Текст книги "Зов Чернобога"

Автор книги: Андрей Посняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Народ постепенно собирался перед хоромами. Молодые парни, закаленные в боях и охотах мужи, убеленные сединами старцы. Пришли охотничьи ватаги с ближнего леса, на санях-волокушах приехали из лесных деревень смерды, даже посланцы из рода куницы и те явились, вражины! Собрались все, переговаривались меж собою, ждали.

– Ну, вот теперь пора, княже, – посмотрев в затянутое бычьим пузырем оконце, кивнул Доброгаст. – Собрался народец, вот и потолкуем.

– Потолкуем, – поднимаясь с лавки, улыбнулся князь. Вышел на крыльцо вслед за старостой – молодой, синеглазый, веселый, – поклонился уважительно на три стороны, воскликнул:

– Здравы будьте, люди!

– Здрав будь и ты, князь, – откликнулись в толпе. – Почто пожаловал?

Хельги приосанился.

– Слыхал я, дань хазарам платите?

– Платим, господине, куда деваться?

– А не платите. Ужо я им хвосты прищемлю.

– Скажешь, теперь тебе платить придется?

– Угадал, друже. Только не так, как хазарам, а на треть меньше. И дружина моя вас, при нужде, всегда защищать будет. Потому говорю – идите все под мою руку.

– А куниц тоже звать будешь?

– И куниц, и медведей, и вас, бобров, не забуду, и весь народ радимичский, и дреговичей, и полочан, и вятичей. Единые у нас законы будут, и сильные слабых обижать не посмеют.

– Гладко стелешь, князь!

– Гладко? – Вещий князь повысил голос: —А вы спросите у полян, у древлян, северян, словен ильмерьских, что проживают у озера Ил мерь – многие его Ильменем неправильно зовут, спросите, плохо ли им живется всем вместе, с едиными законами, с единым разумным правленьем, с защитою? Думаю, ни один не скажет, что плохо. Вот и вам надо бы так же!

– А если не пойдем? Хельги усмехнулся:

– Скажу прямо – вы мою дружину видели. И это только малая часть, крупица.

– Значит, у нас выбор – тебе платить дань аль хазарам. А вдруг хазары посильнее окажутся?

– Не окажутся. – Князь надменно оперся на меч. – Клянусь Родом, Перуном, Даждьбогом. Отпета песня хазар, теперь мой голос слышен. Обещаю вам подмогу, защиту и правду.

– А дань? Говоришь, и впрямь меньше платить придется?

– Дань установлю разумную, как и сказал, на треть меньше. И строгую – повышать ее не буду. Будете знать, сколько должны, остальное все ваше, И ежели в Киеве, или в Ладоге, или в ином каком городе торговать вздумаете – найдете и там мою защиту и правду!

– И– куницы найдут?

– А вот об этом скажу. – Хельги вытер выступивший на лбу пот. – Знайте, между собой вы теперь воевать не будете, за тем мои люди будут строго следить, и если проведаю что, уж не взыщите.

– А как же нам с куницами споры решать? – все не унимался кто-то.

– По закону, по правде, что для всех одна, – откликнулся князь. – А за убитых заплатите друг другу виру. Ну, решайтесь же! Или со мной, чтобы жить без злобы, междоусобиц и зависти, или под хазарами, которые, если захотят, живо дань увеличат. Думайте, решайте, это ваше право.

Еще раз поклонившись собравшимся, Хельги повернулся и ушел обратно в хоромы старосты Доброгаста. Слышал, как шумел на площади народ, как стучали мечами о щиты, кричали, даже, похоже, дрались. Нервно поглаживая бородку, князь плеснул в кубок браги и единым махом выпил. Подумалось вдруг – может, и в самом деле зря явился сюда с малой дружиной? Подождал бы до лета, собрал флот, а уж потом…

В горницу вдруг ворвался Доброгаст, радостный, возбужденный, с растрепанной седой бородой.

– Решились, князь, – с порога сообщил он. – Большинство сказало «ну их, хазар», идем под твою руку!

Хельги облегченно расправил плечи, чисто физически ощущая, как свалился с них большой, почти неподъемный груз. Снова вышел к народу, поклонился, не скрывая радости. Собравшиеся грянули клич, четверо выбегавших из толпы воинов, средь которых сын старосты Витогост, посадили князя на щит, подняли на перекрещенных копьях и понесли так, громко выражая свое одобрение.

«Ну, наконец-то, – расслабленно улыбаясь, думал Хельги. – Вот и кончилось все, вот и славно».

В кричащей толпе, правда, вполне мог оказаться и меткий охотник с луком и стрелами, не очень-то довольный решением веча, ну, да на такой случай шныряли между собравшимися зоркоглазые дружинники князя. Обошлось, никто не послал стрелу, ничья рука кинжал не метнула …

Вечером в хоромах старосты Доброгаста накрыли столы да закатили пир, такой, чтоб до утра. Доброгаст не скрывал радости – его пошатнувшийся из-за всевластия волхвов авторитет невиданно укрепился авторитетом и силой киевского Вещего князя. Радостен был и Витогост, ну, тот понятно…

Хельги оглядел собравшихся, поднял наполненный кубок, выпил и вдруг нахмурился – не увидел среди пирующих верного Вятшу. Впрочем, глаза князя тут же прояснились и легкая улыбка тронула его губы: что ж, видно, Вятша решил приударить за понравившейся ему разумницей девой. И правильно, не все же горевать о давно погибшей Лобзе, ведь жизнь продолжается и надо жить, надо любить, надо быть для кого-то очень-очень нужным.

Хельги оказался в своих предположениях прав. Мало склонный к пирам и обжорству Дятша просто гулял по селению в сопровождении верного Твора. Отрок все расспрашивал его про дружину, да про Царьград, да про то, правда ли, что у ромейского царя трон из чистого золота.

– Базилевса не видел, врать не буду, – усмехнулся юноша. – И какой у него трон – не знаю. А армия сильная, особенно флот. Есть такие длинные корабли – дромоны, вооружены греческим огнем. Страшная штука этот огонь – и на воде горим не потушишь.

– Неужто и на воде? – усомнился Твор. – Быть такого не может! Слушай, а чего мы тут по сыростям ходим? Давай зайдем к нам в избу, к матушке Хотобуде, чай, и Радослава там, подружек уже всех обежала.

– К вам? – Вятша вдруг смутился. – А не помешаем? Ну, сестрице твоей и этой… матушке Хотобуде.

– Не помешаем, – заверил старшего друга Твор и, схватив его за руку, потащил к неприметной, вросшей в землю, вернее в снег, избенке, похожей на большой сугроб.

Матушка Хотобуда уже укладывалась спать на широком сундуке, придвинутом к круглой глинобитной печке. Рядом, на лавке, было постелено Радославе, а у самого входа – Твору. Пожелав спокойствия старушке, отрок удивленно спросил:

– А где сестрица?

– Еще посветлу отправилась в капище, – прошамкала беззубым ртом Хотобуда. – Голову там какую-то захоронить хочет, да вместе с телом. Не дело сказала, телу без головы. И в самом деле – не дело.

По всему видно было, что неожиданное возвращение ребят было старухе явно не в радость. Есть , такие люди, самое главное для которых – покой, а все остальное – да лучше б и не было.

– Что ж она меня-то не дождалась? – обиделся Твор. – Чай, помог бы!

– А ты б больше шлялся неведомо где, – резонно заметила бабка. – Поди-ка тебя сыщи попробуй.

– Чего-то долгонько нет сестрицы, – встревожился отрок. – Тела-то безголовые ведь в селение принесли, отдать куницам. Там, наверное, и Рада… Пошли-ка, Вятша, посмотрим.

Вятша кивнул.

– Да, подходила девушка. – Куницы как раз накрывали погруженные в сани трупы рогожей. – Смешная такая, стриженая. Все головы в мешке принесла, молодец. Правда, плакала долго, будто прощалась. Ну, это она об Ардагасте, тот уж был парень знатный, жаль вот, убили. По-хорошему – отомстить бы за него, да князь осерчает.

– Ага, – кивнул Вятша. – А потом те, кому вы отомстили, начнут мстить вашим. И так до бесконечности.

– Так наши пращуры делали.

– Тогда законов не было.

– И теперь нет.

– Так будут. Не видали, куда ушла девица?

– Подружек встретила, те сначала испугались, потом обнялись да и пошли все вместе к волхвам. О чем-то договориться с ними хотели.

– К волхвам? – не поверил Твор. – А, наверное, Рада хочет снова вернуться в род, мы ведь с ней сейчас изгои. Ровно бы и нет нас. Ну, мне-то плевать, я тут оставаться не собираюсь и Раду отговорю. Тетка Хотобуда нам не родня, да и вообще мы тут приблуды, чужие и никогда своими не станем. Вот, может, пойдем с вами в Киев.

– Хорошая мысль! – радостно кивнул Вятша. – Город большой, народу много, и кто там свой, кто чужой, на это давно никто не смотрит. У меня там верные друзья есть, пристроим вас куда-нибудь всяко. Только решайтесь.

– Решился уже, – улыбнулся Твор. – Теперь вот уговорить бы сестрицу. Она у меня своенравная.

– А вот это я уж заметил, – хохотнул юноша и, поправив висевший на поясе меч – предмет тайной зависти Твора, – предложил: – Ну что? Пойдем к волхвам.

– Пошли, – согласился отрок. – Все равно делать нечего. Может, там и Радославу встретим.

Хоромы волхва Чернобога маячили за распахнутыми воротами усадьбы угрюмым темным квадратом. Ни одно окно не светилось. Впрочем, нет, из избы, той, что слева от сеней, явственно тянуло дымом.

– Там они, – уверенно кивнул Твор. Загремев цепью, в темноте зарычал пес.

– Кого там несет на ночь глядя? – послышался недовольный старческий голос.

– Да я это, дедушка, – звонко отозвался Твор. – С дружком, к волхвам идем.

– А они вас ждут, волхвы-то? – недоверчиво осведомился старый челядинец.

– Ждут, как не ждать! – заверил отрок. – Дева стриженая там уже, ну, а мы припозднились, все на чужих смотрели.

– Да, пробегала такая девица, – прошамкал дед и придержал пса за ошейник. – Ну, проходите, коль ждут… Постой-ка! Чего ж ты тогда за дровами-то не пришел?

– Да некогда было, – проходя мимо, отмахнулся Твор.

Старик еще бурчал ему в спину что-то, парни его не слушали, дошли до самых сеней, остановились. Снова пахнуло дымом, каким-то необычным, сладким.

– Волхвуют, наверное. – Вятша потянул носом воздух и подергал закрытую дверь.

– Знаю я, как они волхвуют, – неожиданно зло отозвался отрок. – Дверь вышибить сможешь?

– Смогу, – поднимаясь на крыльцо, сказал Вятша. – А лучше – засов мечом поддену… Во-от так! Прошу, входи, что ж ты стал на пороге?

– Здорово у тебя получилось, – восхитился Твор. – А меня так научишь?

– Посмотрим, – не стал обещать юноша. – Ну, пошли, пожалуй, в гости? Хоть нас тут и не ждали…

Их и в самом деле не ждали. Мало того, появление незваных гостей напрочь перечеркнуло все планы приблудных волхвов, которые…

Которые стояли вокруг лежащей на полу жрицы, одетой в просторную хламиду, через которую как раз и проползала сейчас голая Радослава. Обряд этот, производимый волхвами честно, по всем канонам домашней магии, символизировал новое рождение девушки. Она ведь считалась взятой на тот свет, и вот через второе рождение возвращалась на этот.

Радослава выползла из-под хламиды, поднялась на ноги и поклонилась.

– Нарекаем тебя именем Любонега, – загнусавили волхвы. – Добро пожаловать в объятия матери твоей, Черноземы, дщерь!

Радослава улыбнулась волхвам. На этот раз, похоже, все было без обмана, по-честному. Обряд этот девушка хорошо знала, ее саму вместе с братом именно так принимали в род лет десять назад. Правда, с той поры она мало что помнила, зато потом видала, как принимали других.

Ярко горели светильники на высоких ножках, обнаженная Радослава стояла посреди горницы и улыбалась. Волхвы – Колимог и Кувор – облизывали девушку взглядами. Улучив момент, Колимой незаметно кивнул Кувору. Тот отошел в сторону ил взяв со стола заранее приготовленную чашу, с поклоном протянул девушке.

– Испей, новоявленная дщерь.

– Испей сам, пес! – выхватив из ножен меч, выскочил на середину горницы Вятша. Увидев его, оба волхва побелели, как снег. В руках Кувора затряслась чаша.

– Вижу, узнали, – нехорошо прищурился Вятша, и пламя светильников отразилось на его клинке.

Волхвы попятились. Колимог бросился на колени и, вытянув руки вперед, возопил:

– Не убивай!

Вятша усмехнулся:

– Наверное, о том же просила вас несчастная Лобзя?

– Не знаем мы никакой Лобзи! – наперебой завизжали жрецы. – Это все Вельвед с Велимором!

– Хорошо валить все на мертвых… Впрочем, вам недолго оставаться в живых.

– Пощади!

– И в самом деле… – Голая Радослава недоуменно взглянула на Вятшу. – Не понимаю, что тут вообще происходит.

– Сейчас поймешь. – Вятша показал клинком на чашу и приказал волхвам: – Пейте!

К его недоумению, Кувор тут же с великой охотою выхлебал полчаши, остальное допил Колимог.

– Странно, – разочарованно пожал плечами Вятша. – А я думал, в ней яд.

– Да какой яд? – неожиданно расхохоталась девушка. – Взгляните только на этих волхвов.

Оба жреца, повалившись на пол, храпели, смешно вытянув губы.

– Ага, – сообразил Твор. – Похоже, мы и в самом деле явились вовремя. Выпила бы ты, Радка, чашу и…

Радослава вдруг покраснела и закрылась руками.

– Ну, что пялитесь? Стоят и смотрят… Хоть бы отвернулись для приличия, что ли…

Утром Хельги проснулся с больной головой. Это была приятная боль – боль от хорошо исполненного дела. Без стука в горницу вошел Вятша, осунувшийся и смурной, принес с собою мешок.

– Снова нехорошие новости, князь, – вздохнув, произнес он.

– Говори, – приказал Хельги.

– Исчез Чернобог…

– Ничего, мы с ним еще свидимся. Что еще?

Вятша развязал мешок.

– Вот что сегодня нашли в капище!

Из мешка выпали и покатились по полу отрезанные девичьи головы – одна рыжая, рябая, с толстыми синими губами, вторая узкая, с плоским перебитым носом.

– Тела? – быстро спросил князь.

– Там же, рядом, в капище. Убиты ударом острого прута в сердце.

– Друид… – шепотом произнес Хельги. – Он все-таки смог вернуться.

Глава 4
ВИСОЧНОЕ КОЛЬЦО ЕРОФЕЯ КОНЯ
Апрель 868 г . Киев

…Харчевни, винные и пивные, наконец, разные бесчестные игры… – разве все они не посылают своих приверженцев прямо на разбой, быстро лишив их денег?

Томас Мор. «Утопия»

На холме перед Подолом привольно раскинулись укрепленные княжеские хоромы, бывшие хоромы Аскольда и Дира. По приказу Хельги многое было перестроено – кое-что расширено, возведены дополнительные башни, а за главным двором, за амбарами, за хлевами и птичниками, наособицу, располагалось требище с позолоченными идолами местных богов – Даждьбога, Перуна, Рода, Велеса, Мокоши и прочих. И не было здесь ни Одина, ни Тора, ни Фрейи – Хельги считал себя русским князем и старался показать людям, что он им не чужой, даже с приближенными варягами разговаривал по-славянски. Требищем заведовали верные князю волхвы – нашлись и такие, как не найтись? – и боги могли быть довольны, ведь каждый день они получали жертвы – белых петухов, баранов, а по праздникам – быка или лошадь. Только проливать человеческую кровь не допускал князь, так и заявил прямо: наши, славянские, боги – добрые и не хотят в жертву людей. О том верные волхвы тщательно распускали слухи на торжище, на пристани и особенно в корчмах. Один из поступивших на княжескую службу волхвов – молодой носатый Войтигор – иные корчмы по нескольку раз посетил, в частности, заведение недавно умершего от лихоманки дедки Зверина, что на Коныревом конце, на закат от Градца. Вместо Зверина хозяйствовала теперь там дочка его, темноокая красавица Любима, с длинной черной косою – законная супружница княжеского тиуна Ярила Зевоты. Двое детей народилось у них – два мальчика, крепенькие, темноглазые, смуглые, все в маму, – Радонег с Витославом. Не нарадовалась на них Любима, качала зыбку, да и про хозяйство не забывала, муж-то молодой почти все время пропадал на княжеской службе. Хорошо еще подружка помогала – рыжая смешливая Речка. Да братец двоюродный, Порубор, проводник, места незнаемые ведавший, нет-нет да и заглядывал. Тем более сейчас, в месяце веселом березозоле-апреле, еще прозывавшемся цветень, снега таяли, вскрывались реки, Грязнило так, что не выбраться на заимки, не пройтись охотничьими тройками, хоть, может, и хотелось кому, да не давала природа-матушка, вот и не было заказов у Порубора – юноши сметливого, темненького, белокожего, с румянцем на щеках. Вырос Порубор, вытянулся, шутка ли – семнадцать лет парню, жениться пора бы, да вот девы-любы так и не нашел, слишком уж робок был, стеснялся, да и работа – шастанье вечное – приятным знакомствам никак не способствовала. Рыжая Речка на него уж поглядывала да вздыхала тайком, даже плакала – ну, не смотрел на нее парень, никак не смотрел, а ведь изменилась девка, заневестилась, похорошела – уже не прежняя веселушка-толстушка, а девица справная, велика в груди, тонка в талии, глазищи вострые, а уж рыжая коса – всем девкам на зависть. Вот и сейчас, спозаранку, затопив круглую печь, Речка толкла в ступе жито да поглядывала на Порубора, что сидел за столом, подперев кулаком голову, задумчиво смотрел в стену да кое-что вырисовывал греческим стилосом на покрытой воском дощечке.

– Чего рисуешь-то? – опустив пест, не выдержала Речка.

– Да так. – Юноша смутился, прикрыл веками карие глаза, вздохнул тяжко: – Измаялся я уже от безделья, Речка!

– Ой! – всплеснула руками девица. – И долго ли отдыхаешь? Поди, и трех дней не прошло?

– Все равно. – Порубор покачал головой. – Для меня – много. Вятша, дружок, в княжью дружину звал, да не по мне дела воинские, хоть ты и знаешь, не трус я. Да и Ярил – пойдем, говорит, на княжий двор, писцом будешь.

– Так чего ж ты сидишь, стонешь?

– Понимаешь, не любо мне на кого-то работать, – потупив очи, признался юноша. – Привык я к просторам, к воле, да и те, кого по дальним тропам на охоты вожу, ко мне привыкли. Иной и сам уж давно все дороги знает, а все ж ко мне идет – «проводи, Порубор, не то заплутаем»! Вот, хоть тот же Харинтий Гусь, купчина изрядный…

– Ой, жучила твой Харинтий изрядный, – расхохоталась Речка. – Смотри, как бы не обманул тебя.

– Не обманет. – Порубор улыбнулся, посмотрел в оконце – увидал, как тащит из колодца кадки с водой недавно прибывший отрок Твор – голубоглазый, старательный, с мягкими каштановыми волосами. Твора с сестрицей его, Радославой – вот уж красавица писаная, – привел в корчму Вятша. Смущаясь, попросил Любиму, чтоб пригрела на время, а прощаясь, взглянул на Радославу так, что Порубору все стало ясно – влюбился его дружок в деву радимичскую, да так, что и сказать не смеет. Вот и хорошо, что влюбился, иссох ведь совсем, иззлобился после страшной смерти прежней своей подружки, Лобзи, принесенной в жертву чужим кровавым богам.

– Вот что! – подумав, вдруг просиял Порубор. – Кажется, нашел я себе занятие, Речка.

– Ну? – Девушка обернулась, мотнув толстой рыжей косой. Ух, и хороша же. Да только Порубор той красоты не замечал, весь в мыслях своих расплывался.

– Буду Твора учить грамоте, – твердо заявил он. – Ему ведь жить дальше надо, не все у вас, когда-то и самому придется. А грамота – она везде сгодится, и в тиуны можно податься, и в приказчики, потом и свое дело открыть, лодьи завести, мастерские.

– То-то у тебя и лодьи, и мастерские, – поддела Речка.

– Я – другое дело, – серьезно отвечал Порубор. – Мне воля милей всего. Эх, Реченька, бывало, выйдешь из лесу на луг – мать честная, это ж какая красотища! Трава – зелена-зелена, небо синее, с облаками белыми, а цветов на лугу – сонмище. Лиловые колокольчики, васильки синие – синие, фиалки трехцветные, желтые одуванчики, ромашки, розовый сладкий клевер. Бросишься в эту траву, в разноцветье это, посмотришь в небо – и кажется, ничего уж в жизни не надо.

– Это плохо, что не надо, – еле слышно буркнула Речка и тяжко вздохнула.

Вошел Твор, аккуратно поставив в угол кадки с водою, поздоровался с Порубором. Посмотрел на Речку, спросил:

– Не надо ли чего, матушка?

– Корова в хлеву тебе матушка! – обиделась девушка. – Мне что – сто годов, что ты меня этак зовешь?

Отрок смутился, опустил глаза долу.

– Поди дров на заднем дворе поколи. – Речка махнула рукой. – Изрядная куча.

– Так я их вчера еще расколол – удивился Твор.

– Вчера? Ну, молодец, парень. Тогда жди, пойду у хозяйки спрошу, чего тебе делать.

– А нету хозяйки Любимы, – развел руками отрок. – По рани еще на ручей с сестрицей ушли, с бельишком.

– Ой, а я и не видала. А детушки с кем же? – ахнула Речка,

– Да ни с кем. – Твор пожал плечами. – Лежат себе в зыбке, слюни пускают.

– Ах ты ж, чур меня, чур. – Бросив пест, Речка выбежала из корчмы и, подобрав подол, направилась через двор к отдельно стоящей избе Ярила с Любимой.

Порубор проводил девчонку рассеянным взглядом.

– Вот заполошная.

– Красивая, – тихо промолвил Твор.

– Кто? Речка?! Скажешь тоже… – Порубор засмеялся и вдруг умолк… а ведь и в самом деле, не та уже стала Речка, стройна, тонка станом, а уж коса…

– В общем, так. – Встав из-за стола, юноша подошел к мальчику. – Буду тебя учить грамоте. Согласен?

– Еще бы! – обрадовался Твор. – Только это трудно, наверное…

– Да, нелегко. – Порубор улыбнулся. – Но ты не бойся, Вятша меня за тебя просил – так я научу, хоть ты что делай. Только уговор – во всем меня слушаться.

– Понял, – кивнул отрок.

– Сейчас вот работу по хозяйству справишь, и пойдем с тобой на торг.

– Вот здорово!

– Погоди, не ори так, в ушах звенит. – Порубор поморщился. – Вообще старайся говорить негромко, степенно, таких людей лучше слушают и уважают. Понял?

– Угу!

– А теперь скажи для начала, зачем нам на торг?

– Ну… – Отрок задумался.

– Смелей, смелей, – подбодрил Порубор.

– Мыслю – прикупить чего-нибудь. Стилосы, перья гусиные, вощеные дощечки, так?

– Так, – кивнул юноша. – Да не совсем. Посмотри-ко на себя!

Твор посмотрел. Ничего особенного: порты, онучи, лапти – хоть и весна, да холодновато еще босиком-то – рубаха сермяжная, такой же зипунишко.

– Как это «ничего особенного»? – Порубор усмехнулся. – Руки от грязи черные, волосы нечесаны, вон – солома в них застряла, пояс засаленный, на рубахе, на животе прямо, дырища!

– Так то сестрица не досмотрела, не успела зашить!

– Сестрица?! А сам-то ты на что? Вернется Речка, спросишь у нее иголку с нитью – зашьешь, да, смотри, аккуратно, плохо сделаешь – не возьму на торжище. Чего мне с таким грязнулей позориться? Да не шмыгай ты носом, нехорошо. Пока вон воды нагрей да голову вымой, а заодно и руки.

Вздохнув – ну и Порубор, ну и зануда, за что только Вятша его так сильно уважает? – Твор скинул зипун, стянул через голову рубаху…

– Ой, никак вымыться решил? – войдя, прыснула со смеху Речка. – А мы-то, глядя на тебя, думали, в ваших лесах вообще не моются.

Отрок обиженно засопел.

– Речка, – попросил Порубор. – Там, в сундуке, старый дедков пояс был, нарядный. Дай-ко!

– А Любима…

– Да разрешит Любима, скажешь, что я взял.

Пожав плечами, Речка наклонилась к сундуку.

Да еще нарочно так платье стянула, чтоб Порубор слюной захлебнулся. Скосила глаза, вздохнула – нет, не проняло! В своих мыслях витал парень.

– Ну, вымылся? – Порубор взглянул на отрока. – Теперь рубаху зашей. И на вот тебе пояс.

По пути на Подол они встретили возвращающихся с бельем девушек – Любиму и Радославу. Обе уже подружились, болтали о чем-то, смеялись, увидав парней, прыснули еще больше. И чего ржут, словно лошади?

– Нет, – остановились, – не надо нам помогать, сами донесем одежку. Идите, куда шли.

– Ну, как хотите, – не стал настаивать Порубор. Эх, и красива же эта Радослава. Вот бы такая его полюбила… Юноша вздохнул, позавидовал Вятше, потом обернулся к Твору: – Ну, не дуйся. Все тебе было правильно велено. Для чего? Сейчас обскажу. Есть у меня вражина – завистник, Ерофей Конь, тоже проводник, и не худой. Только вот серебришка у него за сезон выходит куда как меньше, чем у меня, хоть и скряга Конь известный. Почему так? Не знаешь? Я скажу. Вот, посмотри, как я одет?

– Хорошо одет, – скосил глаза Твор. – Богато.

Еще б не богато! Рубаха на Поруборе ярко-желтая, из тонкой ромейской ткани, по вороту да подолу золочеными нитками вышита, наборным пояском подпоясана, плащ с левого плеча свисает – голубой, с шитьем серебряным, с подбоем белым, за такой плащ коня отдать не жаль. На ногах порты узкие, красные, постолы кожаные, со скрипом, обмотки белые, как выпавший первый снег. Что и сказать, богато.

– Видишь? – Порубор улыбнулся. – А Ерофей Конь, не обижайся только, так же, как вот ты недавно, ходит. Все скупится, старое платье донашивает, волос дикий, нечесаный, бородища всклокочена – жуть. Вот и прикинь, к кому пойдут люди? Кому больше доверять будут, хоть Ерофей, может, и куда больше меня земель знает?

– Ах, вот оно что… – наконец-то догадался Твор. – Теперь вижу, что одежка твоя – для серебришка приманка.

– Верно соображаешь. – Порубор улыбнулся. – Вишь, вон он, Подол-то… Широк, многолюден.

– И то верно. – Твор испуганно посмотрел вниз, где, за березами, в утренней туманной дымке, шумел многолюдством Подол – с ремесленными слободами, с кузнями и амбарами, с корчмами и капищами, с торжищем. Нигде еще не видал Твор столько людей, сколько в Киеве, боялся, никак привыкнуть не мог. Вот и теперь схватил Порубора за руку – как бы в этакой-то толпе да не затеряться. Затеряешься – век не выберешься!

Гудел Подол, шумно колыхалось торжище, в кузнях, за ручьем, звенели наковальни. Твор во все глаза смотрел на людей. Хоть и не сезон еще был, все начиналось только, а все же. Вон, ряд кожевенный, вонючий – Твор поспешно зажал нос, – в селище-то хоть со всех лошадей да коров сдери шкуры – и то для рядка не хватит, чуть дальше – горшечники, горшки, кувшины, блюда – блестящие, с узорочьем. А рядом ткани – каких только нет! Тяжелые, ромейские, разноцветные – синие, желтые, палевые, голубые, серебром-золотом вышитые – барберек, атлас, камка с парчою, ворсистый бархат, Прямо глаза разбегались, У рядка с тканями Порубор остановился, калиту – кошель, на поясе висевшую, вперед передвинул, сказал что-то купцу на языке непонятном, лающем,. Купчина ответил так же, улыбнулся – одет чудно, в порты узенькие, в плащик куцый, на голове шапчоночка кожаная, лицо бритое, худое, глаза хитрые.

– Сукно фризское есть ли? – уже понятно спросил Порубор.

– Как не быть? – Купец разбросал по рядку кипы, какое, мол, надобно – темно-зеленое, красное, синее?

– Синее, – подумав, кивнул юноша, поплевав на пальцы, провел сильно по краю кипы. – Чай, не черникой-ягодой крашено?

Торговец испуганно замахал руками. Доброе оказалось сукно и покрашено достойно.

– Смерь-ка шесть локтей. – Порубор обернулся к Твору: – Бери, парень, неси, да смотри, не потеряй – то тебе на рубаху.

Вытащил из кошеля монету – отрок глазам своим не поверил, блестящую серебряную ногату с витиеватыми письменами, – притянул продавцу. Тот попробовал монету на зуб, улыбнулся.

– Пошьете рубаху, носите на счастье.

Поблагодарив, Порубор с Твором отправились на самый край рынка, где за приемлемую цену купили у ромея Хрисанфия вощеные дощечки и заостренные палочки – стилосы. Хрисанфий торговал и пергаментом, и перьями, чернилами, а когда была возможность, привозил на заказ и книги – только очень-очень редко.

– «География» Страбона не надобна ли? – придержав Порубора за рукав, тихо спросил он.

У юноши загорелись глаза, но тут же и погасли.

– Нет, – Он с сожалением покачал головой. – Серебришка пока не наскребу столько.

– Так я и не про сейчас говорю, – ответил ромей. – К августу из Сурожа привезти обещали.

– Случайно, не Евстафий Догорол обещался? – с усмешкой скосил глаза Порубор.

– Он, – безо всякого удивления кивнул купец. А и чему удивляться-то? Евстафия в Киеве многие знали.

Простившись с ромеем, повернули обратно. Твор, правда, и еще погулял бы – привык уже вроде, – да, видно, у Порубора планы другие были, По пути прикупили у мальчишки-пирожника пирогов с капустой, съели в охотку, покричали квасника… Что-то не находился.

– Да где ж они? – недовольно бормотнул Порубор, – Обычно не отбиться бывает. А, во-он, наверное… – Он кивнул в сторону толпы, собравшейся на краю рынка. – Эй, квасники!

Твор вслед за Порубором пробирался в толпе и вдруг замер, оказавшись на свободном от людей месте, где, усевшись на корточки, лихо подбрасывал в руках колпачки чернявый лопоухий.

– Кручу-верчу, обмануть не хочу! – широко улыбаясь, кричал лопоухий. – А ну, где горошина?

– А вона! – Пахнувший навозом смерд накрыл один из колпачков огромной волосатой рукою.

– Точно в этом? – подначил лопоухий. – Смотреть?

– Смотри, смотри, – поддакнули из толпы. Смерд убрал руку, и лопоухий поднял колпачок.

Вот она, горошина! Угадал, сиволапый. В заскорузлую ладонь смерда на виду у всех перекочевала зеленая сердоликовая бусина. Как уже знал Твор от того же Порубора, за такую бусину давали беличью шкурку или одну серебряную монету – ногату. Двадцать ногат составляли гривну, а за две гривны можно было купить хорошую стельную корову или десять баранов. Так что нетрудно было подсчитать – смерд сиволапый сейчас только что полбарана выиграл.

В толпе, видно, посчитали. Желающих поиграть стало не перечесть, очередь занимали, чуть до драки дело не доходило, а лопоухий едва успевал крутить свои колпачки.

– Кручу-верчу, обмануть не хочу!

Только теперь уже мало кому везло. Проигравшие мужики расходились, недовольно бормоча угрозы. А чего бормотать-то? Что их сюда силком тянули?

– Может, и нам сыграть? – азартно обернулся к Порубору Твор. Юноша едва удержался, чтоб не отвесить отроку хорошего подзатыльника. Тоже еще, игрок выискался. Вовсе не для игры задержался у колпачников Порубор, узрел в толпе мужиков конкурента – мосластого длиннорожего мужика с клочковатой бородой и нечесаной шевелюрой, Ерофея по прозвищу Конь. Он и в самом деле чем-то походил на лошадь, особенно когда смеялся, показывая крупные желтые зубы. Неплохой проводник, Ерофей был скуп до неприличия, но была в нем одна не очень-то совместимая со скупердяйством черта – Порубор про это знал, – любил Ерофей, сорвав с клиентов приличный куш, попытать счастья в игре. Обычно – в кости, но вот, видно, дошел и до колпачков. Правда, пока не играл, присматривался; Порубору стало любопытно – откуда у конкурента навар? Вроде и не сезон еще. Вот и стоял парень, высматривал да прислушивался – может, проговорится Конь? Бывали случаи. Глядишь, и дорожку ему перебежать можно будет – как не раз уже поступал и сам Ерофей.

– Ну, может, хоть разок попробуем, а? – не унимался Твор. Порубор шикнул на него, отвел в сторону, показал на высокого и худого носатого парня в длинном, до самых пят, балахоне.

– Знаешь, кто это? – с усмешкой спросил отрока.

– Нет.

– Войтигор, волхв-чаровник, – тихо пояснил юноша. – Ему эти колпачки – раз плюнуть. Вот и смотри, дадут ли ему сыграть?

Твор присмотрелся и увидел, как вокруг чаровника, откуда ни возьмись, появились дюжие угрюмые мужики, в том числе и тот, пахнущий навозом, смерд, что выиграл у колпачника бусину. Мужики, словно бы невзначай, прочно перекрыли волхву все подступы к колпачкам и посматривали на него, ухмыляясь.

– Чего это они, а? – с опаской спросил Твор.

– Это тоже колпачники, «стражи». Тот, что с колпачками, – «верчун», а кто выигрывает специально, чтоб таких, как ты, дурачков заманить-подзадорить, так и прозывается– «везун».

– Так что, выходит, целая шарага их тут?