Текст книги "Красная земля (СИ)"

Автор книги: Андрей Посняков

Соавторы: Тим Волков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 6

Красный сентябрь…

Во всех смыслах красный. Осень. Зарное утопает в грязи под холодным осенним дождём. Тяжёлое серое небо нависает над покосившимися избенками и хатами, и плачет, день и ночь, превращая тропы в вязкое месиво. Непогода.

Иван Павлович ковылял по краю дороги, ступая осторожно, боясь завязнуть в грязи, как в болоте. Проехать на «Дуксе» здесь уже не было и речи – увязнешь. А потому мотоциклет еще с начала сентября покоился в сарае. Его время наступит только когда немного прихватит морозом дороги и поля. Тогда можно лыжи приделать по бокам и вновь разъезжать по селам, выполняя уже привычную работу. Которой, к слову, с лета значительно прибавилось.

Тут тебе и медицинское снабжение, ставшее совсем уж отвратительным – сказывалась общая нехватка. И развертывание госпиталей – найди здание под временные лазареты, организуй выезд врачей и сестер милосердия, дай лекарства. И политические вопросы – коль мотаешься, комиссар, по госпиталям, то будь любезен попутно еще и собрания проведи, ознакомь с последними документами людей. И кадровые вопросы решай. Особенно кадровые вопросы.

Врачей не прибавлялось, напротив, становилось меньше – многих вновь выдернули на фронт. Но не только их загребли. Особый упор сделали на жандармов. Вон, с собственной свадьбы Гробовского даже взяли. Эх, Алексей Николаевич… С июля весточки нет от тебя. Хоть бы черкнул пару строк, сказал как там. Тревожно на душе. Мятеж-то – увы… А Гробовский – у Корнилова…

Иван Павлович перешел по заботливо кинутым в лужу камешкам дорогу, остановился у уже ставшей родной больницы Зарного. Сегодня решил тут поработать, устроить ревизию. А заодно и с Аглаей поболтать, успокоить словом. Переживает девка за своего мужа. Хоть и вида не подает. А потом, к вечеру, и к Анне Львовне заскочить.

Дождь поутих. Иван Павлович вдохнул полной грудью. Воздух был пропитан запахом мокрой соломы и дымом от печей, что курились в домах. Становилось холодно, особенно по ночам. По уверениям стариков, которые приметы знали хорошо, выходило, что зима нынче наступит быстро и будет лютой. А если так, то надо готовиться к тому, что работы прибавиться…

Тут тебе и лихорадки, и температура, и грипп пойдут. А еще обморожения, переломы, падения. Койки в больницах не будут пустовать. Зима всегда собирает богатый урожай.

Иван Павлович зашел в больницу, прошел по коридору. Даже сердце кольнуло от ностальгии – долго тут уже не был, с новой работой все меньше стал наведываться сюда.

– Иван Павлович? – первой его приметила Аглая.

Доктор обернулся.

– Аглая!

Изменилась девка, крепче стала, плечи расправила, уверенность чувствуется в каждом движении. Главный доктор все же теперь, а тут волей-неволей надо быть крепкой. Живот заметно вырос… А глаза красные – от долгих бессонных ночей и слез. Скучает по Гробовскому, девка то, видно что скучает…

– А ты все хорошеешь на глазах! – попытался ее немного приободрить гость.

– Ну будет вам, Иван Павлович! – улыбнулась Аглая. – Где хорошею? Вон какое пузо! Да еще отеки. А хожу… Как черепаха! Спину ломит.

– Ну ладно, скажешь тоже. Какая черепаха? Порхаешь, как бабочка! – отмахнулся Иван Павлович. – Ребёнок как? Не беспокоит?

Она улыбнулась, поглаживая живот.

– Всё хорошо, доктор. Шевелится, шустрый. Это он в Алексея Николаевича верно, тот тоже на месте никогда не сидит! Тяжело только. Чувствую – богатырь зреет!

– Потерпи. Когда срок?

– Так в декабре будет.

– Ну вот, до зимы и потерпи.

– А потом думаете легче будет? – улыбнулась Аглая. – Пеленки, распашонки, суета.

– Аглая, ну что за пессимизм? Раньше не была такой! Тут радоваться надо.

– Да я радуюсь, – кивнула она. – Только вот не могу радость свою разделить…

Замолчали.

– Не было от Алексея Николаевича весточки? – после паузы спросил Иван Павлович.

– На той неделе письмо получала.

– Правда? – оживился доктор. – И что пишет?

– Сказал, что нынче на Западном фронте, под Ригой. Пишет, что там сейчас тихо, не стреляют. Немцы окопались, и наши тоже. Но я всё равно за него боюсь, Иван Павлович. Война ведь… она не спрашивает, тихо или нет, и званий тоже не узнает. Да вот, сами прочитайте.

Она вытащила из кармана измятое, уже не раз читанное письмо.

– Аглая, это же личное… – сконфуженно ответил доктор.

– Да не стесняйтесь, Алексей Николаевич ничего там того не пишет.

Иван Палыч взял письмо, пробежал глазами строки. Гробовский писал коротко: о сырой землянке, о скудной еде, о том, как ждёт рождения ребёнка. Рижский участок фронта, действительно, в сентябре 1917 года был относительно спокойным – после наступления русской армии в июле бои затихли, обе стороны выжидали.

Слава Богу, не с Корниловым!

– Ты не переживай, с ним все будет в порядке. Он человек с головой, понимает что к чему. Под пули не полезет. А ты побереги себя и малыша. Не нервничай. Ребенок это чувствует. Если что нужно – дрова, еда, – скажи, я поговорю со старостой.

Аглая кивнула, её глаза заблестели.

– Спасибо, Иван Павлович, – прошептала она. – Вы всегда как свет в этой грязи. Как Анна Львовна? Как ее дела? Давно не заходит.

– В делах Анна Львовна! – улыбнулся доктор. – В политике вся.

– Ну вы уж ей привет передавайте.

– Обязательно передам.

* * *

Закипели дела в больнице. Иван Павлович выбил у начальства неделю на то, чтобы разобраться с ревизией больницы и прочими вопросами. Чарушин, понимая, что со всем можно управиться и за пару дней, все же согласился.

– Понимаю, – кивнул он. – В родных местах побыть охота. С запасом дней взял! Ладно, Иван Павлович, ты тоже человек и тоже тебе нужен небольшой отпуск. Езжай в Зарное, по документам ревизию тебе там оформлю. А сам, знаю, гораздо быстрее справишься. Вот и отдохнешь на оставшееся.

Поэтому Иван Павлович сейчас старался сделать все как можно быстрее. До обеда управились с медицинскими журналами и накладными. Потом составили список медикаментов. К вечеру сверили списки и карточки. Надо отдать должное Аглае, документы вела она очень точно и своевременно, что позволило сэкономить уйму времени.

– Кажется, все, – выдохнул Иван Павлович, откидываясь на спинку стула. – Думал, задержимся дольше.

– Смотри-ка, – выдохнула Аглая, глядя в окно. – Дождь все льет и льет, не переставая. Весь день считай. Дорог наверное и нет уже. Иван Павлович, ты в галошах? Ноги не промокнут? А то поди и у нас заночуй. А я Андрюшку отправлю к Анне Львовне, чтобы предупредил, что вы тут. Пусть сюда и приходит. У меня пока на стационаре нет никого, сам видел.

– Спасибо, – кивнул доктор. И грустно вздохнул: – Только Анна Львовна сегодня в городе осталась – еще с утра сообщила. Собрание у них там какое-то очень важное проходит, высокие начальники приехали из столицы, и уйти нельзя. Да и дороги… куда она сейчас, по такому месиву? А насчет переночевать… А пожалуй и останусь, если не против.

– Конечно не против! Сейчас постелю. Иван Павлович, вам в палате? Или в вашей лаборатории? Там чисто, я слежу за ее состоянием. Там окошко с другой стороны от улицы, тихо будет. А то у Кольки Белого собачка новая, так пустолайка! Всю ночь лает, спать не дает.

– В лаборатории? Да, давай там.

Пока Иван Павлович пил чай с калитками, Аглая застелила кровать, приготовила все. Доктор поблагодарил девушку, Пошел в лабораторию, где с превеликим удовольствием снял отсыревшие ботинки и лег на кровать. Заснуть сразу не смог – в голове все время были какие-то мысли.

Лето…

Столько событий… История, которая творилась прямо тут, на его глазах! Наступление Керенского, вроде бы успешное сначала, но провальное по итогу. Армия отказывается воевать, дезертирство, братания с противником.

Все больше проходит вооружённых демонстрации рабочих, солдат и матросов. В Петрограде грандиозная демонстрация с лозунгами «Вся власть Советам!». Большевики усиливают влияние. Верховный главнокомандующий Лавр Корнилов вводит войска в Петроград, чтобы «спасти Россию от анархии». Керенский объявляет его мятежником, Советы мобилизуют рабочую гвардию для обороны столицы. В городах – массовые стачки, продовольственный кризис, рост преступности.

А еще повсеместно – падение дисциплины в армии и на флоте, самосуды над офицерами, земельные самозахваты крестьянами, поджоги помещичьих усадеб, нехватка хлеба, карточная система, спекуляция.

Столько событий… Все бурлит, как в котле. А лето пролетело как один день. Потому что не было времени на что-то другое. Много раненых. Много больных. И совсем мало лекарств и врачей. А еще все эти надоевшие отчеты и…

Иван Павлович не заметил как уснул.

* * *

Тук! Тук!

Сухой звук, вырывающий из сна.

Тук! Тук! Тук!

Тревожный, быстрый.

Тук! Тук! Тук!

Иван Павлович открыл глаза, глянул в окно. Темно. Потом посмотрел на пальто, висевшее на стене. Спросонья подумал, что это какой-то незнакомец стоит. Соскочил с кровати.

– Твою мать! – выругался. – Просто пальто…

Тук! Тук!

Стучали в дверь.

Доктор накинул одежду, вышел.

На пороге стоял маленький старичок, сгорбленный, весь дрожащий, будто лист на ветру. Его тулуп, пропитанный влагой, прилип к худому телу, а седая борода, спутанная и мокрая, закрывала половину лица. Глаза, глубокие и полные ужаса, блестели в тусклом свете, отражая страх, который он не мог скрыть.

– Доктор… Иван Палыч… вы уж извините, что так поздно…

– Что случилось?

– Там это… голова…

– Какая голова?

– Человеческая.

– Ничего не понимаю. Вас как зовут?

– Егор я. Егор Кузьмич.

– Егор Кузьмич, объясни толком, что случилось? Какая еще голова?

– Голову… человеческую поймал! Ох, господи, что ж это такое творится! – Егор Кузьмич достал трясущимися руками кисет, свернул самокрутку, закурил.

Иван Палыч не торопил его – понимал, что пока он не успокоиться, ничего не сможет объяснить.

– Ходил я ночью на рыбалку, – выдохнув сизый дым, начал старик, голос дрожал, но слова стали чётче. – На нашу речку, на Темнушку. После дождя там всегда клев хороший, особенно в сентябре. Лещ идёт, жирный, особенно после разлива. А в ночь – так вообще жор страшный! Только успевай доставать. Бросил удочку у старого ивняка, где течение потише, и сижу, жду. Тишина кругом, только вода плещется да ветер шумит. Вдруг – клюнуло. Но как-то необычно, один раз. Потянул удочку – и вдруг тяжесть такая! Думаю, рыбина знатная попалась, может, леща на три кило вытащу. Сердце забилось, руки дрожат от предвкушения. Подтягиваю потихоньку, леска скрипит, а потом… – Он замолчал, его глаза расширились, будто он снова увидел то, что вытащил из воды. – А потом вынырнуло это! Голова человеческая! Круглая… С мясом еще… Ох, доктор, я чуть в обморок не упал! Кинул удочку, да как закричу!

Старичок затрясся, вновь принялся смолить самокрутку.

– Потом сообразил – если голова, то значит преступление какое-то совершилось. Не могут же головы человеческие просто так по реке плавать? Ну я завернул её в траву, что у реки росла, и на телеге сюда привез. К вам. А к кому еще? Лежит там, доктор, боюсь даже смотреть! Что делать-то?

Иван Палыч некоторое время соображал, не зная, что и сказать.

– То, что привез, это хорошо, – наконец кивнул он. – Милицию надо позвать. И в самом деле голова отдельно от тела – это не просто так. Давай глянем. А то может и не голова вовсе? Может, корягу какую вытащил, Егор Кузьмич? Темнушка после разлива полна веток, корней. А ночью всякое привидится.

Старичок энергично замотал головой.

– Нет-нет, доктор, не коряга! Голова, говорю же вам! Что я, человеческую голову от коряги не отличу? Идите, посмотрите сами, в телеге лежит, завернута!

Иван Павлович тяжело вздохнул – не так он себе представлял отпуск в Зарном.

– Ладно, пошли. Показывай.

Они подошли к телеге.

– Вон она… – совсем тихо произнес старик, кивнув на страшный сверток.

Иван Павлович поднес керосинку ближе к телеге, глянул. Кругляш был весь обернут травой и походил на огромное яйцо. Лезть туда руками не хотелось, и Иван Павлович сначала нашел небольшую веточку на дне телеги, которой осторожно отодвинул траву.

И в самом деле голова. Человеческая…

«Еще с остатками плоти…» – подумал доктор приглядываясь.

Только что-то было не так. То ли умерший раньше был уродом – слишком непропорциональными были мышцы, – то ли…

Темнота сильно искажала восприятие, и даже фонарь особо не выручал. Поэтому доктор не сразу разобрал детали. Приглядевшись, отметил, что структура находки неестественна: отсутствовали некоторые мягкие ткани, характерные для свежих останков, а красный налёт казался неоднородным, с комками. Он провёл палочкой, и материал оказался липким, но не влажным, как кровь, а зернистым.

– Что за…

Он ткнул сильней и плоть поддалась, словно пластилин.

– Подожди, это что – грязь что ли?

Старик пожал плечами.

– Я не разбирался. Признаться, сильно испугался.

Иван Павлович принялся очищать находку. Это и в самом деле были комья грязи, точнее глины, которая налипла на череп, размочалилась от воды, стала склизкой и издали и в самом деле напоминала плоть. Да еще и глина оказалась какой-то необычной, темного, почти красного цвета, только увеличивая сходство.

– Это с Красной земли, – пояснила Аглая.

– Что? – доктор обернулся. – Аглая! Ты что тут делаешь? Ночь на дворе! А ты еще и одета легко. Зачем выскочила?

– Все в порядке, Иван Павлович. Просто услышала шум у дверей, решила проверить.

– Ну смотри, как знаешь. Так что ты там сказала насчет земли? – уточнил доктор.

– Череп этот наверняка с Красной земли, вон, глина налипла на него – оттуда она.

– Что за Красная земля? – не понял Иван Павлович.

– Так место такое, – за Аглаю поспешил пояснить Егор Кузьмич. – Около Темнушки и находится. Там берег такой крутой, глинистый. И глина там особая, темная такая, немного даже с красным оттенком. Вот за этот цвет и прозвали мы то место Красной землей. Там никто не живет, отшиб деревни. На рыбалку только и ходим туда.

– Если никто там не живет, то череп тогда откуда? – спросил доктор, если никто не живет.

Егор Кузьмич пожал плечами.

– С кладбища, – вдруг ответила Аглая.

Иван Павлович вопросительно глянул на девушку, потом еще раз осмотрел череп.

– А ну, Егор Кузьмич, возьми фонарь, подсвети вот так! Поближе!

Доктор взял пучок соломы, который лежал в телеге, удалил с черепа остатки грязи. По тому, что находка не имела мягких тканей и органических остатков, можно исключить недавнюю смерть. Уже хорошо.

– Егор Кузьмич, еще поближе! Ага, вот так.

А вот тут значительная эрозия поверхности – мелкие трещины и неровности, характерные для длительного воздействия окружающей среды. Это указывало на постмортальное разрушение, которое происходит с течением времени под влиянием воды, почвы и микроорганизмов.

Так, теперь швы черепа. Ага, полностью сросшиеся, с заметным сглаживанием краёв, что типично для взрослого человек, старше 25–30 лет, но степень их износа и мелкие костные отложения намекали на возраст останков, превышающий десятилетия.

Доктор провёл пальцем по затылочной кости, ощущая шероховатость, вызванную вымыванием минеральных компонентов, – явный признак длительного погребения.

Сам цвет кости тоже характерный – серый, с коричневым оттенком, типичный для старых останков, подвергшихся воздействию грунтовых вод и окислению, в отличие от белизны свежих костей.

– И в самом деле… – кивнул доктор, вновь взглянув на Аглаю. – Наверняка череп с кладбища. Только откуда… Артель вроде бы там. Но то – далече…

– Так там оно есть! Кладбище то! Правда заброшенное. Там уже не хороним, – охотно сообщил Егор Кузьмич. – Но только как черепушка с могилы, пролежав много лет в земле, вдруг в воду попала?

– Скорее всего по одной причине, – нахмурился Иван Павлович, понимая, какая беда маячит на горизонте. – Дожди. Разлив реки Темнушки из-за сильных осенних дождей привел к подмыванию старого кладбища. Вот и поймал ты осенний улов…

Иван Павлович кивнул на череп и повисла долгая напряженная тишина – все смотрели на страшную находку и не знали что сказать.

Глава 7

На следующее утро, едва рассвело, Иван Павлович уже был одет и готовился в путь. Расспросил Аглаю, узнал дорогу до Темнушки. Аглая неохотно, но все сказала как туда добраться.

– Опасно там, Иван Павлович! А если поскользнётесь? Унесет река…

– Я буду аккуратен, – заверил ее доктор. – Осмотреться нужно. Чтобы ситуация не зашла дальше – если кладбище размыло, то ничего хорошего это не сулит.

– Да оно старое совсем!

– Это не важно. Есть определенные санитарные требования… в общем, нужно посмотреть.

Он попрощался с Аглаей, надел резиновые сапоги и двинул в путь.

Дорога к окраине деревни оказалась тяжёлой. Ночной дождь превратил тропы в вязкое месиво, сапоги то и дело проваливались по щиколотку, оставляя глубокие следы в грязи. Приходилось выбирать путь, обходя некоторые лужи за несколько десятков метров. Иван Палыч шёл медленно, опираясь на палку, которую подобрал в небольшом лесочке. Этой же палкой и проверял грязь – глубоко ли?

До старого кладбища добрался примерно за час. Идти пришлось другой дорогой, старой, которая шла северней захоронения и выводила на самые старые могилы. Иван Павлович помнил это кладбище – как-то ходил сюда ночью, когда следил за Феклистовым. Вон и злосчастный склеп… Сейчас же это место Иван Павлович обошел стороной – нужно двигаться прямо, где расположена та самая Красная земля.

Мимо прошла худая коровенка, недовольно посмотрела на путника, замычала. Продолжила сосредоточенно жевать траву у деревянного креста.

Сентябрьское утро холодило спину и голову. Подул ветер, принеся запах сырости и тины. Ага, значит скоро и вода.

Иван Павлович спустился по склону и перед ним открылся вид на Темнушку – реку, обычно ленивую, узкую, мелководную. Теперь же она превратилась в бурлящий поток. Её мутные воды, окрашенные красной глиной, поднялись на метр выше обычного уровня, подмывая берега и унося с собой куски земли.

Иван Павлович осторожно добрался до глинистого высокого берега, где, по словам Аглаи, находилось старое кладбище. Берег, прежде устоявший перед разливами, теперь выглядел разорванным – обвал оставил рваный срез, обнажив красную глину.

Доктор остановился у края, медленно ступая по скользкой поверхности. Срез берега, высотой около двух метров, был глубоко размыт, и в кроваво-красной глине, словно в разрезе археологического слоя, проглядывали человеческие кости и черепа.

Иван Павлович присвистнул.

– И зачем у самой воды хоронили?

И сообразил – захоронение было старым, очень старым. Русло реки тогда здесь не проходило, было дальше. Со временем же вода начала подходить ближе, пока не уперлась в глинистые почвы. Глина некоторое время сдерживала реку, но осенние дожди подняли уровень, придали сил реке и она, словно шкодливый ребенок, начала озорничать и потревожила сон усопших.

Иван Павлович присмотрелся. Жутковатая картина конечно открывается…

Черепа, торчащие из глины, выглядывающие из этой красной земной плоти, и кости, много костей… Кое-где даже виднеются фрагменты одежды, правда сильно истлевшие.

Придется проделать большую работу – понял доктор. Оставлять все так конечно же нельзя, нужно перезахоронить останки. Правда очень рискованно – как достать их с этого разлома? Или дождаться, когда погода сладится и потом заняться этим? Там уже зима не за горами – долбить стылую землю будет тяжело.

Надо бы отправить записку – сообщить Чарушину о ситуации. А может и выше доложить.

Постой, а это что? Иван Павлович подошёл ближе к одной из могил. Разрыта. Это еще что за…

Даже смешно стало – как из какого-то дешевого фильма про зомби! Что это, жители Зарного воскресли? В такую-то погоду не мудрено – лежать в холодной сырой земле даже покойнику нет никакого желания.

Но это конечно же были не зомби. Землю копали лопатами. Потом грузили и везли вдоль всего кладбища, по едва заметной тропинке куда-то в лесок.

Иван Павлович присмотрелся. Сквозь густые заросли виднелся… Забор! Сплетенный из веток и травы, он очень хорошо маскировался среди местности. А вот это уже любопытно.

Иван Павлович пошел по следу. Ага, а вот и ограда. Высокая. Прошелся вдоль, выискивая вход. Не нашел. Вместо этого обнаружил кое-что другое – на одном из заграждений висел человеческий череп, а снизу две кости, на манер веселого Роджера.

А вот это уже не смешно…

Стало понятно, что это вроде знака – не суйся сюда, прохожий. А если не хотят, чтобы сюда шли, значит есть что скрывать.

Пока Иван Павлович размышлял как поступить, из-за зарослей раздался треск веток. Доктор даже струхнул – уж не медведь ли? Кто-то большой, волосатый.

Перед ним возник здоровый угрюмый мужик, бородатый, с широкими плечами, одетый в потёртый зипун.

Прищуренные красные газа внимательно изучали доктор.

– Тебе чего тут надо? – пробасил незнакомец.

В руках он держал лопату, опираясь на неё, как на посох.

«Такой ударит по голове – и пикнуть не успеешь», – подумал доктор.

Сохраняя спокойствие, Иван Павлович шагнул вперёд и представился:

– Здравствуйте, я Иван Павлович Петров, врач здешней больницы.

– Доктор? – мужик вновь осмотрел гостя. – И что тут потерял?

– А вы, позвольте узнать, кто?

– Михаилом меня величают. Артельщик я. Тут у нас заводик небольшой, кирпичи делаем из красной глины.

Иван Павлович кивнул, оглядывая окрестности. Про кирпичный заводик ему уже кто-то рассказывал. Вроде даже просили местные жители помочь с кирпичом, и отец Николай просил для реставрации церкви. И вроде бы даже обещали помочь. Только вот церковь по прежнему была все в таком же разбитом состоянии.

Взгляд доктора вернулся к черепу на заграждении, и он не смог сдержать упрёка:

– Михаил, вы что же, над мёртвыми издеваетесь? Это кладбище, а не место для ваших забав с костями!

– А вам какая разница, доктор? – ответил Михаил, нахмурившись.

Иван Павлович обратил внимание, что рука артельщика сильней сжала лопату.

– Это же не какие-то кости диких животных или скота, Михаил. Это люди.

– И что с того? – артельщик был не пробиваем. И кажется начинает заметно нервничать. – Люди, не люди… им теперь какая разница? Я же не у живого этот череп забрал.

– Но…

– Ладно, доктор, ты не суетись. Не нравиться тебе череп – снимем. Доволен?

– Так я…

– Вот и хорошо. А теперь иди. Тут собаки просто, мы их спустили с цепи. Бегают. Как бы не загрызли вас.

Михаил зыркнул Ивану Павловичу прямо в глаза и доктор понял, что это даже не предупреждение – угроза. Доктор нахмурился, чувствуя, как напряжение нарастает.

– Тут рядом кладбище размыло…

– Видел, – перебил артельщик. – Нам оно не мешает. Нам и так хватает хлопот. Идите.

Иван Павлович понял, что лучше и в самом деле сейчас уйти – в воздухе чувствовалась угроза. Михаил этот был какой-то мутный и подозрительный. А еще он был чертовски силен. А рядом никого нет. Один удар лопатой – и поминай доктора как звали. В старую могилу закинет и никто никогда не найдет. Сейчас – уйти, но просто так не оставить это. Дело тут явно темное.

Иван Павлович пошел прочь под пристальным присмотром артельщика и только когда скрылся за кустами Михаил ушел. Доктор вновь вернулся на берег реки. Накидал примерный план, стараясь выдерживать масштаб – чтобы понимать примерный объем работы.

Собирался уже было идти в Зарное, как вдруг носком ботинка ковырнул что-то, едва не споткнувшись. Присмотрелся. Какая-то доска, или… табличка. Вроде бы даже буквы какие-то видны. Чья-то похоронная табличка с именем?

Доктор аккуратно достал ее из грязи. Нет, точно не именная. Буквы едва угадывались, но одно слово выделялось четко – «смертная». Все остальное утонуло в грязи и годах, сделав табличку неразборчивой.

Иван Павлович нахмурился, поворачивая табличку в руках. Её хрупкость и состояние говорили о том, что она пролежала в земле не один десяток лет, возможно, столько же, сколько и черепа в глине. Выбрасывать не стал – смущало это слово. Просто так его не пишут.

Доктор убрал табличку в саквояж, решив позже очистить и изучить при свете лампы. Последний раз взглянул на темную реку и направился в Зарное.

* * *

В селе уже шептались и все знали.

Сначала остановила старушка Вера Николаевна.

– Иван Павлович, слыхала я про вчерашние дела. Егор Кузьмич улов страшный, говорят, поймал – голову сатанинскую.

– Какую? – не удержался доктор.

– Сатанинскую. Это очень плохой знак. Иван Павлович, а правду говорят, что голова энта еще глазами шевелила и рот открывала, когда ее к вам привезли, словно что-то сказать хотела?

– Вера Николаевна, ну откуда вы это услышали? Врут!

– Все равно это не к добру, Иван Павлович, – вздохнула старушка. – Река мёртвых разбудила, надо очищение проводить. Ритуал нужен – травы, молитвы, чтобы унять гнев.

– Чей гнев то?

– Боженьки!

Старушка протянула узелок доктору.

– Вот, возьмите. Тут нужные травы. И свечки с церкви. Все намолено. Зажжете и три раза прочитаете «Отче наш», а потом…

– Вера Николаевна, я ничего делать такого не буду, вы уж меня простите, – сказал доктор, возвращая узелок обратно старушке. – Это не гнев мёртвых, а просто река подмыла берег. Черепа старые, их вода вынесла, ничего сверхъестественного. Я разберусь, а вы не пугайте себя напрасно.

Старушка ничего не ответила – только перекрестила доктор вслед.

Потом остановил кузнец Никодим.

– Иван Павлович, а правду говорят…

– Никодим, ну ты то куда? Тоже веришь в эти россказни⁈

– Так ведь говорят…

– Вот именно, что говорят! Не верь, Никодим.

Доктор понял, что нужно спешить – иначе просто не дадут дойти до больницы со своими расспросами. Зашел в больницу – а там уже Аглая. Правда смеется.

– Иван Павлович, они уже тут такого напридумывали…

– Ага, уже успел послушать! – ответил доктор, скидывая пальто.

– И что мне им говорить?

– А ничего и не говори!

– Так они еще больше всякого напридумывают! Вон сейчас Дарья заходила, соседка. Под видом кашля начала выспрашивать про эту голову. И такого там нагородила… И дескать призраков видели люди давеча на кладбище, и что звуки какие-то странные были. Говорят, это призраки зовут к себе живых, чтобы под землю утащить. А тут еще эта голова…

– Не обращай внимания, – отмахнулся доктор. – Завтра еще один повод появится для разговора – про голову тут же и забудут.

Иван Павлович глянул в палаты.

– Никого нет?

– Пусто.

– Это хорошо. Я тогда к себе, в лабораторию. Глянуть надо кое-что.

Доктор заперся в комнатке, достал табличку. Аккуратно отерев ее от влаги и грязи, положил на стол. Принялся разглядывать.

Табличка была грубой работы, из еловой доски, уже почерневшей от времени и воды. С одного края она обломилась, на другом ещё держался ржавый железный гвоздь, а середина была испещрена старыми зарубками.

Иван Павлович пододвинул лампу ближе. Да, так и есть. Табличка информационная. Буквы проступали смутно. Пришлось хитрить. Доктор приложил к табличке лист бумаги, осторожно, сильно не надавливая, принялся закрашивать лист карандашом. Мелкие неровности и вдавленности тут же проступали более светлыми пятнами на бумаге. Вскоре у доктора получилось что-то вроде негатива, появились первые строчки: «Здесь от огневицы схоронены…».

Иван Павлович замер, губы сами зашевелились, повторяя каждую букву. Дальше: «рабы Божии, от болезни лютоя».

Сердце кольнуло. «Огневица»… Что еще за болезнь такая? Да еще не абы какая, а «лютоя».

Доктор перевернул в руках табличку. Краска стерлась, но кое-где ещё цеплялся багровый след – быть может, сурик? Но точно не глина. Ни дать, ни взять – караульный знак, запрет, предупреждение.

Иван Павлович стал закрашивать бумагу дальше. Удалось разобрать остаток:

«Не касайся земли сей, болезнь смертная. К троганию и вскрытию не подлежит. Далёко держись».

Вот так новости…

Доктор откинулся на спинку стула, потер виски. Кладбище то не простое оказалась!

* * *

Итак, нужно срочно понять что это за огневица такая.

Иван Павлович сидел за письменным столом, глядел на масляный огонек керосиновой лампы. Лампа коптела, едва освещая стопки старых медицинских журналов и справочников, которые он в спешке потащил с полки. Доктор пролистал все, что у него имелось, но нужного не нашел. Загадочная огневица пока не хотела раскрывать свою тайну…

– Огневица… что за чертовщина? – пробормотал он вслух, откинувшись на спинку стула.

Он вновь потянулся к «Русскому медицинскому словарю» конца XIX века. Перевернул страницы – «огнестрельные раны», «огневое действие», «огневое зелье»… Но ни слова про болезнь. В «Справочнике земского врача» нашлось много чего о холере, тифе, чуме, о сибирской язве – но «огневицы» там не было.

Иван Павлович листал книгу за книгой. Старый «Краткий медицинский лексикон», пожелтевший «Настольный врач для семейного употребления», несколько номеров «Врачебной газеты» десятилетней давности. Всё тщетно.

Может, эта та же выдумка, что была у местных с живицей и скверной? Или нет?

«Огневица… Может, старинное название какой-то лихорадки? – задумался он. – Жар, огонь… может быть, сыпной тиф? Или горячка болотная, малярия? А может, чума?»

Много всего можно отнести к этому корню – если полагать что он связан с повышенной температурой.

Доктор поднялся, прошелся по тесной комнате, чувствуя, как беспокойство нарастает.

Иван Павлович снова взял листик. Неровные буквы дрожали в отблесках лампы.

– От болезни лютоя… смертная… – медленно произнес он. – Выходит, не просто суеверие. Значит, знали, что опасно.

Он снова сел за стол, схватил карандаш и на клочке бумаги начал выписывать варианты:

«огневица = лихорадка»

«огневица = горячка»

«огневица = язва?»

Но каждая из версий казалась ему шаткой. Если бы речь шла о тифе – местные священники и крестьяне называли бы его иначе. Если о чуме – уж точно бы остались в памяти слова о «чумном кладбище».

Он вспомнил, как старики в деревнях говорили про «огневицу» – детскую болезнь, будто бы от сглаза, с жаром и сыпью. Но в старинных книгах это порой соседствовало с описанием скарлатины или кори. И всё же – табличка явно предупреждала о смертельной опасности.

– «Не касайся земли сей…» – повторил он и ощутил холодок по коже. – Болезнь, под которую отдельное кладбище…

Его размышления прервал стук в дверь.

– Аглая! Иван Павлович! Вы тута?

– Кто там? – Аглая уже шла к двери.

– Я, Егор Кузьмич… – послышался сиплый голос за дверью. – Я бы не беспокоил вас, да жена…

Аглая открыла дверь.

– Что случилось?

– Да тут… да ерунда… Аглая, ты мне бумажку напиши пожалуйста, что все хорошо? А то жена послала, беспокоится. А я говорю чего беспокоится? Все нормально. А она…

– Егор Кузьмич, что случилось? – вышел Иван Павлович.

Сразу же отметил некоторую бледность лица рыбака.

– Да вот… – старик протянул руку, и доктор заметил, как на тыльной стороне ладони темнел странный след. Красное пятно с пузырьком посередине, будто ожог, но вокруг кожа отекла, словно распухла. – Сегодня с утра заметил, думал, царапина да пустяк. А нынче зудит, горит, будто уголь под кожей.