Текст книги "Русские патриархи 1589–1700 гг"

Автор книги: Андрей Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 61 страниц)

Особая близость Илариона к царю Федору (у которого он был восприемником сына и советчиком в выборе второй жены) заставляет думать, что превращение его архиепископии в митрополию 11 декабря 1682 г. (согласно плану епархиальной реформы) могло быть учинено государем в противность патриарху. Да и во время Московского восстания 1682 г. Иларион, согласно «Созерцанию» Сильвестра Медведева, мужественно содействовал планам царевны Софьи, приведя к Троице–Сергиеву монастырю представителей всех стрелецких полков с повинной [429]429
  См.: Россия при царевне Софье и Петре I. С. 150—151.157—158.


[Закрыть].

Это, конечно, не означает, что искренний любитель и собиратель книг, обогативший созданную им библиотеку Флорищевой пустыни уникальными рукописями Игнатия Римского–Корсакова, Кариона Истомина, Иоанникия и Софрония Лихудов и других замечательных литераторов–современников (присылавших в пустынь книги и после его кончины) [430]430
  См.: Георгиевский В. Флоршцева пустынь. Вязники, 1896; ср. Предисловие в кн.: Памятники общественно–политической мысли в России конца XVII века. С. 11 – 48 (описания рукописей).


[Закрыть]. Иларион был явным сторонником правительства регентства и тем паче противником патриарха, который в 1682 г. и отправил его (вместе с Карионом Истоминым и экземплярами новой книги «Увет духовный») сопровождать доведенных до отчаяния восставших в Троицу.

Подозрение в близости к Софье опровергается тем фактом, что позже сам Петр I повелел оставить старого и ослепшего Илариона на кафедре. Второе заключение вытекает из общего либерального отношения Иоакима к духовной интеллигенции – при известной нетерпимости архипастыря к архиереям, осмелившимся противоречить ему в церковной сфере.

Не забудем о том, что наибольший личный интерес к острым публицистическим выступлениям Римского–Корсакова проявлял яркий и безусловный единомышленник Иоакима, архиепископ Афанасий Холмогорский, известный как убежденный грекофил, традиционалист в сфере религии и в быту, упорный борец с расколом и по политическим пристрастиям – безусловный «петровец», поддержавший стремление юного царя получить для России выходы к морям [431]431
  О нем см.: Верюжский В. М. Афанасий архиепископ Холмогорский, его жизнь и труды в связи с историей Холмогорской епархии за первые 20 лет ее существования и вообще русской церкви в конце XVII века. Спб., 1908. Новые работы отмечены: Панин Т. В. Афанасий // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 3. Ч. 1. С. 117—125.


[Закрыть].

Афанасий (в миру Алексей Артемьевич Любимов, 1641– 1702) родился в г. Тюмени и получил хорошее домашнее воспитание, видимо, благодаря матушке своей Пелагее (в будущем – игуменье Тюменского Алексеевскою монастыря Параскеве). В 1666 г. он принял постриг в Далматовском Успенском монастыре и продолжил образование под руководством основателя обители Долмата, известного книжника, по убеждениям близкого к староверам (как и покровительствовавший Афанасию игумен монастыря Исаак). Видимо, еще в монастыре юноша на основе множества авторитетных источников составил свой «Шестоднев», в коем отразил, помимо прочего, естественно–научные и космологические представления образованного россиянина конца XVII в.

В том же 1666 г. Тобольский архиепископ Корнилий, узрев в Афанасии человека образованного, сведущего в богословии и энергичного, приблизил его к себе. В должности крестового иеродиакона Тобольского архиерейского дома, а с 1674 г. – игумена Долматовского монастыря, Афанасий приобщился к церковной администрации и хозяйственному управлению, решению монастырских конфликтов, а также, отставив свои симпатии к староверам, зорко следил за единообразием богослужения в соответствии с новоисправленным Служебником. Неведомо за что Корнилий (теперь уже митрополит) в 1677 г. ненадолго ссылал Афанасия в Енисейский острог.

Эти внешние события биографии Афанасия не меняли подмеченного историком В. М. Верюжским факта, что «стремление к образованию, книжности составляет основной мотив его жизни». В 1679 г., приехав по монастырскому поручению в Москву, сибиряк приходит в восторг от патриаршей библиотеки, а Иоаким не отпускает его от себя, делая крестовым иеромонахом. Правда, в марте 1682 г. царь Федор, настаивая на выполнении своего плана епархиальной реформы, добивается возведения Афанасия в сан архиепископа на новообразованную Холмогорскую епархию.

Но последовавшие вскоре бунташные события задерживают архиепископа при патриархе. Именно Афанасий участвует в выносе тела покойного царя Федора и его отпевании, ведет праздничные богослужения и играет видную роль в царском венчании Ивана и Петра 25 июня 1682 г. 5 июля, по свидетельству всех источников, именно этот молодой (всего 41–летний) архиерей, искушенный в вопросах догматики и отлично знающий староверов, играет от Церкви главную роль на организованных царевной Софьей прениях в Грановитой палате.

Неведомо, кто составлял тогда речь самого патриарха (видимо, Истомин). Но разбор и опровержение старообрядческой челобитной на основе многочисленных выписок из древних греческих и славянских книг – «Увет духовный», изданный в кратчайшие сроки (под присмотром Кариона) от имени патриарха Иоакима, – был за 50 дней написан Афанасием Холмогорским [432]432
  По собственному признанию архиепископа в грамоте Архангельским стрельцам от 23 апреля 1683 г.


[Закрыть]. «Увет», сразу отпечатанный тиражом 1200 экземпляров и выдержавший немало переизданий, еще только расходился по стране, а Афанасий 18 октября 1682 г. уже прибыл в Холмогоры и лично вступил в решительную борьбу с расколом.

Иоаким не прогадал, возвысив ученого сибиряка. Тот сумел опереться на приходских священников, снабдить приходские церкви новоисправленными книгами, а там, где не помогало убеждение, – бестрепетно прибегал к силе светской власти. В стремлении привести церковную жизнь епархии к московскому образцу Афанасий даже завел в Холмогорском Преображенском соборе Чиновники архиерейского служения – подобные тем, что составлял для патриарха в Москве Игнатий Римский–Корсаков.

Созданная Афанасием при архиерейском доме библиотека почти в пять сотен томов была в значительной мере плодом его вдумчивой и усердном собирательской работы. Архиепископ подобрал и обучил замечательных книгописцев, оформителей и реставраторов рукописей, качество работы которых выше всяких похвал. Книги для переписки Афанасий подбирал лично во время поездок в Москву – в библиотеках патриарха, Кариона Истомина, Игнатия Римского–Корсакова, – а также в книгохранилищах Соловецкого, Сийского и других монастырей.

История и современная литературная публицистика занимали в библиотеке Афанасия весьма видное место. Развернув с самого начала своего архиерейского служения масштабное каменное строительство в епархии, Афанасий выписал из патриаршей библиотеки специальную книгу по архитектуре, заказал рисунки храмов и лично наблюдал за работой каменщиков. В связи с книгописным делом возникла у него потребность в миниатюристах–изографах, затем образовалась иконописная мастерская, причем имена художников были занесены в архиерейскую летопись.

При всех заботах архиепископ успевал наезжать в Москву и оставался в курсе важнейших событий. Уже после кончины патриарха Иоакима Афанасий сопровождал Петра I в поездках по Северу и написал записки «О высочайших пришествиях… Петра Алексеевича… на Двину к Архангельскому городу, троекратно бывших». Ему же приписывают сведение в книгу материалов об Азовских походах (которым занимался Карион Истомин и весьма интересовался Игнатий Римский–Корсаков, поместивший книгу «Вести из–под Азова» в свой летописный свод).

Помимо исторического, публицистического и художественного («художеством» тогда широко именовали всякое мастерство), в книжности проявился естественно–научный интерес архиепископа Афанасия, самолично составившего «Реестр из дохтурских наук» (1695) и, в ходе подготовки Северной войны – «Описание трех путей из России в Швецию» (1700) с информацией о городах, селениях и укреплениях на местах будущих боевых действий, в коих пастырь принимал участие как строитель и пожертвователь.

Но это было позже. А в 1680–х  гг. патриарх Иоаким нашел в Афанасии не только энергичного борца против староверов и издавна беспокоившего его проникновения иноземных ересей через морской порт. Именно Холмогорский архиепископ отважно устремился в затеянную Евфимием Чудовским с помощью Лихудов полемику о пресуществлении Святых даров. В «Книге о православном исповедании» (черновик датирован 20 декабря 1688 г.) Афанасий с помощью многочисленных вьюн–сок «от апостольских и отеческих догмат и писаний» силился доказать, правоту грекофилов. Дело это было, мягко говоря, затруднительное. Однако архиепископ не сдавался ив 1690 г. прислал в Москву новую толстую книгу с критикой не только «латинской ереси» в вопросе о пресуществлении, но всех «ново–явившихся» на Руси католических и протестантских идей. На эту книгу Афанасия, как писал архиепископу Игнатий Римский–Корсаков, больной и уже умирающий патриарх Иоаким' «титлу… (заглавие) положил – нарек Щит веры». В письме, написанном после кончины Иоакима и избрания новым патриархом Адриана 24 августа 1690 г., Игнатий тепло вспоминал последние встречи с Афанасием в Москве (летом 1689 г.), после которых успел получить с Холмогор два послания архиепископа, но из–за бурных событий в столице не успел ответить.

Однако общее горе и скорбь по отшедшему архипастырю заставили Римского–Кореакова вспомнить своего приятеля – верного соратника Иоакима в борьбе с расколом и «латинством», «против него же и книгу, Щит православия названную, написал ты советом и благословением святейшего патриарха Иоакима» [433]433
  Цит. по.: Житие и Завещание. С. 47:95—96.


[Закрыть]. Стараниями Афанасия и иных борцов против «латинской ереси» это обширное сочинение распространялось в рукописях: на сегодняшний день оно известно в одиннадцати списках. Распространенная редакция «Щита» включает «Акос» и «Диалоги» братьев Лихудов, деятельность которых при Московском дворе не ограничивалась служением пригревшему заезжих греков партиарху.

Было широко известно, что Иоаким щедро осыпал прибывших в Москву весной 1685 г. ученых братьев пожалованиями, а уже в декабре 1685 г. доверил им преподавание в новооткрытой Богоявленской школе, призванной противостоять распространению в России «свободных мудростей» через Заиконоспасское училище Сильвестра Медведева. В школе Лихудов собрались дети сторонников патриарха и противников правительства регентства [434]434
  Подробнее см.: Сменцовский М. Н. Братья Лнхуды. Опыт исследования из истории церковного просвещения и церковной жизни конца XVII и начала XVIII веков. Спб., 1899.


[Закрыть].

О значении, придававшемся патриархом этой школе, из программы которой был полностью изгнан латинский язык, можно судить по частоте посещений ее Иоакимом и по богатым подаркам, которые он делал преподавателям и ученикам [435]435
  См.: Забелин И. ЕУМэтериалы для истории, археологии и статистики г. Москвы. М., 1864. Стлб. 393—394:401—402.1016,1020.1042– 1046 и др.


[Закрыть]. Благодаря Лихудам патриарху удалось осенью 1687 г. организовать «еллино–славянсхие сколы» в Заяконоспасском монастыре, которые заменили собой не только планируемую Медведевым Славяно–греко–латинскую академию, но и реальную гимназию Сильвестра. Хотя программа «скол» ничем не напоминала Академию, о которой мечтали Медведев и царь Федор, авторитет Лихудов позволял (по крайней мере для людей малознающих) выдавать эти школы за Академию и даже повесить в главном зале портрет царя Федора Алексеевича.

Однако, несмотря на то что Иоанникий и Софроний выступали ставленниками патриарха и основными полемистами против верного царевне Софье Медведева, они пользовались явным благорасположением второго лица в правительстве регентства: всесильного канцлера В. В. Голицына. Это расположение простиралось столь далеко, что глава Посольского приказа не только помог Иоанникию выехать в феврале 1688 г. по личным делам в Венецию, но и вскоре снабдил его документами и жалованьем посланника (!), помогал ученому старцу и его детям улаживать дела в Вене и даже называл его в переписке «зело мне приятным благодетелем» [436]436
  Сменцовский М. Н, Указ. соч. С. 255—262; переписку В. В. Голицына и Лихудов см.: Памятники дипломатических сношений России… Т. X. Спб., 1871. Стлб. 1310—1311,1331—1337,1359—1370.


[Закрыть].

Секрет близости Лихудов к Голицыну раскрывается содержанием их политических сочинений и панегириков, обнаруженных мною в библиотеке Флорищевой пустыни [437]437
  Подробнее: Памятники общественно–политической мысли в России конца XVII века. Предисловие, комментарии и публикации новооткрытых сочинений: № 17—19:27.


[Закрыть]. Как выяснилось, «самобратья» сочиняли не только орации, исполнявшиеся учениками для Иоакима по церковным праздникам и на патриаршие именины. Начиная с первой политической речи, произнесенной вскоре по приезде в Москву, 9 марта 1685 г., Лихудам весьма часто случалось выступать в роли придворных ораторов в дни торжеств, в особенности на именины многочисленных членов царской семьи. Недаром в декабре 1688 г. Софроний Лихуд был пожалован «за его многие в божественном писании труды и за орации на государские ангелы».

Независимо от повода орации Лихудов светским властям имели актуальный политический смысл. Уже в речи 9 марта 1685 г., основное содержание которой восстанавливается по цитатам в текстах «Слова воинству» Игнатия Римского–Корсакова и воскресного панегирика Лихудов царям и царевне Софье 27 марта 1687 г., авторы от имени угнетенных турками православных народов высказали мысль о священном праве российских государей на Константинопольский престол и Византийское наследие в целом.

В последующих обращениях к царям, Софье и Голицыну греки вновь и вновь развивают эту идею, выражая горячую поддержку внешнеполитическому курсу правительства регентства на борьбу с Турцией и Крымом, угрожающими южным границам Российского государства. Призывы к освобождению народов Балканского полуострова от османского владычества содержатся также в переписке Иоанникия и Софрония с Посольским приказом. При сем похвалы военным и дипломатическим усилиям правительства регентства сопровождались прославлением его руководителей.

Довольно сказать, что в орации Софье Алексеевне 1687 г. братья интерпретировали наиболее лестную аллегорию ее имени, Софию—Премудрость Божию, через греческий прототип: Богородицу Оранту, Нерушимую стену, защитницу христианства. Мало того, они кардинально изменили принятую в панегиристике того времени «небесную» аналогию структуры земной власти, трактуя Софью как члена «царской троицы» (на что не отваживались тогда вернейшие ее сторонники) [438]438
  Опубл.: Лермонтова Е. Д. Похвальное слово Лихудов царевне Со–е. М.,1910.


[Закрыть]. Похвальное слово Лихудов В. В. Голицыну на возвращение из II Крымского похода (который Иоаким считал позорным поражением) является наиболее лестным из всех известных панегириков князю.

Если учесть, что эти похвалы звучали в момент, когда правительница с помощью сторонников стремилась увенчать себя царским венцом, а «петровцы», к коим относят патриарха, ей рьяно противодействовали, следует признать, что взгляды Лихудов на внешнюю политику России и ее миссию в православном мире были основаны на глубоких убеждениях. Но если убеждения заставляли близких к патриарху интеллигентов выражать супротивные ему взгляды, противоречить архипастырю и славить его политических противников, то что побуждало Иоакима привечать и любить сих ученых мужей?

Сказать, что он нуждался в образованных и талантливых людях, будет верно. Кто, кроме Евфимия Чудовского (в конце концов собравшего свои злобные обличения на «латинствующих еретиков» в книге «Остен»), братьев Лихудов и Афанасия Холмогорского мог столь усердно насаждать грекофилию и стеной стоять на пути якобы заползающего в Россию «западного зло–мысленного мудрования»? Кого, кроме Игнатия Римского–Корсакова и того же Софрония Лихуда, можно было послать в темницу к измученному пытками Медведеву, чтобы попытаться разумно склонить его к отречению?

Но ведь без всех этих обличений и увещеваний, вызвавших негодование тех, кто ставил научное знание выше авторитета, никакой «ереси латинствующих» на Руси и не было… В гигантских масштабах сходная по смыслу борьба разворачивалась со староверами, прежде отлученными от Церкви за действительное или мнимое (по незнанию) неповиновение, а уж потом подвергшимися «убеждениям». Слов нет, духовное просвещение было единственным реальным путем преодоления раскола, но ведь его–то фактически и отверг патриарх Иоаким на соборе 1681 г., предпочтя действия «караула», «прещение и страх» от светских властей.

Симпатия Иоакима к ученым, внимание и едва не всепрощение к своему интеллигентному окружению заставляют полагать, что политические разногласия не играли для патриарха столь определяющей роли, как привыкли считать. Ведь вполне возможно, что, насаждая в духовных вопросах единомыслие, Иоаким считал светскую политику второстепенным делом. Его могло устраивать и то, что Римский–Корсаков и братья Лихуды, услаждая Государев двор воинственными патриотическими рацеями, оставляли патриарху возможность избегать неких государственно–обязательных словес и насыщать собственные речи близкими его духу опасениями, предостережениями и укоризнами. Наконец: каковы были в действительности политические позиции патриарха?

Между царевной Софьей и царицей Натальей

Политическую ориентацию Иоакима русские источники представляют однозначно. Храня верность всесильному, затем ссыльному, вновь поднявшемуся на вершину власти и казненному восставшими А. С, Матвееву, патриарх поддерживал права на престол царевича, а после царя Петра. В этом глава Русской православной церкви был не одинок: значительная часть знати лишь мирилась с ситуацией, когда из–за спины царя Ивана от имени двух юных государей правила царевна Софья, а в Думе и особенно в приказном аппарате ведущие места заняли В. В. Галицын, Ф. А Шакловитый и их сторонники.

Если верить датскому послу Горну, большинство чинов Государева двора составляло правительству регентства оппозицию, сдерживаемую лишь страхом перед новым взрывом народного гнева. Софья и ее единомышленники добились утишения Московского восстания 1682 г. и, преодолевая разномыслие при, дворе, старались реализовать политику, направленную на предотвращение нового возмущения горожан. Главным результатом действий правительства Софьи, В. В. Голицына и их сторонников в 1682–1689  гг. стал социальный мир, в котором незыблемо сохранялось сословное деление и представители всех слоев российского общества исполняли свое предназначение> а государственный аппарат самодержавной власти неуклонно Придерживался идей «общего блага» и «правого суда».

Однако одно дело было смириться с временным правительством регентства при взрослеющих государях, из которых Иван вскоре женился на первой красавице двора Прасковье Салтыковой, а Петр подтвердил свое совершеннолетие женитьбой в январе 1689 г., и совсем другое – понять собственную несостоятельность в делах правления изменившимся государством, столь ярко проявившуюся во время «великого страхования» и повального бегства царедворцев из столицы в 1682 г. Правительство регентства благоразумно не желало, а молчаливая до поры оппозиция, пытаясь сохранить самоуважение, не могла признать истинных причин того, почему царевне, девице, «зазорному лицу», пришлось взять в руки кормило великой Российской державы.

Даже историк и почитатель царевны Сильвестр Медведев, при всем его уме и проницательности, отказывался рассматривать политику Софьи как вынужденную, вызванную относительной слабостью карательного аппарата и незавершенностью консолидации господствующих сословий. Не только Медведев – многие современники рассматривали «мягкий» внутриполитический курс царевны как должное, справедливое управление государством.

Мероприятия царевны по совершенствованию законодательства, поддержке торговли и пресечению злоупотреблений властью казались летописцам того времени естественными действиями самодержавия, а не уступкой городскому населению – служивым по прибору и посадским людям, наглядно явившим свою силу в Московском восстании 1682 г. Современники не обратили особого внимания на энергичные меры правительства регентства, направленные к «утешению гражданства». Как ни удивительно, но почти никто из летописцев того времени не счел нужным остановиться даже на главнейших внутренних узаконениях правительства.

Лишь составитель летописного свода в далекой Сибири описал в своем сочинении целый ряд таких важных мероприятий: введение новых торговых мер в 1686 г., расширение статей Соборного уложения о разбойных и тетиных делах, издание «Новоторговых уставных статей» в 1687 г., утверждение нового перевозочного тарифа по челобитью сибирских ямщиков в 1688 г., проведенный тогда же сыск над воеводой за «утеснение енисейских градских людей» и публикацию дополнений к Новоторговому уставу в 1689 г. [439]439
  РГБ. Ф. 711 (собр. Гранкова). Пост. 86/3—1975 г. Л. 419 и ел.; РГБ. Ф. 173.1 (собр. МДА фувд.). № 628. Л. 154 об. и сл.; ДРВ. Изд. 1–е. Ч. VII. М, 1775. С. 399—403; и др. списки.


[Закрыть]

В 1689 г., когда придворная группировка Нарышкиных и их клевретов свергла правительство Софьи и Голицына, никто, кроме кучки ближайших сторонников, не поддержал терявших власть. Не поддержали их даже стрельцы – что же говорить о патриархе?! Только в 1698 г. разразилось новое восстание служивых по прибору, требовавших крови бояр–грабителей и возвращения правительства «милости», как при Софье и Голицыне. С тоской вспоминали о периоде регентства и посадские люди, говорившие, что «не стало» при власти Нарышкиных «ни в чем де путного рассмотрения» [440]440
  См.: Буганов В. И. Московские восстания. С. 363 и сл.


[Закрыть].

Это отсутствие «путного рассмотрения» конкретизировал видный сподвижник Петра I князь Б. И. Куракин. «Правление оной царицы Наталии Кирилловны (Нарышкиной. – А. Б.), – писал он, – было весьма непорядочное, и недовольное народу, и обидимое. И в то время началось неправое правление от судей, и мздоимство великое, и кража государственная, которые доныне продолжаются со умножением…»

«Правление царевны Софьи, – по словам князя, – началось со всякою прилежностью и правосудием и ко удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было; и все государство пришло во время ее правления через семь лет в цвет великого богатства, также умножились коммерция и ремесла, и науки почали быть латинского и греческого языку… и торжествовала тогда вольность народная» [441]441
  Архив князя Ф. А. Куракина. Спб., 1890. Кн. I. С. 363 и сл.


[Закрыть].

Разумеется, Куракин несколько преувеличивает. Но это преувеличение показательно. Именно так, периодом «земного рая» представлялось многим правление Софьи на фоне последовавшего за ним «жесткого курса». В подобных сопоставлениях кроется одна из главных причин яростного преследования памяти Софьи Алексеевны, объявления ее «стрелецкой царевной». Но у патриарха Иоакима не было ни исторического предвидения относительно грядущего правления лично симпатичных ему Нарышкиных, ни понимания уникальных преимуществ своего положения при компромиссной в самой основе политике регентства Софьи.

Царевна и ее соратники настолько нуждались в укреплении расшатанного (не без помощи Иоакима) авторитета Русской православной церкви, что готовы были на все: от жестокого преследования староверов воеводами и карательными командами до забвения единодушно принятого Думой и дворянством в марте 1682 г. Уложения о Генеральном межевании с требованием конфискации вотчин, полученных по вкладам и купленных монастырями после Соборного уложения 1649 г.

Надзор за строгим преследованием раскола светскими властями царские указы предоставляли епархиальным архиереям. В свою очередь, последним вменялось в обязанность вразумлять ревнителей старой веры в своих приказах и заточать в монастырях. Государство и Церковь совместно следили за попытками раскольников укрыться в Поморье или на южных рубежах, незамедлительно обрушивая «зельное гонение» на скопления несчастных. Уже в 1684 г. Иоаким смог возгласить «Слово благодарственное Господу Богу за его великую милость, яко благоволил чудным своим промыслом Церковь свою от тоя отступников и злых наветников избавить». Наконец, в 1685 г. цари и Боярская дума утвердили общий устав преследования раскола из 12 статей [442]442
  АИ. Т. V. № 93:100:101:117; ААЭ. Т. IV. № 284. см. также: Смирнов П. Иоаким патриарх Московский. С. 97—100,129 и др.


[Закрыть].

Как и план Шакловитого относительно «перебора» стрельцов и солдат, указные статьи о расколе предусматривали полное искоренение «шатости». Только меры в данном случае были не хитрые и тайные – а явные и жестокие. Устав об искоренении церковного инакомыслия в России до сей поры является примером последовательного применения силы в идейной борьбе. Все его пункты ужасают совершенством.

1. За сопротивление Церкви упорствующие в расколе подвергаются пытке и сожжению в срубах.

2. Раскаявшиеся содержатся в больших монастырях подкрепким надзором и выпускаются лишь после удостоверения в полном перевоспитании.

3—4. Проповедники самосожжения и перекрещивания (считавшие никониан нехристями) подлежат пыткам и сожжению даже в случае раскаяния.

5—6. Перекрестившиеся по увлечению и оказавшиеся в церковной противности недавно, по неведению или принуждению, даже принося повинную и покорение Церкви, подвергаются казни кнутом и отсылаются на исправление к архиереям.

7. Крепкому надзору и отдаче на поруки подлежат заподозренные, но не уличенные в расколе; коли их тайная приверженность старообрядчеству раскроется – таковых бить кнутом и ссылать.

8. Укрывателям и покровителям староверов: сознательным – кнут, действовавшим «спроста» – батоги.

9. С поручителей, не донесших об упорстве в расколе отданных им на поруки, но доказавших на допросе свое неведение, – штраф в 50 рублей, а в случае невозможности выплатить столь огромную сумму – ссылка.

10. В местах ссылки ответственность за надзор и донесение о любой противности Церкви лежит на воеводах и приказных людях.

11. Оговоренных в расколе пытать, бежавших подозреваемых, проведя о них розыск на месте – ловить и пытать, где бы они ни укрывались, и по пыточным речам выносить приговор.

12. Имение казненных и сосланных раскольников и несостоятельных поручителей описывать и продавать по оценке; только поручители, которые «не знали раскола за лицами, принимаемыми на поруки», могли продавать свои дворы «повольней ценой».

Если правительство обязывало светские власти преследовать староверов по этим свирепым правилам, то Иоаким предписывал епархиальным властям требовать от воевод, вотчинников и помещиков неукоснительного сыска и выдачи раскольников в духовные приказы для последующего монастырского смирения или предания гражданскому суду. Понимая, что у землевладельцев нет желания без всякой компенсации терять работников, патриарх настоятельно рекомендовал архиереям пользоваться указными статьями правительства «яко веслами, ими же удобно есть прогнать беззаконное волнение» [443]443
  ДРВ. Над. 2–е. М., 1791. Ч. XVIII. С. 126; АИ. Т. V. № Ю5 и др.


[Закрыть].

В этой связи нелишне вспомнить мнение видного историка и идеолога старообрядчества Семена Денисова, что в свое время именно Иоаким настоял на взятии и разорении карателями Соловецкой обители, «хотя место святое кровию облита», несмотря на трепет умирающего царя Алексея пред столь ужасным делом. И летописатель событий 1682 г. Савва Романов отметил, что староверы просили государей, дабы патриарх дал ответ: за что он приказал «Соловецкий монастырь вырубить, и за ребра перевешать, и на морозе переморозить?». По мнению священника И. Горского, общий взгляд Иоакима на градское казнение раскольников вполне допускает, что патриарх мог настаивать и на разорении Соловецкой святыни [444]444
  Горский И. Иоаким в борьбе с расколом // Странник, 1864. № 1. С. 56—57.


[Закрыть]. Остается лишь уточнить, что карательные меры 1670–х  гг. блекнут перед ужасами 80–х, когда дым сожжений и самосожжений заволок Россию.

Как и прежде, основные заботы о репрессиях взяли на себя светские власти, но Церковь получила от правительства регентства больше контрольных функций и – главное для Иоакима – самостоятельности. Патриарх ничего не требовал специально, пользуясь для укрепления своего государства в государстве конкретными случаями. Так, в 1684 г. при сборе «полоняничных денег» (периодического налога на выкуп пленных) он отказался разослать из своего Патриаршего разряда «послушные грамоты», по которым воеводы и приказные люди на местах имели право брать в Ямской приказ деньги с дворов попов, дьяконов и причетников.

«Милосердуя о попах и церковных причетниках», патриарх указал «в своей области с поповых, и дьяконовых, и причетниковых дворов полоняничные деньги собрать и впредь сбирать в городах и уездах старостам поповским и привозить к Москве в свой Казенный приказ» (выделено мной. – А. Б.).

Сюда же Иоаким повелел доставлять деньги и из других епархий, чтобы централизованно передавать нужные суммы в государеву казну. Вмешиваясь в функции светской власти, патриарх «из Ямского приказа о сборе тех денег в города к воеводам и приказным людям грамот и присыльщиков не велел посылать, чтобы из–за этого священному чину от мирских людей на правеже обругания и церковникам лишних проторей и убытков не было» [445]445
  Описание документов и бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции. Кн. 1. С. 7.


[Закрыть]. Правительство регентства сделало вид, что не заметило патриаршего своеволия.

В 1685 г. Софья и Голицын со товарищи вполне сознательно обошли при составлении наказа писцам для нового валового межевания земель в государстве преждепомянутый нами пункт Уложения 1682 г. о конфискации части монастырских земель. В свою очередь, Иоаким не замедлил разослать духовенству выписку из правил межевания, которыми должны были руководствоваться приезжие землемеры, дабы священники и поповские старосты могли со знанием дела отстаивать церковное землевладение. Указания патриарха духовенству были изложены в специальной окружной грамоте.

В контроле за правильностью межевания Иоаким полагался на местных церковных чиновников–десятильников, в руках которых склонен был сосредоточить не только фискальные (по сбору церковных доходов), но и судебные функции (вполне, впрочем, согласно с решением Стоглавого собора). О неправдах землемеров следовало немедля «доносить на десятильничьи дворы», превращаемые патриархом в подобие приказных изб светской власти. Поскольку у многих причтов не было даже выписок из писцовых книг о церковных землях и угодьях, соответствующие выписки должны были «безо всякие мешкоты и задержаны» выдаваться на десятильничьих дворах.

Забота о целостности церковного землевладения не на уровне патриаршей области или крупных монастырей, а применительно ко всем храмам державы выгодно отличала Иоакима от предшественников. Патриарх грозил суровым наказанием тем, кто не выполнит его указаний.

Суровость окружной грамоты и необходимость поставить дело на контроль в Патриаршем приказе связаны были с тяжелейшим положением церковных причтов, которые на «черной» (государственной) земле были уравнены в правах и повинностях с черными людьми, а на землях помещиков и вотчинников не только подвергались налоговой раскладке наряду с крепостными, но практически не были ограждены от произвола светских феодалов.

Даже минимальное обеспечение духовенства через поземельный надел всех церквей стало результатом упорной борьбы Иоакима. Боярский указ 1676 г., запретивший отвод земель храмам (начатый в государственном масштабе еще при Михаиле Романове), патриарху на следующий год удалось отменить. Но нормы отвода земель не было: приписывать земли храмам дворяне могли по своему благорасположению. На соборе 1681—1682  гг., вынужденно уступив в вопросе о крупном монастырском землевладении, патриарх добился существенного решения: всем церквам, еще не получившим земель, велено было отмерить их из владений помещиков и вотчинников: по 10 четвертей в поле и 10 копен сена с каждых 100 четвертей; по 15 четвертей с владений до 500 четвертей, по 20 четвертей – с каждых 600 четвертей владений светских феодалов [446]446
  ПСЗ–1. Т. 2. № 633:700:913,1074.


[Закрыть]. Выполнить это решение – реально отмерить и отмежевать землю – бедным попам без помощи десятильников и поддержки патриарха в 1685 г. было бы чрезвычайно трудно, почти невозможно…

Значительно продвинул Иоаким и свою излюбленную идею неподсудности духовенства гражданским властям. В рассказе о соборе 1675 г. мы уже упоминали, что в 1686 г., рассылая повсюду грамоты о неподсудности духовных лиц светским, патриарх сумел исходатайствовать от правительства регентства и царскую грамоту об этом. Теперь Иоаким мог смело противостоять покушениям на несудимость духовенства даже в уголовных делах о воровстве и разбое. Когда в 1688 г. на Север для искоренения разбоя был послан карательный отряд полковника Нечаева, патриарх повелел Новгородскому митрополиту Корнилию буквально следующее: