Текст книги "Провокация (Солдаты удачи - 15)"

Автор книги: Андрей Таманцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Когда я вез Мюйра домой, он рассказал, что уже лет двадцать живет один, а его хозяйство ведет русская молодая пара, дворники. Поэтому в квартире было чисто, все на своих местах. Но все это я отметил мимолетно, потому что основное мое внимание привлекла высокая хрустальная ваза на круглом столе. В вазе красовалась роза. Лучшее место для нее трудно было придумать.

Мюйр принес из кухни поднос с графином и тремя крошечными лафитничками.

– "МартеЛем" я вас угостить не могу, но у меня есть кое-что не хуже, проговорил он, разливая по лафитничкам чайного цвета жидкость. – Это моя фирменная настойка.

Но Томас проявил твердость.

– Господин Мюйр, сначала дело.

Он выложил на стол пакет с долларами и развернул оберточную бумагу:

– Ваши бабки. Ровно пятьдесят штук.

– Что ж, дело так дело.

Мюйр извлек из книжного шкафа серый кейс и раскрыл перед Томасом:

– Ваши купчие.

В кейсе действительно лежали три пачки гербовых бумаг, перевязанных шпагатом.

Что-то не сходилось. Я был уверен, что Мюйр оставил купчие в банке. А снова съездить за ними он не мог, потому что к тому времени, когда он вернулся домой после нашей прогулки по Тоомпарку, банк уже был закрыт.

– Вы спрашиваете себя, юноша, что я оставил в банке? – с суховатой усмешкой поинтересовался Мюйр. – Нечто гораздо более ценное, чем эти бумаги. Догадались?

– Подлинник завещания, – сказал я.

– Совершенно верно. Мы присутствуем при событии в некотором роде историческом. Прошлое соединяется с настоящим. Наследство Альфонса Ребане соединяется с его наследником. Но ключик от будущего держу в своих руках я. Проверили, друг мой?

– Да, – кивнул Томас. – Все в порядке.

– Тогда давайте посмотрим на ваши деньги.

Мюйр не ограничился, как Томас, проверкой купюр только из одной пачки. Он вскрыл банковские бандероли на всех, из каждой выбрал по нескольку банкнот и внимательно их изучил.

– Я вам расскажу, как определить подлинность баксов, – предложил свои услуги Томас. – Есть двенадцать признаков...

– Не трудитесь, – прервал его Мюйр.

Закончив проверку, он внимательно взглянул на Томаса.

– Вы уверены, что здесь пятьдесят тысяч?

Томас смутился:

– Извините, господин Мюйр. Я не хочу вас обманывать. Да, здесь только сорок девять. Понимаете, у меня был долг. Важный. Человеку, который... Страшный человек, господин Мюйр. Просто страшный. Да вот Сергей видел его. Скажи, Серж! – обратился он ко мне. – Ты же его видел! Такой толстый!

– Видел, – подтвердил я, хотя толстый администратор из гей-клуба не показался мне страшным. И что-то я не заметил, чтобы Томас его боялся. Но я решил обойтись без этого уточнения, чтобы не портить Томасу игру, которую он вел в каких-то своих, непонятных мне целях.

– И я... в общем, я заехал и отдал ему штуку из ваших денег. Господин Мюйр, это всего два процента! Неужели не прогнетесь на такой мизер?

– Ладно, уговорили, – кивнул Мюйр. – Прогнусь.

– Спасибо, господин Мюйр, большое спасибо, – горячо поблагодарил Томас. – А все остальные – вот. Проверяйте, господин Мюйр.

– Поверю.

– Нет-нет, считайте! – настаивал Томас. – Давайте вместе считать!

– Я же сказал, что верю, – повторил Мюйр.

– Как хотите, – согласился Томас. Он аккуратно завернул деньги и посоветовал: – Спрячьте их подальше. Это большие бабки, господин Мюйр. Они требуют уважения.

– Я потом уберу.

– Лучше сразу. Я положу их вот сюда, на книги.

Томас встал, чтобы подойти к книжному шкафу, но Мюйр не без раздражения проговорил:

– Оставьте! Положите на стол, и пусть лежат.

– Как скажете.

Томас вернул сверток на стол и начал перекладывать купчие в черный полиэтиленовый пакет.

– Можете взять вместе с кейсом, – разрешил Мюйр.

– Мне неудобно, – засмущался Томас. – Это дорогой кейс.

– По сравнению с купчими он не дороже вашей оберточной бумаги.

– Вы очень добры, господин Мюйр. – Томас вернул купчие в кейс. – И что мне теперь делать с этими бумагами?

– Вам скажут. Вам все объяснит господин Юрген Янсен. Дам только один совет. Эти бумаги не имеют никакой ценности без вас. А вы – без них.

– Что вы этим хотите сказать? – встревожился Томас.

– Не отдавайте их никому. Эти документы уникальны. Они существуют в единственном экземпляре. В гостинице есть сейф. Держите их там. А еще лучше – абонируйте ячейку в банке. И главное – не давайте никому доверенности на них. Ваша подпись на этой доверенности будет означать для вас смертный приговор.

– Вы меня пугаете, господин Мюйр.

– Нет. Предупреждаю.

– Спасибо за предупреждение. Я запомню ваши слова. И все-таки вы меня напугали. Да, напугали, – повторил Томас. – Мне, наверное, не нужно связываться с этим делом. Как ты считаешь? – обратился он ко мне.

– Это решать тебе.

Томас глубоко задумался и заключил:

– Да, не нужно. Господин Мюйр, я погорячился. Вот ваши бумаги. Я забираю бабки, и ну их в баню, все эти дела. Если человек к тридцати двум годам не научился делать большие бабки, нечего и дергаться. Значит, Им не дано. Есть люди, которым дано, а есть, которым не дано. К сожалению, я из тех, кому не дано.

Говоря это, он положил кейс на стол и начал заталкивать в черный полиэтиленовый пакет сверток с долларами. От волнения даже уронил его на пол и кинулся поднимать, путаясь в полах плаща.

– Успокойтесь! Сядьте и успокойтесь! – прикрикнул Мюйр и отобрал у Томаса пакет с деньгами. – Что это за истерики? Не понимаю, что вас так взволновало. Вы же ничем не рискуете.

– Как это ничем? – возмутился Томас. – А моя жизнь?

– Ей ничто не грозит, если не будете делать глупостей.

– А пятьдесят штук? То есть сорок девять?

– А вы как хотели, молодой человек? Не рисковать ничем, а иметь все?

– Если сказать честно, это было бы лучше всего, – с застенчивой улыбкой признался Томас.

– Ваше право. У меня есть другой покупатель на эти документы. Час назад меня посетил господии Юрген Янсен. Он готов заплатить за них гораздо большую сумму.

– Нет-нет! – запротестовал Томас. – У нас с вами был договор. А договор дороже денег!

– Поэтому я и отклонил предложение господина Янсена.

– Ладно, рискну, – сказал Томас. – Извините меня, господин Мюйр. Это была минутная слабость.

Он защелкнул замки кейса и поставил его на пол рядом со своим стулом как бы в знак того, что решение принято и обратного пути нет.

– Так-то лучше, – одобрил Мюйр. – Будьте достойны своего деда, Томас Ребане. Ваш дед был бесстрашным человеком. Он ничего не боялся. И всегда побеждал. – Он немного помолчал и уточнил: – Почти всегда.

Что-то во всем этом деле было не так. Да не мог Мюйр всерьез рассчитывать, что ему обломится половина эсэсовского наследства. И подлинник завещания не дает ему никаких гарантий, в каких бы надежных банковских сейфах он ни хранился. Он не мог этого не понимать. А тогда для чего все это затеял? В чем заключается конечная цель его оперативной комбинации, которую в разговоре в кабинете он назвал самой лучшей и самой масштабной комбинацией в своей жизни?

– А теперь можно выпить вашей настойки, – предложил Томас. – На чем, вы говорите, ее настаиваете?

– На кожице грецких орехов, – ответил Мюйр. – Она повышает потенцию.

Судя по его виду, никакого желания затягивать эту встречу у него не было, но он счел необходимым соблюсти приличия.

Томас восторженно округлил глаза:

– Потенцию?! Господин Мюйр! Я потрясен!

– Вы неправильно меня поняли. Потенция в моем возрасте – это способность жить полноценной умственной жизнью.

– Умственной, – повторил Томас. – Понимаю. Но это тоже хорошо. Скажите, господин Мюйр, а кроме этих наперстков... Я, знаете ли, привык к емкостям немного другим...

Мюйр усмехнулся и достал из серванта фужер.

– Учтите, это очень крепкий напиток, – предупредил он.

– Мы многое понимаем по-разному, – философски заметил Томас.

– Тогда за успех, – приподнял лафитничек Мюйр. – А вы, юноша?

– Это ваша сделка, – сказал я.

– За наш успех, друг мой.

– Ваше здоровье, господин Мюйр.

Томас ошарашил фужер и вытаращил глаза.

– Это что? – отдышавшись, спросил он.

– Спирт.

– Я ошибся, – признал Томас. – Есть вещи, понимание которых от возраста не зависит. А теперь, господин Мюйр, позвольте откланяться. Серж, нам пора.

Он взял кейс, одернул плащ и прошествовал к выходу. У двери обернулся:

– Маленькая просьба. Ваш кот. Карл Вольдемар Пятый. Можно на него посмотреть?

– Он в спальне. – Мюйр показал на верхнюю комнату. – Сейчас позову. Карл Вольдемар!.. Карл Вольдемар Пятый!.. Я кого, ленивая скотина, зову?!

На верхней ступеньке лестницы появился кот. Явление его было очень эффектным, потому что это был самый обычный серый кот, каких у нас в Затопине называют Мурзиками.

– Это он и есть? – озадаченно спросил Томас.

– Он.

– А почему он пятый?

– Потому что он у меня пятый.

– А почему он Карл Вольдемар?

– Так было записано в родословной первого. Все вырождается, друг мой. Все мельчает: идеи, люди, коты.

Мюйр щелкнул пультом. Бронированная дверь открылась и выпустила нас в таллинский вечер с голыми деревьями и моросящим дождем.

Томас увлек меня из-под арки, опасливо оглянулся на окна Мюйра, забранные мощными, художественной ковки решетками, и ликующе сообщил:

– Получилось!

От избытка чувств он запустил кейс вверх и даже умудрился его поймать. Но с координацией движений у него были нелады, он пошатнулся и грохнулся на мокрый асфальт. Но и это не умерило его восторга.

– Получилось! – ликующе повторил он.

Он не успел объяснить, что именно у него получилось, потому что из темноты вынырнул белый пикапчик и резко затормозил возле нас. Муха приказал:

– Быстро садитесь! Фитиль, показывай дорогу к гостинице!

– Нам нужно к "линкольну"! – запротестовал Томас. – И нужно зайти домой – выключить свет!

– Успокойся, – прервал Муха. – Его уже выключили.

У ярко освещенного подъезда гостиницы "Виру" царило оживление, толпилось человек сто. В свете круглых фонарей краснели транспаранты, над зонтами, шляпами и кепками колыхались фанерные щиты на палках, похожие на лопаты для уборки снега. Если бы на них не белели плакаты, можно было подумать, что это дружной толпой вышли на работу таллинские дворники.

Толпа была разделена надвое. Над одной частью было больше красного, в другой чернели кожаные кутки скинхедов. Между ними прохаживались полицейские, не допуская слияния народных масс в критическую массу уличных беспорядков и обеспечивая беспрепятственный проход в гостиницу постояльцам и посетителям ресторана. Они подкатывали на шикарных тачках, норовя прямо к подъезду, но полицейские вежливо отправляли их на стоянку, откуда они поспешно проскакивали к дверям гостиницы, опасливо поглядывая в обе стороны.

Даже издалека чувствовалось напряжение, в котором находились обе половины толпы. Но в физическую активность оно не переходило. Массы словно чего-то ждали. И было у меня сильное подозрение, что ждут они появления Томаса Ребане, который дрых на заднем сиденье "жигуленка", обеими руками обняв серый кейс с содержимым стоимостью от тридцати до ста миллионов долларов в зависимости от рыночной конъюнктуры.

Для нас с Мухой это было очень большим облегчением жизни. Он достал нас попытками рассказать что-то настолько веселое, что никак не мог добраться до сути, потому что хохотал сам. Фирменная настойка Матти Мюйра оказала сокрушительное действие даже на его тренированный организм. В конце концов Муха приказал ему заткнуться. Томас обиделся и затих. Но даже если бы рассказ его был более связным, мы не стали бы его слушать. Не до рассказов нам было, даже самых веселых. Обстановка к этому как-то не располагала. Наши собственные наблюдения, дополненные докладами Артиста и Боцмана, рисовали картину не самую радужную.

Мобильными телефонами мы договорились пользоваться лишь в самых крайних случаях, разговаривать коротко и по возможности иносказательно. При современном уровне развития средств связи даже правительственные линии не были надежно защищены от прослушивания. А про обычные сотовые телефоны и говорить нечего. Кто и зачем мог прослушивать наши переговоры, было не очень понятно. Но в странном и даже, пожалуй, двусмысленном положении, в котором мы находились, пренебрегать любыми мерами предосторожности было неразумно.

Но сейчас, похоже, как раз и был крайний случай. Поэтому я приказал Мухе загнать пикапчик в переулок, из которого хорошо просматривалась вся площадь Виру и вход в гостиницу, и вышел на связь сначала с Артистом, потом с Боцманом. Чтобы не пересказывать Мухе содержания разговоров, мобильник я включил на громкую связь.

Артист по-прежнему сидел в своей "мазератти" возле дома Мюйра.

– Неладно что-то в Датском королевстве, – сообщил он. – Здесь гости. Четверо на "мицубиси-паджеро". В дом не заходят. Ждут.

– На "мицубиси-паджеро" или на "мицубиси-монтеро"? – уточнил я.

– "Паджеро".

– Уверен?

– Пять различий навскидку. Первое: кузов трехдверный.

– Достаточно. Братки?

– Сомневаюсь. Думаю, профи.

– Почему?

– Не курят.

Боцман был более многословен, а его иносказательность лишена всякой литературности:

– Если кто выходит через задний проход, то назад лучше через передний. Здесь шесть куч, можно вляпаться. И еще. В тот красивый дом с флагом, где вы ночевали после дачи, я бы не ехал. Подъезды плохие, тоже много этих, куч. Примерно два взвода.

– В форме?

– Да. "Эсты".

– Когда возникли?

– Точно не знаю. Думаю, после того, как в квартире на третьем этаже погас свет.

– Как узнал?

– Сначала эти шестеро на "монтеро" рванули туда. Оттуда их завернули к гостинице. Помощь нужна?

– Обойдемся. До связи.

– Это не Краб, – сказал Муха. – Перекрыты подъезды к посольству. Два взвода. Твою мать. Что это значит, Пастух?

– Понятия не имею.

Это значило только одно: моя предварительная оценка ситуации была в корне неправильной. Охота шла не за бабками Томаса. Из-за них не подняли бы по тревоге спецподразделение "Эст".

Но долго думать об этом времени не было.

– Подъедем с центрального входа, – решил я. – Толпа. Полицейские. Не рискнут. Прикроем с боков. Буди этого подарка.

После нескольких безуспешных попыток растрясти Томаса Муха потерял терпение и влепил ему оплеуху. Это подействовало. Томас встрепенулся и удивленно спросил:

– Ты зачем меня ударил?

– Тебе приснилось. Не задавай лишних вопросов, – приказал Муха. Застегни плащ. Подними воротник. Сейчас мы подъедем к гостинице и выйдем. Постарайся не шататься.

– Я никогда не шатаюсь! – заявил Томас.

– Вот и проверим.

Появление невзрачного белого пикапчика на стоянке перед гостиницей не произвело на толпу никакого впечатления. Мы немного посидели в машине, поджидая удобный момент для высадки и последующего броска к подъезду.

Отсюда можно было разглядеть не только сами плакаты, но и надписи на них.

Над толпой, в которой мелькали скинхеды, надписи были на русском языке: "Русские оккупанты, убирайтесь в Россию!", "Нюрнберг для коммунистов!", "Эстония для эстонцев!" и разные вариации на эти темы.

У противостоящей стороны плакаты были на эстонском, кроме испанского "No passaran!" и русского "Да здравствует СССР!".

Таким образом, вероятно, достигалось взаимопонимание.

В первых рядах противников фашизма стояли крепкие тетки, закаленные в митинговой борьбе, каких можно увидеть на всех коммунистических сборищах в Москве. Своими мощными телами они прикрывали довольно хилых мужичков среднего возраста и бодрых пенсионеров.

Толпа их идеологических противников была моложе и разносортнее. Пожилых женщин вообще не было. Скинхеды скандировали "Зиг хайль" и что-то еще, вскидывая руки в фашистском приветствии.

Тут же тусовалась аполитичная молодежь, которая пришла сюда поприкалываться.

Тщательный визуальный осмотр в четыре глаза, который мы с Мухой предприняли, не выявил ни в той, ни в другой группировке ни явных профи из силовых подразделений, ни уголовного вида качков. Но это ничего не значило. В такой толпе затеряться нетрудно.

Удобный момент для броска возник, когда полицейские сплавили на стоянку очередной "мерседес". Из него вышли два господина в черных фрачных пальто и две дамы в норковых накидках и длинных вечерних платьях. Они неодобрительно осмотрели пикетчиков и прошествовали к подъезду, где величественный, как адмирал, швейцар распахнул перед ними тяжелую дверь.

Мы выпихнули Томаса из машины и пристроились за ними, прикрывая Томаса с флангов. Самое поразительное, что он действительно не шатался, ступал твердо и даже торжественно, как некогда, возможно, его мифический предок штандартенфюрер СС Альфонс Ребане обходил парадный строй своей дивизии.

До спасительной двери оставалось не больше десяти метров, когда Томас неожиданно остановился перед теткой с плакатом "No passaran!".

– Мадам, это неправильный лозунг! – галантно обратился он к ней.

– Почему это неправильный, почему это неправильный? – ощетинилась она. – Фашизм не пройдет!

– Да, но в Испании он прошел, – разъяснил Томас, отстраняя Муху, подпихивающего его к подъезду. – Испанские коммунисты потерпели поражение. Это исторический факт.

– А у нас не пройдет! – отрезала тетка и вдруг завопила: – Это он! Он! Фашистское отродье! Но пассаран!!!

И с этим неправильным лозунгом обрушила на голову Томаса свою снегоуборочную лопату.

Смешались в кучу кони, люди.

Соединившаяся в критическую массу толпа смела полицейских и фрачных господ с их дамами, замелькали лопаты, зонты, восторженно заорала и засвистела прикольная молодежь, светлая голова Томаса исчезла под грудой тел.

Мы с Мухой врезались в эту живую массу, как шахтеры-стахановцы в угольный пласт, вырубая и расшвыривая всех, кто оказывался на пути, без разбора их политической ориентации.

Боковым зрением я успел заметить, как на площадку перед гостиницей влетел черный "мицубиси-монтеро", из него высыпали шестеро и остановились в растерянности. Но наблюдать за ними было некогда.

Добравшись до Томаса, мы подхватили его за руки и поволокли к входу в гостиницу, прикрывая своими спинами, вышибли адмирала из двери, рассекли толпу любопытных в холле и прорвались к лифту.

И лишь в номере, швырнув это пьяное фашистское отродье на диван в гостиной, обнаружили, что в руках у него ничего нет.

Серый кейс исчез.

И что же все это значит?

За кем или за чем шла охота?

Вопрос "за кем?" отпадал. Если бы целью были мы или Томас, все произошло бы в тот момент, когда мы выходили из служебного хода гостиницы. Лучшее место для засады трудно придумать, а белый "линкольн" среди мусорных контейнеров прямо-таки вопил о том, что рано или поздно мы возле него появимся.

Целью охоты не могли быть и бабки Томаса. Шестеро на "мицубиси-монтеро" не проявляли никакой активности до тех пор, пока не обнаружили, что Томас слишком уж долго задерживается в своей студии. Вот тут-то и была объявлена тревога.

Тоже отпадает. Что же остается? Только одно: купчие.

Всегда полезно поставить себя на место противника и попытаться понять логику его действий.

Как бы я поступил, если бы моей задачей было изъять эти купчие, провонявшие санпропускниками и теплушками уходящего века? Устроил бы засаду во дворе Мюйра.

Это если бы я не знал, кто такой Мюйр. Но я знал. И знал, что от этого старого паука можно ожидать любой подлянки. Он мог назначить встречу с Томасом не дома, а в каком-нибудь другом месте. Это место могло быть заранее оговорено. Когда? Не в кабинете. Там об этом разговора не было. Вот когда: во время прогулки Мюйра по Тоом-парку со скромным молодым человеком по фамилии Пастухов.

Я понял, что рассуждаю так, как может рассуждать только один человек Юрген Янсен.

...Он знал, о чем Мюйр говорил с Томасом в кабинете. Он знал, о чем Томас говорил с Крабом, – из прослушки и из рассказа самого Краба. Он не знал только одного: о чем Мюйр говорил со мной в Тоомпарке.

Что же он после этого делает? Он едет к Мюйру и разговаривает с ним, как сообщил Артист, эмоционально. Разговор, вероятно, был тяжелым. Отпечаток его лежал на всем облике старого паука. Янсен не добился того, чего хотел. А если верить Мюйру, он хотел выкупить у него купчие. И тогда возле гостиницы появляется черный "мицубиси-монтеро".

И все становится на свои места.

Я не могу посылать этих шестерых на "монтеро" к дому Мюйра, а должен пустить их по следу "линкольна". И лишь когда я понимаю, что Томас меня обставил, появляются "паджеро" во дворе Мюйра и два взвода на подъездах к российскому посольству. Чтобы эти купчие не оказались там, откуда их не выцарапаешь никаким способом. А шестеро профи на "монтеро" устраивают засаду на заднем дворе гостиницы. И если бы не предупреждение Боцмана, туда бы мы и подъехали. Значит, все-таки купчие.

А вот тут-то и начиналось самое непонятное.

Если верить предположениям Мюйра, наследство эсэсовца могло стоить от тридцати до ста миллионов долларов. Бабки очень-серьезные, но все-таки, на мой взгляд, не настолько серьезные, чтобы рассматривать их как главный мотив в действиях Янсена. Чтобы прибрать их к рукам, вовсе не нужно было выстраивать такую сложную схему с фильмом "Битва на Векше" и с торжественным перезахоронением останков Альфонса Ребане. И уж вовсе не вязалось это с активностью эстонской агентуры в расположении 76-й Псковской воздушно-десантной дивизии и с просчитанным аналитиками УПСМ социальным взрывом во второй половине марта.

Поэтому я и решил, что всю эту неожиданно всплывшую историю с недвижимостью Альфонса Ребане можно считать боковым ответвлением основного сюжета, пасынком на стволе.

Выходит, ошибся.

А тогда что все это означает?

Ответ мог дать только Янсен.

Если в свалке у входа в гостиницу серый кейс не перехватили его люди, то Янсен должен возникнуть в нашем номере с минуты на минуту.

Мы сделали не слишком настойчивую попытку раздеть Томаса и перенести его в спальню. Но он так брыкался и возмущенно мычал, что мы огранились тем, что сняли с него ботинки и оставили на диване в гостиной. Его темный плащ был в грязи, на голове прощупывалась обширная шишка. Но никакой опасности для его жизни не было.

Муха довольно энергично выразил свое отношение к склонности некоторых эстонцев, вроде бы ревностных католиков, к явно языческому поклонению древнегреческому богу Бахусу, и мы махнули на Томаса рукой. Достал он нас сегодня по полной программе.

Я позвонил в ресторан и заказал в номер ужин на три персоны, имея в виду, что Артист, просидевший несколько часов в машине возле дома Мюйра, явится голодный, как партизан после рейда по тылам противника. Через полчаса в дверь позвонили, официант вкатил двухэтажный столик, уставленный закусками и круглыми мельхиоровыми судками под крышками. Но вошел не только официант. Вместе с ним вошел Юрген Янсен с видом полицейского комиссара, который явился в бандитское гнездо, чтобы арестовать преступника.

Вот он и возник.

Комиссар много чего повидал на своем веку. И лишь одного взгляда ему было достаточно, чтобы правильно оценить обстановку. И лишь одного слова, чтобы обрисовать ее с исчерпывающей полнотой:

– Нажрался!

– Так точно, – подтвердил Муха. – Как вы догадались?

– А вы? Вы-то куда смотрели? Не могли удержать?

– Боже сохрани! – ужаснулся Муха. – За кого вы нас принимаете, господин Янсен? Как можно удержать стадо слонов, рвущихся к водопою? Что вы! Затопчут!

Янсен дождался, когда официант закончит сервировку стола, подписал счет и жестом приказал ему удалиться. И только тогда задал главный вопрос:

– Где бумаги?

Мы промолчали. Муха был занят тем, что открывал крышки судков и принюхивался к содержимому. А я промолчал по соображениям высшего порядка, этического. В каждой профессии есть своя этика. В этом смысле профессия охранника ничем не хуже любой другой. И коль уж мы оказались в роли охранников, следовало заботиться о чести мундира.

– Где бумаги? – повторил Янсен. – И не делайте вид, господин Пастухов, что не понимаете, о чем я говорю!

– Я понимаю, о чем вы говорите, – сказал я. – Но не понимаю, почему вы говорите таким тоном. Вы наняли нас охранять Томаса Ребане, а не его имущество. И если его будут раздевать на улице бандиты, мы должны вмешаться только потому, что он может простудиться. Вам не в чем нас упрекнуть, господин Янсен. Наш подопечный жив и здоров. А если немного мычит, то это не потому, что мы плохо выполняем свои профессиональные обязанности.

– Где бумаги, которые он взял у Мюйра? – продолжал напирать Янсен. Они были в сером кейсе. Мои люди видели этот кейс у него в руках, когда он входил в гостиницу.

– Когда он шел к гостинице, – уточнил Муха. – Когда он входил в гостиницу, никакого кейса у него уже не было. И он, строго говоря, не входил. Он вплывал. Я бы сказал так: быстро вплывал. Это будет гораздо вернее.

– Так где же они?

– Я отвечу на ваш вопрос, – пообещал я. – Но сначала вы ответите на мой вопрос. Что за охоту на нас вы устроили? С какой целью?

– Не понимаю, о чем вы говорите. Я послал моих людей подстраховать вас. И только.

– Ну, допустим, – согласился я, потому что уличать человека во вранье дело пустое и в высшей степени неблагодарное. Что он врет, я и так знал, без его подтверждения. А человек, которого уличили во вранье, почему-то никогда не бывает за это благодарным. – Почему вы нас об этом не предупредили?

– Не видел необходимости! – отрезал Янсен.

– Эти бумаги, вероятно, очень важны? – поинтересовался я. – И утрата их чревата неприятностями?

– Это очень мягко сказано, господин Пастухов! Слишком мягко!

– Тогда разрешите дать вам совет. Я бы начал готовиться к этим неприятностям прямо сейчас. Потому что они на помойке. Или в мусоропроводе. А если еще не там, то будут там в ближайшее время.

– Что вы этим хотите сказать?

По возможности кратко, но точно я объяснил ему, что я этим хочу сказать. И добавил:

– Сам кейс, возможно, удастся вернуть. Штука дорогая. Если дать объявление и пообещать вознаграждение, почему нет? А бумаги вряд ли. Насколько я понимаю психологию люмпена, который подобрал этот кейс после свалки, первым делом он выкинет эти старые, дурно пахнущие бумаги.

Янсен прореагировал на мой рассказ очень бурно:

– Какого черта вас понесло в эту толпу?! Вы же видели, что там творится! Почему вы не вернулись в гостиницу со служебного входа?

– Потому что нас ждали там шестеро ваших лбов на черном "мицубиси-монтеро", – объяснил Муха.

– Я же сказал вам, что это была подстраховка!

– Вы сказали нам об этом только сейчас. Сказали бы на два часа раньше и не было бы никакой головной боли ни у нас, ни у вас. Да что уж теперь расстраиваться? Что вышло, то вышло. Свершившийся факт, как говорят умные люди, не может отменить даже сам Господь Бог. Не поужинаете ли с нами, господин Янсен? – гостеприимно предложил Муха, заглядывая в один из судков. – По-моему, тут что-то очень вкусное. Только не пойму что.

– Это шампиньоны-орли в соусе ламбертен. Фирменное блюда ресторана "Виру".

– Да ну? Никогда не пробовал. Присаживайтесь, а то все остынет.

Но Янсену было не до ужина. Он несколько раз прошел взад-вперед по гостиной, бормоча что-то очень энергичное, напоминающее три русских слова, с помощью которых обычно выражают высшую степень досады. Потом остановился перед диваном, на котором, уткнувшись носом в угол, лежал Томас. И вид у него был такой, что Муха поспешно предупредил:

– Нет-нет, господин Янсен! Нас наняли его охранять. И мы будем его охранять. Даже от вас.

– Не давайте ему ни капли! – приказал Янсен. – Ни под каким видом!

– Вы переоцениваете наши возможности, – заметил я. – Мы можем защитить человека от киллеров, от бандитов, даже от случайного дорожно-транспортного происшествия. Но от себя мы его защитить не можем.

– Делайте что угодно! Бейте, связывайте! Но он должен быть трезвым! Мэр Аугсбурга дал разрешение забрать останки Альфонса Ребане. Если немцы увидят его в таком виде, они с ним даже разговаривать не будут! И правильно сделают! Мы не можем срывать столь ответственное мероприятие из-за одного... Завтра придет мой помощник, отдадите ему паспорта и заполните анкеты на получение виз. Вылет в Германию послезавтра. Прошу вас, господа, очень серьезно отнестись к моей просьбе. Мы заплатили вам достаточно много, чтобы вы взяли на себя и эту заботу!

Что ж, тут он был прав.

– Мы сделаем все возможное, – пообещал я. Янсен еще раз произнес те самые три слова, уже вслух и по-русски, и покинул апартаменты.

– Я ему сочувствую, – проговорил Муха, когда мы наконец смогли приступить к ужину. – Шампинъоны-орли. А что, вкусно, мне нравится. А тебе?

– Мне тоже.

– И соус вкусный. Очень уж он расстроился из-за этих бумаг, – продолжал Муха, с аппетитом наворачивая фирменное блюдо ресторана "Виру". -Нет, не так. Каким словом можно выразить самую сильную степень огорчения или расстройства? Такую, что дальше некуда?

Мы перебрали весь наш словарный запас, но ничего в нем не обнаружили. Но Муха все-таки нашел.

– Знаю, – сказал он. -Да, знаю. Ему это было – как серпом по яйцам!

Так вот оно ему и было. А настоящую причину этого я узнал через час, когда мне позвонили из российского посольства и попросили очень срочно, прямо сейчас, несмотря на давно уже нерабочее время, прибыть в консульский отдел.

Но принял меня не консул, а секретарь посольства, довольно молодой и словно иссохший от бумажной работы. У него был вид человека, который выполняет крайне неприятное ему поручение и не намерен это скрывать. Он приказал дежурному никого к нему не впускать и ни с кем не соединять, после чего передал мне увесистый пакет. Объяснил:

– Здесь сценарий фильма "Битва на Векше" и его перевод на русский язык. Надеюсь, господин Пастухов, больше вы не будете обременять нас подобными делами. У наших переводчиков и без этого много работы.

– Это все? – спросил я, недоумевая, почему этот пакет нельзя было передать мне с посыльным и не сделать этого завтра.

– Нет. Мне предписано ознакомить вас с документом сугубо конфиденциального характера. И сделать это немедленно. Надеюсь, не нужно объяснять вам значение термина "конфиденциальный"?

Он положил передо мной компьютерную распечатку. Это была расшифровка оперативной записи, сделанной, как значилось в предвариловке, в ночь с 24-го на 25 февраля с. г. на базе отдыха Национально-патриотического союза в Пирита.

Участниками разговора были: начальник секретариата правительства Эстонии Генрих Вайно, член политсовета Национально-патриотического союза Юрген Янсен и командующий Силами обороны Эстонии генерал-лейтенант Йоханнес Кейт.

Теперь мне стало понятным раздражение дипломата, для которого пост секретаря посольства был, говоря профессиональным сленгом, "корягой" прикрытием его истинной должности руководителя эстонской резидентуры. Он не понимал, какого лешего в эти тайные дела понадобилось посвящать меня, обыкновенного туриста. Под видом обыкновенных туристов приезжали, конечно, разные люди, но ни один человек, причастный к спецслужбам, никогда не наделал бы столько шороху, сколько наделали мы, поставив на уши всю полицию и Силы обороны Эстонии. Но, видно, указание об этом поступило с таких верхов, что ему и в голову не пришло возражать. Единственное, что он мог себе позволить, – это всем своим видом выражать свое неодобрение действиями московского руководства.