Текст книги "Всего 33 звезды мировой кинорежиссуры"

Автор книги: Андрей Плахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Андрей Плахов

Всего 33 ЗВЕЗДЫ МИРОВОЙ КИНОРЕЖИССУРЫ

Винница «АКВИЛОН» 1999

Серия книг «СТУДИЯ 1+1» основана в 1997 году

Художник Пистолькорс А.Б.

Ответственный редактор Трубникова Т.Г.

А. Плахов

Всего 33. Звезды мировой кинорежиссуры. Винница: АКВИЛОН, 1999. – 464 стр.

ISBN 966-95520-9-5

Книга известного кинокритика Андрея Плахова содержит уникальный материал по современному мировому кинематографу. Тонкий анализ фильмов и процессов сочетается с художественностью и психологической глубиной портретных характеристик ведущих режиссеров мира. Многих из них автор знает не понаслышке Опыт личных встреч и оригинальность впечатлении делает чтение книги увлекательным не только для киноманов, но и для широкого круга читателей.

© А. Плахов, 1999 © А. Пистолькорс, худ. оформление, 1999

ISBN 966-95520-9-5

Содержание

От автора.................................................................................. 5

Священные чудовища

БЕРНАРАО БЕРТОЛУЧЧИпоследний император в мире пост-революции............ 11

POfAAH ПОЛЯНСКИЙнеизменный и несгораемый художественный объект 27

ФРЭНСИС ФОРА КОППОЛАвсеядный Дракула целлулоидной эры.............................. 41

ПИТЕР ГРИНУЭЙкино как тотальная художественная форма............. 53

КЕН ЛОУЧсоциалистический реалист с королевской репутацией............................................................................... 67

БЕРТРАН БЛИЕблудный сын великой культуры........................................ 79

ВИМ ВЕНАЕРСжизнь после смерти............................................................... 93

АЭВИА ЛИНЧхирург и жертва аборта.................................................. 107

ДЖИМ ДЖАРМУШпоэт внутренней иммиграгаш........................................ 121

ЭМИР КУСТУРИЦА балканский прини, европейского кино .......................... 133

КШИШТОФ КЕСЬЛЕВСКИЙдвойная жизнь – как в зеркале...................................... 147

Проклятые поэты

ВЕРНЕР ХЕРЦОГэкологически чистый эксперимент на краю жизни 163

ДЕРЕК АЖАРМЕНнеукротимый дух против смертной плоти............. 177

ЛЕО КАРАКСвсе еще молодой, все еще безумный................................ 189

КИРА МУРАТОВАвполне маргинальная мания величия........................... 201

ЖАН-ЖАК АННО вандал массовых зрелищ со знаком качества........... 213

МИХАЭАЬ ХАНЕКЕнаш ответ Тарантино................................................. . 225

ЖАН-ЖАК БЕНЕКС неряшливая элегантность нового барокко .......... . 259

НАННИ МОРЕТГИтихая истерика отъявленного нарг^исса............... 251

ТЕРРИ ГИЛЬЯМухмылка Чеширского кота........................................... . 265

КЕННЕТ ЭНГЕРконструктор красного цвета и синего бархата 277

ЛАРС ФОН ТРИЕРкинематограф как религия без морали................... 287

Культурные герои

МНИЭЛЬ ШМИДстопроцентно европейский генетический код.......... 303

ПАОЛО И ВИТГОРИО ТАВИАНИдвойная жизнь интеллекта.............................................. 319

АКИ КАУРИСМЯКИсеверное сияние в непосредственной физической близости........ 33-?

ФАНИ АРКАНархеолог из Монреаля..................................................... . 343

ДЖОЭЛ И ЭТАН КОЭНЫбратья крови и огня, братья холода и льда............ 353

МОХСЕН МАХМАЛБАФпоследний лев........................................................................ 369

ОТАР ИОСЕЛИАНИenfant terrible уходящей породы...................................... 381

ГАС ВАН СЕНТпервый популист гей-культуры ..................................... 393

ЧЖАН ИМОУэта страшная близость Китая.................................... 407

КУМАСИРО ТАЦУМИон показал япони,с6 другими............................................ 421

ПЕЛРО АЛЬМОЛОВАРлегкой походкой на высоких каблуках........................ 431

Эпилог. Конец света прошел благополучно....... 446

Указатель имен.................................................................... 455

Указатель фильмов............................................................. 461

Памяти Сергея Добротворского

ОТ АВТОРА

Вы наверняка встретите знакомые имена. 33 режиссера, собравшиеся на этих страницах, – суперзвезды мирового кинематографа. Десять лет назад, когда я начал ездить по международным фестивалям и знакомиться – на экране и в жизни – с героями этой книжки, все было иначе. У нас никто слыхом не слыхивал ни о фон Триере, ни о братьях Кознах, а некоторые из 33-х еще только-только начали снимать.

Столетие Десятой музы возобновило интерес к ее истории, и обострило потребность разобраться в сегодняшней ситуации аудиовизуальной культуры. Каким будет экранное искусство недалекого будущего – на этот вопрос пытаются ответить многие, изучая перспективы компьютерной виртуальной реальности и увязывая их с постмодернистской культурной ситуацией рубежа веков. Пытался и я, печатая сначала в "Независимой газете", потом в газетах "Сегодня", "Коммерсантъ" и в журналах "Искусство кино" и "Амадей" материалы из цикла "Режиссеры будущего". Это были первые (в отечественной прессе) попытки разобраться в таких экзотических для нас "фруктах" и "цветах", как ныне повально знаменитые Джармен и Альмодовар, Бенекс и Мо-ретти, Гас Ван Сент и Каракс.

Происходило это, когда не был удовлетворен информационный голод даже по поводу Висконти и Фассбиндера, а словечко "постмодернизм" еще вызывало трепет, а не зевоту. Впоследствии мне приходилось во многом пересматривать и круг персонажей, и концепцию книжки. С каждым новым фильмом, с каждым очередным Каннским фестивалем менялись ориентиры. Вчера еще убедительные выводы стремительно устаревали, многое открывалось в новом свете. Те, кто еще недавно рекламировались как "режиссеры XXI столетия", коснели в академизме своих стилей и начинали восприниматься как фигуры архаичные, чуть ли не из века прошлого.

Но рано или поздно пришлось остановиться – причем базовыми для меня все равно остались спонтанные впечатления первой половины 90-х, пускай и скорректированные опытом самых последних лет. Я намеренно не стал делать законченные "портреты", предпочитая каждого из героев изображать в том ракурсе, который вписывает его в коллективный портрет, он же пейзаж, кинематографического конпа века.

И все же – помимо "культурной задачи" – главным импульсом этой публикации стало простое человеческое желание рассказать о людях, которые мне нравятся. Я бы сказал, что сам выбрал их, если бы не случилось так, что они еще раньше выбрали меня – как зрителя.

С одними из них мы до сих пор общаемся заочно – посредством экрана. Но, смею полагать, я довольно неплохо знаю, что они думают по тому или иному поводу, как ведут себя в разных ситуациях, и вообще – что каждый из них за птица.

С другими я не раз встречался. Общаясь с Бертолуччи, Каурисмяки, Полянским и Махмалбафом, я не чувствую, чтобы они сильно отличались от своих фильмов. Точно так же, как Гринуэй и Муратова. Они – те самые. И я убеждаюсь, что мы правильно поняли, угадали друг друга. Среди читателей наверняка найдутся такие, кто разделяет мой выбор. Значит, мы все – одна компания и нам будет приятно убедиться, что нас немало.

Насчет компании, которую он метафорически назвал "столом", прекрасно высказался Кшиштоф Кесьлевский, вспоминая вечер вручения первого "Феликса" – Приза европейского кино: "В Берлине, при вручении Приза, у меня было воспаление мочевого пузыря, я постоянно бегал в туалет. Там я встретил Мастроянни, который не мог выдержать десяти минут без сигареты. Кроме того, то и дело заходил Вим Вендерс, чтобы помыть руки. Я у писсуара, Марчелло с сигаретой и Вендерс над раковиной – это стол, о котором ты мечтаешь".

За этим "столом" могли бы оказаться практически все герои книжки – даже те, кого, как Кесьлевского, уже нет в живых. Не чуждые им человеческие слабости, трудные характеры и взаимоотношения лишь усиливают присущее им чувство цеховой солидарности. Будучи звездами, они сумели остаться людьми. Будучи людьми, они, по словам Копполы, остались последними в современном мире диктаторами. Не только диктующими актерам, как играть, а операторам – как снимать. Но формирующими современный стиль, облик и характер кинематографа наших дней – кинематографа, который правильнее всего было бы назвать пост-годаровским, а если хотите – пост-феллиниевским.

Среди признанных лидеров, персонажей современной киномифологии есть и живые легенды, "священные чудовища" интеллектуального, авторского или арт-кино. И проклятые поэты" или, как я их обозначил сначала, "молодые безумцы", вне зависимости от возраста эпатирующие салон своей "маргинальностью", своим "неоварварством". И "культурные герои" нашего мультикультурного времени.

Именно культурные, а не культовые. Не случайно отсутствие в этой книге фигур типа Тарантино; поговорим о них пару лет спустя, когда схлынет пена переменчивой моды. Другие – как гений. масскульта Спилберг – и так уже оккупировали внимание тех интеллектуалов, кто разделяет тезис "интересно только то, что популярно . Я его решительно не разделяю. Популярны в свое время были идеи марксизма и фашизма, не говоря о капризах моды, разного рода глупостях и психозах.

Время от времени кинофестивали и киноиздания устраивают опросы международных экспертов с целью выявить рейтинг современных мастеров, отыскать в сегодняшнем потоке "режиссеров будущего". С интересом относясь к такого рода акциям, а иногда и участвуя в них, в данном случае я опираюсь не столько на их среднестатистические результаты, сколько на собственную интуицию.

Я благодарен за помощь в подготовке этой книги Елене Плаховой: мы совместно обсуждали многие идеи, а некоторые фрагменты написаны с непосредственным ее участием. Я также хочу поблагодарить за информационное и деловое содействие Питера Янсена, Юрия Гладильщикова, Раису Фомину, Галину Копаневу, Кирси Тюккилайнен, Питера Кагина, Дмитрия Волчека, Александра Кулиша, Марию Чугунову, Нэнси Конди и Владимира Падунова.

Особая благодарность генеральному продюсеру студии «1+1» Александру Роднянскому и президенту фирмы Computer Multimedia SystemsАлександру Усачу, без личной поддержки которых издание этой книги было бы невозможным.

Готовится к печати в издательстве 'Аквилон' новая книга Андрея ПЛАХОВА «ВСЕГО 33: МИР КИНОФЕСТИВАЛЕЙ». Она будет продолжением и развитием той, что вы держите в руках. «Всего 33» – под этой шапкой известный кинокритик собрал портреты современных звезд кинорежиссуры. «Всего 33» станет кодом и для книги о международных кинофестивалях. Фестивали – зто не только премьеры фильмов и парады звезд. Не только серьезная школа бизнеса и менеджмента. Фестивали сами по себе – увлекательные остросюжетные романы с богатой полувековой историей. Что касается географии, то на кинокарте мира фестивали – это своего рода вулканы, вспыхивающие и угасающие, дремлющие и просыпающиеся. Чтобы каждый такой вулкан стал действующим, нужна огромная закулисная работа людей, которых широкий зритель не знает, но которые не менее важны, чем актеры и режиссеры. Андрей ПЛАХОВ познакомит вас с этими незаурядными людьми, проведет по самым экзотическим фестивальным маршрутам – от Токио до Таормины и от Стамбула до Сан-Себастьяна.

Вы узнаете о том, как фестивали выживали в трудной конкурентной борьбе и находили свое неповторимое место под солнцем. Как они открывали новые звездные имена и совершали прорывы в будущее кинематографа. Узнаете и более практические вещи – кок можно, даже не будучи профессионалом, быть в курсе фестивальных сенсаций.

Присутствовать на них физически или хотя бы виртуально.

Священные чудовища

Бернардо Бертолуччи Роман Полянский Фрэнсис Форд Коппола Питер Гринуэй Кен Лоуч Бертран Блие Вим Вендорc Дэвид Линч Джим Джармуш Эмир Кустурица Кшиштоф Кесьлевский

1. Бернардо Бертолуччи. Последний император в мире постреволюции

«Двадцатый век»

"Перед революцией"

"Луна"

"Партнер"

"Конформист"

"Последний император"

"Ускользающая красота"

"Последнее танго в Париже"

Возвращение Бернардо Бертолуччи в Италию после десяти лет творческого отсутствия должно было 'стать сенсацией. На пресс-конференции он заявил, что все эти годы его отвращал от работы на родине трупный запах коррупции. Но все же он вернулся – и вскоре произошли перемены: на выборах победили левые. Бертолуччи снял в Тоскане большую лиро-эпическую фреску "Ускользающая красота" (1996) и камерный телевизионный фильм "Плененные" (1998) о любви англичанина и африканки на фоне "вечного города". Первый выглядит как конспект прежних грандиозных кинороманов Бертолуччи, второй был назван журналистами "Последним танго в Риме". Однако уровня прежнего успеха Бертолуччи не достиг.

"Ускользающая красота" продолжает серию лент режиссера об американцах, путешествующих по миру в поисках своей идентичности. Чеховский по драматургии, ренессансный по живописному решению (почти мистической красотой и мощью исполнены пейзажи Тосканы) и остро современный по музыкальному, фильм не принес режиссеру победы в Канне. "Лучше бы он снял "Лолиту" Набокова", – съязвил кто-то из журналистов. Новую музу Бертолуччи Лив Тайлер называли американской Лолитой, а ее чувственное лицо еще до начала Каннского фестиваля подавалось как его эмблема. Тайлер играет девушку из Нью-Йорка, которая приезжает в Италию, чтобы найти там своего отца и потерять девственность. Когда после многих безуспешных попыток это происходит, зал взрывается насмешливой овацией. Ничего похожего на тот священный трепет, что вызывал любой художественный жест итальянского режиссера в пору его высшей славы.

Она началась с "Конформиста" (1970) и завершилась "Последним императором" (1987), хотя первый не был началом, а второй концом карьеры Бертолуччи. При самых резких поворотах в ней всегда ощущалась непрерывность, а каждый новый фильм тянул за собой нить ассоциаций из прошлого.

Прежде всего, с судьбой поколения, прошедшего через 1968 год. Именно тогда появился фильм "Партнер", который на известной фабуле "Двойника" Достоевского иллюстрировал театральные идеи Антонена Арто. Это был театр, вынесенный на улицы, где странные типы носились с "бутылками Молотова", провозглашали революционные лозунги, будучи при этом эксцентричной изнанкой реальности. Сама реальность исторического момента пряталась где-то между остовами интеллектуальных конструкций, но сегодня она прочитывается и расшифровывается безошибочно. О таких фильмах говорят, что они "датированы" или что они "остались в своем времени", и в данном случае это скорее комплимент.

Бертолуччи дал определение целой эпохе, назвав еще в 1964 году свою вторую картину "Перед революцией". Другое программное определение принадлежало режиссеру Марко Беллоккио: его фильм "Китай близко" своим названием намекал, куда направлены взоры левой западной интеллигенции – от Сартра до начинающего студента.

Конечно, была еще Россия, однако при ближайшем рассмотрении она оказалась вовсе не той страной идеалистов, какой виделась издалека. Конец прекрасной эпохе иллюзий и надежд положил тот же 68-й. Пока студенты в западных столицах раскачивали устои капитализма, советские войска с имперским цинизмом оккупировали Чехословакию, внеся полное смятение в умы левых романтиков.

В отличие от многих, Бертолуччи умел сопоставлять и анализировать. Значительную часть того, что он сделал в 70-е годы, можно объединить в цикл "После революции": в него вошли бы в первую очередь такие фильмы-метафоры, как "Последнее танго в Париже" (1972) и "Луна" (1979). В них еще сохраняется аромат романтической утопии, но преобладает горечь трезвых уроков.

"Последнее танго" – один из самых ярких всплесков лирического индивидуализма, один из сильнейших порывов к свободе на всех уровнях: экзистенциальном, социальном, чувственном, художественном. Провозглашенный предшественником современного эротического кино, этот фильм разрушил последние бастионы цензуры.

На состоявшемся в 1973 году в Риме советско-итальянском симпозиуме Сергей Герасимов, не отрицая таланта Бертолуччи, заявил, что его новый фильм исполнен "низкопробного пафоса". Он заверил, что эта картина никогда не будет показана в Советском Союзе, где сексуальных проблем не существует. Кинокритик Ростислав Юренев сказал, что боится за талант Бертолуччи, ибо "показывать с такими подробностями отвратительный кусок масла – омерзительно".

Итальянские участники симпозиума были удивлены столь ярой сексофобией гостей и пытались убедить их, что к искусству нельзя подходить с позиций деревенского священника. Самое пикантное заключалось в том, что сомкнулись взгляды коммунистических ортодоксов и правых консерваторов. Последние требовали пожертвовать искусством ради "чувства стыдливости". Первые апеллировали к Москве, говоря, что там "хотят построить морально здоровое общество, где масло используется как продукт питания, а не для таких целей, как в грязном фильме Бертолуччи".

Сегодня это звучит анекдотично. Но тогда реакция на "Последнее танго" стала тяжелым ударом для режиссера-коммуниста. Бертолуччи делал политический фильм – все еще антибуржуазный, но без леворадикальных и анархистских иллюзий, фиктивным оказывается бегство юной парижанки Жанны из плена мещанской рутины: ее природа возьмет свое, и она предаст "запредельную любовь". Иное дело – пол (судьбоносная роль Марлона Брандо): этот утративший ориентиры супермужчина, чтобы почувствовать себя живым, ставит себя и свою возлюбленную в пограничную ситуацию между жизнью и смертью. Однако его садомазохизм и эксгибиционизм показаны режиссером не без иронии. Поиски личной свободы сначала через социальную, а потом сексуальную эскападу зашли в тупик, а бунт отчаявшегося революционера завершается публичной демонстрацией собственной задницы.

"Последнее танго" осталось в истории не как образец политических разборок, а как шедевр лирического кино. Камера Витторио Стораро чувствительна настолько, что фиксирует даже влагу, пропитавшую парижский воздух. Настоящий подвиг совершили актеры, сыгравшие отношения и ситуации на грани фола. Бертолуччи подтвердил статус режиссера номер один пост-годаровского кино. Как в каждом его фильме, здесь есть вошедший в хрестоматии танец —"последнее танго", которое в угаре обреченности и безумия исполняют герои. Как всегда у Бертолуччи, здесь есть "размышления о кино", роднящие режиссера с его кумирами Годаром и Антониони.

Еще более порочен и печален фильм "Луна", полный ностальгии по 60-м годам, когда люди с энтузиазмом отплясывали твист и, как говорит героиня картины, "еще во что-то верили . Но это – в прошлом. Действие же происходит два десятилетия спустя, когда героиня с сыном-подростком возвращается из Америки в Италию, к местам своей юности. Драма инцестуальных отношений сына и матери разворачивается на фоне наркомании и прочих пороков римского "дна"; она возводится режиссером в степень современной мифологии и оперного эстетизма. В этом фильме Бертолуччи – сын знаменитого поэта – отдает дань постоянной для него теме поисков отца, борьбы с призраком отца, в прямом или метафорическом смысле – отцеубийства.

Между Марксом и Фрейдом, между Довженко и Висконти – таков диапазон Бертолуччи в 70-е годы. В середине десятилетия режиссер посетил Москву и первым делом поехал на могилу Довженко: советский классик был для него "дедом", вскормившим "отцов" его поколения, то есть неореалистов. Себя же Бертолуччи готов был счесть лишь их "незаконным сыном", зато боготворил дальних предков.

Он привез тогда в Россию пятичасовой гигант "Двадцатый век" и придавал особое значение тому, как пройдет показ этой революционной эпопеи в столице коммунистического мира. На пресс-конференции Бертолуччи метал громы и молнии в адрес США, где прокатчики вырезали из картины несколько эпизодов, усмотрев в них "слишком много красных знамен". Однако, если бы гость был наблюдателен, он мог бы заметить, что "цензура" московской публики была направлена в ту же сторону: зрители впивались в экран в ключевых эротических сценах (в этом деле Бертолуччи нет равных) и отсиживались в буфете, пропуская эпизоды революционной борьбы – кстати, не менее вдохновенные.

Бертолуччи всерьез заинтересовался "социальной индивидуальностью" нашей страны, ее коллективной психологией. Не потому ли он попросил показать ему прокатную копию "Конформиста", неведомо как попавшего на советский экран? Результат интуитивного эксперимента превзошел все ожидания. Официальные лица занервничали и повели автора в зал с явной неохотой.

"Мы должны предупредить вас, – сказал один, – в Советском Союзе не существует такого явления, как гомосексуализм. Поэтому в прокатной версии купированы некоторые сцены". Бертолуччи несколько насторожился. "Выпали также частично мотивы, связанные с лесбиянством", – продолжал журчать вкрадчивый голос. Режиссер уже догадывался, что находится в стране чудес, и деликатно молчал. При входе в кинозал его огорошили сообщением о том, что порядок эпизодов слегка изменен – для удобства зрителей. Совсем убийственно прозвучало последнее предупреждение: фильм (отличающийся редкостной цветовой экспрессией) выпущен на экран в черно-белом варианте. Когда эту смешную и грустную историю рассказывали Тарковскому, она завершалась словами: "ЭтогоБертолуччи уже не понял". На что Тарковский возразил: "Он веспонял". Так или иначе, итальянец Бертолуччи больше не искал приключений в России.

Меняется и характер увлечения Китаем. Бертолуччи уже не рассматривает китайский коммунизм как романтическую альтернативу буржуазному миру. "Последний император" вообще не идеологичен: режиссер, по его признанию, был заражен тысячелетней мудростью китайцев и хотел показать, как через все исторические катаклизмы сохраняется непрерывность их ритуалов и культуры. В самом китайском коммунизме Бертолуччи ощутил нечто от конфуцианства – как бы ту же идею исправления человека.

"Последний император" – эпический кинороман и одновременно – монофильм. Найдя идеального героя в лице императора Пу И, режиссер вырастил мощное сюжетное древо, где ветвящиеся отростки все же примыкают к основному стволу. Но сам ствол лишен монолитности. Революция решительно рассекает сюжет жизни героя на "до" и "после". До – наследственное положение главы императорского рода, наставник-англичанин, дворцовые интриги, попытки следовать идеям просвещенной монархии, а в итоге – унизительный японский протекторат, под которым императору отведена роль марионетки. После – годы маоцзедуновской тюрьмы. И далее – анонимное существование у самого дна общественной пирамиды.

Все, что "перед", сделано по модели, впервые опробованной в "Конформисте". Живописный блеск в реконструкции "допотопной" эпохи, ее импульсов и дуновений, ее экзотического декаданса, умноженного на тайну утраченного времени и тайну Востока. Эпоха "перед революцией" – как сжатая пружина, чреватая выплеском колоссальной энергии.

"Последний император" больше всех прежних картин Бертолуччи напоминает (а напоминая, опровергает) "Двадцатый век" с его мифологией аграрных культов, почти языческим преклонением перед стихийными силами, с властью витализма и эротики над людскими порывами. То был единственный из фильмов итальянского режиссера, где действие длится и "до", и "после", но духовно сконцентрировано "во время" революции. Этот роковой день в метафизическом смысле выражает суть всего XX века и, как минимум, равновелик ему.

И то, и не то – в "Последнем императоре", особенно во второй его части. Режиссер теперь смотрит на революцию не эмоционально, а отстраненно-объективно, с самого начала достигая удивительной уравновешенности, спокойной мудрости в оценке событий. Пу И Легче всего было бы обвинить в конформизме, в том, что он сам навлек беду на свою страну. Но Бертолуччи более не верит в социальную предопределенность или прямую связь конформизма с патологией. В сцене "любви втроем" императора и двух его подруг слышится рифма со знаменитым эпизодом "Двадцатого века", где двое героев пытаются приобрести сексуальный опыт с проституткой. Оставаясь певцом нетрадиционной эротики, Бертолуччи теперь не бравирует ее откровенностью и остраняет загадочностью китайских ритуалов. А показывая своего героя – декадента и плейбоя – в тюрьме, автор еще более резко меняет ракурс: из увлеченного живописца он превращается в аскетичного хроникера и биографа.

Спустя годы бывший император и теперь уже бывший заключенный вдруг видит своего мучителя-воспитателя, пытавшегося исправить его классовые пороки. Видит в толпе отлученных от власти коммунистов, гонимых – в свою очередь – на перевоспитание хунвэйбинами "культурной революции". И Бертолуччи – бывший контестатор и революционер – с возникшей дистанции тоже смотрит на свою молодость, когда казалось, что "Китай близко", прямо-таки рукой подать.

Все повторяется, и все обращается своей противоположностью! Власть идеологий, наследственных привилегий преходяща, а устойчивы только результаты выстраданной человеком внутренней свободы. Бертолуччи констатирует бесплодность усилий как приспособиться к ходу истории, так и изменить его. Но это не значит, что от человека ничего не зависит, просто мудрость приходит обычно слишком поздно. Поздно для того, чтобы исправить ошибки. Но никогда не поздно, чтобы добровольно за них расплатиться. Режиссер уже давно далек от крайних идей "прямого" политического кино. "Сегодня надо уметь передать эмоции без элемента провокации, —говорит он. – Камера нс автомат, и нс следует ее использовать в этом качестве".

Экранизируя роман Пола Боулза "Под покровом небес" (1990), Бертолуччи добивается незыблемого спокойствия и совершенной гармонии при взрывной силе страстей. Этот шедевр "оптического психологизма", четкий до галлюцинации, как мираж в марокканской пустыне, дает почувствовать всю глубину разлома сознания, утратившего непосредственный контакт с реальностью. Не только природной, физической, но и реальностью ощущений. Поглощенный зеркальной бездной рефлексий, современный человек не способен любить. И он вновь обретает эту способность, лишь пройдя через близость смерти и варварское, за краем цивилизации, "инобытие". Так распоряжается Бертолуччи своими героями – легкомысленными туристами, так распоряжается ими жизнь, так распоряжается ими арабский Восток. В этой пограничной, экзистенциальной сфере, и только в ней, может быть достигнута самоидентификация желаний, инстинктов, пола. Бертолуччи безжалостно и беспристрастно дорассказал все то, что знало искусство о человеке, предпочитая, однако, тешить его иллюзиями.

Способом и условием творческого существования для Бертолуччи давно уже стало путешествие. Но не такое, какое совершают его герои "под покровом небес". Лишь поначалу путешествие было для него бегством – бегством от исчерпанности итальянской проблематики. Потом им всерьез завладела идея сделать суперпостановочный фильм для международного рынка: как личная драма переживался факт, что зрители перестают смотреть европейское кино. Режиссер рискнул соединить в "Императоре" эффектное костюмированное зрелище и философскую притчу, за что Голливуд заплатил ему целой коллекцией "Оскаров".

Тут же посыпались обвинения в компромиссах. Причем не только с голливудскими, но и с китайскими идеологами. Получив разрешение на съемки в "закрытом 'городе", куда китайские власти обычно не пускают иностранцев, Бертолуччи намеренно избегал политических осложнений. Он не хотел разоблачать ни императора, ни революционеров, его свергших, ни советскую армию, взявшую его в плен и передавшую в руки новых властей. Режиссер отдавал себе отчет в том, что постижение европейцем Востока всегда поверхностно. И сделал все, чтобы отрешиться от "западных предрассудков". Он избегал ошибок даже в мельчайших деталях: как, например, китаец входит в дом, как закуривает сигарету. Его поразило настойчивое впечатление, что люди здесь всегда улыбаются. Он искал разгадку этой улыбки, не менее таинственной, чем у Джоконды.

Сам Бертолуччи рассматривает свое бегство диалектически: «Я уехал и провел 80-е годы. в поисках обществ и культур, способных еще производить кино, – это Китай, Индия, Непал, арабский мир. Быть может, Турция. Но все равно кино – зеркало той страны., где ты, родился. „Последний император“ – мой самый итальянский фильм. Только после девяти „Оскаров“ я опять почувствовал себя итальянцем».

Но произошло это, кажется, слишком поздно – когда престиж кинематографической Италии резко упал. Великая кинематография вот уже четверть века не создает великих фильмов. Она живет скорее в сентиментальных воспоминаниях и голливудских римейках, в отголосках "маленькой Италии" из фильмов Копполы и Скорсезе.

Когда вручали почетного "Оскара" Феллини, Джульетта Мазина плакала; прослезилась и вручавшая приз Софи Лорен. Эта маленькая итальянская колония знаменитых людей в гламурном голливудском зале выглядела провинциальной. Как выглядит в современном кинематографе все, что звучит не на английском языке. Совсем недавно в Голливуде чествовали Роберто Бениньи – комика нового поколения, которому теперь поручено воплощать обобщенный образ итальянца – болтливого, любвеобильного, смешного и в сущности довольно жалкого.

Пассионарные трагические итальянцы один за другим ушли в иной мир – Висконти, Пазолини, Росселлини и, наконец, Феллини. Почти не осталось мастеров старой итальянской комедии. Немощный и немой Антониони смотрится отдельным феноменом долгожительства.

Бертолуччи пришлось дистанцироваться от родины еще и для того, чтобы сохранить свой имидж в эпоху полной девальвации. Он теперь, со своей английской женой и ее братом, драматургом Марком Пеплоу, литературным соавтором Бертолуччи, принадлежит как бы англоязычной колонии в Италии – подобной той, которую он изобразил в фильме "Ускользающая красота". Он – свой среди чужих и чужой среди своих.

После ухода великих мастеров итальянского кино Бертолуччи сам обрел статус патриарха, последнего императора осиротевшей европейской киноимперии. Любому его новому фильму, кажется, ничего теперь не остается, как стать событием. Но это только кажется. Очередной супергигант "Маленький Будда", снятый под эгидой кинокомпании Ciby 2000,стал самым оглушительным провалом режиссера за всю его жизнь. И хотя Бертолуччи к трудностям не привыкать, противодействие ортодоксальных буддистов на съемках этого фильма оказалось поистине проклятием.

Чего-чего, но этого от него не ожидали: что житие Будды будет трактовано как комикс, как видеоклип – и все ради того, чтобы привлечь молодежную публику. Недаром родители мальчика, в которого переселилась душа умершего тибетского ламы, начисто отмыты от житейской грязи и сверкают улыбкой в тридцать два зуба, как персонажи мыльных опер. Недаром мифического принца Сиддтхартху, известного миру как воплощение Будды, играет Киану Ривз – бисекс-символ молодого Голливуда, за которым во время съемок в Непале буквально охотились местные девушки и юноши.