Текст книги "Философия"

Автор книги: Андрей Цуканов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

ТАЙНЫ ПОДСОЗНАНИЯ

Зигмунд Фрейд (1856—1939 гг.), врач, исследования которого привели к созданию теории психоанализа, произведшей настоящий переворот в развитии европейской философии XX века, родился в еврейской семье в Моравии. В 1881 г. он получил в Вене диплом медика и какое-то время занимался анатомией мозга, а затем нервными болезнями.

В процессе врачебной практики его заинтересовала природа человеческой истерии.

Что происходит с человеческим сознанием, почему дает сбои психическое здоровье людей? На эти вопросы он попытался ответить в первом своем труде «Исследования об истерии» (1894).

Жизнь человеческая нелегка и полна всяких событий, в том числе – весьма неприятных. Но обстоятельства часто складываются так, что человек, даже если с ним случилась какая-то беда, старается не потерять самообладания, скрыть от окружающих то, что делается у него в душе. В результате неприятные ощущения уходят куда-то внутрь человека, через некоторое время он забывает о них, из его сознания они вытесняются. Но вытесняются ли они куда-то вовне или скапливаются где-то внутри человека затем, чтобы в какой-то момент вдруг вспыхнуть, как сухое сено от искры, в результате провоцирующего события и вызвать эмоциональный взрыв, нервный срыв, истерический припадок? Да, ответил на этот вопрос Фрейд, эти забытые, вытесненные воспоминания скапливаются где-то внутри человека, но вне его сознания. Эту область венский психиатр и назвал подсознанием.

Всё, что откладывается в подсознании, рано или поздно проявляет себя. В лекциях, посвященных введению в новую науку о человеческом сознании – психоанализ, Фрейд описал различные случаи проявлений подсознательных комплексов. Помимо истерии, вытесненные эмоции проявляются в снах нечасто в смешном виде, в оговорках. Ученый приводил множество примеров таких «оговорок по Фрейду»: «Если одна дама с кажущимся одобрением говорит другой: "Эту прелестную новую шляпу вы, вероятно, сами обделали [aufgepatzt]?" вместо – отделали [aufgeputzt], то никакая научность в мире не помешает нам услышать в этой оговорке выражение: «Эта шляпа безнадежно испорчена»».

Особое внимание Фрейд уделил детским комплексам, в частности эдипову комплексу. В раннем детстве, когда ребенок еще не ощущает обособленности своего Я, впечатления, которые он получает из мира, осознаются им автоматически, то есть без осознания самого процесса осознавания, и вытесняются в подсознание. Так образуется комплекс – своего рода «осадок», выпавший в подсознание в результате автоматического осознания того или иного воздействия. Эдипов комплекс (названный так по имени героя древнегреческого мифа об Эдипе) откладывается в подсознании младенца как впечатление от радости первого общения с матерью.

В этих же лекциях Фрейд ввел еще одно ставшее знаменитым понятие – либидо. Либидо есть изначальная фундаментальная психическая энергия сексуального влечения, которая, помимо осознания ее человеком, часто руководит многими его действиями и влияет на принятие им тех или иных решений. Помимо либидо, в человеке действуют и другие психические энергии, но либидо Фрейд считал одной из самых главных, сравнимых лишь с инстинктом голода, требующего насыщения. Заговорив открыто о сексуальных влечениях, Фрейд сбросил покрывало ханжества и лицемерия, до того скрывавших эту важную реальность человеческого существования.

На основе разработанной им теории влечений и психоанализа Фрейд проанализировал многие проблемы человеческих обществ, культуры и религии. В частности, он дал интересную трактовку такого феномена человеческого поведения как агрессивность (враждебность по отношению к особям своего вида), а так же попробовал разобраться в механизме формирования третьего структурного элемента человеческого сознания – Сверх-Я (совести).

Человеку, считал Фрейд, свойственно стремиться к удовлетворению своих желаний, к получению удовольствий, и это порождает в нем посыл к агрессивности. С агрессивностью тесно связан еще один феномен. Людям свойственно образовывать общества, или так называемые «малые культурные круги», поскольку они создают возможность для выхода агрессивности вовне, направляя ее «на стоящих за пределами круга». «Всегда, – иронически заметил Фрейд, – можно соединить связями любви огромное множество; единственное, что требуется, – это наличие того, кто станет объектом агрессии». Особенно часто и легко вспыхивает вражда между «живущими по соседству и вообще близкими сообществами, например между испанцами и португальцами, северными и южными немцами, англичанами и шотландцами».

Возникновение Сверх-Я Фрейд так же связывал с агрессивностью, только направленной не вовне, а внутрь самого себя. Этому способствует т.н. «чувство вины», возникающее в результате давления на сознание человека общепринятых моральных и нравственных норм, внушенных этому человеку родителями, школой и другими общественными структурами (например пропагандой, средствами массовой информации). Часть человеческого Я перехватывает эту агрессию и начинает противопоставлять себя как Сверх-Я остальному Я, стремясь подчинить его себе. Несмотря на столь странное, на первый взгляд, негативное отношение к такому издревле почитаемому понятию, как совесть, нельзя не отдать должное прозорливости великого психоаналитика, который фактически первым вскрыл механизм воздействия на людей любых видов массовой пропаганды и первым заговорил о феномене массового сознания.

С массовым сознанием Зигмунду Фрейду пришлось столкнуться в конце своей жизни, когда в 30-х годах он был вынужден бежать из Австрии, охваченной нацистским психозом. В 1939 г. Фрейд умер в Париже от тяжелой болезни.

«СКОЛЬКО ВИДИМОСТИ, СТОЛЬКО И БЫТИЯ»

Основатель одного из самых интересных философских направлений – феноменологии – Эдмунд Гуссерль (1859—1938 гг.) родился в городке Проснитце в Моравии. В юности он сначала изучал математику в Берлинском университете, а затем переехал в Вену, чтобы учиться психологии. С 1887 года он начал преподавать философию в Берлинском университете, а в 1900 г. был назначен профессором философии в Геттингене.

Основной вопрос, волновавший его, Гуссерль называл «архимедовой точкой» всей философии и всей науки вообще – каким образом я что-то могу знать о мире и о себе самом, живущем в этом мире? Как и многие философы рубежа веков, Гуссерль был обеспокоен тем, что и наука, и философия практически перестали обращаться к самой реальности и к тем процессам, которые протекают в познающем сознании человека. Между сознанием познающего человека и познаваемой им реальностью встала своего рода стена, сложенная из уже отработанных теорий, из терминов, которыми ранее были обозначены те или иные связи и причины.

Например, когда мы говорим: «Солнце восходит», то тут же в нашем сознании всплывают различные научные теории о Солнечной системе, о законе всемирного тяготения и т.п. Но, замечает Гуссерль, эти теории и термины все же не могут объяснить того сложившегося в нашем сознании феномена, который говорит нам только одно: «солнце восходит». И это соответствующим образом влияет на нашу жизнь. Поэтому философ, считал Гуссерль, ничего не должен брать на веру, как уже кем-то познанное, а всегда должен быть готов начать познавать вроде бы уже знакомое явление с нуля, отбросив ранее сложившееся о нем знание.

В 1900—1901 гг. Гуссерль опубликовал свой двухтомный труд «Логические исследования», в котором ввел понятие чистой феноменологии – познавательной процедуры, основанной на исследовании человеком своего собственного сознания. Человек хочет знать истину. А что такое истина? По мнению Гуссерля, истина есть то, что истинно само по себе, она «тождественно» едина, воспринимают ли ее в суждениях люди или чудовища, ангелы или боги». Но дело в том, что каждый человек воспринимает разные проявления вещей.

Допустим, что кто-то украл кошелек. Если попробовать понять – почему украл? – то возникнут разные варианты ответа. Можно обратиться к социальным теориям и сказать, что виновата среда, экономические условия, воспитание и т.п. Такой ответ может удовлетворить нас, если мы хотим знать, почему люди вообще крадут. Но если мы хотим узнать, почему украл конкретный человек, то этот ответ нас не удовлетворит. В нашем сознании все равно отложится «осадок»: «некто украл кошелек». Вот этот «осадок», взятый без каких-либо предшествующих теорий и объективированных причинных связей, Гуссерль назвал термином «феномен». Феномены создают в нашем сознании картину «чистого описания, предшествующего всем теориям». Поэтому они могут привести человека к пониманию истины происходящего.

Но каким образом этого можно достичь? Методом, названным Гуссерлем феноменологической редукцией, позволяющей изучать не сам объект познания (мы все равно никогда не сможем охватить его целиком), а наше «переживание» этого объекта. Феноменологическая редукция включает в себя два этапа. На первом этапе необходимо освободиться от накладывающихся на наше сознание каких-либо предшествующих суждений о воспринимаемом нами предмете, и суждений, которые касаются его пространственно-временного существования. На втором этапе необходимо описать сам феномен, то есть описать структуру того, что осталось в нашем сознании после первого этапа. Полученное таким образом знание и есть понимание истины нашего бытия в отношении к воспринимаемому нами явлению.

Гуссерль говорил: «Сколько видимости, столько и бытия», подразумевая, что явления, воспринятые человеком через процедуру феноменологической редукции, именно в этом виде бытийствуют для него и определяют его бытие. Если человек говорит: «Солнце село, и я иду спать», то сквозь это выражение, кроме всех астрономических, психологических и прочих теорий на нас «смотрит» структура жизни этого человека, смотрит его бытие.

Для того чтобы понять феномен, нужно его «пережить». Иными словами, чтобы «увидеть» структуру выражения «солнце село, и я иду спать», надо пережить его в своем собственном сознании, слиться с ним. Но что значит «пережить»? Это значит совершить акт осознания. Если человек, сказав, что солнце село, идет спать – это еще не значит, что он осознает этот феномен своего сознания. Он не видит его, не видит своего бытия.

В связи с этой проблемой Гуссерль разработал теорию интенциональности. Наше сознание всегда интенционально, то есть направлено на что-то в мире. Поэтому в нем присутствуют ноэмы – предметы сознания. Предмет сознания никогда не равен реальному предмету. Например, просто дерево и «дерево моего сознания» не равнозначны. Ноэмы выражают сущностное восприятие мира сознанием. Но само по себе восприятие ничего не даст. Для выявления истины важно совместить предмет сознания с самим актом сознания. Это можно выразить формулой: «Я сознаю, что сознаю дерево», или «Я сознаю, что сознаю, что солнце село». Только в этом случае ноэма, или предмет сознания, превращается в феномен, то есть в сущностную истину сознания, которая отражает истину человеческого бытия.

РОЖДЕНИЕ И ГИБЕЛЬ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

1918 год – год окончания Первой мировой войны, в которой проигравшей стороной оказалась Германия. Именно в этом году вышел первый том книги» Освальда Шпенглера (1880—1936 гг.) «Закат Европы», поразившей своих читателей пессимистическими прогнозами относительно будущего западноевропейской цивилизации. Можно сказать, что именно с этого момента и вошло в политический лексикон выражение «загнивающий Запад».

Для Шпенглера история – это постоянное, вечное соперничество, борьба ставшего и становящегося. В XX веке он продолжил традицию философии жизни XIX века. «Жизнь, – писал Шпенглер, – есть осуществление внутренне возможного. В каждой душе, будь то душа народа, сословия или отдельного человека, с момента ее рождения в мире становления и судьбы вплоть до ее угасания, живет одно не знающее покоя стремление вполне себя осуществить, создать свой мир как полную совокупность своего выражения».

История, по мнению Шпенглера, есть история становления каждой отдельной культуры, каждой отдельной цивилизации. Понятие «человечества» Шпенглер называл «пустым словом»: «У человечества нет никакой цели, никакой идеи, никакого плана, как нет цели у бабочки или орхидей».

Культура каждого народа имеет свою душу, чем-то похожую на душу отдельного человека. Как в ребенке в какой-то момент его детства пробуждается внутренняя жизнь, когда душа его вдруг начинает осознавать саму себя, так и в народе какой-либо страны, до того представлявшем собой какую-то «бесформенную людскую массу», с загадочной стремительностью рождается вдруг великая культура. Но так же, как человек проходит стадии ребенка, взрослого, старика и рано или поздно умирает, так и всякая культура проходит стадии зарождения, становления и смерти». Любое становящееся рано или поздно становится ставшим, а всё ставшее преходяще. Через несколько столетий, считал Шпенглер, не будет западноевропейской культуры, немцев, англичан, французов. Это означает, что перестанет существовать форма цивилизации, «соединявшая некоторое число народов в одном общем жесте».

Что же остается от погибшей культуры? В процессе своего становления каждая культу-pa создает свои символы. Символы – это и есть «ставшее» в становящейся культуре, они предметны, материальны. Но в эти предметы люди данной культуры вкладывают свои особенные значения. Когда культура умирает, предметы остаются, а вот значения исчезают. Люди другой культуры могут лишь воспринять пространственные формы умершей цивилизации, но. смыслы они в эти предметы вкладывают уже свои, в координатах своей цивилизации. «Достаточно проследить, – приводил пример Шпенглер, – судьбы античной колонны, начиная от греческого храма, где она поддерживает крышу... , далее в раннеарабской базилике, где она расчленяет пространство, наконец до построек Ренессанса, где она в качестве мотива включена в фасад, чтобы почувствовать, что означает перетолкование символа, заимствованного новой культурой у предшествующей ».

Теория Шпенглера впервые опровергла господствовавшее с начала XIX века представление об истории как линейном прогрессе человечества, идущего к некоему «идеальному обществу». Напротив, на протяжении всего существования человека, по мнению философа, разыгрывается «спектакль множества сильных цивилизаций», вырастающих из недр породивших их стран. У истории нет единой моральной цели, полагал Шпенглер: «сколько цивилизаций, столько и моральных сие-тем». Мораль, философия, право имеют смысл лишь внутри данной цивилизации, за ее пределами они его теряют.

Смысл становления культуры заключается в становлении системы ценностей. Как только такая система утверждается, цель достигнута и возможности дальнейшего становления данной культуры исчерпаны – она превращается в цивилизацию, которая «коченеет» и «принимает направление к смерти, кровь сворачивается, силы убывают, наступает стадия упадка». По мнению Шпенглера, через процесс становления и умирания уже прошли такие культуры, как египетская, индийская, вавилонская, китайская, аполлонов-ская (греко-римская), магическая (византийско-арабская), культура майя. Шпенглер считал, что наступил черед умирания фаустовской (западноевропейской) культуры, которая достигла периода торжества своих идеалов: эгалитаризма (равенства), демократии и социализма. Дальше, считал Шпенглер, может родиться русско-сибирская культура. Правда, процесс умирания и процесс рождения культуры может занимать до нескольких сотен лет.

Шпенглер говорил, что цивилизации – это организмы мира, история – их биография. «Во всемирной истории, – писал он, – я вижу картину вечного образования и изменения, чудесного становления и умирания органических форм».

МЕЖДУ АНАНАСАМИ И КАРТОШКОЙ

Василий Васильевич Розанов (1856—1919 гг.) – самый оригинальный и самый противоречивый русский философ XX века. Окончив историко-филологический факультет Московского университета, он поначалу преподавал историю и географию в провинции. В университете он, как и многие студенты, подпал под влияние модного атеистического мировоззрения. Однако со временем атеизм стал претить ему: «Все рациональное, отчетливое, явное, позитивное мне стало скучно». В 35 лет в его мировоззрении наступил перелом, приведший его к вере: «Боль жизни гораздо могущественнее интереса к жизни. Вот отчего религия всегда будет одолевать философию».

В 1893 г. Розанов перехал в Петербург, в 1899 г. вышел в отставку в чине коллежского советника (полковника) и стал постоянным сотрудником консервативной газеты «Новое время», всецело отдавшись литературной деятельности. Его философские размышления не носили какого-либо систематического характера, он всегда стремился увидеть жизнь и людей в обычности и повседневности их быта. Именно тогда, считал он, проявлялись вдруг совершенно неожиданные вещи, побуждавшие по-новому осмыслить вроде бы давно привычное. Многие свои книги Розанов составил из таких миниатюрных философских зарисовок: «Борьба этих двух усилий [остаться тайною или раскрыться] играет на стыдящемся и прекрасном лице девушки. Вот еще загадка: Что такое лицо? Что за странность, что тело наше имеет не только части, не одни органы, как подобало бы организму, но еще имеет нечто необыкновенное, непостижимое, крайне мало в утилитарном смысле нужное, что мы именуем в себе и даже именуем в мире „лицом“, „личностью“? Да что такое лицо в нас?! Никто не разобрал».

Розанов разработал особую концепцию познания как понимания. Мир, считал он, нужно не познавать, заглядывая внутрь него, как в игрушку, и разрушая, а понимать в его повседневной естественности и целокупности. Он всегда иронизировал над такими вопросами, как, к примеру, «Что делать?», подразумевавшими стремление к переделке жизни: «Что делать?» – спросил нетерпеливый петербургский юноша. – Как что делать: если это лето – чистить ягоды и варить варенье; если зима – пить с этим вареньем чай».

Розанов внимательно всматривался в религиозные проблемы своей эпохи, связывая их с проблемой брака. Он критически сравнивал идеи Нового и Ветхого Заветов и критиковал историческое христианство. По его мнению, оно превратилось в печальную догматическую религию смерти, проповедующую безбрачие, пост, аскетизм, равнодушную к деторождению, лицемерно уходящую от проблем «телесной», половой жизни людей. Розанов стремился к религии без страха, без подчиненности, религии радости, религии брака, подразумевающей, что не брак подчиняется религиозным установлениям, а религиозные установления подчиняются интересам брака. По его мнению, таким характеристикам соответствовали «религия Ветхого Завета» и античное язычество, провозглашавшие культ красоты, культ тела и деторождения.

Больше всего Розанова беспокоила «неотмирность» христианства, которая, по его мнению, побуждала людей пренебрегать реалиями земного существования: «Кто же после ананасов схватится за картофель?». Противоречия между христианством и земным миром, считал Розанов, существенно исказили проблему пола, как важнейший аспект человеческого существования, одновременно и радостный, и трагический в своей запутанности.

Для Василия Розанова было важно прежде всего мышление «вне концепций», ощущающее присутствие другого. Розанов любил быт, любил жизнь такую «как она есть»: «Моя кухонная (приходно-расходная) книжка стоит "Писем Тургенева к Виардо”. Это – другое, но это такая же ось мира и в сущности такая же поэзия. Сколько усилий! бережливости! страха не переступить «черты»! – и удовлетворения, когда «к 1-му числу» Сошлись концы с концами».

Умирая в 1919 г., в холоде и голоде гражданской войны, Розанов все же примирился с христианством. Исповедь его принимал о. Павел Флоренский в Троице-Сергиевой лавре,

ПРОВОЗВЕСТНИК «ТРЕТЬЕГО ЗАВЕТА»

Павла Александровича Флоренского (1882—1937 гг.) еще при его жизни называли «Леонардо да Винчи XX века» – настолько широка была эрудиция этого гениального человека. Философия, богословие, искусствоведение, физика, математика, инженерное дело – во всех этих областях он сумел открыть что-то свое, совершенно неожиданное, захватывающее дух.

Родился Павел Флоренский 9 января 1882 г. в товарном вагоне посреди Закавказской степи – отец его получил назначение на должность начальника участка Закавказской железной дороги, а в том месте не было никаких домов, кроме нескольких товарных вагонов, приспособленных под жилье. Когда Павел учился в гимназии, им овладела, как он сам позже писал, «страсть к знанию», причем больше всего его привлекала физика. Незадолго до окончания гимназии он пережил духовный кризис – ему вдруг открылась ограниченность физического знания, наука для него перестала быть «предметом веры», перенятой от отца. Павел увлекся произведениями Льва Толстого, у него появился интерес «к простым людям с цельным ми-рочувствием и далее – интерес к религии».

В 1900 г. Флоренский поступил в Московский университет на физико-химический факультет, но посещал и занятия на историко-филологическом факультете. В университете он сформировал вокруг себя круг единомышленников, поставивших своей целью «произвесть синтез церковности и светской культуры,... воспринять все положительное учение Церкви и научно-философское мировоззрение вместе с искусством». По окончании университета Флоренский чуть было не постригся в монахи, но епископ Антоний Флоренсов уговорил молодого математика не делать этого, а поступить в Московскую Духовную Академию.

В 1905 году в России разразилась революция, и Флоренский произнес в академической церкви проповедь против совершающихся насилий, за что был подвергнут недельному аресту. Окончив Академию, он в 1910 г. женился и принял сан священника. С этого момента он – отец Павел.

В 1914 году Флоренский выпустил книгу «Столп и утверждение Истины. Опыт православной Теодицеи», ставшую его самым знаменитым философским трудом. Он побудил многих русских философов начала XX века по иному взглянуть на загадку Высших мировых начал, вернуться к пристальному и глубокому обсуждению проблем Бога и веры. Истина, полагал Флоренский, не может быть постигнута как некая установившаяся раз и навсегда реальность. Истина – это живая реальность. Это то, что может быть другим, отличным от себя, предыдущего. Поэтому Флоренский утверждал, что в истине нет места рациональному закону тождества, по которому «А есть А». В любом А содержится переход к «другому», то есть к не-А: «А есть

А, что, вечно бывая не-А, в этом не-А оно находит свое утверждение как А». По мнению Флоренского, истина есть реальная разумность и разумная реальность, конечная бесконечность и бесконечная конечность, мыслимая как цельнокупное Единство.

Единая Истина, считал Флоренский, возможна только на Небе, а на земле всегда множество истин, осколков единой Истины, иногда внешне противоречащих друг другу. Таковы – Божественное единство и триипостасность, предопределение и свободная воля: «Только в момент благодатного озарения эти противоречия в уме устраняются, но не рассудочно, а сверхрассудочным способом».

С этим связаны и взгляды философа на проблему человеческого самопознания, которое возможно только на пути христианской любви, когда человек совершает творческий переход из своей самозамкнутости в сферу «другого», когда происходит его самораскрытие в «другом». Любовь двух людей, онтологически (т.е. до самых основных глубин) преображает их: «каждое Я, как в зеркале, видит в образе Божием другого Я свой образ Божий».

Идее любви противостоит стремление к самозамкнутости, выраженное тождеством «я-я». Человек, не относящий себя к «другому», остается во тьме, подвергает себя опасности «метафизического уничтожения».

Сам Флоренский испытал такое состояние на собственном опыте однажды во сне. «У меня не было образов, а были одни чисто внутренние переживания. Беспросветная тьма, почти вещественно густая, окружала меня. Какие-то силы увлекали меня на край, и я почувствовал, что это край бытия Божия, что вне его абсолютное ничто. Я хотел вскрикнуть, и не мог. Я знал, что еще одно мгновение, и я буду извергнут во тьму внешнюю. Тьма начала вливаться во все существо мое. Самосознание наполовину было утеряно, и я знал, что это – абсолютное метафизическое уничтожение. В последнем отчаянии я завопил не своим голосом: "Из глубины воззвах к Тебе, Господи. Господи, услыши глас мой!" В этих словах тогда вылилась душа. Чьи-то руки мощно схватили меня, утопающего, и отбросили куда-то далеко от бездны... Вдруг я очутился в обычной обстановке, кажется в своей комнате; из мистического небытия попал в обычное житейское бывание. Тут сразу почувствовал себя пред ликом Божиим и тогда проснулся, весь мокрый от пота».

Эгоистическое погружение в собственную самость приводит человека не к большей цельности, а, напротив, к ее разрушению. Только любовь, основой которой является прежде всего Любовь Божия, связует личность воедино. Противодействие любви со стороны «самости» приводит даже к психическим заболеваниям. Если «самость» победит, то, по мнению Флоренского, может произойти «отделение души от духа» – это он называет «второй смертью». Философ считал, что именно эта проблема должна стать основной в так называемом «Третьем Завете», который, по его мысли, должен будет соединить основные христианские понятия Веры, Надежды и Любви с основными понятиями античной цивилизации – Истиной, Добром и Красотой.

После большевистской революции 1917 года в философском отношении отец Павел Флоренский был обречен на немоту. Его философия неразрывно связана с понятиями Бога и Божественной любви, поэтому статьи и книги его не печатали, публичные выступления ему были запрещены. Флоренскому позволялось работать лишь в научно-технической области – он участвовал в разработке и воплощении плана Электрификации России (ГОЭЛРО), совершил ряд замечательных открытий в области физики диэлектриков.

В 1928 году он был сослан в Нижний Новгород. Потом его все-таки возвратили в Москву, но обстановка вокруг него только ухудшалась. «Был в ссылке, вернулся на каторгу», – так отозвался он о своем возвращении. В 1933 году его арестовали и осудили на 10 лет лагерей. 8 декабря 1937 года по тайному постановлению «особой тройки» НКВД Павел Алексанрович Флоренский был расстрелян.