Текст книги "Провокация (Солдаты удачи - 15)"

Автор книги: Андрей Таманцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Я больше не мог. Я проиграл все деньги.

– Во сколько смена? – спросил я.

– В шесть утра. В шесть ноль-ноль, – отрапортовал Валдис.

Я взглянул на свою "Сейку". Два ночи. Нормально.

– Поднимайтесь, – приказал я. Они встали. Валдис был примерно моего роста, а Петер на полголовы выше.

– Опять моего размера нет! – снова расстроился Муха.

– А что ты хотел? Эстонцы – самая высокая нация в мире. Ладно, придумаем что-нибудь. Раздевайся! – приказал я Валдису.

– Я не могу голый, – запротестовал он. -Я могу простудиться!

– Мое наденешь. Хороший костюм, хоть и не от Хуго Босса. А плащ как раз от Хуго Босса. Но для хорошего человека не жалко. Быстро! – приказал я.

Если честно, плаща мне было жалко. Не потому, что он был от Хуго Босса, а потому, что его выбрала и купила мне Ольга. И она расстроится, когда я скажу, что его потерял или его у меня украли. Врать, конечно, нехорошо, но не говорить же ей, что я обменял его на обмундирование спецподразделения "Эст". Не поймет.

Все-таки в "Эсте" кое-чему учили неплохо. Через две минуты заместитель командира второго взвода Валдис Тармисто был в моей одежде, а я в его камуфляже. И даже ботинки подошли по размеру.

– А теперь слушайте. Сейчас мы идем в штабной блиндаж. Без фокусов, предупредил я. – Убивать мы вас не будем, но колени прострелим. И будете до конца жизни хромать. Когда подойдем, постучите и попросите отпереть.

– Они не запирают, – сказал Петер. – От кого?

– Тем лучше. Тогда просто войдете.

– А потом будет что?

– Потом будет ничего. Останетесь играть в карты. До конца смены. Все ясно? Двинулись!

Я прошел вперед – на случай, если еще кто-нибудь из охраны проиграется и выйдет подышать свежим воздухом. Муха шел сзади с автоматом, поставленным на боевой взвод. Понятно, что стрелять даже по ногам пленников мы не собирались, но в случае чего пальба над головами могла дать нам возможность смыться.

Тяжелая дверь штабного блиндажа была приоткрыта, оттуда тянулся сигаретный дым, слышались возбужденные голоса. Когда мы появились из-за спины Петера, разгоряченные покером "эсты" не сразу поняли, кто мы такие и что нам нужно. А когда поняли, оцепенели и утратили всякую способность к сопротивлению.

Очень может быть, что они были неплохими солдатами и на показательных выступлениях вызывали восхищение зрителей. Но они ни разу не стреляли в живого человека, не всаживали ему под лопатку нож и не слышали, как хрустят под руками шейные позвонки. А мы слышали. За нами был страшный опыт нашей войны. И воевали мы в Чечне не с солдатами. В чечне мы воевали с волками. И потому сами стали волками. Нам пришлось стать волками, чтобы выжить и победить. Мы не победили, но выжили. А опыт волчьей войны так и остался в нас, проник в самые наши гены и давал о себе знать в минуты опасности. И те, с кем сталкивались мы в эти минуты, чувствовали нашу волчью суть.

Мухе повезло: среди самой высокой нации в мире нашелся и нормальный человек, всего на десяток сантиметров выше Мухи. Так что теперь мы оба были экипированы одинаково – как бойцы спецподразделения "Эст". Только Муха был толще: он натянул камуфляж на костюм – не из жлобства, а чтобы камуфляжка не болталась на нем, как на вешалке.

Обраслетив всю охрану и обрезав телефон, мы заперли блиндаж снаружи на все засовы, свалили их "калаши" у стены, потом умылись из лужи и напрямую, не скрываясь, двинулись к ярко освещенному гарнизону. Так, как возвращаются в часть часовые, сдав разводящему свои посты, – не слишком медленно и не слишком быстро: "калаши" на плече, небрежно сдвинутые на затылок форменные камуфляжные кепарики. Часовой с угловой вышки что-то крикнул нам, но я лишь неопределенно махнул рукой: то ли привет, то ли не до тебя. Понимай как знаешь.

Сошло.

Второй этап нашей операции вошел в решающую стадию. И тут любая ошибка могла быть очень даже чреватой. Нужно было учитывать и то, что весь командный состав "Эста" вздрючен разгоном, который наверняка устроил ему генерал-лейтенант Кейт, а младшие командиры соответственно вздрючили рядовой состав. Оставалось надеяться только на то, что с момента отлета командующего прошло достаточно времени, а неприятный эпизод с русским разведчиком относился не к службе, а к делу, в общем-то, постороннему и не слишком серьезному – к кино. А кино – это развлечение.

И все-таки.

Главное в таких ситуациях – расслабиться. Тоже как бы раствориться в окружающем. Чтобы от тебя исходило не больше напряжения, чем от мирно пасущейся на лугу коровы. Не всегда это получается. Но на этот раз у нас получилось.

Два бойца "Эста", курившие у ворот КПП, очень удивились, когда обнаружили, что в грудь им уперлись стволы наших "калашей", и никак не могли понять, чего хотят от них эти солдаты, такие по виду свои. Ну это дело мы им быстренько объяснили. Четверых "эстовцев", несущих ночную вахту на КПП, мы обезоружили, прицепили наручниками к трубам водяного отопления, а старшему лейтенанту, начальнику караула, велели проводить нас на гаупвахту.

По его приказу часовой отпер дверь "губы", а больше нам ничего и не требовалось. Мы заперли их в караулке, взяли ключи и углубились в коридор, куда на обычных гауптвахтах выходили двери камер.

Но в этом гарнизоне "губа" была необычная. Камеры отделялись от коридора не стеной, а решеткой, как в американских тюрьмах, как их показывают по телевизору. Всего на "губе" было четыре камеры. Две из них пустовали, а две другие, в конце коридора, расположенные друг против друга, были обитаемыми. И картина, которую мы увидели, осторожно подкравшись, была прямо-таки умилительной.

На бетонном полу возле решетки одной из камер сидел Артист, подстелив под задницу арестантский тюфяк и набросив на голые плечи эсэсовскую шинель. Все его облачение, в котором он ходил за "языком", сушилось на батарее. Обняв руками голые колени, он с интересом слушал то, что из-за другой решетки ему рассказывал внук национального героя Эстонии Томас Ребане. Немецкие сапоги с короткими голенищами стояли рядом с Артистом, точно бы готовые к тому, что в них сунут ноги и продолжат "дранг нах остен". Или, как это было в феврале сорок четвертого, "нах вестей".

Томас сидел не на полу, а в придвинутом к решетке мягком кресле, на нем была красная шелковая пижама и домашние тапочки. На коленях у него лежала какая-то рукопись, он читал ее и переводил или пересказывал Артисту ее содержание.

Сама камера, в которой обитал потомок эсэсовца, меньше всего напоминала "губу". Скорее, номер в приличной гостинице: мягкая кровать, телевизор, устланный ковровой дорожкой пол. И даже на решетке была плотная штора, которой постоялец этой замечательной камеры мог в любой момент отгородиться от внешнего мира.

Это и была, как я понял, та скромная обитель, про которую сказал национал-патриот Юрген Янсен.

Времени у нас было в обрез, но я все-таки не удержался и прислушался к рассказу Томаса.

– А дальше так, – говорил он, заглядывая в рукопись. – "Вечер того же дня. Красавица Агнесса лежит на тахте, покрытой персидским ковром. Она практически обнажена. Она открывает глаза и видит перед собой полковника Ребане. Агнесса: "Ах! Я была без сознания! Вы воспользовались моей беспомощностью!" Полковник Ребане: "Милая фрейлейн, я не отношусь к той категории мужчин, которые получают удовольствие от обладания бесчувственной женщиной". Агнесса: "Вы даже не притронулись ко мне? Это правда?" Полковник Ребане: "Да, это правда". Агнесса: "Ах, я никогда не встречала таких мужчин!"

– "Практически обнажена" – это красиво, – оценил Артист. – Эта сучка и есть русская шпионка, которую подослали к полковнику?

– Почему сучка? – обиделся Томас Ребане. – Пожалуйста, не оскорбляй даму. В конце концов, очень может быть, что она моя бабушка.

Он приготовился читать дальше, но нам пришлось прервать их увлекательное занятие,

– Зэка Злотников, с вещами на выход! – скомандовал Муха, отпирая его камеру.

Артист недовольно покачал головой:

– Вечно ты, Муха, торопишься. Куда я в таком виде пойду? Шмотки не высохли.

– На себе досушишь. Быстрей! – приказал я.

– А меня? Возьмите меня, ребята! – взмолился внук национального героя. – Мне очень нужно отсюда свалить! Что вам стоит? Возьмите!

– Давай возьмем, – поддержал Артист, с отвращением натягивая влажную гимнастерку. – Малый нормальный. И у него есть кое-какая любопытная информация. Очень даже любопытная.

– Отставить! У тебя все шутки. А тут не шутки. Нам бы самим выбраться.

– Вот так всегда, – уныло заключил Томас Ребане. – Каждый думает только о себе. А выручить другого человека, который попал в беду, – куда там. Своя задница всегда ближе к телу.

– Рубашка, – поправил Муха. – Своя рубашка ближе к телу.

– У кого-то рубашка, а у вас жопа! – парировал потомок эсэсовца.

– В какую беду ты попал? – спросил я.

– Не знаю, – хмуро ответил Томас. – Но от этого мне не лучше. От этого мне хуже.

– Я бы взял, – сказал мне Муха. – Тут все не так-то просто. Берем?

– Черт с ним! Выпускай!

– Только быстро, быстро! – скомандовал Муха, отпирая решетку.

Томас похватал какие-то шмотки, сунул их в спортивную сумку и, как был, в пижаме и тапочках, выскочил из камеры.

– Сценарий не забудь, – напомнил Артист. – Потом дочитаем. И обуйся!

Томас запихнул рукопись в сумку, сунул ноги в туфли и рванул к выходу.

– Стой! – остановил я его. – Все делать только по моей команде!

После треволнений минувшего дня весь лагерь спал беспробудным сном, но следовало соблюдать предельную осторожность. В любой операции самое важное и самое трудное – чисто уйти. И я сомневался, что нам удастся пройти по лагерю такой толпой и не привлечь нежелательного внимания. К "губе"-то мы шли нормально: начкар, с ним два солдата. Картина привычная и не вызывающая никаких вопросов. А сейчас нежелательным было любое внимание. Даже какой-нибудь дневальный, сдуру глянув в окно и увидев такую компанию, немедленно поднимет тревогу. Да и то сказать: два солдата спецподразделения "Эст", с ними эсэсовец в шинели с погонами роттенфюрера, но в красноармейской пилотке, и совсем уж какой-то придурок в красной пижаме и со спортивной сумкой в охапку.

Поэтому я забрал начальника караула и прошел с ним к штабному "уазику". Водителя не было. Я приказал начкару сесть за руль и подогнать УАЗ к дверям "губы". Потом за руль сел Муха, начкар рядом с ним, а я устроился на заднем сиденье, потеснив Артиста и Томаса. Ствол моего "калаша" упирался в спину начкара, напоминая ему о том, что любая самодеятельность нежелательна. Перед КПП я приказал ему выйти и открыть ворота. После этого мне осталось только вернуть его в караулку КПП и зафиксировать наручниками.

Путь был свободен. Позади было тихо. Кажется, обошлось. Но едва мы отъехали на километр и лагерь "Эста" скрылся за холмом, Артист приказал Мухе остановить машину.

– В чем дело? – спросил я.

– Мне нужна эта тачка, – заявил Артист. – Примерно на час. – Он обернулся к Мухе: – Поможешь?

– Почему нет? А что делать?

– Скажу.

– Кончай! – приказал я. – Хватит с нас приключений!

Но Артист не сдавался.

– Пастух, сегодня мой день, – сказал он. – Не мешай, а? Иди с Томасом к моей тачке и жди нас. Мы вернемся самое большое через час. И не спрашивай, что я хочу сделать.

Я колебался. Не нравилось мне это дело. И Артист не нравился. Какая-то дурь была в нем.

– Я нечасто тебя о чем-то прошу, – проговорил он. – Сейчас прошу. Ну?

Никогда я его таким не видел.

– Ладно, валите, – разрешил я, хотя мой внутренний голос прямо-таки вопил, протестуя. – Но чтобы через час были.

Артист сразу повеселел.

– Муха, гони вкруговую, – приказал он. – К понтонному мостику. А там разберемся.

Мы с Томасом выгрузились из "уазика" и потащились к стогу, возле которого была спрятана "мазератти". Пока я очищал тачку от маскировки, Томас переоделся в свой элегантный серый сюртук и спохватился:

– А плащ? Я забыл плащ!

– Какие проблемы? Сходи и возьми, – предложил я.

– Это ты так шутишь, да? – спросил он.

Я не ответил. Он уселся на переднее сиденье. Я завел машину, вывел ее на асфальтовую дорогу и поставил так, чтобы сразу увидеть Артиста и Муху, если они собьются с пути и появятся впереди или сзади нас.

Томас с робкой надеждой спросил:

– У вас выпить ничего нет?

– Ну ты даешь! – восхитился я. – Сейчас только об этом и думать!

– А ты бы о чем думал, если бы тебя продержали две недели на минеральной воде "Нарзан"?

Он надолго задумался, а потом задал вопрос, который, судя по всему, уже давно вертелся у него на языке:

– Вы кто, ребята?

– А ты? – вопросом на вопрос ответил я. – Кто ты? Если ты внук национального героя, почему тебя держат на "губе"?

– Они называют это – под домашним арестом, – объяснил Томас. – В Таллине я сидел дома. С охранником. А сейчас должен быть на съемках. Не возить же меня каждый день из Таллина. Вот и пристроили на "губу". С гарантией, что не свалю.

– Почему ты хочешь свалить? Почему они тебя не отпускают?

– Я им нужен.

– Зачем?

– Не знаю. Это все – раскрутка. Понимаешь? И фильм – раскрутка. И презентация. И я на презентации. Они раскручивают.

– Тебя?

– Нет. Альфонса Ребане.

– Твоего деда, – уточнил я.

– Да никакой он мне не дед! Его и близко не было в нашей семье! Он просто однофамилец. Ребане, если по-русски, – это Лисицын. И больше ничего общего у меня с ним нет. В этом-то все и дело!

– Точно?

– Еще бы не точно!

– Так, – сказал я. – Это кино, похоже, поинтересней того, что мы видели. Ты все расскажешь. Но не сейчас. Сначала дождемся ребят.

Прошел час. Их не было.

Час двадцать. Их не было.

Час сорок. Никого.

Я сидел в анатомическом водительском кресле "мазератти", облегающем спину и задницу, как объятия любимой жены, но ерзал, как на иголках. Вопрос был только один: что произойдет раньше – в лагере поднимут тревогу или они вернутся?

Мой внутренний голос возмущенно молчал. Обиделся, что я к нему не прислушался.

Темнота сгустилась так, как бывает только перед началом рассвета. С того места, где стояла наша тачка, были видны отсветы яркого лагерного освещения, а дальше справа – тусклая цепочка огней над укрепрайоном Эстонской дивизии СС.

И вдруг я заметил, что эти огни погасли. Были – и нет. Я даже сначала подумал, что мне показалось. Всмотрелся – не показалось. Ни единого огонька.

Что бы это могло значить?

4.10.

Начало рассветать. Ребят не было. У меня в душе появилось тяжелое предчувствие беды.

4.30.

– Вон они! – вдруг сказал Томас.

– Где?

– Да не впереди – сзади!

Я врубил заднюю скорость. Через две минуты Артист и Муха ввалились в машину, Артист хрипло выдохнул:

– Все в порядке. Гони!

– А где "уазик"?

Он неопределенно махнул рукой:

– Там бросили. Вместе со всеми "калашами". Гони, Серега, гони!

Я не заставил себя упрашивать. Единственным моим желанием было оказаться от этих мест как можно дальше. И как чувствовал: не успели мы отъехать километра на три, как до нас донесся вой сирены – в лагере "Эста" объявили тревогу. Я дал под сотню – больше не позволяла дорога, она была слишком узкая и извилистая, петляла между холмов. Но минут через пять Артист попросил ехать помедленней. "Мазератти" огибала высокий холм, поросший ельником и мелкими соснами.

– Тормозни! – скомандовал Артист. – Теперь мы в полной безопасности.

Я остановил тачку. Артист выпрыгнул из машины и полез по холму вверх, жестами предлагая нам следовать за ним. Поднявшись метров на сто, остановился.

– Вот отсюда все будет хорошо видно, – удовлетворенно сообщил он.

Я осмотрелся. Уже заметно рассвело. С косогора хорошо просматривались холмы левого берега реки, исполнявшей роль Векши, но было слишком далеко, чтобы разглядеть блиндажи и окопы. По полям, обтекая холмы, стелился туман. Из него прорастали березовые перелески, стога. Было сыро, пахло прошлогодней листвой. У нас в Затопине – морозы и вьюги, а здесь – почти весна. Было что-то очень приятное в этой мирной, доброй к человеку земле.

Артист напряженно всматривался в сторону Векши.

– И чего мы ждем? – спросил я. – Когда совсем рассветет?

– Нет. Когда они доберутся до блиндажа и включат свет.

– И что будет?

– Увидишь.

Ожидание затягивалось. Воспользовавшись этим, Муха стащил с себя камуфляжную куртку, потом брюки и выругался:

– И все ты, Артист! Из-за тебя хорошие штаны испортил!

На брючине его костюма темнело мазутное пятно.

– Отчистишь, – отмахнулся Артист. – Бензинчиком ототрешь. Да что же они тянут? Их же люди в блиндаже! Неужели никому не придет в голову пойти и проверить, что с ними?

И тут над укрепрайоном зажглась гирлянда огней.

– Всё! – завопил Артист. – Смотрите!

И мы увидели.

Сначала беззвучно вспухли холмы. По всей линии обороны засверкали словно бы злобные шаровые молнии. Земля вздыбилась, из нее выстреливали картечные сгустки камней, как из жерла проснувшегося вулкана. И лишь потом на наши ушные перепонки обрушился грохот взрыва. Вернее, серии взрывов, которые сливались друг с другом, образуя какой-то утробный гул. И не успела осесть поднятая на десятки метров земля, как начались короткие резкие взрывы. Я уже понял, что это такое: это начал рваться боезапас в "тиграх".

От внезапной тишины даже зазвенело в ушах.

– Вот вам, суки, битва на Векше! – изрек Артист. – Валим!

Мы скатились к дороге, погрузились в тачку. Артист сел за руль и погнал "мазератти" к шоссе, которое связывало Тарту с Таллином.

– А теперь объясни мне, что это было, – попросил я Артиста.

– Да все очень просто. Мы вывели цепь на рубильник, которым включается освещение. Единственная проблема была – взрыватели не сразу нашли. Они были в снарядном ящике в штабном блиндаже.

– И пришлось поуродоваться, пока перетаскали тол к танкам, – добавил Муха. – До чертовой матери они его наготовили.

– А насчет трупов можешь не беспокоиться, – заверил меня Артист. – Все кадры сидели в штабном блиндаже. А рядом с ним ничего не взрывалось.

– Это, конечно, утешает, – сказал я. – Но я тебя спросил не о том, каким образом вы замкнули взрывную цепь. Я тебя спросил совсем о другом.

– Понимаю. Я просто реализовал сценарий. Все точно по тексту. Получив приказ из ставки фюрера, доблестные эстонские патриоты отступили, А перед этим взорвали свои позиции. Вместе с боевой техникой. Чтобы она не досталась врагу.

– С какой техникой?

– Со всей. Четыре "тигра". И с десяток крупповских пушек.

– Артист, твою мать! – сказал я. – Ты хоть понимаешь, что натворил?

– А что я натворил?

– Это теракт! И вмешательство в дела суверенного государства!

– Ничего подобного, – возразил он. – Я лишь слегка подкорректировал творческий процесс. Денег на новую технику у них нет. И даже за эту расплатиться не смогут. И значит – кина не будет.

– Почему ты это сделал? – удивленно спросил Томас Ребане.

– Сценарий мне не понравился. Характеры схематичны, а диалоги написаны газетным языком.

Томас взглянул на меня:

– Он шутит?

– Да, шучу, – резко сказал Артист. – Но могу и без шуток. По этому сценарию отца моего героя сослали в Сибирь или расстреляли. Моего отца никуда не ссылали. Но его брат, две тетки и мой дед с бабкой – все они лежат в Бабьем Яру. Объясняю специально для тебя, наследник героя. Бабий Яр – это овраг в Киеве, между Лукьяновкой и Сырцом. В сорок первом году фашисты расстреляли там семьдесят тысяч евреев. Среди них были и все мои предки. Мне до феньки, кто их расстреливал: СС или просто зондеркоманды. И были ли среди них эстонцы – это мне тоже До феньки. Фашисты не имеют национальности. Теперь понятно, почему мне не понравился этот сценарий? И закончим на этом.

Шоссе выскочило из перелеска и тянулось вдоль железнодорожной ветки. Впереди показалась платформа пригородной электрички.

– Высадите меня здесь, а сами уезжайте, – сказал Томас Ребане без особой уверенности в голосе.

– Хочешь вернуться на "губу"? – спросил я.

– Нет, я не хочу. Но вам нужно делать ноги. Очень быстро. Если вас прихватят, у вас будут большие проблемы.

– Если мы тебя высадим, нас прихватят гораздо быстрей, – резонно заметил Муха. – Сначала отловят тебя. Ты в своем сюртуке – как жираф. Кто тебя раз увидит – надолго запомнит. Ты им все выложишь: и где мы, и на какой тачке. После этого отловить нас – раз плюнуть.

– Почему я им все выложу? – оскорбился Томас.

– Потому что ты не Зоя Космодемьянская.

– Это такая партизанка? – припомнил он. – С гордо поднятой головой?

– Она самая, – подтвердил Муха.

– Да, я не Зоя Космодемьянская, – самокритично признал Томас.

– Поэтому сиди и не рыпайся.

– Из-за меня у вас будут дополнительные неприятности, – счел своим гражданским долгом предупредить он.

– Одной больше, одной меньше – без разницы, – усмехнулся Артист.

– И ты должен нам кое о чем рассказать, – напомнил я. – Ты нас заинтриговал.

– Тогда купите мне водки, – потребовал Томас.

– Совсем обалдел малый! – изумился Муха. – Кто же пьет водку в пять утра?

– Я! – твердо сказал Томас. – Вон там, рядом со станцией, ночной универсам. Там продают все. И водку тоже. Иначе я с вами не поеду. И ничего не расскажу.

– Тормозни, – кивнул я Артисту. – Муха, сгоняй. Ты у нас единственный, кто нормально одет.

– Что будем брать? – деловито спросил Муха, словно всю жизнь только и занимался тем, что бегал за водкой.

– Все равно, – сказал Томас. – Только много!

Через двадцать минут Муха вернулся в машину. В руках у него был полиэтиленовый пакет с побрякивающими бутылками. Не успел Артист тронуться с места, как Томас извлек из пакета бутылку и начал зубами выдергивать пластмассовую пробку.

– Стой! – заорал Муха. – Это же бензин!

– Какой бензин? – опешил Томас.

– Чистый. Авиационный.

– Зачем ты купил бензин? – обиделся Томас. – Я просил купить водку, а ты купил бензин!

– Штаны почистить, вот зачем, – объяснил Муха. – Водка – в другой бутылке. Ну кадр!

Но Томас уже не обращал ни на кого внимания. Отвинтив пробку какой-то водяры с эстонской этикеткой, он припал к горлу и сделал несколько хороших глотков. Потом промокнул губы рукавом, понюхал мятую гвоздику, торчавшую в петлице его сюртука, аккуратно завинтил пробку и сообщил:

– Вот теперь тип-топ. Ты спросил, кто пьет водку утром, – обратился он к Мухе. – Водку хорошо пить в любое время. Вечером – чтобы вечер был веселый. Днем – чтобы день был хороший. Ночью – чтобы ночь была не очень длинной. Но лучше всего водку пить утром. У вас, у русских, есть хорошая поговорка: "С утра выпил – весь день человек свободный". Теперь я свободный. – И он с удовольствием закурил.

– Пора валить из этого независимого государства, – сказал Артист. – Не нравится мне Эстония. Маленькая, но злая. Как злобная собачонка.

– Ты не имеешь права так говорить, – запротестовал Томас. – Страна не может быть злой. Такой ее делают люди.

– А я про что? – отозвался Артист. – Проскочим через Нарву, – решил он и прибавил газу.

– Нет, – возразил Томас. – Через Нарву нельзя. Там перехватят.

– Тогда через Псковскую область, через погранпереход "Куницына гора".

– Нельзя, – повторил Томас.

– Ладно, через Латвию – через Валгу.

– И через Валгу нельзя. Вообще через границы нельзя. Все они будут перекрыты.

– Ерунда, – отмахнулся Артист. – Пока они нас вычислят, пройдет время. Не сразу же они кинутся нас ловить.

– Они будут ловить не вас, – сказал Томас. Он помолчал и со вздохом добавил:

– Они будут ловить меня.

Мы поначалу не придали значения словам Томаса и с таллинского шоссе свернули на трассу, которая должна была вывести нас самым коротким путем к Нарве. Восточнее Кохтла-Ярве она вливалась в автостраду Таллин Санкт-Петербург. До автострады было чуть больше ста километров, потом километров пятьдесят до Нарвы, а там – Ивангород, Россия. При нормальном раскладе к вечеру мы могли быть в Москве. Но нормальным раскладом здесь и не пахло.

– Это плохая дорога, – сказал Томас. – Мы неправильно по ней поехали.

– Нормальная дорога, – возразил Артист, держа под сто пятьдесят. – Не автобан, но бывают и хуже.

– Она не потому плохая, что неровная, – объяснил Томас. – Много дорожных постов.

– А на таллинской трассе – меньше?

– Не меньше. Но там их можно объехать. Хорошие проселки – к хуторам, к дачам. Здесь – болота, особенно на севере. И если пост – его не объедешь.

– Фигня, проскочим, – отозвался Артист. – Пока они сообразят, что к чему, мы уже будем в России.

Дорога была пуста, в темных ельниках и прозрачных березнячках по обочинам висели клочки тумана, мелькали хутора, в которых только-только начинала пробуждаться жизнь. Над печными трубами вились дымы, кланялись колодезные журавли, из раскрытых ворот царственно выплывали дородные коровы знаменитой эстонской черно-пестрой породы с мотающимися на шеях жестяными боталами.

– Чтобы нас вычислить, нужно киношников опросить, – продолжал успокаивать нас и себя Артист. – А они керосинили до утра, сейчас дрыхнут, как... Черт! – сказал он, увидев замигавший красный светодиод антирадара. Кому же это не спится в такую рань?

Не спалось дорожному полицейскому, одинокая фигура которого маячила возле поста. Он был без бронежилета, как это заведено сейчас у российских гаишников, и даже без "Калашникова" на груди. Хорошо они тут живут, мирно. В руках у полицейского была черная труба переносного локатора типа "Барьер-2", он с интересом смотрел на цифры, мелькающие на дисплее, и наверняка с удовлетворением прикидывал, в какую копеечку обойдется водителю превышение скорости. Кто рано встает, тому Бог подает.

Артист сбросил скорость до девяноста.

– Сейчас нас оштрафуют, – сообщил Томас. – На этой дороге везде стоят знаки "шестьдесят".

– Перебьются! – ухмыльнулся Артист и нажал на антирадаре кнопку подавления локаторного сигнала. И видно, сработало: полицейский начал озадаченно вертеть свой прибор в руках, трясти, заглядывать в трубу, протирать дисплей, на котором вместо цифр плавал туман. Он был так обеспокоен поломкой своего кормильца, что лишь мельком глянул на просвистевшую мимо него "мазератти". Потом вдруг, словно вспомнив что-то, уставился нам вслед и метнулся к будке.

– Побежал звонить, – прокомментировал Томас. – На следующем посту нас задержат, потому что пользоваться антирадарами в Эстонии запрещено. А радарами с подавлением – тем более.

– Отмажемся, – отмахнулся Артист. – Баксы они у вас берут?

– Нет, они берут кроны, – объяснил Томас. – А баксы они хватают. И сразу заглатывают. Как и ваши в России.

– Наши? – вступился за честь России Артист. – Никогда! Наши сначала просят съездить в банк и поменять баксы на рубли. А вот их хватают.

– Я бы вернулся, – подал голос Муха. Он оглянулся и снял свое предложение: – Поздно.

Полицейская "Mазда", стоявшая возле поста, сорвалась с места и устремилась нам вслед, включив мигалки.

– Тормозни, – приказал я Артисту. – С одним мы договоримся.

Артист сбавил скорость. Но полицейский не стал догонять нас. Он держал дистанцию в полкилометра, не приближаясь. Это был плохой признак. Но бессонная ночь со всеми нашими приключениями притупила чувство опасности. Самоуверенность Артиста, все еще наполненного дурацкой победительностью, невольно передалась и мне. Подумалось: обойдется. Артист поднажал. "Мазда" отстала. Но когда впереди показался второй пост дорожной полиции, я понял, что не обойдется.

Это была такая же будка, как и прежний пост, но выглядел он совсем не так мирно. Шоссе перегораживали две полицейские машины с включенными проблесковыми маячками. Возле них стояли четверо постовых в бронежилетах. В руках у них были "калаши" с недвусмысленно направленными в нашу сторону стволами.

"Понял? – спросил меня мой внутренний голос. – А что я тебе, мудаку, говорил?"

Артист бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида и взялся за ручник, явно намереваясь юзом развернуть "мазератти" в обратном направлении.

– И не думай! – приказал я. – Попали – значит, попали.

Старое правило: сделав ошибку, не торопись ее исправлять, чтобы впопыхах не наделать новых.

Повинуясь знаку, поданному автоматным стволом одним из полицейских с сержантскими погонами, Артист съехал на обочину, опустил стекло и дружелюбно поинтересовался:

– Доброе утро, командир! Какие проблемы?

При виде эсэсовского роттенфюрера в красноармейской пилотке сержант слегка прибалдел, но бдительности не утратил.

– Документы! – потребовал он, подойдя к водительской двери левым боком – так, что ствол "калаша" оставался направленным на Артиста. Остальные трое рассредоточились и довольно грамотно страховали товарища.

Сержант внимательно просмотрел паспорт и права Артиста, заглянул в салон:

– Кто ваши пассажиры?

– Друзья, командир.

– Прошу всех выйти из машины.

Все-таки Европа – это Европа. Наш ОМОН уже выбросил бы нас на асфальт, да еще и прошелся бы по ребрам ботинками – так, для профилактики и утверждения собственного достоинства.

Мы вышли. Лишь Томас замешкался. Он поспешно извлек из пакета бутылку водки и приложился к ней, верно рассудив, что потом этой возможности может и не быть. А хотелось еще немного побыть свободным.

Нам приказали встать лицом к машине и положить руки на крышу, сноровисто обыскали и разрешили опустить руки.

Сержант снова заглянул в салон.

– Выходите! – приказал он.

– Иду, иду! – отозвался Томас.

Согнувшись в три погибели, он вылез из низкой машины, распрямился во весь свой рост, одернул сюртук и расправил смятую гвоздику в петлице. После чего поднял руки, широко улыбнулся и что-то приветливо сказал по-эстонски. Но вместо того чтобы поставить Томаса к машине и обыскать, все четверо полицейских уставились на него, а у одного, самого молодого, даже рот открылся.

Томас снова улыбнулся и что-то сказал по-эстонски, подкрепляя жестом свои слова: "Я к вашим услугам, господа". В этом роде.

Полицейские опустили автоматы, а сержант почтительно задал какой-то вопрос. В его мягкой речи я уловил лишь одно слово: "Ребане".

– Совершенно верно, я Томас Ребане, – ответил Томас. Чтобы понять смысл его слов, не требовалось знания эстонского языка.

А тут и вовсе началось что-то непонятное. Трое полицейских вытянулись по стойке "смирно", а сержант вскинул руку к козырьку форменной фуражки и отрапортовал – надо полагать, представился. Потом произнес недлинную речь. Томас выслушал ее с благосклонным вниманием и протянул сержанту руку. Тот почтительно пожал ее и отступил в сторону, давая возможность остальным полицейским совершить торжественный обряд рукопожатия. После чего все четверо вновь вытянулись по стойке "смирно", отдали честь, а сержант поднял над плечом кулак и негромко, но со значением произнес два слова. И убей меня Бог, если слова эти были не "Зиг хайль!".

Томас в ответ тоже поднял кулак к плечу и так же негромко, со значением повторил:

– Зиг хайль!

Сержант вернул Артисту документы:

– Прошу извинить за беспокойство. Счастливого пути, господа!