Текст книги "Возрождение Бога-Дракона"

Автор книги: Андрей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

9

Выходя из здания, я ощутил укол раскаяния из-за того, что сорвался. Хищник уполз в свою нору, его место опять заступил человек, и человек был недоволен упущенными возможностями. Густав и герр Рихтер, не смотря ни что, все же, на моей стороне, а я, вместо того, чтобы выведать побольше полезной информации, стал скалить зубы и сделал невозможной какую-либо дальнейшую конструктивную беседу. Хищнику («крокодилу», как когда-то обозвала мою темную сторону Бъянка), понятное дело, было плевать, но человеку – нет, и всю дорогу обратно я мысленно прокручивал недавний разговор, пытаясь понять, что от меня хотели скрыть и как могла бы сложиться беседа, поверни мы в ином направлении в какой-либо ее точке. Информации было слишком мало. Кто-то хочет меня убить, и чем дальше, тем меньше этот кто-то стесняется в средствах. Наставник знает – или подозревает – кто это может быть, но прямого столкновения допускать не хочет. Последнее было очень странно, потому что мне трудно было представить какую-либо силу или организацию в этом мире, которая могла бы заставить герра Рихтера считаться с собой. Я говорю о человеческой реальности, конечно. За ее пределами было море неизвестного и множество чрезвычайно опасных сил и существ... Между прочим, а может быть, в этом все дело? Я повертел эту мысль так и сяк. Может быть, враг герра Рихтера, о котором он не хотел говорить, вовсе и не человек? Однако, во всех покушения, производившихся на меня, не было и намека на сверхъестественное. Тогда что это? Террористическая организация, узнавшая про ШАД и поставившая своей задачей уничтожение наиболее опасных ее воспитанников? «Дружелюбный привет» от Вестготии, не желающей мирно вливаться в состав Восточно-Европейской Конфедерации? Не думаю, что ее разведка работала столь плохо, чтобы не знать, к кому в конечном итоге вели все ниточки грядущего объединения, и те, кто были против слияния, могли попытаться изменить ход игры, устранив с поля если не самого герра Рихтера, то хотя бы его ближайших учеников и агентов... Эта версия выглядела весьма правдоподобно, но меня не оставляло ощущение, что я упускаю что-то важное.

Мучительные размышления прервал звонок мобильника. Это была Бъянка. Она уже знала, что я свалил из клиники – мы около получаса болтали утром по скайпу – и звонок спустя несколько часов меня слегка удивил. Что-то случилось?..

– Привет.

– Приветик. Дил, ты завтра очень занят?

Я на секунду задумался. Кроме подготовки к экзаменам на завтра, кажется, больше ничего запланировано не было. Таинственные убийцы из не менее таинственной организации отступили на второй план. Конечно, это не та проблема, от которой можно просто отмахнуться, но прямо сейчас в голову не приходило ни одного способа, с помощью которого можно было бы на эту организацию выйти, и поэтому я сказал:

– Не особенно. А в чем дело?

– Завтра четверг. – Напомнила Бьянка так, как будто этот день недели имел какое-то особенное значение.

– И?..

Я услышал, как она вздохнула, смирившись с тем, что придется опять говорить о вещах, ей самой казавшихся важными и очевидными.

– Занятия со средней группой.

– Я тут при чем?

– Вообще-то, мы все должны участвовать в обучении малышей, – заявила она, обиженная отсутствием какого-либо энтузиазма в моем голосе.

– У меня нет педагогического таланта.

– Перестань.

– Нет, я серьезно.

– Дил... я могу рассказать им про Трещины, но кто их покажет, кто проведет, научит чувствовать, где они начинаются, продемонстрирует, как найти вход и как выбраться обратно? Я боюсь туда идти одна, а тем более с кучей детишек. Вит Трещины чувствовать почти не умеет. Марта уехала. Герр Рихтер... ты сам знаешь, как занят директор. Кто еще? Больше некому. Старшекурсников нет. Мы и есть сейчас самые старшие. Мы трое.

Мне стало ясно, что отвертеться не удасться. Что было печально, потому что я терпеть не мог обучать детишек из младших классов. Дети, собранные в кучу, периодически будили во мне желание придушить одного или двух в назидание остальным. К сожалению, этого нельзя было сделать – Бъянка из смерти пары никчемнышей наверняка бы развела мировую трагедию, а реакция директора могла стать и вовсе непредсказуемой, учитывая, как он дорожил каждым учеником. В результате возникал внутренний конфликт – омерзительная штука для людей вроде меня, желающих видеть свой мир – как внешний, так и внутренний – ясным, чистым, простым и целостным.

– Ну хорошо. – Я тяжело вздохнул. – Во сколько?

– В двенадцать. Но приходи пораньше.

– Нет. Ты в своем уме? День – худшее время для хождения по Трещинам. Тем более в первый раз.

– Да, я знаю, ты любишь бегать по Трещинам ночью, когда их полно и все они кишат невообразимыми чудищами, но мы ведь хотим чему-то обучить этих ребят, а не угробить их в соседнем измерении, не так ли? – Язвительно парировала Бъянка.

– Пойдем вечером. – Предложил я компромисс. – Часов в шесть. Вечер – тоже хорошее время.

– Поздно...

– Солнце полностью скроется только через три-четыре часа, трусишка.

Бъянка немного посопела в трубку, а потом сказала:

– Ну как скажешь... – И тут же просительно добавила:

– Но может быть, все-таки чуточку пораньше? Им же ведь нужно сначала объяснить все...

– Пол-шестого.

– Ну, до завтра тогда.

– До завтра.

Убирая телефон, я выглянул в окно. Мы уже подъезжали. Выходя из машины, мимолетно подумал о том, какую замечательную мишень сейчас представляю... но интуиция молчала, внутренний мир оставался спокоен и чист, без всяких «неправильностей», а значит – в данный момент можно было не опасаться снайперов. Вообще, если охотящиеся за мной господа уже сообразили, что внимание убийцы я непременно почувствую и отреагирую (а взрыв в поезде более чем определено намекал на то, что да, сообразили), следующим логичным шагом было бы заложить бомбу под домом, где я живу. Поэтому домой заходить я не стал, а достал мобильник и позвонил своему дорогому наставнику.

Герра Рихтера мой звонок не обрадовал – кажется, я отвлек его от беседы с парочкой высокопоставленных шишек. Наскоро продиктовав номер телефона, он добавил:

– Если у тебя возникнут еще какие-нибудь идеи, звони ему же. – И отключился.

Ладно. Набираем указанный номер... и имеем познавательный разговор с человеком, который вот уже более года руководит группой наблюдения – за моим домом, моими передвижениями, кругом моего общения... даже за магазином, где я совершаю покупки.

Ларс Свенссен – так звали моего собеседника – захотел узнать, был ли мой интерес к возможности закладки бомбы под здание вызван какими-то мистическими «предчувствиями». Я заверил его, что нет. В ответ он заверил меня, что за домом ведется круглосуточное наблюдение с использованием самой современной аппаратуры, и незаметно пронести крупную партию взрывчатки в здание малореально. Хотя, если у меня все же есть «предчувствие», они немедленно проверят все здание. Я сказал «Спасибо, не надо», и отключился.

Интересно. Я и раньше знал, что за мной ведут наблюдение, но никогда не думал, что в этом участвует столько людей. Вероятно, я просто никогда всерьез не обращал на них внимания, хорошо зная, что в любой момент могу уйти в соседнюю реальность, избавившись от назойливых глаз.

Выйдя из машины, я задержался на улице. Поскольку Ларс снял мои подозрения относительно бомбы под зданием, почему бы не побаловать себя во второй половине дня? У меня в последнее время было столько негативных событий – выматывающее общение с родителями, взрыв в поезде, эта мутная беседа в полицейском управлении… Пришло время компенсировать все это какими-нибудь положительными эмоциями.

Я стоял на улице и разглядывал молодых женщин, а когда нашел ту, которая мне понравилась, то поманил ее к себе и сказал: «Пойдем со мной». Мы поднялись в мою квартиру и занимались сексом около двух часов. А что вы хотите? Мне семнадцать лет, переизбыток гормонов… Кончив в четвертый раз, я решил, что на сегодня хватит, отпустил девушку и разрешил ей убираться. В процессе одевания ее начало трясти: обыденное человеческое сознание, которое я отключил для того, чтобы ничто не мешало нашим совершенно естественным животным отношениям, возвращалось на место и пыталось осмыслить произошедшее. Не знаю, почему она так плохо восприняла случившееся: возможно, у нее был парень, которому она не хотела изменять, а возможно – была воспитана в строгой семье и имела кучу установок и предрассудков. Наблюдая ее истерику, я еще раз убедился в том, что социум калечит психику людей, заставляя их обманывать самих себя. Если бы она не хотела меня, она бы со мной не пошла. Но она привыкла себя обманывать, привыкла жить ненастоящими желаниями, чужими правилами, неизвестно кем и когда привитыми установками, и вот теперь, когда я на время убрал всю эту шелуху, она не может смириться с теми двумя часами, в которые была настоящей собой – покорной и страстной, не обремененной ни малейшей тенью мысли, великолепным раскрепощенным сексуальным животным.

Она выбежала из квартиры, а я закрыл дверь, взял из холодильника сок и котлету и пошел смотреть телевизор. Все же, обычно девушки воспринимали произошедшее не так остро. Обычно они пытались найти какое-то рациональное объяснение случившемуся, списать случайную связь на собственный каприз, а некоторые даже оставляли свои телефоны. Но я редко вызывал их во второй раз. Если я чего-то хочу, то стараюсь получить это немедленно, а ждать, пока девица разберется со своими делами, накрасится и приедет – нет, спасибо, это не для меня. Проще выйти на улицу и поймать какую-нибудь свеженькую.

Конечно, с точки зрения общественной морали мое поведение совершенно неприемлемо. Но я делаю то, что хочу, беру то, что мне нравится, и уничтожаю то, что ненавижу. Хотя герр Рихтер и убедил меня в том, что во многих случаях выгоднее мимикрировать под «нормальную» человеческую особь, подчиняющуюся правилам и социальным нормам, всегда, когда есть возможность, мне проще быть собой-настоящим, а не изображать из себя культурно-приличное не пойми что.

10

Ночью опять снился Китай, и этот сон я запомнил. Изрезанная речушками, покрытая холмами долина, и неисчислимое множество людей и лошадей... колона воинов подобно реке тянется к самому горизонту. Я нахожусь на возвышении, на одном из холмов, и, вдобавок, сижу на лошадке, которую трудно назвать красивой – зато она поразительно вынослива и неприхотлива. Я провожаю взглядом армию, которой не видно ни конца, ни начала. Позади и вокруг – мои сановники и приближенные. Я едва замечаю их. Волю некоторых из них я сломал для того, чтобы подчинить себе их армии и земли, другие присоединились добровольно. Рядом, тоже верхом – женщина. Особенная женщина. Хотя мы близки, наши отношения совершенно не похожи на те, что связывают меня с прочими женами и наложницами. Я вижу в ней союзника, а не самку, и знаю, что ее собственная сила лишь немногим уступает моей. Жаль, что во сне я не вижу ее лица.

…Проснувшись, я некоторое время лежал в кровати и думал о том, откуда проистекает моя уверенность в том, что эти сны связаны с древним Китаем, а не с какой-нибудь другой азиатской страной. Сон с колонной войск, уходящей за горизонт, снился мне уже не впервые. Он нес с собой предчувствие грозы, крови и ярости. Армию эту я ведь собирал не зря. Что с ней стало – потом, когда она повстречалась с противником, для которого готовилась?.. Я этого не знал, но, вероятно, ничего хорошего. А может быть, это Монголия? Низкорослые лошадки, доспехи и одежда почти без украшений, все предельно функционально. Люди, окружавшие меня, были азиатами, но я совсем не уверен в том, что запомнил детали их лиц.

Я встал и пошел чистить зубы, попутно размышляя о том, что стоило бы как-нибудь выбраться в Китай и проверить свои ощущения на месте. Может быть, что-нибудь всплывет и я пойму хотя бы, в какую эпоху происходило то, что я помню?..

В ШАД я приехал около четырех. Уточнил время перенесенного экзамена по экономике и заглянул в свою старую комнату. Она по-прежнему пустовала. Вещей, которые мне захотелось бы забрать в квартиру, там не обнаружилось, все ценное я уже вынес ранее, а на все остальное махнул рукой. Я не цепляюсь к вещам.

До встречи с Бьянкой и ее группой оставалось еще минут сорок, и возникла идея навестить Вита. В жилом корпусе его не было – ни у себя, ни в буфете на этаже. Я вышел наружу и окинул взглядом территорию школы. Центральное строение, напоминающее дворец эпохи ренессанса, три жилых корпуса – для мальчиков, девочек и преподавателей, стадион, пара бассейнов, парк, за которым, если выйти за ограду, начинался лес, здание охраны… Тут Вита нет, это точно. Скорее всего, он в ангаре, возится с очередной железякой. По мощеной дорожке я обошел центральное здание, миновал стадион и лужайку, на которой медитировали ученики младших классов, прошел через участок, заполненный флаерами и автомобилями, и подошел к полукруглому металлическому сооружению. Да, Вит здесь. Я почувствовал это еще до того, как открыл дверь.

Внутри было прохладно, пахло бензином и маслом, и темноту разгонял свет электрических ламп. Я прошел по пустому пространству в центре, мимо полуразобранных машин, станков и металлолома. В углу копались техники – кажется, они даже не услышали, что в ангар кто-то зашел.

Вит сидел за столом, заваленным всевозможным металлическим хламом, в дальнем углу ангара, и сосредоточено что-то паял. Я думаю, это была очередная Неведомая Металлическая Херня, каковые он мастерил едва ли не ежедневно. Впрочем, приходится признать, что некоторые его изобретения даже были способны делать что-то полезное.

Я подошел к столу и секунд десять смотрел на него прежде, чем он почувствовал мое появление, отложил паяльник, снял защитные очки и сказал: «Привет.»

– Сидишь тут сутками, как сыч, – пожурил я приятеля. – Не скучно? Давай лучше вечером прокатимся в город, девочек каких-нибудь найдем.

– Н-нет, – Вит едва заметно вздрогнул и замотал головой. – Н-не хочу.

Вит не одобрял то, что я делаю с людьми. Вернее, его, как правило, не интересовали мои занятия – до тех пор, пока я не пытался оторвать его от его собственных. Девушек он ужасно стеснялся, перед незнакомыми людьми робел, и вместо того, чтобы преодолеть свою робость, предпочитал мастурбировать в душевой, думая, что об этом никто не знает. Я как-то вытащил его в город, зацепил двух симпатичных девиц, привел всю компанию к себе в квартиру и думал уже, что дело в шляпе и что сегодня Вит, наконец, лишится девственности, как он все испортил. Он начал ныть, задавать дурацкие вопросы, а когда одна из девочек набросилась на него и стала нетерпеливо срывать одежду – предпринял попытку смыться из квартиры. Попытку я пресек, но дальше началось нытье: «Что ты с ними сделал? Пожалуйста, отпусти их! Я не хочу!..» Он ныл до тех пор, пока настроение у меня окончательно не испортилось, и я не выгнал девиц на улицу, поскольку ничего делать с ними уже и мне самому не хотелось.

– Я д-думал, ты в больнице, – сколько я его помню, Вит всегда заикался. Раньше – сильнее. В ШАД этот дефект речи пытались исправить, но до конца так и не сумели. – С-сказали, б-была авария.

– Я уже выписался.

– П-понятно.

– Что это? – Я показал взглядом в сторону Неведомой Металлической Херни.

– Это?.. – Вит вздрогнул. – А, это… Это психок-к-кинетический сенсор.

– Что это значит?

– Ну… с его помощью м-можно обнаруживать раз-з-зные… объекты, к-которых обычно н-не видно и вообще нет. И с-существ.

– Я думал, ты не веришь в духов.

Вит поморщился. Слово «духи» ему не нравилось. Оно было ненаучным, как и «магия». Ему не нравилось все, что нельзя было уложить в рациональные рамки. Хотя его собственный талант иначе как «магией» назвать было сложно, поскольку я лично не могу представить, какое может быть рациональное объяснение у следующей ситуации: человек садится за компьютер, включает его и спокойно чего-то там программирует несколько часов, а потом выясняется, что этот компьютер в принципе работать не может, потому что у него неисправна материнская плата, оперативной памяти нет вообще, и даже проводочки от блока питания ни к чему не подключены. Но у Вита все работало. А иногда работало очень странно, демонстрируя такие результаты, которые используемая им техника в принципе выдать не могла. Если бы он оказался голым на необитаемом острове, и имел бы при себе только два предмета: паяльник… и, скажем, электрический чайник, я бы не удивился, узнав, что он через пару часов каким-то образом сумел установить интернет-соединение. Хотя, возможно, он сделал бы себе из чайника вертолет и просто улетел бы с острова…

– Их м-можно называть и д-духами, но это не н-научно. Я с-считаю, что есть особое п-психокинетическое п-поле, в котором остаются с-следы энерг-гетических в-возмущений…

– Какие, к черту, «следы», Вил? Если бы ты видел Паука или его детенышей, которых он подсаживал к людям, ты бы забыл, что значит слово «следы», и никогда бы о нем больше не вспоминал.

Вит поджал губы и упрямо сказал:

– У этой ан-номалии тоже д-должно быть об-бъяснение.

– Объяснение, по-моему, лежит на поверхности.

– Н-нерациональные объяснения т-толкают ц-цивилизацию в п-прошлое.

– А в прошлом у нас, к твоему сведению, все было отлично, – усмехнулся я, мимолетно вспомнив песню про крылатого змея. – Были бескрайние леса, загадочные королевства, герои, колдуны и драконы. Возьми любую мифологию и ты увидишь прекрасный дикий мир, еще не загаженный человеком. А теперь возьми футуристическую литературу… не любую, не розовые сопли, а ту, которая основана на реалистичной оценке существующего положения вещей и того, во что все это в итоге выльется. И что мы там увидим? Урбанистическая планета, перенаселение, истощение ресурсов, атомный апокалипсис. Ну так нахер мне сдалось твое рациональное будущее? Иррациональное прошлое мне нравится гораздо больше.

Вит поправил очки и слабо улыбнулся.

– Д-даже если т-ты и прав, п-прогресс не остановить.

– Прогресс? А я вот сомневаюсь, что это прогресс. Я думаю, что гораздо больше это похоже на вырождение и деградацию. Остановить которые очень бы хотелось.

– Я д-думал, тебе п-плевать на людей.

– Так и есть. – Согласился я. И тут же поправился: – За немногими исключениями... Но мне не плевать на планету. И если ты посмотришь не с точки зрения своего «прогресса», а с точки зрения мира в целом, то увидишь, что человечество становится больше похожим на раковую опухоль, распространяющуюся по телу планеты.

– Ты н-не любишь л-людей, но т-ты ведь и сам ч-человек.

– Я…

Я хотел ему сказать, что вовсе не уверен в этом. В ШАД меня с горем пополам научили существовать в социуме, но слишком часто я чувствовал себя волком, которого приняли в собачью стаю и научили лаять для того, чтобы не отличаться от окружающих. Если не человек, то кто?.. У меня не было ответа на этот вопрос, но иногда свое отличие от людей, свою абсолютную чуждость их муравьиноподобному миру я ощущал очень остро. Нет, я нисколько не сомневаюсь в том, что мои родители – обычные люди: родинки и схожие черты лица с ходу отметают версию о какой-либо подмене. Также и в отрывочных воспоминаниях о своих прошлых жизнях: я точно также жил среди людей, моими родителями были обычные люди, у меня были дети (особенно много их было в той, «китайской» жизни: ведь там у меня был целый гарем), и все же… и все же иногда мне казалось, что все это, все эти рождения – часть какой-то большой, растянувшейся на столетия, имитации человечности. Бывало, конечно, и наоборот. Рядом с теми, кто был мне дорог, ощущение чуждости пропадало.

Я мог бы высказать ему все это, но ничего не сказал. Это были мои собственные заморочки, мои сомнения и, может быть даже – мои фантазии, но как бы там ни было, делиться ими я не желал. Не потому, что не доверял Виту. Просто в этом не было смысла.

Я хмыкнул и сказал:

– Будем считать, ты меня подколол. Ладно. Я бы еще задержался поболтать, но Бьянка, наверное, уже собрала учеников. – В ответ на недоуменный взгляд Вита я пояснил. – Хочет, чтобы я провел с ними занятие по раумлогии. После Паука у нас проблема с преподавателями.

– А-а-а… – Кивнул Вит. – Это да… Т-тебя иначе б н-недопустили бы к ним.

Я засмеялся. Отчасти Вит прав… да что там, «отчасти»: полностью прав.

– Спасибо на добром слове. Ладно, бывай.

– П-пока.

Я вышел из ангара и направился к учебному корпусу.

На самом деле, проблема с преподавателями существовала в ШАД всегда, а Паук только еще больше обострил ее. Герр Рихтер Эзенхоф в своем роде – гений, сделавший для развития психокинетики то же, что Аристотель, Ньютон и Эйнштейн сделали для развития рациональной науки – все трое, вместе взятые. Цивилизация отбросила древние формы магии и сделала ставку на рациональное знание; Рихтер вернул древнее знание людям, разработал систему обучения, позволяющую из крошечной, едва заметной врожденной склонности развить со временем настоящий Талант. Но Рихтер был один. Отсутствие соответствующих кадров долгое время не позволяло ему развернуться по-настоящему. Он потратил годы, уча детей тому, чему научить их не мог больше никто. Да, у нас были и другие «профильные» преподаватели – разные сумасшедшие астрологи и практически ничего не умеющие экстрасенсы – но толку от них, скажу прямо, было не очень много. Рихтер прекрасно понимал это и сам. Именно поэтому, когда его первокурсники подросли, задача обучать молодежь легла уже на их собственные плечи, а неумех отстранили. Но затем объявился Паук, и ШАД оказалась отброшена на много лет назад, потому что практически все, кто обучился и вырос в Школе, кто развил свой Талант до такой степени, чтобы можно было учить других – все они погибли.

Из следующего поколения учить были способны очень немногие. Клайва Вильсона сгубила неизвестная хворь, Марта Леонардес укатила обратно в свою Мексику, а робкого, заикающегося Вита младшие ученики просто затравили бы… да и слишком уж специфический у него был Талант, мало кто смог бы у него учиться. Оставалась Бьянка. В общем, она справлялась, но были дисциплины, в которых не разбиралась она сама. Каждый Талант имеет свою область приложения. Я не умею лечить, как Бьянка, зато она не умеет искать Трещины и перемещаться в соседние реальности. То есть, кое-как она это способна, но совершенно недостаточно, чтобы учить других или хотя бы гарантировать им безопасное возвращение в общечеловеческую реальность. И убивать она тоже не умеет.

По понятным причинам на меня в большинстве случаев обязанности преподавателя не возлагали – охотничью собаку, или тем паче, слегка прирученного волка не оставят следить за детьми – но были исключительные ситуации…

…Они стояли передо мной, все семеро, молчащие, настороженные и немного напуганные. Дети от девяти до тринадцати лет. Бьянка расположилась сбоку – присела на бетонный блок и зорко следила за тем, что я говорю и делаю.

Самый старший из них, Ольгерт Эрикссон, отвел взгляд и ссутулился, когда я посмотрел на него. Последний раз я изображал из себя преподавателя месяцев шесть назад, и Ольгерт был в той группе. Ему вздумалось похихикать над чем-то во время моего урока. Я швырнул его об стену, сломал ему несколько костей, и потащил вниз, вжимая в камень и сдирая кожу до костей. Мне наплевать, кем является тот, кто меня раздражает – ребенок это, старик, зрелый мужчина или беременная женщина. У меня нет комплексов, заставляющих подавляющее большинство людей ценить некоторых представителей своего биологического вида больше других. Я бы убил засранца, если бы меня не остановили. Герр Рихтер Эзенхоф кинулся ко мне, схватил за руки и попытался заблокировать ту силу, которая от меня исходила. Я отшвырнул и его, но он не успокоился, и полез опять, и передо мной возник выбор: идти на конфликт с Рихтером или нет. Я отступил. Прекратил давить. Когда телекинетическое воздействие исчезло, Ольгерт упал на землю. Вместо лица у него сплошное месиво из крови, грязи и лоскутков кожи. Но он еще был жив. Я подарил его ничтожную жизнь учителю, но Рихтер, вместо того, чтобы оценить мой великодушный поступок и поблагодарить, начал орать:

– Твою мать!!! Ты что делаешь?!!

– Надо показательно убить одного, самого наглого, и тогда остальные станут паиньками, – объяснил я.

– Уйди… Уйди с глаз моих! – Отмахиваясь от меня, как от навязчивого психа (хотя это странно – может быть, с точки зрения людей, я и не совсем нормален, но уж точно не навязчив), Рихтер бросился к умирающему ученику. Чуть позже подоспела Бьянка, и они вдвоем вытянули его. Позже, как я слышал, ему сделали несколько пластических операций, и даже почти вернули его физиономии прежний вид. Почти. Глядя на лицо Ольгерта, я видел целую сеть шрамов, покрывавших лицо и шею. Ну что ж… надеюсь, он не полный кретин и хорошо усвоил урок полугодовой давности.

Скользнув взглядом по лицам учеников, я еще раз оглядел место, в котором мы находились. Это была заброшенная стройплощадка на краю Эленгарда, куда всех нас, по моей просьбе, доставил школьный автобус. Конечно, мы могли поупражняться в раумлогии в лесу – лес начинался прямо за воротами парка, примыкавшего к ШАД – но зачем им лесные Трещины и знакомства со странными обитателями чужих лесов? Люди – городские жители, вот пусть и знакомятся с теми мирами, в которые можно попасть из их любимых городов.

– Я полагаю, вам всем уже объясняли, что такое раумлогия, – сказал я, мрачно рассматривая детишек. – Думаю даже, вам показали чары, меняющие восприятие так, чтобы сделать его более чувствительным к виденью Трещин, которых полно вокруг нас. Верно?.. Что тебе?

Последний вопрос адресовался десятилетнему, склонному к полноте мальчишке из младшей группы. Не помню, как его звали. Бьянка представляла их всех, но я не запомнил. То ли Фрейс, то ли Фрайк, то ли еще как-то.

– Герр… учитель, – мальчик явно не знал, как ко мне обращаться. Зато он знал, кто я, и знал, что терпением я не отличаюсь. – А что такое «чары»?

Я посмотрел на него еще более мрачно, чем до сих пор, и малыш как-то сжался и отступил на полшага. Но ребенок был не виноват.

– Во-первых, меня зовут «Дильгерт». Просто Дильгерт или Дил. Я не ваш учитель и не собираюсь им быть. Во-вторых, «чарами» герр Рихтер Эзенхоф называл вербально-энергетические конструкции психокинетического кода в те времена, когда он эти кодировки разрабатывал и шлифовал… При мне эта работа уже сворачивалась, но словечко «чары», от которого потом почему-то отказались, я запомнил, и мне нравится использовать именно его. Еще мне нравятся такие дремучие ненаучные слова как «магия», «заклинания», «колдовство» и все прочее в таком духе… Итак. Вам показывали психокинетическую кодировку для улучшенного восприятия пространственных искажений?

Теперь все закивали, а некоторые осмелели настолько, что вполголоса сказали «Да» и «Показывали».

– Замечательно. В городе полно таких проходов и сегодня я покажу, как находить их и пользоваться ими. Первое, на что стоит обратить внимание: Трещины редко возникают на пустом месте. Они всегда связаны с нашим миром и с тем, что его наполняет. Другими словами, всегда есть знаки, которые указывают на Трещину – они могут быть более или менее заметными, но они есть. Трещина всегда связана с чем-то странным. Странное расположение окна там, где его не должно быть, необычное чувство, возникающее, когда вы идете по подземному переходу, ощущение, что дверь, которую вы собираетесь открыть, ведет совсем не туда куда, по идее, она должна вести, и прочее в этом же роде – все это может указывать на то, что Трещина, вероятно, находится где-то рядом. В городе эти искажения тесно связаны с его архитектурой. Трещина – это не просто какое-то место, где происходит переход из нашей реальности в соседнюю, это еще и определенный путь в точку перехода. Это значит, что имеет важное значение, как и откуда вы к этой точке подходите. Когда вы научитесь чувствовать Трещины достаточно хорошо, вы сможете находить пути перехода интуитивно. Сейчас же вам в первую очередь нужно будет сосредоточиться на знаках. Идите за мной.

Мы пересекли заброшенную стройку, вошли под арку, оказались в небольшом каменном туннеле и почти добрались до противоположного выхода, когда я велел поворачивать обратно.

– Дил, а откуда здесь ворота с решеткой? Их же не было!.. – Пискнула одна из моих «учениц».

Я хмыкнул и открыл ворота. Когда только учишься ходить по Трещинам, воображение поражают вещи, которые то появляются из ниоткуда, то исчезают в никуда – при том никогда нельзя заметить момента, когда эта вещь пропадает или появляется, ибо восприятие человека устроено таким образом, чтобы поддерживать более-менее целостную картину мира.

За воротами обнаружилась почти такая же стройка, как та, которую мы покинули – но все-таки не совсем такая же. Куда более заброшенная и старая. Вместо пустых окон, в которые так и не вставили рамы – разбитые и запыленные окна. Очень тихо и пыльно.

– Этот пустой район когда-то вывалился из нашей реальности. Здесь, в общем, никто не живет… разве что иногда забредет какое-нибудь заблудившееся животное. Бывают и люди, но редко. Итак, демонстрацию вы увидели, теперь ваша очередь. Помимо того входа, через который мы сюда попали, тут масса переходов – в нормальный человеческий мир и в другие. Ваша задача – их найти. Я подожду здесь. Как только что-то находите – посылаете ко мне Бьянку, я прихожу и смотрю. Друг другу вы будете только мешать, поэтому расходитесь по одиночке, максимум парами. Еще раз: вам нужно только найти Трещину, переходить не надо.

Они поначалу помялись на месте, потом начали несмело расходиться, бормоча мантру, составлявшую вербальную часть их «поискового психокинетического кода», который в этом месте должен был сыграть роль как локатора, так и ключа от двери.

Но разошлись не все.

– Дил, а как искать? – Спросил пухлый мальчик.

– Я уже все объяснил и показал. Если ты невнимательно слушал, значит, нет смысла повторять по второму разу. Не найдешь выход – останешься тут навсегда.

Распахнутые от страха глаза. Но…

…но к сожалению, тут была Бьянка.

– Не заводись, – она взяла меня за руку. – Ничего страшного не произойдет, если объяснить ему еще раз.

Я убрал руку и сунул ее в карман.

– Мне претит идея выращивания идиотов в тепличных условиях. Он переспрашивает, потому что привык к тому, что ему все разжевывают по десять раз. Пусть учится думать собственной головой.

– Знаешь, это не такой уж простой урок. А ты лишь в общих чертах обрисовал им что делать… Мог бы и подробнее…

– Я не собираюсь ничего разжевывать.

Бьянка укоризненно посмотрела на меня, а затем отвернулась и занялась учеником. Чтобы не слушать ту чепуху, которую она несла – мол, все будет хорошо, мы тебя тут не оставим, конечно же, у тебя получится найти Трещину, только не волнуйся и постарайся сосредоточиться – я стал прогуливаться вокруг свалки. Когда я сделал большой круг и вернулся на то же место, ни мальчика, ни Бьянки там уже не было. Вот интересно, почему во мне никогда не возникало желания сломать Бьянку? Иногда она делала вещи, за которые кого-нибудь другого я бы непременно убил – или, как минимум, покалечил бы. Я опять стал размышлять над природой своих чувств к ней. Можно было бы, конечно, списать все на «влюбленность», но, насколько я помнил, и в прошлых своих жизнях я относился к женщинам – как, впрочем, и к людям в целом – приблизительно так же, как и в этой. Совсем не по-по-джентльменскиНа особом месте стояла всадница, посещавшая меня в тех снах, что были связаны с древним Китаем – но и на нее я смотрел совершенно не так, как на Бьянку. Всадница была в первую очередь союзником; она была не менее опасна и сильна, чем я сам. Бьянка же была слабой и временами бестолковой. Я всегда презирал слабых и беспомощных людей. Так почему я позволяю ей делать то, что другим никогда бы не позволил? Меня беспокоил этот вопрос, потому что он был тесно связан с тем, что я есть, с моей природой. То есть, мне совершенно не свойственно так относиться к кому бы то ни было – это я понимал четко. Это было похоже на какое-то совершенно извращенное (для меня) влечение, которое возникло во мне вдруг, без каких-либо внятных причин. Может быть, она околдовала меня?.. Я покачал головой. Вряд ли. Она намного слабее меня. Да и Талант ее ориентирован совсем на другое.