355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Белянин » Казачьи сказки (Сборник) » Текст книги (страница 9)
Казачьи сказки (Сборник)
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 05:38

Текст книги "Казачьи сказки (Сборник)"


Автор книги: Андрей Белянин


Соавторы: Галина Черная,Эва Бялоленьская,Анджей Пилипик,Христо Поштаков,Пламен Митрев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Купите вечность!

Манфред Браун скучал. Все эти минеральные ванны порядком осточертели уже к исходу первой недели. Впрочем, как и обитатели санатория. Его окружали стареющие дамы-болтушки и степенные мужчины, всем другим развлечениям предпочитавшие просиживание за картежным столом с бокалом пива. И так – изо дня в день. Заскучать в компании этих унылых господ – дело несложное.

Так и не найдя занятия по душе, Манфред целыми днями бесцельно бродил по улочкам курортного городка. В один из таких дней, проходя мимо лавки старьевщика, он задержался у витрины. Некоторое время без особого интереса – просто так, коротая время – он рассматривал безделушки, выставленные за стеклом. Потом все же решил зайти в помещение.

Его встретил мрачного вида детина с щеголеватой маленькой бородкой и копной длинных волос, стянутых сыромятным ремешком в хвост. Субъект с явной неохотой изобразил нечто, долженствующее означать приветливую улыбку, и скрипучим басом осведомился:

– Чем могу быть полезен?

– Да, собственно, я просто так зашел, взглянуть. – несколько смущенно ответил Манфред.

Мрачный детина заметно оживился:

– Что ж, проходите, не стесняйтесь. – он сделал приглашающий жест. – Могу, к примеру, показать одну вещицу, которая наверняка вас заинтересует. Сюда, пожалуйста, вот здесь.

Его неестественно длинный палец, увенчанный острым грязным ногтем, указал в сторону дальней полки, на которой поблескивал какой-то предмет.

– Можно взглянуть поближе?

– Разумеется. – ухмыльнулся продавец. – Поднесите его к свету, так будет лучше видно.

Это оказалась весьма увесистая прозрачная сфера. Поднеся ее к свету, Манфред с изумлением обнаружил внутри группу маленьких человечков, застывших в неестественных позах. Их лица выражали удивление, изумление, страх. Казалось, будто некая неведомая сила застала их врасплох, навсегда обездвижив. Они выглядели совсем как живые.

«М-да! – Манфред с восхищением рассматривал „содержимое“ необычной сферы. – Воистину, прогресс мчится галопом! Вероятно, это голограмма. Но до чего искусно выполненная!». Манфред вдруг понял: этот предмет должен принадлежать ему. Какова бы не была цена.

– Сколько это стоит? – спросил он, не отрывая глаз от сферы и с трудом сдерживая волнение.

– Пятьдесят марок. Однако это не означает, что я его вам продам.

– Но почему, черт возьми?!

– А вы уверены в том, что он вам нужен? Хорошо подумайте. Шар сам выбирает своего хозяина. Вы ведь уже почувствовали его притяжение, не так ли? Опасное, очень опасное притяжение. Ведь в этом шаре – Вечность.

«Да не все ли равно? – раздраженно подумал Манфред. – Он должен быть моим!».

Он расстегнул портфель и отсчитал необходимую сумму.

– Ну что ж, я вас предупреждал… Однако вы настойчивы… – пробормотал владелец лавки, и в следующее мгновение лицо его невероятно увеличилось, а маленькие человечки внутри шара приобрели нормальные размеры.

Один из них – солидный господин с тяжелым взглядом оказался совсем рядом. За его спиной Манфред увидел прелестную молодую женщину. Он испытал непреодолимое желание махнуть ей рукой… Но сделать этого почему-то не смог. Пугающая своей очевидностью мысль вдруг прокралось в его мозг: он стал одним из НИХ!

Огромная рука мрачного торговца взяла шар и вернула его на полку, после чего не без удовольствия (как показалось Манфреду) почесала гигантских размеров голову. На какое-то мгновение под прядью волос Манфред заметил заостренное громадное ухо, поросшее густой шерстью.

Ему хотелось кричать от ужаса и безысходности, но звуки, казалось, тоже застыли. Ведь в Вечности всегда тихо.

Шоу должно продолжаться…
Фантастический рассказ

… И снова я на сцене. И вновь передо мной все те же безвкусные декорации, до боли знакомый антикварный стол с резными ножками и чертовски неудобные стулья, обтянутые зачем-то полиэтиленом. А за спиной публика. Я ее не вижу, но чувствую – невидимую во мраке, циничную, жаждущую зрелищ и беспощадную к актерским провалам. Стена ослепительного света отделяет меня от нее, превращает в слепого, ощетинившегося, готового к странному бою человека.

До тошноты опостылевшую роль я знаю до последней буквы, но все же беспокойно оглядываюсь в ожидании Софи. А вот и она – выходит на сцену, как всегда в желтом платье; она подходит ко мне, дырявит меня взглядом, полным искусственного удивления, встает в какую-то неимоверную, неестественную позу, которая ей, однако, представляется едва ли не совершенной. Софи все еще не произнесла ни слова – наслаждается собой, но уже через мгновение она выдавит из себя с фальшивым пафосом давно вызубренную фразу:

– Ах, где же ты был, Рикардо? Мне так не хватало тебя!

Софи произносила опротивевшие реплики, а мне нестерпимо хотелось одного – превратиться в злого волшебника, которому достаточно лишь хлопнуть в ладоши, чтобы она исчезла. Forever! Чтобы исчезло вообще все это. И я тоже. Меня давно уже мучает непреодолимое желание вырваться из этого тесного пространства сцены, навсегда забыть старинный стол, бутафорные стулья. И Софи. Мне необходим глоток свежего воздуха!.. Но какая-то неумолимая сила выдавливает из меня ненавистные слова:

– О, прекрасная Софи, злая Судьба мешала мне видеть тебя каждый день! Но я так рад, что нахожу тебя еще более красивой, цветущей и жизнерадостной, чем раньше! Это великая награда за долгую разлуку!

Ну, дальше – как обычно, ничего нового. Она повернется к настенному зеркалу, кокетливым движением поправит свои искусственные локоны, а потом последует очередная не менее глупая реплика:

– Ах, дорогой Рикардо! Твои сладкие речи слишком малое утешение для меня, такой одинокой!

Потом давно заученным жестом она предложит мне присесть на стул, и я «давно заучено» подчинюсь. А чуть позже появится ее мать с круглым подносом, на котором будут мелодично позвякивать блюдца и пустые чашки. А когда, наконец, стол будет накрыт, на какое-то время (тоже давно заученное) наступит молчаливая пауза, «украшаемая» манекенными улыбками. Я первым нарушу молчание, фальшиво вежливо поинтересовавшись самочувствием матушки, а она, конечно же, будет жаловаться, что-де в последнее время от сырости болят суставы (господи, какая сырость?!), но несмотря на это она уже посадила новый сорт роз в своем маленьком саду. И в довесок выльет на меня целый ушат всякой ничего не значащей старушечьей глупости, сочиненной бездарным автором.

Я вслушиваюсь в чудовищные своей пошлостью, лживым мелодраматизьмом фразы, которые мы повторяли десятки раз, и меня охватывает полная безнадега от одной мысли, что мы обречены играть одну и ту же роль, одни и те же слова до конца жизни. Или до конца мира? Я несчастный арестант, надежно закованный в цепи навязанной мне роли, я марионетка, управляемая ненавистной силой, которая всегда – сколько себя помню вырывает меня из черного мертвого сна, отправляет на сцену и диктует мое поведение, а после спектакля снова загоняет в сон. Между этими непроглядными снами и вращается действие пьесы. И моя жизнь.

Господи, так не может продолжаться вечно. Не должно! Все чаще я чувствую растущее во мне сопротивление такой тирании. И однажды я все-таки сбегу со сцены, заставлю себя забыть ненавистный спектакль. Вот вам всем! Большая фига, пожалте откушать! Я готов быть кем угодно и где угодно, но только не здесь, где диктуют эту гадкую роль! А собственно, почему бы не исполниться моему заветному желанию сейчас же?…

… Лицо Рикардо вдруг исказила гримаса отвращения, и он метнулся к границе освещенного пространства, где едва угадывалась в темном провале узкая дверь. На какое-то мгновение Рикардо остановился перед ней, потянулся к ручке, но рука свободно прошла сквозь дерево двери. Он радостно вскрикнул, охваченный возбуждением и отчаянной решимостью, и сделал шаг. По ту сторону заветной дверцы он оказался в лабиринте высоких хрустальных сосудов, ряды которых исчезали вдалеке, сливаясь в неясный, туманный горизонт. И в этот миг он почувствовал, что силы покидают его, ноги подкосились, но прежде чем окунуться в нагнавший его непробудный сон, он успел испытать сладкое чувство гордости и ликования: наконец-то, бедный Рикардо НАВСЕГДА покинул сцену…

– По-уродски работаем! – сварливо выплюнул шеф лаборатории. – Записи выдерживают лишь несколько просмотров, жалобы градом сыплются на нас. От клиентов к заводу, от завода – к нам. Чтоб им пусто стало! И что прикажите делать?… Я вам скажу что. В общем так, кровь из носу, но чтобы все было в ажуре! Ну… не знаю… модернизируйте видео-сенсорную карту, улучшите качество кассет! Только делайте что-нибудь!

– Этим мы все время и занимаемся, – устало бросил один из сотрудников, – а результаты – нулевые. И это при том, что добились за последние годы почти невозможного – созданная нами информационная память кристаллических кассет не уступает оперативке процессора Х7000! Но с кассетами творится черт те что! Например, во время публичного просмотра пьесы «Рикардо и Софи» главный герой ни с того ни с сего вдруг слинял со сцены и провалил все представление. Артист К., записавший эту роль, утверждает, что подобный вариант не был запланирован режиссером – не говоря уже о драматурге – и никогда не репетировался. Мы тщательно исследовали поврежденную кассету на всех молекулярных уровнях и представляете, как были удивлены, обнаружив на одном из них дезертировавшее изображение! Самое удивительное, что у него был вид бесконечно счастливого человека. Потом, правда, он засек нас и буквально пулей выскочил из кадра. И все же после долгих поисков мы его-таки вычислили – на другом молекулярном уровне. И черт бы все побрал! Никакие технические средства синхронизации и стабилизации изображения не помогли нам зафиксировать его – ему опять удалось улизнуть!

Шеф лаборатории цветной объемной сенсорной записи тяжело опустился на стул и печально окинул взглядом совсем скисших сотрудников. Однако делай что хочешь, крутись как хочешь, а причину дефекта кассет выяснить нужно до зарезу. И срочно. Через несколько минут возобновился мозговой штурм, переросший в бурную дискуссию. Но ответ на загадочные явления по-прежнему витал где-то в сфере догадок, и мало-помалу сформировалось фантастическое предположение: произошел сбой сенсорного компонента записи, зарегистрировавшего не только игровые, но и подсознательные эмоции исполнителя. А из этого следовало, что записи вдруг обрели самосознание! Бред сивой кобылы!

Известный актер К. с удовольствием вытянулся на реквизитном диване студии, и пока вокруг суетились ассистенты, освобождая его от сенсорных датчиков, скрытых под гримом и волосами, позволил себе немного расслабиться, снимая напряжение после записи скандальной пьесы «Безмолвие Япета». Режиссер остался доволен эмоциональным уровнем исполненной роли. Что ж, всего лишь очередной успех. К ним К. давно привык. Он попытался полностью абстрагироваться от работы, но в сознании вдруг заерзали мысли о предстоящей малоприятной встрече. Все, отдохнуть не получилось. Раздраженный и уставший К. с трудом поднял свое тело с дивана и направил его в гримерную.

Уже час спустя К. и шеф лаборатории сидели в демонстрационном зале. Шеф специально вызвал актера, чтобы вместе просмотреть кристаллическую кассету с записью роли К. По мнению специалистов, срок годности кассеты истек.

Оператор вложил кассету в гнездо приемника, настроил аппаратуру сенсорного излучения и, наконец, запустил «PLAY».

По сценарию, в одном из актов пьесы голографическая копия К. должна рассказывать какой-то пресный анекдотец группе актеров. Изображение направилось было к ожидавшим артистам, но, не дойдя до них, вдруг замедлило шаг, остановилось, а потом и вовсе, развернувшись, ринулось в противоположную сторону. В какой-то миг известный артист напоролся на собственный измученный взгляд с экрана, ощутил исходящий оттуда внутренний протест, усиленный мощным сенсорным полем.

Двойник К. на экране приблизился к декорации в глубине сцены, сделал шаг и… растворился в ней (или за ней?). К собственному удивлению, К. в это мгновение испытал прилив беспричинной радости – почти ликования. Он не мог понять почему, но ему вдруг стало так легко!

В изображении наступила десинхронизация, и плейер автоматически отключился. Еще одна кассета была безнадежно запорота.

– Ну, и что вы обо всем этом думаете? – разрезал наступившую тишину голос шефа лаборатории.

К. ничего не думал. Он просто не в состоянии был думать. Он молча смотрел в темный кубический экран плейера. Мысль пришла неожиданно.

– Знаете что, – очень медленно вымолвил он. – у меня вдруг возникла одна прямо скажем нелепейшая, но, видимо, единственно уместная мысль. Я думаю, что после определенного количества «прокрутки» пьесы мои записи попросту кончают самоубийством… Правда, не пойму почему. Ведь если повредить кассету, они не смогут вновь ожить… на сцене?!

– Вот именно – на сцене. – мрачно сказал шеф лаборатории. Похоже, что они как раз и стремятся навсегда остаться вне ее! М-да, у них весьма своеобразное понимание свободы.

– В смысле?…

– Да это и не важно. Можете быть уверены: очень скоро я заставлю их находиться на СВОИХ местах. Я сделаю это! Мы не можем разочаровывать клиентов.

«Ну и что? – подумал шеф лаборатории. Ему было не уютно на душе, и он искал оправдание своей – ставшей вдруг нелюбимой – работе. – Ну и что? Они ведь всего лишь записи!». Глубоко вздохнув, он направился к выходу. Известный актер К., терзаемый смутными подозрениями относительно собственной сущности, последовал за ним…

Смерть, которая успокаивает

События проносились в его сознании бессмыслеными, ничего не значащими фрагментами. Единственное, что Хельмут Новак ощущал вполне отчетливо – так это абсолютную, почти закостенелую, недвижимость своего тела; даже веки – и те словно окаменели: ни моргнуть, ни закрыть их. Вокруг суетились какие-то незнакомые люди в белых халатах и полицейской униформе. Еще он мог видеть зеркало и ночник на туалетном столике, да причудливые узоры на обоях дешевого гостиничного номера. И что-то красное, влажное, жирной кляксой расплывшееся прямо возле лица.

«Странно», – только и подумал он. Клочки смутных воспоминаний продирались сквозь завесу беспамятства, но никак не могли соединиться в цельный фрагмент. Только ощущение внезапного удара. Но кто его нанес и почему? И мгновенная вспышка боли… Все, ничего более память не сохранила. Удар и боль.

– Труп мертв. – с равнодушным цинизмом констатировал судебный медик. – Отправляйте в морг… Да, отчет по аутопсии лично просмотрю. Чтобы на этот раз – по всем правилам.

И подписав акт о наступлении смерти, он ушел.

– М-да, любопытная работа, – полицейский, стоявший над телом Хельмута, задумчиво потеребил мочку своего уха. – Нужно обладать недюжинной силой, чтобы завалить эдакого детину. Кто бы это мог сделать?

«Черт вас всех подери! – я же жив!» – хотел-было воскликнуть Хельмут, но звуки почему-то не хотели рождаться.

Его довольно грубо затолкали в непрозрачный полиэтиленовый мешок, потом столь же бесцеремонно швырнули в какой-то ящик, который, в свою очередь, куда-то понесли, а потом небрежно поставили. Спустя мгновение он почувствовал движение.

«Да стойте же! Осторожней, вы!» – мысленно возопил Хельмут, но никто его не услышал. Да и не мог.

Вокруг было холодно и темно. Что-то с металлическим звуком щелкнуло. И тогда наступила Абсолютная тишина.

Время ползло, перетекая в вечность. Холод, пронзавший его тело, окунул в мучительную дрему, вскоре сменившуюся глубоким сном-кошмаром. Ему снилось (или это было наяву?), будто руки его превращаются в склизкие щупальца-отростки, заканчивающиеся ужасного вида головами с плотоядно оскаленными пастями. Они вгрызались в его плоть все глубже и глубже, рвали на куски, смаковали кровавые ломти мяса, а щупальца обвивались вокруг шеи и – душили, душили… И с каждым вырванным из его тела куском, он все более утрачивал человеческий облик, превращаясь во что-то мерзкое, невообразимое. И это гадкое существо, еще недавно бывшее Хельмутом Новаком, продолжало жить!..

Хельмут проснулся от собственного крика. Во всяком случае так ему показалось. По эту сторону сна его встретила оледенелая тишина.

Казалось, прошло не меньше двух дней, а может, и три, четыре… Сны-кошмары незаметно переходили в кошмар-реальность. И так без конца. Он чувствовал, что медленно, но неотвратимо сходит с ума. Он взывал к Богу и смерти, моля об успокоении. «Умереть! Я хочу просто умереть! всхлипывало измученное сознание. – Дайте же мне эту малость!».

И однажды жестокая старушка Мойра сжалилась над ним. И явились к нему два ангела в белых халатах.

– Странно, никаких признаков окоченения. – задумчиво произнес один из них. – Потрогай его. Очень странно… Боже, а это еще что?! Ты только взгляни на эти раны! Бьюсь об заклад – их раньше не было, это не ножевые порезы. Такое впечатление, что его… грызли.

– Да брось ты эти глупости. – раздраженно отозвался второй «ангел». – Давай-ка лучше помоги мне.

Его окружали неправдоподобно белые стены, одетые в кафель. Это был последний в его жизни кошмар.

Когда скальпель хирурга отрезал все еще живое сердце, вспыхнувшая – было боль ушла, и Хельмут Новак, наконец, покинул этот мир – с чувством глубокого облегчения.

ТАК БУДЕТ СПРАВЕДЛИВО, БОТКИН!
Фантастический рассказ

Когда мне лень заняться чем-то серьезным, я предаюсь глупостям. Вот и сейчас взял, да и ляпнул: «Я скромен, трудолюбив, талантлив». И сей же миг, схваченная чуткими микрофонами фраза высветилась на зеленом экране, а принтер не замедлил вывести ее на бумагу. Я поспешно стер строку, вырвал кусок бумажной ленты и давно отрепетированным движением швырнул в мусорную корзину. После этого я принялся бродить взглядом по автоматической фонотеке, ящичку для дискет, беспорядку на письменном столе, пока зрачки не уперлись в родинку на моем носу. Мягкие лапы тоски сжали горло. Завидовать такому ничтожеству, как я просто смешно. Когда я шел в свой кабинет, услышал, как кто-то из коллег, толпившихся в коридоре, сказал, будто плюнул: «Вы только поглядите на этого задавалу! Надулся, как индюк, того и гляди лопнет!».

Ах, если бы они только могли заглянуть в мою душу! Они бы поняли, как сильно ошибаются. Я не чванлив, скорее наоборот – чересчур застенчив, а мое дьявольское трудолюбие – всего лишь попытка скрыть бесхарактерность, которая следует за мной повсюду. Как собачонка на поводке, семенящая за моими генетическими задатками. И спустить этого зверька с поводка – все равно что сбросить с себя кожу… Не понять тому, кто не пытался. А вот меня давно грызет это неистовое желание, и после каждой экспедиции оно становится все сильнее и сильнее. «Я должен измениться, – непрерывно твержу самому себе. – И ведь нужно-то всего ничего – сделать шаг, переступить через гены, вылезти из кожи! В конце концов, можно просто сменить профессию, начать новую жизнь и, наконец, почувствовать себя рожденным заново».

Но, увы, треклятая бесхарактерность вцепилась в меня мертвой хваткой, и откуда-то изнутри наплывает зловещая сцена, из-за которой я так себя ненавижу. Всякий раз я встречаюсь с отчаянно молящим взглядом Боткина, присевшего на корточках перед синтезатором, натыкаюсь на строгие черты лица того, кто взял на себя роль судьи, и вижу свою безвольно поднятую руку – жест, отнявший у человеческого существа последнюю надежду на защиту, жест, надолго предопределивший чужую судьбу.

Почему я так поступил? И сколько ни угрызайся совестью, ничего ведь исправить нельзя. Ну отчего в моей жизни все всегда начинается банально, но плохо заканчивается?… А впрочем, судите сами.

Мои командировки зависят исключительно от старцев из Института внеземных культур. И никогда не знаешь, что втемяшится в их умные головы. А уж если втемяшилось, то все – никому их не переубедить.

И вот бюджет экспедиции составлен и одобрен, а я, тридцатипятилетний суперполиглот, должен всего-то приступить к выполнению очередного непосильного задания: к примеру, подготовить приветствие разумным амфибиям с Дельты-88, которое надлежит проквакать в разных тональностях. И не спасают меня ни измученный вид, ни маленький рост – оно и понятно: никто ведь меня не принуждал браться за детальное изучение структур более сотни языков, распространенных во Вселенной.

«Ли Фонг, – речет кто-нибудь из старцев, – я уверен, ты обязательно справишься». И покровительственно похлопывает меня по плечу, а я лишь рассеянно моргаю и приступаю к исполнению своих опротивевших обязанностей. Работаю с чувством глубокого отвращения, а воспоминания неизменно возвращают меня к той последней экспедиции.

Экипаж был небольшой – всего три человека: капитан Тенев общепризнанный ас нуль-переходов и одновременно большой знаток всяческих тонкостей внеземной психологии; упомянутый выше Боткин специалист-космобиолог, и ваш покорный слуга. Без лишних приключений мы добрались до галактики Н-83, после чего на ионной тяге направились к Тэте-7 – вошедшей уже во все каталоги скучной планетке с примитивной гуманоидной цивилизацией. Тщетно мы пытались понять, чем вызван интерес к ней со стороны Института.

О личной жизни своих спутников я знал немного. Например, что у капитана красивая жена, которой он регулярно закатывает скандалы по причине жутко ревнивого характера. А Боткин ненавидит корабельные синтезаторы, потому что они, по его глубокому убеждению, готовят исключительно помои вместо еды. Еще я слышал, что он большой любитель приврать. Может быть, поэтому он до сих пор не женат.

Уже миновала неделя стандартного времени, раздробленного на неравные интервалы капризами местного космоса. До полного отупения навалявшись в своей каюте, я решил развеяться и отправился в кают-компанию. Переступив порог, я тут же напоролся на визгливый голос Боткина, стоявшего перед капитаном, бурно жестикулируя длинными руками. При этом его тщедушное тело извивалось в неистовстве экстаза – ну, натурально гигантский червь с Эты-9 в самый разгар брачного периода. Мои бедные уши стремительно увяли, но все-таки я решил дослушать до конца. Все-таки небылицы Боткина хоть как-то разбавляли однообразие экспедиции.

– Я добрался до вершины холма, – возбужденно верещал Боткин. – Жуткие звери карабкались по склонам, окружая меня, и клацали мощными челюстями. Я сжимал в руке дезинтегратор, и, не взирая на строжайший запрет, решил во что бы то ни стало очистить планету от этой мерзости. И я нажал на спуск…

Он не договорил, застыв с выпученными глазами и открытым ртом – зона растянутого времени обычное явление в этой части космоса. Я уж начал было прикидывать, как долго придется любоваться на эту пучеглазую рожу, когда автоматике удалось-таки разбудить корабельный хроностабилизатор, и Боткин продолжил, как ни в чем ни бывало:

– … завертелся вокруг своей оси. Прямо под ногами я увидел гладкую поверхность. Вместе с тварями дезинтегратор уничтожил на склоне холма всю растительность и даже камни. Каково же было мое удивление, когда истребленные мною чудовища вновь материализовались передо мной – из ничего. Скорее всего, они обладали способностью самовосстанавливаться… не утрачивая, однако, плотоядных привычек. Они снова ринулись на меня, и мои шансы на спасение стремительно упали. Но тут я вспомнил о персональном антиграве. Я сформулировал мысленный приказ…

Новый каприз неоднородного времени прервал тираду. Взгляд Боткина застыл, застыл и огонек экзальтации в зрачках, а насмешливо изогнутые губы по-прежнему целились в нас – в невольных жертв, которым негде было скрыться и некуда убежать. На этот раз мы попали в зону гораздо большей плотности, и хроностабилизатор не справился с такой нагрузкой. И мои мысли потекли, как растительное масло – тягучие, жирные, не способные анализировать.

Наконец мы выскользнули. Капитан молодецки тряхнул гривой волос, щедро украшенной сединой и отдал приказ готовиться к посадке. Так я и не узнал, чем же завершилось «ужасное» приключение Боткина.

Опоры звездолета осторожно коснулись твердого грунта. Мы высвободились из защитных губчатых коконов и приступили к исполнению прямых обязанностей, которых у меня, говоря по правде, и не было.

Спустя несколько часов мы, так сказать, закрепились на позиции. На участке, параметры которого определяла инструкция, роботы смонтировали защитное поле, установили хроностабилизаторы, воздвигли для нас временное обиталище и замерли в ожидании новых приказаний. Атмосфера планеты оказалась пригодной для человеческого организма, и мы уверенно шагнули из корабля, чтобы размяться.

Одной своей половиной Тэта, подобно Меркурию и Луне, была постоянно обращена к центральному светилу системы. Мы совершили посадку у самой границы теневой стороны, где влажный климат создавал наиболее благоприятные условия для жизни. К югу простирались раскаленные пустыни, а на севере – царство вечных льдов, затянутых мраком.

Планета встретила нас холодным влажным ветром, который дул здесь круглый год, благодаря непрерывно совершающейся конвекции воздуха в этой зоне. Островки грязно-зеленой растительности сменялись мрачными болотами, по которым время от времени скользили тени каких-то животных. Одним словом, планета нас не очаровала, и только Боткин подавал вялые признаки оживления.

Недалеко от нашего лагеря находилась деревня аборигенов, которые не замедлили явиться к нам целой делегацией. Выглядели они вполне дружелюбно и до такой степени одинаково, что если бы не густые узоры татуировок на их темно-синих лицах, вряд ли мы смогли бы отличить их друг от друга. Я сразу сообразил, что самый разрисованный из них и есть вождь, или что-то в этом роде. Капитан пришел к тому же выводу, потому что кивнул мне и велел роботу пропустить аборигена сквозь защитное поле. Я поежился от неприятного предчувствия, однако занялся настройкой фоноаппаратуры, которая должна была корректировать несовершенство моего артикуляционного аппарата. Я извлек специально припасенные для таких случаев палочки и принялся постукивать ими в особом ритме, при этом еще и цокая языком в разной тональности. Я уже почти добрался до середины приветствия, когда туземец резким жестом прервал мои лингвистические муки.

– Ты плохо говорить, бататва, – проскрипел он попугайным голосом. – Поэтому Тутма, верховный жрец священный камень, говорить на космолингве. Другие люди, которые быть до вас, оставлять аппарат обучаться. Тутма обучился. Другой капитан сказал, что вы когда-нибудь прийти и принести батарейки для красивый картинки. Вы их приготовить, Тутма прийти снова – деревня близко. Потом нас изучать.

Тэтиец с надменным видом покинул наш лагерь, повергнув меня в оцепенение. Я вдруг почувствовал себя лишним, ненужным. Эти типы, додумавшиеся всучить дикарям обучающий компьютер, обошлись со мной жестоко, они обманули меня! Да что там я! Они нарушили запрет на распространение новых технологий среди латентных цивилизаций! Боткина, похоже, эти мелочи нисколько не смущали. Он ничуть не был огорчен, судя по тому, с какой прытью кинулся догонять жреца. Капитан, рассеяно зевнув, проводил его взглядом.

Со смятением в душе я отправился в свое скромное жилище. Пытаясь забыться в объятиях гидравлической кровати, я улегся на спину, тупо уставившись в потолок. Но и это не помогло избавиться от неприятных мыслей. Тогда я принялся считать роботов и довольно долго этим занимался, пока, наконец, сон не снизошел на меня.

Проснулся я в прежнем мерзком настроении, и потому решил провести день перед головидиком, крутя архивные фильмы.

В тесном пространстве каюты толпились полчища римских легионеров, Наполеон бесславно покидал Россию, Клеопатра оплакивала Юлия Цезаря, чтобы уже в следующее киномгновение обнимать Марка Антония, Гамлет вещал о бедном Йорике, его сменяли Король-солнце или генерал Кромвель. Так продолжалось до тех пор, пока это развлечение мне вконец не надоело. И тогда я осознал, что все не так уж плохо, как мне казалось. Я вырубил головизор и возжелал живого общения с кем-нибудь из себе подобных.

Все помещения оказались пусты. Выйдя из корабля, я едва не споткнулся о капитана, приютившегося у собственноручно сложенного очага – он явно не торопился приступать к выполнению намеченной программы, сосредоточив все внимание на апетитном шкворчании отбивных, подрагивавших на самопальной решетке. Мясо было синтетическим, но его аромат все-таки вызвал знакомое ощущение опустошенности в желудке, сопровождаемое обильным выделением влаги во рту.

– Ну что, прошла твоя меланхолия? – не удержался от подковырки Тенев. Он поднял на меня глаза и, увидев выражение моего лица, примирительно вздохнул: – Ладно уж, присаживайся, сейчас еще парочку положу.

– А Боткин где? – спросил я, пристраиваясь рядом.

– Часа два назад доложил, что находится в какой-то большой хижине. С тех пор никаких сообщений от него не поступало. Да оно и понятно – ты погляди, что творится вокруг!

Пока он переворачивал отбивные, я заметил, что голубое светило окрашивается в фиолетовый цвет. Вероятно, местная солнечная система проходила сквозь зону повышенных хроноискажений, поскольку стабилизаторы стали издавать нехарактерный басовый звук.

При мысли о Боткине я почему-то почувствовал неловкость: я-то бездельничал (хотя, право же, это не в моей натуре), а каково там ему, бедолаге, вдалеке от лагеря?… Ага, вот и он – легок на помине! «выплыл» из-за ближайшего холма в компании толпы туземцев. Их движения казались смешными, будто при замедленной съемке. В следующее мгновение я понял: Боткин – мчится, убегает от неведомо чем разгневанной толпы. Судя по выражению его лица, он изрядно выбился из сил. Я толкнул капитана, приглашая полюбоваться забавной картиной. Тот отреагировал моментально, метнувшись к кораблю, где находился пульт управления защитой.

Боткин по-прежнему лидировал и к финишу пришел первым, а туземцы уткнулись в незримую, но непробиваемую стену. Оказавшись отрезанными от лагеря, они не спешили уходить, угрожающе размахивая руками и выкрикивая непонятные проклятия. Победитель гонки приблизился к очагу, судорожно втягивая в легкие воздух, будто рыба, выброшенная на берег. И тем не менее вид у него был довольный.

– Я совершил колоссальное открытие! – прохрипел он. – На этой планете находится единственная во Вселенной колония хронарных насекомых… Да-да, я не оговорился! Они роют норки в земле и ведут коллективный образ жизни…

– Боткин, какого черта! – оборвал его капитан, спустившись с корабля. – Что означает весь этот бедлам? Что ты опять натворил? Почему они гнались за тобой?

По всему было заметно, что капитан медленно, но неумолимо закипает.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю