. Вы же этого хотите, не так ли?

Поколебавшись, Рита опустилась на место. К своему бокалу она не притронулась. Взяла сигарету из пачки "Мальборо". Томас услужливо щелкнул зажигалкой. Она прикурила, откинулась на спинку дивана. Дымок на осеннем жнивье.

– Я не люблю, когда женщины курят, но вам к лицу, – отметил Мюйр. Гнев вам тоже к лицу. Красивой женщине все к лицу. Моя информация ошеломит вас, Томас Ребане. Но это приятное ошеломление.

– Вы уверены? – осторожно поинтересовался Томас. – Тогда ошеломляйте.

– Как вы думаете, Рита Лоо, сколько стоит ваш жених? В том смысле, в каком это выражение употребляют американцы?

– Сколько я стою? – озадачился Томас. – Боюсь, что не так много, как мне хотелось бы.

– Вы ошибаетесь. По самым скромным оценкам вы стоите от тридцати до пятидесяти миллионов долларов. Возможно, и больше.

Томас раскрыл рот. Потом закрыл. Потом снова раскрыл. Потом спросил:

– Я? Миллионов долларов? Нет. Мы не сочетаемся. Мы существуем отдельно. Доллары отдельно. Я отдельно. К сожалению. Но я привык. Тридцать миллионов долларов. Таких денег не бывает. Это просто цифры. А цифры не стоят того, чтобы о них говорить. Вы сказали, что знали моего деда. Давайте поговорим о нем.

– О нем я и говорю, – объяснил Мюйр. – Вы знакомы с биографией вашего деда?

– Знаком, да, – подтвердил Томас. – Не так чтобы очень. Я читал справку о нем. Не слишком внимательно.

– Напрасно, напрасно, – укорил Мюйр. – Биография вашего деда заслуживает самого пристального внимания. О какой справке вы говорите?

– Справка как справка. – Томас пожал плечами. – Служебная записка отдела Джи-2. Она была в сценарии, который мне дал Янсен. Там еще была фотография дедули. Эдакий бравый эсэсман.

– Могу я взглянуть на эту записку?

– Почему нет? Папка со сценарием в моей сумке. Сейчас принесу.

– Она осталась в тачке Артиста, – вмешался я.

– Разве? – усомнился Томас. – Я помню, что принес папку.

– Уверен, что помнишь? – слегка надавил я.

– Помню, – подтвердил он. – Но смутно.

– Вот видишь.

С моей стороны это было не очень честно. Но не мог же я сказать, что сценарий фильма "Битва на Векше" вместе с вложенной в него информационной запиской отдела Джи-2 Главного штаба Минобороны Эстонии мы еще вчера оставили в российском посольстве, чтобы там срочно сделали перевод. Записку они перевели быстро и утром передали нам с посыльным. А в сценарии было страниц семьдесят, за одну ночь не управишься.

– Обойдемся без справки, – кивнул Мюйр. – Я и так знаю об Альфонсе Ребане почти все. Он родился в 1908 году в Таллине. Семья была зажиточная, у отца была оптовая рыботорговля...

– Тридцать миллионов долларов, – пробормотал Томас. – Кому это надо? Головная боль. И так хорошо. Мы сидим. Все хорошо. Приятная беседа.

– В 1929 году Альфонс Ребане с отличием закончил Высшую военную школу и получил чин лейтенанта, – продолжал Мюйр, – Сначала служил в штабе Кайтселийта, потом был назначен начальником отдела продовольственного снабжения интендантства Таллинского гарнизона...

– А пятьдесят миллионов долларов? – снова заговорил Томас. – Один миллион весит десять килограммов. Я читал. Пятьдесят миллионов – полтонны. Деньги – это то, что можно положить в карман. И вынуть из кармана, когда хочешь что-то купить. Как можно положить в карман полтонны? Не понимаю. Извините, господин Мюйр, я вас внимательно слушаю.

– В 1939 году Альфонс Ребане становится старшим лейтенантом. Если вы меня внимательно слушаете, у вас уже должен возникнуть вопрос.

– Возник, – подтвердил Томас. – Вы сказали, что я стою от тридцати до пятидесяти миллионов по скромным оценкам. А возможно, и больше. Так сказали вы. Больше – это сколько?

– Вы же не верите, что бывают такие деньги, – с усмешкой напомнил Мюйр.

– Не верю, – кивнул Томас. – Но все равно интересно.

– Сто миллионов.

– Долларов?

– Долларов.

– Вопросов больше не имею. Предлагаю выпить.

Томас взялся за бутылку.

– Тебе не хватит? – спросила Рита.

– Если ты еще раз так скажешь, я тебя уволю, – пообещал Томас. Он налил приличную дозу и выплеснул коньяк в рот. – Продолжайте, господин Мюйр. Я больше не буду вас прерывать, потому что это меня не колышет. Я не поклонник "фэнтэзи". Реальная жизнь куда богаче и увлекательней. Выпить с друзьями, проснуться утром в чужой постели, обнаружить в ней музу истории Клио в одном чулке. Вот это по мне.

– Вас тоже ничего не заинтересовало в моем рассказе об Альфонсе Ребане? – взглянул на меня Мюйр.

– Вы умеете так ставить вопросы, что в них уже есть ответ. Да, заинтересовало, – ответил я. – В двадцать девятом году он закончил Высшую военную школу, получил чин лейтенанта. И только через десять лет стал старшим лейтенантом. А должен был стать как минимум капитаном. Тем более в интендантстве. Карьеру там делают быстрей, чем в строевых частях. Связи.

– И все же десять лет он ходил в лейтенантах, – повторил Мюйр. Почему? Подумайте, юноша, подумайте. Вы уже почти нашли ответ. Ключевое слово здесь: интендантство. Что значит быть начальником отдела продовольственного снабжения? Это – распределение армейских заказов. Правильно, связи. Но гораздо важней другое. Догадались?

– Взятки? – предположил я.

– Да, взятки от поставщиков, – подтвердил Мюйр. – Очень крупные взятки. За поставку в армию чуть-чуть прогорклого масла, рыбы и мяса с душком, прелого зерна. Я уверен, что Альфонс Ребане намеренно тормозил свое продвижение по службе, чтобы не лишиться хлебного места. К тридцать девятому году он уже был очень богатым человеком. И понимал, что в тех условиях деньги в любой момент могут превратиться в пустые бумажки. Он обращал их в собственность. Не в валюту и драгоценности – котировка эстонской кроны была ничтожной. В недвижимость. Вы, юноша, можете не знать нашей истории. Но Томас должен знать. Как-никак он учился на историческом факультете Тартуского университета. Не обрисуете ли вы нам, друг мой, ситуацию в Эстонии накануне ее аннексии Советским Союзом? Это тысяча девятьсот тридцать девятый год.

– Тысяча девятьсот тридцать девятый? – переспросил Томас. – Нет, не обрисую. Я доучился только до тысяча двести шестого года. До феодально-католической агрессии. Могу рассказать про походы ордена меченосцев. Но немного.

– Объясню сам, – кивнул Мюйр. – В сентябре тридцать девятого года между Эстонией и Советским Союзом был заключен пакт о взаимопомощи. Согласно этому пакту в Эстонию были введены советские войска. Сначала – всего несколько частей Красной Армии. Это уже позже, в июне 1940 года, произошла полномасштабная аннексия. Но в тридцать девятом году это был знак. Из Эстонии побежали все зажиточные люди. Они продавали свои дома и землю практически за бесценок. Альфонс Ребане их скупал. Если бы его вера в военное могущество Германии оправдалась, он стал бы одним из самых богатых людей Эстонии. После войны мы разбирали архивы таллинской мэрии. В регистрационных книгах были обнаружены записи о десятках его сделок. Если быть точным – о семидесяти шести. Альфонсу Ребане, в частности, принадлежит земля, на которой сейчас построен телецентр. Полтора десятка зданий в черте Старого города. На его земле стоит даже загородный дом президента. И еще очень много недвижимости. Я сказал: принадлежит Альфонсу Ребане? Нет, принадлежало. А сейчас все это принадлежит его наследнику. Томас Ребане, все это принадлежит вам.

– Мне. Понимаю, понимаю, -покивал Томас. -Мне не раз приходилось обувать лохов. А сейчас я сам чувствую себя лохом, которого обувают по полной программе. Только не могу понять как. Ты понимаешь? – спросил он у Риты.

– Тебя не обувают, – возразила она. – Тебя уже обули. В тот момент, когда ты согласился встретиться с господином Мюйром.

– Но ты сама сказала, что я должен с ним встретиться! – возмутился Томас, – Потому что я принадлежу всей Эстонии!

– Я не знала, что это он. И не морщи лоб. Бесполезно. Тебе все равно не разгадать его игру, поэтому давай дослушаем.

Мюйр засмеялся.

– Браво, госпожа Лоо, браво. Ваша невеста, Томас, не только прелестна. Она еще и умна.

– А сами купчие? – спросил я. – Без них доказать право собственности трудно.

– Вообще невозможно, – поправил Мюйр. – Архив таллинского нотариата сгорел в войну.

– Да! – поддержал меня Томас. – Где сами купчие, господин Мюйр? Где они? Я все понял! Сейчас вы будете вешать мне лапшу на уши, что они где-то есть, но нужны бабки, чтобы их найти. Так вот, господин Мюйр, вы опоздали. У меня нет бабок. Меня уже обули. До вас. Поэтому давайте дернем по маленькой, и вы наконец расскажете мне про дедулю. Каким он был? Занудой? Весельчаком? Как у него было насчет этого дела? – Томас щелкнул ногтем по бутылке. – Про то, что он был взяточником, вы уже рассказали. Это, конечно, не украшает. Но ведь на его месте так поступил бы каждый, верно?

Мюйр молча поднялся из кресла и перенес с подоконника на журнальный столик серый кейс, открыл и развернул, как бы предлагая полюбоваться его содержимым. В кейсе лежали три пухлые пачки бумаг, крест-накрест перевязанные шпагатом. На верхних листах – герб Эстонии: три силуэта львов, один над другим, в дубовом венке. Зеленоватый фон, типографский шрифт. В тех местах, где типовой текст прерывался, – выцветшие чернильные надписи от руки. И типографский текст, и надписи были на эстонском.

– Что это? – спросил Томас.

– Купчие.

– Настоящие?

Об этом можно было не спрашивать. У старых бумаг есть свой запах: запах теплушек, санпропускников, тлена. Запах времени.

– Можете посмотреть, – разрешил Мюйр. – Все семьдесят шесть купчих. С описью. Альфонс Ребане был очень педантичным в делах.

Томас даже забыл выпить. Но тут же вспомнил. Потом отставил бокал, развернул ветхий лист описи и начал внимательно читать.

– Господи милосердный! Тридцать восемь гектаров в Пирита! А это? Еще двадцать два. Ну дедуля! Он умудрился скупить полпобережья!

Томас развязал одну из пачек и стал осторожно перебирать купчие, стараясь не повредить старую гербовую бумагу. Рита Лоо молча просматривала опись. Только я оставался без дела, так как из всего написанного понимал лишь одно слово: "Eesti" – "Эстония".

– Я понял! Теперь я все понял! – вдруг радостно известил Томас, как бы выныривая из прошлого. – Знаете, почему мой дедуля был таким отважным воином? Он воевал не за фашистов. Нет! Он воевал не против коммунистов! Срать ему было на тех и других! Он воевал за свое добро! За свою собственность! Он не верил, что советская власть в Эстонии навсегда. И ведь оказался прав, старый козел! Но немножечко ошибся в сроках. Всего на каких-то шестьдесят лет.

– Он не был старым козлом, – поправил Мюйр. – В тридцать девятом году ему был тридцать один год. На два года меньше, чем сейчас вам.