Текст книги "Грег и крысиный король (СИ)"

Автор книги: Андрей Сухоруков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Между работой и домом, привычными делами, которые сжирали всё ее время по минутке: встать – поставить чайник – забросить стирку – вымыть посуду – разложить вещи – помыть кисточки – ответить на письмо, еще письмо, еще письмо, – словом, за тем, что называется рутиной, она всё же успевала «раскачивать взаимодействие» с А.М., так она это называла. Каждый толчок – заходы на странички в соцсетях, какие-то комментарии, черт знает что еще – порождал обратный, и она поняла, что он, настоящий живой А.М. из плоти и крови, помнит ее, помнит – и понемногу открывается ей навстречу.

И она прыгнула, написав ему какую-то чушь, – и получила теплый ответ. А.М., настоящий А.М. был лучше, чем во сне, а снился он часто. Он трогательно называл ее Настик – боже мой! Он спрашивал, как она живет, и припоминал их веселые совместные деньки «from four years ago». «It’s actually five»[25]25
  «Четыре года назад».
  «Вообще-то, пять». (англ.)


[Закрыть], – поправляла она и подхватывала его восторженный тон, расхваливая его, называя лучшим другом, окунаясь в море ностальгии, но всё же внутренне напоминая себе, что это всего лишь роль. Можно было сказать ему, что Анастасия had a real thing about you[26]26
  Испытывала большое чувство к тебе. (англ.)


[Закрыть], но ни в коем случае нельзя было показать, что происходит сейчас, сколько она думает о нем и как надеется на него; какую, в конце концов, благородную роль спасителя вдруг ни с того ни с сего она ему уготовила.

А.М. и сам помнил много; его преувеличенная теплота даже насторожила. «Ну что ж, – остановился он в какой-то момент, глубоко за полночь. – Ты же теперь big girl, married and so on[27]27
  Взрослая девочка, замужем и всё такое. (англ.)


[Закрыть]». «Ах, – с готовностью ответила она. – To be honest, I think I can be with you…»[28]28
  Если честно, я думаю, что могу быть с тобой. (англ.)


[Закрыть] – начала она и тут же запнулась. От недостатка практики она ляпнула, что, честно говоря, могла бы быть с ним, – вместо того чтобы проверить, может ли она быть искренней в разговоре. Но А.М. ничего не заметил, растекаясь восточной патокой: господи, милая, развод – это так грустно! Но всё будет perfect, perfect[29]29
  Идеально, чудесно! (англ.)


[Закрыть].

«Конечно, будет, – подумала она. – Если ты мне поможешь».

* * *

А.М. все-таки заполнил мир – впустить его теперь было легче легкого. Отправляясь на работу, можно было послушать песни, связанные с ним; прогуливаясь в центре, позволять А.М. смотреть ее глазами и представлять, что она ему скажет. «Это Невский проспект, главная улица города». «Это Дворцовая площадь, это Дворец, тут Эрмитаж…» Как прекрасно А.М. смотрелся бы в Эрмитаже! Как чудесно можно снять его в античном зале – его, полубога в свитере крупной вязки, смотрящего в окно, с руками, скрещенными на груди. Его сила, мощь, сияющая красота – на фоне античной гармонии аполлонов.

Работа, впрочем, тоже никуда не исчезла. Примерно треть суток по-прежнему занимали звонки, заказы, протекшие краны и невыплаченные премии. Но и между ними умудрялся втиснуться А.М. – ему очень понравилось бы ходить между полками и макетами, он не отказался бы от пирожных из кондитерской напротив, и кофе А.М. тоже пьет, и смущенно курит, натянув капюшон и аккуратно стряхивая пепел в урну.

Господи, а что было бы с почти-бывшим-мужем, если бы он увидел их здесь! Пришлось бы знакомить, им бы предстояло здороваться за руку, и почти-бывшему-мужу никак не отвертеться от рассматривания А.М. А.М. выше почти-бывшего-мужа и шире в плечах. Почти-бывший-муж не сможет не заметить красоту его аристократичных рук с изящными пальцами – в противоположность собственным красноватым короткопалым ладоням. У А.М. гладкое лицо и идеальная белоснежная улыбка – у почти-бывшего-мужа оно мятое, испещренное морщинами и клочковатой щетиной.

Нет-нет-нет, А.М. и в подметки не годится почти-бывшему-мужу. То есть наоборот. Конечно, наоборот. Более того, почти-бывший-муж сразу понял бы, с чем она привыкла иметь дело – с молодыми, ослепительно красивыми и отчаянно галантными (а в этих мечтах А.М. непременно приезжал бы с охапкой цветов и подхватывал ее на руки – по-другому ей не достать до его щек, чтобы наградить троекратным южным поцелуем). А его, почти-бывшего-мужа, объекты никогда не бывали прекрасны: сельская училка с пустыми глазами в жабрах, огромная треугольная голова и короткие руки; желтая проститутка с отвислой жопой и короткими ногами; зечка с ногами-штангенциркулем, скрещенными в коленях, с большим глупым ртом и птичьими глазами навыкате, в грязных дешевых тряпках, с гнилыми зубами. И все они – никто, грязь из-под ногтей.

А он, А.М., – принц. Принц для принцессы.

Задумываясь о счастье, она вдруг ловила себя на мысли, что редкие его проблески, моменты чистой радости никак не были связаны с бесконечными любовями. Секс – да, это хорошо, но после него следовала смертная тоска, скука и даже тошнота, если любовник был случайным и надолго задерживался в квартире. Свидания, поцелуйчики, улыбочки – да, но всё это было отравлено будущим расставанием, подозрениями, тоской неизбывного одиночества. Всё всегда было недостаточным, как будто она пыталась достать до самого дна и насытиться этой их любовью и обожанием если не навсегда, то хотя бы надолго – а ей недодавали, бесконечно недодавали, и в конце концов она уходила обиженная, злая и разочарованная в очередном увлечении.

Как с мужем. С почти-бывшим-мужем. В первые месяцы их ро-ма-на он влетал к ней с охапками сирени, кидался обнимать и расцеловывать – и это было бы похоже на счастье… Но он сразу излучал свою радиацию: обзывал официанта «идиотиком», ругал подачу блюд, зачем-то рассказывал о платьях короткорукой женщины, пока они прогуливались вдоль Фонтанки, плел какую-то чудовищную ерунду и заставлял ее подлаживаться к своему тону. И это уже было отравленным, уже тогда было вредным и обреченным на провал. Потом они сидели у него на крыше, он укрывал ее своей зимней курткой и однажды, долго собираясь с духом перед этим, вдруг выпалил свое предложение: жить вместе. Но оно тут же упало в пропасть разочарования: это не сейчас, это потом, это надо снять квартиру, это ой деньги-деньги-деньги… И потом, в одну летнюю ночь, когда они гуляли, а потом долго-долго качались на качелях для двоих, он предложил ей выйти замуж – и тут же, не дожидаясь ответа, начал травить, портить, мазать дерьмом: пышных свадеб не надо, в загс нужно идти, избегая очередей, деньги-деньги-деньги…

Всюду нависали тени: крючконосая тень, луноликая тень, которая лезла во все дела, какие-то друзья и знакомые, ненавидевшие ее, настоящее зазеркалье. Отравлено было всё – с самого начала, и когда ей устроили настоящий ад – со швырянием столов и стульев, криками, истериками и тупым, мерзким, холодным отчаянием, – это было почти не больно. Нет, всё же больно, но предсказуемо. Почти терпимо.

Минутную радость приносили друзья: их теплая искренность казалась фантастическим даром, она отвыкла от того, что всё бывает просто, без двойного дна, вне зеркальной комнаты бесконечных иллюзий и отражений. Так это было хорошо, так это было просто – говорить за вином, слушать байки и комплименты, танцевать и петь в унисон, просто чувствовать рядом кого-то неопасного. Так это было хорошо – и так ужасно ее тянуло назад, в лапы почти-бывшего-мужа, утешаться в руках мучителя. Так это было притягательно, так естественно…

* * *

А.М. написывал сам – и общение быстро перехлестнуло черту дружеской болтовни. А.М. жаловался: пришлось сдать билеты в Италию, китайский вирус неведомо как пробрался и туда. «Конечно, ничего страшного в нем нет – не больше, чем грипп… Но всё равно, всё равно». Она мягко намекала, что можно приехать и сюда – с Кораблей вот-вот съедет соседка-подружка, освободится ее громадная кровать под тканевой люстрой, ну и… и достопримечательности… и вообще Saint Petersburg is a very beautiful city.

«Знаешь, милая, – писал А.М. – я слишком стар, чтобы играть в sex and the city. Но всё еще могу показать тебе его in your room». «Оу. Оу-оу», – подумала она. У них начался неловкий и, признаться честно, скучноватый флирт: она забыла половину нужных слов по-английски, он заменял их русскими, которые шли невпопад и только смешили.

Но спустя какое-то время пошло веселее: она поняла, что вообще-то всё равно, что подумает настоящий А.М., и начала играть свою роль на всю катушку; не отставал и он. Отдышавшись после очередной сессии, он неожиданно спросил: эй, так когда ты собираешься ко мне в Тбилиси?

Это скомканное приглашение застало ее врасплох. В Тбилиси она была три года назад с подругой – уже помолвленная с почти-бывшим, еще влюбленная в него и верившая, что всё всерьез. Потому даже не стала искать встречи с А.М. – узнав об этом, он помрачнел и принялся ее отчитывать. «Побывать в Грузии и не написать мне!» Она шутливо обещала исправиться.

У него впереди два месяца работы, теперь он строит дома в Батуми – а потом можно думать про Тбилиси, про Петербург, про совместный отдых где угодно. Закрыты сейчас Италия и Франция – ну и что, полно еще других стран для них двоих, от Будапешта до чинной Вены, королевства для королей.

«А что там – в Батуми?» – интересовалась она, еще не принимая приглашения А.М. всерьез. Выяснилось, что в Батуми ходит поезд-кукушечка по заснеженным тропкам, что там есть пляж и поющие под гитару красивые девочки, что рядом можно кататься на лыжах, а можно купаться в море, а дома, которые строил А.М., – они вообще для семей с детьми, рядом детские площадки и парковки для больших автомобилей. «И я всё мечтала, мечтала», – ехидно приговаривала Анастасия сама про себя, но эта сюжетная ветка уже разогналась в ее фантазии. С А.М. могли бы получиться великолепные дети – здоровые, красивые, с изящной княжеской фамилией, со всем, что им только пожелается… Такие, как А.М., никогда не бросают своих детей. Они были бы такие же забавные, насмешливые и трогательные, как он сам; а она, может быть, наконец-то смогла бы наслаждаться заплетанием кос и готовкой толстых блинчиков. Первенца назвали бы Александр, «победитель», по-грузински – Лексо; он вырос бы талантливым музыкантом или академиком, красивый гордый мальчик-грузин.

А сколько, в самом деле, стоит полететь в Тбилиси? Она прекрасно помнила прошлый визит, можно было стихи написать: лоукостер и хостел, хурма-чихиртма. За четыре дня она почти ничего не увидела: половину времени сожрала работа, еще треть – капризная идиотка-спутница. Но в целом ей понравилось и ласковое осеннее тепло, и сладкое вино, и дешевый виноград «дамские пальчики», и липкие листы из фенхеля, и узкие улочки с ленивыми носатыми котами, которые дремали прямо на бордюрах, и даже шумные туристы на фуникулере, под закат ехавшие в парк Мтацминда. Может, это как раз то, что нужно?

* * *

И вот солнце, оранжевое, как хурма, засветило в полную силу. Соседка-подружка пекла сырники, всё так же разминая вилкой банан в миске и смешивая с пресным тофу. Вдвоем они толклись на тесной кухоньке в одинаковых ночных рубашках на пуговицах, с одинаковыми же растрепанными головами.

За вьетнамским кофе и сырниками она вдруг выложила всё: про забывшегося было почти-бывшего-мужа, про «помнишь, грузинчик такой», про их веселую и пошлую донельзя переписку. «Вот видишь, – подытожила подружка, – как хорошо всё складывается». «Эту песню не задушишь, не убьешь», – кивнула Анастасия, допивая сахаристый осадок.

Они договорились встретиться после работы – пятница как-никак – сходить в кино на новый, вроде бы недурной фильм. До метро она шла, краснея, не в силах оторваться от вчерашних сообщений. В самом деле, что ли, поехать в Тбилиси?

На полпути к офису она замерла: на афишный столб натянули новую растяжку – рекламировали газету, основанную еще при царе Горохе. «Старый друг лучше», – кричала красная надпись. «Безусловно, лучше», – согласилась она и ускорила шаг.

Сознание подсовывало романтическую белиберду с ярко-желтыми тюльпанами, весенними юбками и песенками про романтическую дрожь в теплом свитере. Кое-что все-таки омрачало ее триумф – что-то вроде раскаяния перед почти-бывшим-мужем. Считается ли это изменой? Сможет ли она скрыть всё это от него в случае примирения? (Ого, да, оказывается, она ждет примирения?)

В конце концов, Анастасия не сомневалась, что за два года их смешного постылого брака почти-бывший занимался вещами и похуже. Но доказательств у нее не было – кроме едкого, противного, как комариный писк, тошнотворного ощущения предательства и беды.

Оттарабанив положенное рабочее время, в семь часов она снова вышла на Невский. Солнце уже выключили, в городе снова стало зябко и противно; быстрыми-быстрыми мелкими шажочками она добралась до кинотеатра.

Фильм оказался страшным и мрачным – про маяк, зимовку, выпивку, чаек, поедающих внутренности. «М-да», – в унисон проговорили она и Светлана, выходя на серую улицу. Было поздно, нужно было двигаться к метро – и странно было теперь ехать в сторону мрачного ледяного залива, после этого дурацкого фильма про морячков.

– Знаешь, – начала подружка, – всё собиралась тебе сказать. Я ведь съезжаю в конце марта…

– Это я знаю, – кивнула Анастасия.

– Да, но ты не знаешь ведь, что я насовсем уезжаю. В Минск.

– В Минск?

Она знала, что подружка едет на родину по делам: повидать своего ясноглазого мальчика, разобраться с документами и визами, вывезти кое-какие вещи… Но – навсегда?..

– Ты знаешь, ведь Сережа давно меня уговаривал. – Светлана стащила толстую варежку и раскрыла сумочку, нашаривая проездной. Метро обдавало душным теплом, зеленел барельеф Маяковского. – Вот и договорился. Я подумала: что я теряю? Не узнаешь, пока не попробуешь, правда? – Она улыбнулась, протискиваясь через турникет.

«Вот и всё, – подумала Анастасия. – Теперь я осталась одна».

– Но я буду приезжать, – продолжала щебетать подружка. – У меня же здесь осталась половина работы, типографии, выставки… Опять же, вещи я за один раз не увезу. Да и вообще всё может не получиться.

Анастасия внутренне желала, чтобы не получилось. Она начала припоминать разговоры всех этих недель – пока она упоенно жаловалась на почти-бывшего-мужа, его обидные слова, возвращения под утро и швыряния мебелью, подружка деликатно молчала про свое новое счастье в лице ясноглазого Сереженьки. Иногда она все-таки вворачивала фразы про то, как Сережа не любит серый Петербург, как он уговаривает ее приехать и работать вместе, – но эти картины повисали над их кухонькой, как куски выцветшего диафильма, улетали в форточку, не успевая обрести плоть и кровь. А теперь обрели. И Анастасия понимала, что это уже не остановить, ничем, никогда – можно только приготовиться к ядерной зиме одиночества. Скрепить все силы. Выстрадать до конца.

Или поехать в Тбилиси.

* * *

Закрылся их уютный, милый, теплый лекторий, куда Анастасия с коллегами ходила слушать заезжих докторов и писателей. Теперь, разводили руками организаторы, в городе запрещены любые сборища свыше пятидесяти человек, простите.

Закрылись большие кафе-залы, где можно было пробовать по очереди все кухни мира, обходя зал с гребешками, пельменями, вареной брокколи, жирными сашими, булками и цитрусовым кофе на сливках, оливками и хумусом, пастрами и беляшами. Закрылись галереи и музеи – мечта об А.М., склоняющем голову к Аполлону, растаяла. Закрылись даже театры – и ей пришлось срочно сдавать билеты на водевиль в честь стареющей красотки-актрисы, за которой, говорили, ухаживал сам Гагарин. Всё смешалось, предвещая массовую паническую атаку; вдруг в магазинах пропала мерзкая гречка и рулоны дешевой туалетной бумаги, старухи тащили домой соль, масло, спички и дешевые макароны.

Она была уверена, что всё это ненадолго, и опасная волна до них не докатится. Вслед за Италией и Францией закрылись Германия, Англия, Штаты… С другой стороны, запретный Китай открыли – и чехольчики с сумочками вновь стали возможны. Да и что такое этот вирус? По отрывкам новостей было ясно, что он не страшнее обычной простуды, а значит, нет причин бояться. Были осложнения на легкие, были случаи пневмонии, – но они бывают и при обычном гриппе и им, молодым, совсем не страшны.

Однако на работе стало тише обычного – прежний завал исчез, партнеры, кажется, в страхе расселись по домам. Не в силах больше скучать за компьютером, тупо пялясь в таблицы, Анастасия отпросилась в магазин – пора было обновить и прохудившиеся джинсы, и застиранный свитер. В голове мелькали смутные мысли про то, что теперь надо экономить – либо ехать в катышках в Тбилиси, либо щеголять новыми джинсами здесь. «Как-нибудь разберусь», – сердито отмахивалась она.

С порога торгового центра на нее накинулся красный кожаный плащ – блестящий, виниловый. Эта вещь была ее — по длине, по цвету, по фактуре, по яркости, которая была ее прерогативой, ее, а не каких-то там носатых хуеглоток. Она повертелась в нем перед зеркалом – недоставало ярких очков и дерзкой укладки. Кр-р-расота. В голове вдруг совместилось всё: как она будет в этом плаще стоять у бара с сигаретой, приобнимая А.М., – а мимо плетется почти-бывший-муж, униженный своей некрасивостью; как она прилетает в Тбилиси, проходит «кишку» и паспортный контроль, устало снимая темные очки, и наконец выкатывает чемодан в зал ожидания, где ее встречает А.М., встречает как звезду – собственно, звездой она и выглядит в этой коже. «Надо будет одолжить у почти-бывшего маленький чемодан», – ехидно подумала она, расплачиваясь на кассе.

Мысль о поездке обретала плоть и кровь, как когда-то, почти месяц назад, ее обрело воспоминание, один лишь призрак А.М. Анастасия прошерстила сайты приличных хостелов – лучше бы, конечно, снять квартиру, но и без того выходит слишком дорого. Плюс надо что-то есть – не будет же А.М. таскать ее по гостям и ресторанам. Как вообще у них будет всё устроено? Какого рода это приглашение?

Она было собиралась написать: привет, dear, look, что будет, если я приеду, скажем, вот в этих числах? Действительно, вдруг у него планы? Но она тут же отказалась от этой идеи – так А.М. поймет, что она едет только из-за него, и роль роковой соблазнительницы, которая просто проезжала мимо и ненароком влюбила в себя навечно южного принца, окажется безнадежно испорченной, невозможной с самого начала.

И к концу недели, взвешивая все «за» и «против», припоминая смутные посты почти-бывшего-мужа в соцсетях – посты, в которых явно намекалось, что он проводит время со своим цирком уродок, – она все-таки решилась купить билет и написать заявление на отпуск. Она выбрала две даты, между которыми было ровно пять дней, – идеальное расстояние, – ввела свои данные, еще до конца не понимая, что делает, оплатила билеты и даже багаж. От винилового плаща, правда, пришлось отказаться: прогноз погоды обещал температуру не ниже плюс двадцати, бесконечное солнце и теплый бриз. «Господи, – подумала она, – неужели я наконец почувствую солнце?»

А.М. она решила ничего не говорить – скажет, когда всё решится с жильем и работой. Сам он, впрочем, тоже молчал уже неделю. Конечно, у него завал со сдачей этого квартала в Батуми, – но мог бы кинуть хоть весточку, хоть картинку… Впрочем, и ладно, и так скоро увидимся нос к носу. Нечего надоедать.

Перед выходными позвонила мама, и она удивилась – мама звонила от силы в полгода раз. Ничего страшного, однако, не произошло. Мама, как и многие в ее родном городке, впала в вирусную панику – долго-долго рассказывала, как у них скупают туалетную бумагу, как по ночам приезжает вертолет и распыляет какой-то антисептик прямо на улицы (Анастасия, не удержавшись, фыркнула в трубку), как тетя Лена не может найти работу, и приходится таскать им еду, а папа ездит на дачу и накрывает там целлофаном какие-то растения.

– Если вам будет нужно, – встревоженно продолжила мама, – я могу выслать каких-нибудь круп и овощей.

Ужасно хотелось признаться наконец, что никаких «нас» давно нет, что сейчас она говорит из холодной комнаты у чёрта на куличках, что почти-бывший-муж – лжец и предатель… Но нет, ничего не сказала; мирно попрощалась и поплелась ставить чайник. Соседняя дверь была приоткрыта: почти-бывшая-соседка громыхала коробками у себя в комнате. Анастасия увидела ее бедлам, разобранный письменный стол и краешек заваленной одеждой кровати, увидела – и внутренне сжалась от страха.

* * *

Автобус в Минск отбывал двадцать седьмого числа. Очистить обе комнаты взбесившаяся квартирная хозяйка приказала не позже тридцать первого – и на Анастасии осталось несправедливое мытье кухни, сортира и крохотной ванной.

Пятого числа вылетал ее самолет в Тбилиси. В зазор между первым и пятым надо было пожить или у почти-бывшего-мужа, или у приятельницы в страшном Купчино. Поразмыслив, Анастасия выбрала почти-бывшего – их старая квартира была в самом центре, в двух шагах от работы, рядом со всеми нужными адресами. «Сэкономлю деньги на проезде», – уговорила она себя, не желая признаваться в том, что хотела немного побыть с почти-бывшим, хотела с ним поговорить или даже поссориться. Хотела даже, быть может, чтобы он отговорил ее от поездки в Тбилиси – отнял билет, раскаялся, перевез обратно ее вещи, и жизнь повернулась бы как-то по-новому, совсем иначе…

– У меня такая ситуация, – начала она с ходу. – Мне нужно где-то перекантоваться неделю с первого числа, слышишь? Я подумала, может, можно у тебя? Но если это неудобно, – спохватилась она, – если у тебя уже кто-то живет или просто…

– Господи, конечно, нет, – елейно ответил почти-бывший-муж. – Приезжай, на сколько хочешь. Насовсем приезжай, – добавил он, понизив голос.

– Спасибо, – ответила она и положила трубку.

Почему-то мимолетный разговор усилил желание его увидеть. На мгновение его черточки – бархатный голос, кудри, теплые руки, и много-много чего еще родного и любимого – заслонили и ослепительную красоту А.М., и ее ненависть к разваленному браку. «Не надо об этом думать», – сказала себе она. «Мы не будем рабами», – повторила, как повторяла много раз их псу, когда он вымаливал косточку или яблоко, сидя под столом и царапая ноги.

Подружкины коробки, меж тем, были готовы, и, вернувшись однажды с работы, она увидела соседнюю комнату вдруг абсолютно пустой – не считая огромной, так привлекавшей ее кровати.

– Вот и всё, – сказала подружка, обводя комнату рукой.

– Всё, – обреченно подтвердила Анастасия.

Они пили на кухне и строили планы на будущий приезд Светланы – куда еще сходим, как еще пофотографируемся, что съедим. Но Анастасия чувствовала, какими-то своими надмозгами, как шутили переводчики, чувствовала, что подружка уже не вернется. «Может, и я не вернусь, – промелькнуло у нее в голове. – Брошу всё это к чертям собачьим». Мысль казалась как никогда заманчивой – теперь, без подруги, без жилья, без мужа, она долго тут не протянет. Нужен ли ей обратный билет из Тбилиси? Нужен ли?

Вместе они доклеили коробки и, усталые, повалились на матрас. «Сколько в этой комнате было всякого», – протянула подружка. Это была чистая правда – за долгие пять лет, что Светлана жила здесь, Анастасия успела наведаться к ней со слезами и истериками про каждого своего бойфренда, неудачную работу, квартирных хозяев. Подруга всегда ее внимательно слушала, подливая чая или вина. Сама Анастасия была товарищем гораздо хуже. Не раз и не два она сбрасывала звонки, когда, например, нежилась в объятиях мужа, или когда была на вечеринке, или когда упоенно работала. Она с содроганием думала о том, что если бы подружка вела себя так же, до сегодняшнего дня она могла просто и не дожить – настолько частыми в последнее время стали ее звонки с истериками: «Послушай, я не хочу жить, я сейчас выйду в окно, я больше не могу, не могу!»

А теперь всё закончилось. Теперь у нее будет А.М., и Тбилиси, и что угодно. Какой же она была размазней, господи.

Они выпили еще по бокалу, повспоминали бывших дурацких бойфрендов, общих подружек и знакомых, совместные поездки туда и сюда, вечеринку в честь открытия любимого бара, наконец, студенческое общежитие, в котором и познакомились. Напоследок подружка попыталась сбагрить свои надоевшие платья на узких лямочках. «Ты что, сдурела? Я в них никогда в жизни не влезу», – отшутилась Анастасия. По комнатам разбрелись уже на рассвете, и утром маялись больной головой.

А потом в одночасье и это закончилось тоже – Света просто оделась, подхватила дорожную сумку, надела рюкзак и спустилась в такси до Витебского вокзала. Таксист помог загрузить вещи в багажник, подруги обнялись. Анастасия хотела сказать пламенную и смешную речь про то, что при первой, при первой же неурядице нужно звонить ей, что она всегда ждет Свету обратно, чтобы она была осторожна и в случае чего ни на секунду не стеснялась просить о помощи. Но вместо этого всего она неуклюже похлопала ее по спине и промямлила:

– Ну, давай… пиши… звони.

* * *

В небе белел вечерний месяц, пахло весной. Она шла к метро и повторяла: «вот и всё, вот и всё, вот и всё». Азербайджанец из киоска с вяленой хурмой помахал ей – она помахала в ответ, залезая в пустой автобус. Над заливом небо было лилово-синим, зажигались первые звездочки и желтые неоновые вывески: хачапури, кофейня, продуктовый магазин, стоматология, наконец, гнутая буква «М» – метро. «Этюд “Прощание с Кораблями”», – усмехнулась Анастасия, проходя мимо старика с гармошкой у самого входа в вестибюль.

Дела на работе были закончены в какие-нибудь полчаса, ехать в опустевшую квартиру с выбитым глазом Светиной комнаты не хотелось. Анастасия валандалась: шлялась от стойки к стойке, приставала к знакомым с байками и анекдотами. Во время очередного рассказа про петербургскую шлюху, которая прославилась связью с известным писателем, в кабинет вдруг ввалился почти-бывший-муж.

– Привет, – неловко кивнул он.

– Привет, – она пожала плечами.

Почти-бывший зашел пообщаться с кем-то из коллег – всё это время она напряженно простояла у подоконника, стараясь, впрочем, выглядеть беспечнее, чем обычно, говорить чуть громче, смеяться чуть веселее. Из другого конца зала на нее поглядывал почти-бывший – в его взгляде читалось всё то же, что происходило с ней. Поэтому она почти не удивилась, когда он подошел к ней и предложил пройтись – выпить кофе или поесть, поговорить «о делах».

Дел и вправду накопилось много – за чашкой вспененного кофе, украшенного ломаным печеньем и арахисом, она вдруг вывалила всё: начиная с рабочих проблем, в которых ему нужно, просто необходимо было принять участие, заканчивая вынужденным переездом, отъездом подружки и даже покупкой винилового плаща; как-то внезапно из нее вывалились все события месяца, а он на удивление внимательно слушал.

– Очень грустно, что Светлана уехала, – наконец протянул муж, подаваясь к ней ближе. – Очень грустно.

Принесли второй стакан кофе, а он уже гладил ее по головке, придвигаясь всё ближе, ощупывая шейку и слегка залезая под ворот. Она знала его давно, она знала его приемы – старые как мир, – и всё же сейчас ей было приятно от того, что кто-то, пусть даже лживый гад почти-бывший, гладит ее по голове и заводит прядку за ухо. Всё одиночество ее нового положения, вся бесприютность этого унылого нищего города вдруг навалилась на нее, и она устало ткнулась ему в грудь.

– Девочка моя, де-е-евочка, – он ласково обнял ее за плечи. – Хорошая моя…

– Ты всех так называешь, – обреченно и глухо отозвалась она.

– Неправда, – елейно ответил почти-муж, и сразу стало понятно: правда, всех и каждую.

«Господи, мне так плохо, – подумала Анастасия. – У меня нет сил сопротивляться».

В их постели всё осталось по-прежнему – только столик с ее стороны кровати теперь пустовал. Почти-муж всё тем же, знакомым до боли жестом подхватил и вынес пса за дверь, и накинулся на нее; она отзывалась на каждое его прикосновение тоньше, чем прежде, целуя его и чувствуя, как мокнет от знакомых движений, запахов, звуков его голоса. Всё произошло быстро – она ощущала, как его член бьется и пухнет в ней, заставляя забыть обо всём на свете, кроме этой жажды, – о собственном одиночестве, о пустой оставленной квартире на Кораблях, о хозяйке и деньгах, об идиотской эпидемии, о самолете на Тбилиси и даже об А.М. После первого раза ей захотелось еще – и она с ужасом отметила, что почти-бывший-муж проявлял такую нежность, такую сладкую изобретательность и ненасытность, которую даже фантомный А.М. не смог бы приобрести никогда, никогда, никогда, ни за что на свете.

Бешенство кончилось – оба они лежали, тяжело дыша, остывали после гонки. Она натужно улыбалась и чувствовала, как теперь, когда главное желание удовлетворено, к горлу подкатывает… тошнота. Хотелось блевать. Хотелось плакать. Хотелось надломиться прямо сейчас, заползти под кровать, оглохнуть и ослепнуть на ближайшие сто лет.

Теперь она не думала ни про Тбилиси, ни про А.М. – всё сплелось в ее голове в один мерзкий клубок, и гадко было от мысли о том, что она не сдержалась, что сама впутала чистую и сладкую мечту о будущем – вот сюда: в эту знакомую до боли спальню, к этому растрепанному стареющему человеку, которого когда-то обожала… Невозможно было объяснить всё, что она теперь чувствовала, теперь, в этом театре глупых теней старых любовников, шлюх, друзей, в зазеркалье, посреди которого она стоит совсем одна. Даже его вечное «принесу водички» не изменилось, даже мелькающие в дверном проеме собачьи уши, шлепанье его босых ног туда-сюда, длинный стакан. «Хорошая моя, моя сладкая, моя ягодка…»

Ближе к утру ее все-таки прорвало – она плакала от стыда и горя, и ее худая сгорбленная спина в ночной рубашке топорщилась под одеялом. Почти-бывший-муж проводил рукой по ребрам и раздраженно вздыхал. Момент близости прошел, теперь не надо было никого играть, и он снова стал самим собой: жестоким, лишенным эмпатии, лживым маленьким мальчиком.

– Ты не любишь меня, – качала головой она, вздыхая. Он повернул ее лицом к себе, она лежала, уткнувшись в его мокрую грудь, и слушала биение сердца – мерное, ровное, отчетливое. Холодное сердце Вильгельма Гауфа.

– Люблю, – тупо повторял он. Она молчала и мотала головой, он снова повторял: – Посмотри, вот мы вместе едим, болтаем, смотрим чего-то… Что же это, если не любовь, а?

Она сжималась от его беспечности – на грудь словно клали проспиртованную салфетку, которая нещадно жгла и щипала, горло душили слёзы. «Как плохо. Как же мне плохо».

– Это не она, – наконец отвечала.

* * *

Утром последнее его благодушие ушло – почти-бывший-муж мрачно расшагивал по квартире, матерился и кашлял.

– Кажется, меня продуло, – объявил он, когда Анастасия появилась в дверях кухни. Больше он не обращал на нее внимания: включил какие-то новости, обмотал шею шарфом, положил на нос два только что сваренных вкрутую яйца.

Вчерашнее горе ушло – вернее, сжалось до каких-то допустимых пределов, отпустило до поры до времени. Она наскоро почистила зубы, ежась, влезла в помятые джинсы, кое-как привела в порядок лицо, массируя появившиеся от слез мешки под глазами. В горле першило – наверное, и ей досталась порция простуды, – но думать об этом было некогда. На прощание раскрасневшийся от компресса почти-бывший-муж снова натянул на себя елейную масочку и прошептал что-то про любовь, – не предложив, впрочем, остаться. Только утром она заметила невесть откуда взявшиеся цветы на кухне, чужое дешевое кольцо в ванной, запах цветочных духов в бывшей ее комнате. «Ему плевать, – отстраненно думала Анастасия. – Просто плевать».