Текст книги "Оружие для Слепого"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Глеб накинул куртку, напоследок взглянул на женщин. На столе уже появились пара бутылок, тарелка с бутербродами и большой кофейник. По всему было видно: женщины устраиваются не на пять и не на десять минут, а надолго, может, даже до утра.

«Что ж, пусть разряжаются!»

Ключи звякнули на ладони, и Глеб тихо закрыл за собой дверь. Был один визит, который он уже давным-давно собирался нанести, да все не находилось времени. А вот сейчас он оказался как бы не у дел, и можно было пройтись, прогуляться, осмотреться, подумать, а самое главное – купить два диска, которые он заказал по каталогу месяц назад у миловидной девушки лет двадцати двух, торгующей лицензионными записями классической музыки в маленьком киоске, расположенном в подземном переходе неподалеку от гостиницы «Космос».

«Вот туда я и схожу», – решил Глеб.

Он шел, не торопясь, глядя по сторонам на нарядную московскую публику. Теплая погода делала свое дело.

Юбки у женщин становились короче, а ноги длиннее. С голов исчезали шапки, шляпы, появлялись косынки, замысловатые заколки, декольте углублялись, помада становилась ярче, а глаза сверкали так, словно женщина или девушка только-только вышла из душа и, казалось, даже на ресницах поблескивают капельки воды.

«Ишь, стараются парфюмеры», – улыбался Глеб, разглядывая макияж на женских лицах и принюхиваясь к причудливым, изысканным запахам, многие из которых для него были новыми.

Одни раздражали, от других начинало мутить, а некоторые очень нравились. Они так будоражили воображение, что пару раз Глеб развернулся и прошел следом.

Как охотничий пес принюхивается к запаху дичи, так и Сиверов принюхивался к новым ароматам, исходившим от женщин. Одна даже оглянулась, а с другой получилось как в популярной песне: он оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она. Их взгляды встретились, женщина улыбнулась. И Сиверову ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ. Женщина сделала шаг к нему, а вот Глеб промедлил, и она проплыла мимо, источая тонкий удивительный аромат, в котором было все – и призыв, и обещание, и что-то очень легкомысленное, похожее на взмах прозрачного шарфа.

«Вот те на, прошился, – подумал Сиверов, – неужели я старею? Нет, не стареешь, милый друг, просто с тебя хватает Быстрицкой. И верно, у нас с ней все так хорошо, что это у меня на лице написано».

Женщина, пройдя метров десять, вновь оглянулась, на этот раз ее взгляд уже был не таким многообещающим. Из взгляда исчез зов, осталась лишь злоба, но не хищная, а какая-то приглушенная. Какая там злоба, поправил себя Глеб, это всего лишь досада.

Он виновато улыбнулся в ответ, свернул вправо и вскоре добрался до киоска, у окошка которого стояли пожилой мужчина с тростью в руке и седая, с красивым костяным гребнем в пышных волосах женщина. Они о чем-то оживленно беседовали с его старой знакомой.

Это были, скорее всего, представители потомственной интеллигенции, возможно, все еще читающие лекции в каком-нибудь университете, и по их лицам несложно было догадаться, что их не остановит цена, если они только найдут искомое. Скорее всего, та музыка, которую они хотят отыскать, связана с их молодостью.

Девушка, торгующая компакт-дисками, рада была им помочь, но, судя по виноватому лицу, не могла.

– Ладно, извините, – сказал мужчина в очках, взяв свою спутницу под руку. – Уж не взыщите, что отняли столько времени.

– Что вы, все равно покупателей нет.

– Как это нет, – седовласая женщина с массивным костяным гребнем величественно повернула голову и с уважением посмотрела на Глеба, который взглядом скользил по корешкам компактов с серьезной музыкой. В сторону попсы он даже не смотрел.

– О, – просияла девушка, – наконец и вы появились. А я-то думала, куда запропастился такой ценитель музыки?

Седовласая женщина еще раз смерила Глеба взглядом. Да, она не ошиблась, рядом с ней стоял очень серьезный мужчина. Ее не смогли провести ни потертые джинсы, ни кожаная куртка, ни легкомысленные черные очки, поднятые на лоб.

– Все-таки привезли, – улыбнулся в ответ Глеб.

– Вот вам повезло, а нам никак не могут отыскать.

Мы с мужем в десять мест обращались, нигде этого нет. Смотрят на нас, как на чокнутых… Но мы-то помним, знаем, что оно было, мы-то это слышали!

– А что же вы ищете? – заинтересовался Глеб.

– Доницетти.

Сиверов покачал головой:

– Один раз я видел компакт.

– Где? – улыбнулась женщина.

– Знаете, год назад во Франкфурте-на-Майне, в аэропорту. Там большой магазин, и как я понял, может, год или два к тому диску не прикасалась рука человека.

– Для нас это далековато. Ладно, как в «Бриллиантовой руке» – будем искать… У нас была пластинка, но внук ее испортил, слушать теперь невозможно.

– Понимаю, – сочувственно покивал головой Сиверов.

– Вот ваш Вагнер, вот ваш оркестр, как и заказывали, Калифорнийский, с этим самым дирижером… – девушка явно была не сильна в английском и поэтому не рискнула прочесть фамилию дирижера.

Глеб взял в руки компакты бережно, как что-то очень дорогое и желанное, тыльной стороной ладони провел по гладкой крышке. Диски были настоящие, лицензионные, со штрих-кодами и с голограммой.

– Спасибо, давно мечтал иметь их, – он рассчитался с девушкой.

Пара пожилых любителей Доницетти уже давно растворилась в потоке прохожих, а Сиверову захотелось сделать что-нибудь хорошее для этой простушки с таким наивным взглядом, которая даже не может прочитать фамилию всемирно известного дирижера, одного из лучших и самых своеобразных интерпретаторов Вагнера.

Глеб не простился, что удивило девушку – всегда такой вежливый, обходительный, слова лишнего не скажет, никогда не нагрубит, не обидит, а тут вот так… Взял компакт, положил деньги и исчез, словно водой разлился.

Пока она пробивала чек и прятала деньги, его не стало, а когда подняла глаза, чтобы положить перед ним сдачу, его и след простыл. Ей хотелось выскочить, догнать его – слишком уж хороший был покупатель.

«Отдам в следующий раз, – решила она, – ведь он наверняка еще придет. На чаевые не похоже, один компакт на них можно купить, причем хороший».

Но Глеб появился через пять минут, причем появился так же неожиданно, как и исчез. Девушка подняла глаза, ресницы ее задрожали, она несколько раз моргнула, когда в окошко к ней словно из сада на даче, качнулась белая роза с нераскрывшимся бутоном и капельками воды на глянцевых зеленых листьях.

– Ox! – только и смогла сказать девушка.

А Глеб улыбнулся спокойно, словно он делал подобные вещи по десять раз на дню.

– Это вам, спасибо.

– Сдачу! Сдачу! – как оглашенная, воскликнула девчонка.

– Не надо сдачу. Эти два компакта для меня очень много значат, я за ними охотился очень давно, как за редкими бабочками.

– Это что, мне? – недоверчиво глядя на розу, прошептала девчонка.

– Вам.

Ее удивляло, что этот красивый, высокий и, по всему видно, не бедный мужчина разговаривает с ней на «вы», а не так, как большинство покупателей: «подай», «покажи», «принеси», «ты ничего не понимаешь»…

– Ну, до встречи.

Чтобы не выслушивать излияний благодарности и не смущать девушку еще больше, Глеб заспешил. Его размеренная походка сменилась на быструю, ему не терпелось послушать музыку, знакомую до последней ноты, но всегда новую. Музыка – как книга, каждый раз ее прочитываешь по-новому; казалось бы, знаешь наизусть, а все равно волнуешься при каждой встрече и непременно отыскиваешь что-нибудь новое и неожиданное, чего раньше не замечал.

Да, в музыке очарования, наверное, больше, чем в книгах и в картинах. Музыка живее. Она шумит, дышит, плачет, смеется. Это как море или как лес. Налетит ветер, море мгновенно меняется; ветер стих, и оно уже совсем не такое, как было пять или десять минут тому назад, хотя все равно остается морем, бесконечно глубоким и необъятным.

Сиверов, обрадованный удачной покупкой, расслабленный предвкушением счастья встречи с великой музыкой, совсем забыл о том, что ждет его дома. Впрочем, настроение женщин подобно погоде в апреле, и, может быть, Ирина и ее подруга встретят его уже не с таким похоронным видом.

«Не знаю, что у них там произошло, но надеюсь, не смертельное», – успокаивал он себя.

Но его никто не встретил в прихожей. Казалось, его появления в квартире даже не заметили. Тихие голоса доносились из гостиной, брошенные в прихожей вещи лежали как попало, их никто не подумал убрать. Сиверов не любил беспорядка, ему пришлось самому повесить женские плащи на плечики, поставить зонтики. Он специально сделал это достаточно шумно, чтобы обозначить свое присутствие. Но и это осталось незамеченным.

Слушать музыку сразу расхотелось.

– Сволочь, нет, ну какая сволочь! – донеслось до его слуха.

– Это слабо сказано, – с презрением отозвалась Быстрицкая.

Глеб, не желая мешать разговору подруг, прошел в спальню, присел возле комода, на котором стояли подставки с компактами, пристроил свои покупки.

«Боже, сколько же их у меня! Вот два новых, а прибавки даже и не заметишь».

– Кажется, Глеб пришел, – услышал он голос Клары и незаметно заглянул в гостиную.

Быстрицкая сидела, поставив локти на стол и подперев руками голову. Казалось, еще мгновение – и она затянет какую-нибудь сиротскую песню о девушке, которая пришла на кладбище и просит совета у давно умершей матери, как ей поступить: идти замуж за богатого, но нелюбимого и старого или за молодого, которого должны забрать в солдаты.

– Ну и что, – сказала она и крепко зажмурилась, словно от табачного дыма, который ест глаза.

Клара потянулась за бутылкой. Глеб слышал, как булькает коньяк, и по звуку понял, что Клара пролила его мимо рюмок.

«Да, девчонки гуляют, сурово гуляют, словно боевого товарища потеряли. Да, что-то у них стряслось серьезное…»

Глеб не страдал излишним любопытством, но в квартире было тихо, и он, не желая того, слышал все, что говорили разогретые коньяком подруги.

– Сука он! Мерзавец! Я бы ему в рожу плюнула!

– Так ты почти это и сделала.

– Я бы ему вот этой бутылкой по зубам как заехала, чтобы он, сука, своей металлокерамикой подавился!

Представляешь, козел… – Клара говорила, не подбирая выражений.

И по интонации Клары было несложно догадаться, ее достали до такой степени, что она вот-вот взорвется и начнет бить посуду. –Но этого не произошло. Клара еще налила, женщины выпили не чокаясь. И тут Глеб услышал всхлипывания – обе плакали.

– Такой проект, такой проект! – захлебываясь слезами, выкрикивала Клара. – Мать его так… Мы же с тобой, Ирка, душу отдали этому дьяволу, а он, свинья, ублюдок, нажил миллионы…

– Не на нас он их нажил, будь справедлива и к мерзавцу…

– Неважно, на ком он их нажил…, и вот так нас, как двух уличных проституток, что за полтинник дают в подворотне, прокинул! Ты представляешь, меня! Меня даже финны приглашали, я же им два проекта сделала, и в Эстонии построили дом… А тут какой-то козел… Будь он иностранец, не посмел бы, сам прокололся бы, я бы уж разглядела. Так нет же, наш, отечественной выделки… Вот ублюдок!

– И не говори, Клара. Ну все, все, не заводись, что с возу упало, то пропало!

Ирина пыталась успокоить подругу. Нервы у нее были явно крепче, чем у Клары, а может, ей не хотелось, чтобы Глеб слышал, как они тут убиваются.

– Все равно уже ничего не изменишь.

– Нет, нет, изменишь! – кричала Клара. – Я его достану!

– Деньги он уже все равно не заплатит.

«Интересно, – подумал Глеб, хрустнув суставами пальцев, – и сколько этот ублюдок должен девчонкам?»

– Ты еще не все знаешь, Клара, он же мне предложил…

– Знаю, знаю.

«Вот даже как!» – губы Глеба крепко сжались, улыбка исчезла. Лицо стало строгим и непроницаемым, на лбу образовалась складка, ноздри затрепетали, словно бы он почуял дичь и уже готов броситься на поиски.

– Он сказал, что если я такая умная и такая красивая, почему бы мне не провернуться с ним в постели, тогда и заплатит.

– Нет, Ирина, этого нельзя делать ни в коем случае!

– За кого ты меня держишь? Думаешь я уже собралась нырнуть к нему под одеяло? Размечтался! Меня от него тошнит, от него блевотиной воняет, хоть он и пользуется дорогим одеколоном и ворот его рубашки чистый. Но как вспомню перхоть на его пиджаке, так это хуже слабительного, это.., это…

– Как хлорка на унитазе в пионерлагере, – подсказала Клара.

– Именно.

Глебу хоть и было интересно слушать изречения Ирины и Клары, но ему стало неудобно. Мало ли до чего договорятся пьяные женщины, какие еще откровения он услышит. Ведь могут начать обсуждать не какого-то там бизнесмена-заказчика, а его, Сиверова…

«Нет, ну вас!» – немного брезгливо, как обычно о подвыпивших говорят трезвые, подумал Глеб.

Он понимал, что сейчас не самый лучший момент, чтобы насладиться музыкой, но выбора у него не было: или пьяная болтовня, или великий Вагнер. Естественно, предпочтение он отдал Вагнеру.

Глеб сунул компакт в музыкальный центр, уселся в кресло, надел наушники и погрузился в музыку – так, как человек погружается в воду, смывая с себя усталость тяжелого дня.

Он не слышал, как ушла Клара, но по музыке ориентировался, что прошло минут сорок, когда Ирина появилась в дверях комнаты и как-то странно на него взглянула. Ее взгляд был грустный, и Глебу даже показалось, пустой, как выпитый стакан.

– Музыку слушаешь? – сухо спросила она, словно это было преступлением, вроде как в присутствии голодных детей пожирать конфеты.

Глеб кивнул, хотя мог этого и не делать. На зеленом экране музыкального центра плясали ярко-зеленые столбики частотных диапазонов.

– Ну, слушай, а я буду плакать.

Глеб понял, что говорит Ирина, по движению губ.

Он снял наушники, лениво нажал клавишу паузы, остановил музыку.

«Именно с этого места я его дослушаю», – решил он, зная, что впереди еще полчаса прекрасной музыки, может быть даже самой соблазнительной.

Ирина бросилась на кровать, и ее плечи задрожали.

Она уткнулась головой в подушку, поджала колени.

Когда Глеб сел рядом и попытался ее обнять, она резко сбросила его ладонь.

– Чего ты плачешь? – ему хотелось сказать «ноешь», но он выбрал слово помягче. – Если что-то стряслось, скажи, может, я могу помочь.

– Нет, нет, – выдавила из себя Ирина, – я сама виновата. Мало того, я еще и Клару в это втянула. Мы убили больше месяца, мы такого наворотили, а он, сволочь…

– Кто он?

Но Ирина уже прикусила язык, зная, что Сиверову лучше фамилий и имен не называть.

– Сволочь одна, Глеб. Ему на том свете за это воздается.

– Может быть, – философски заметил Глеб. – Все люди полагают, что их врагам и обидчикам воздается не в этой жизни, а на том свете. Почему, собственно, не па этом? Ведь никто еще не сумел побывать в мире ином, чтобы лично убедиться…

– Хватит философствовать, что ты тут разошелся, словно школьный учитель! Ну, да, напилась, так не каждый же день такое случается. Это только ты у нас такой правильный, нервы у тебя железные. А я.., я.., я же слабая женщина.

И тут Глеб рассмеялся, причем беззлобно, весело, задорно – так, как смеются над хорошей шуткой. На губах Ирины тоже появилась улыбка, вначале обиженная, потом все шире и веселее, и наконец ее серебристый смех присоединился к хохоту Глеба. Но веселье было недолгим, оно сменилось судорожными рыданиями, по щекам Ирины потекли слезы, да такие обильные, что наволочка покрылась пятнами, словно бы протек потолок.

Глеб сел рядом, обнял Быстрицкую за плечи, крепко прижал к себе.

– Да ладно, хватит убиваться. В конце концов, не умер же никто.

– Да, я понимаю… Просто обидно, Глеб, я же хотела как лучше, хотела тебе подарок сделать ко дню рождения… Хотя нет, я хотела просто доказать, что и я чего-то стою, могу не только детей рожать и нянчить, но и…

– Не надо ничего доказывать, Ирина! Я о тебе самого высокого мнения.

– Это ты только говоришь, а на самом деле, небось, думаешь, что мое место у плиты и у колыбели.

– Да не думал я так и никогда не подумаю! Но я знаю, если ты себе что-нибудь в голову вобьешь, то это ничем не выбить.

– Вот видишь! Что же я с собой поделаю, такой уж уродилась, такой у меня характер, менталитет у меня такой.

– Кто у тебя такой?

– Менталитет. Дурак! – сказала Ирина, и ее губы дрогнули.

В том, что Глеб знает больше ее и его знания намного глубже, она не сомневалась. Но иногда хочется хоть в чем-то иметь превосходство, не только физиологическое. Да, Глеб не может родить ребенка, как любой мужчина, но и она ведь не полная дуреха, тоже могла бы деньги зарабатывать. Зарабатывала же раньше, и неплохо. А с появлением в ее жизни Сиверова потеряла самостоятельность, стала зависеть от него, как вагон зависит от локомотива. Пока локомотив не двинется, вагон будет стоять. Рано или поздно такое случается с каждой женщиной: вся ее самостоятельность на поверку оказалась деланной.

И вот она решила доказать, в первую очередь, самой себе, что может зарабатывать большие деньги, что стоит ей этого только захотеть, и деньги будут у нее в руках. И тогда материально она уже не будет зависеть ни от кого на свете. Захотела, сделала и – провалилась.

Глеб гладил ее по спине – так гладят потерявшуюся и вернувшуюся в дождливый день домой собаку.

– Что ты плачешь, в конце концов! Жива, здорова, красива, я тебя люблю… Что тебе еще надо, зачем тебе самоутверждаться? Кому ты хочешь доказать, что целиком шита? Откуда в тебе это? – и говоря это, Глеб понял, что именно за это, вернее, и за это тоже любит Ирину.

Мало-помалу она успокоилась, даже, скорее, забылась.

"Завтра ей будет плохо, – заботливо укрыв ее пледом, подумал Глеб, – завтра она примется страдать.

Будет вспоминать, каких гадостей наговорила, будет думать о том, что я что-то лишнее услышал, заглянул ей в душу, раскрыл ее секреты, прикоснулся к тайной жизни. Ну, да ладно, постепенно придет в себя".

Глеб вышел в гостиную, где стоял портфель, с которым Ирина вернулась домой. Он не любил рыться в чужих карманах, но пустить это дело на самотек не мог.

Он убрал посуду, пустую бутылку из-под коньяка, вымыл бокалы, сгреб остатки еды в мусорное ведро.

Наконец в квартире стало чисто. Он поставил портфель на стол, сам сел на то место, где сидела Клара.

«Посмотрим, может, что интересное увидим!»

Он отщелкнул замочки. В портфеле, как водится у любой женщины, черт ногу сломит – пудреница, помада, авторучки, маркеры, карандаш, записная книжка, какие-то журналы, конверты черт знает с чем, квитанции, черновики…

«Господи, – вздохнул Глеб, – как она во всем этом разбирается? Как она умудряется доставать ключи из своего портфеля? Да туда же опасно руку засовывать!»

Глеб укололся обо что-то острое, чертыхнулся и вытащил два лезвия, просто так, без оберток, брошенные в портфель. Обнаружился в портфеле и циркуль-измеритель с двумя иголками, который стоял под наклоном.

Глеб осмотрел свою руку.

«Вроде не оцарапался и не порезался. Кошмар! Надо будет ей сказать!»

Там же оказалась пачка фотографий, забранных, наверное, только сегодня из печати. Фотографии Глеб пока смотреть не стал, его внимание привлекла тонкая папка розового цвета. Он вытащил ее двумя пальцами и принялся рассматривать бумаги – договор, план участка… Все это Глеба мало интересовало, но внизу стояли фамилия заказчика и адрес фирмы.

«Вот это мне и надо».

Глеб взял маленький листок из того же портфеля – единственный не помятый – и на него переписал номер договора, юридический адрес и реквизиты заказчика. Галкин Сергей Львович – фамилия Глебу ни о чем не говорила. В этой же папочке лежало несколько фотографий недостроенного коттеджа. Рядом со стенами лежали плиты перекрытия, кирпич. Что удивило Глеба, так это размах – три автомобильных крана на строительстве одного здания. Их стрелы торчали на фоне синего неба, по которому плыли белые, похожие на пушечные взрывы, кучерявые облака.

«Да, с размахом», – хмыкнул Глеб, разглядывая следующие фотографии.

Там оказались эскизы интерьера, сделанные фломастером поверх фотографии. За время общения с Ириной Глеб поднаторсл-таки в архитектурном дизайне, а также в оформлении интерьеров. Слава Богу, всевозможных проспектов в их доме валялось полным-полно, и чуть ли не каждую неделю из почтового ящика Глеб доставал в коричневых конвертах новые проспекты, очередные журналы.

«И когда она, – подумал Глеб о Быстрицкой, – все это успевает просмотреть, запомнить, переварить?»

Самое странное, ребенок пока спал крепко, словно бы и ему дали пару ложек вина. Глеб отложил бумаги, постоял над колыбелью, посмотрел на сына.

«Спи, спи, чем больше спишь, тем быстрее растешь. И чем дольше спишь, тем меньше хлопот родителям. Хотя ты, парень, и так что надо, хлопот от тебя почти никаких», – подумал Сиверов, прекрасно понимая лживость своих мыслей.

Да, это ему хлопот никаких, ведь все их приняла на свои плечи Ирина. Она и гуляет, и варит кашу, и стирает, в общем, делает все. Вот и сорвалась.

«А я, – Глеб подумал о себе с легким презрением, – как посторонний. Приду, посмотрю, поношу на руках, подброшу пару раз к потолку, поцелую, поглажу. Подам палец, ты в него вцепишься, привстанешь, покачаешь головой, поморгаешь своими голубыми глазенками, улыбнешься. Вот и вся моя забота. Даже кашу варить для тебя мне не доверяют. Ладно, когда подрастешь, я тебя приберу к рукам, наставлю на путь истинный».

В своих отцовских чувствах Сиверов не отличался от миллионов мужчин. Пока ребенок маленький, он им не интересен, а когда подрастет, время упущено, повлиять на него сложно… Как говорили в старину, воспитывать надо, пока поперек лавки умещаются.

– Ну, ладно, – глядя на ребенка, тихо-тихо произнес Глеб, – завтра пойдем с тобой гулять.

"Посажу тебя в коляску и поедем далеко-далеко, – мысленно обращался он к сыну. – Доедем до ВДНХ, поговорим. Я тебе буду рассказывать сказку про курочку Рябу. Конечно, могу и не про курочку, могу рассказать тебе пару умных легенд. И это все ерунда, когда говорят, что маленькие дети ничего не понимают. Никто не знает, что останется у тебя в памяти, может, легенду о хлопке одной ладонью ты вспомнишь через двадцать лет, и она тебе пригодится. Это пока ты лежишь, сопишь и никаких снов тебе не видится. Уже через год ты будешь большим парнем, и я стану тебе читать серьезные книжки. Будем вместе слушать хорошую музыку. Ведь почему я люблю классику? Еще когда я был маленьким, моя мать, а твоя бабушка, играла на фортепиано. Я и сейчас, дружок, слышу тот звук и вижу ее пальцы, хотя лица вспомнить не могу. Вот так-то, брат. Готовься, завтра в любую погоду пойдем на улицу и будем гулять три часа. Возьмем бутылочку с молоком, а мама пусть отдыхает, завтра ей будет тяжело.

Это сегодня она разошлась, а завтра ей будет плохо".

И Глеб Сиверов вначале поправил одеяло малышу, укрыл потеплее, затем достал из шкафа плед и укрыл Ирину. Она что-то пробормотала.

– Спи, спи, – прошептал Глеб и отправился на кухню подогревать молоко. – Хоть так я поучаствую в твоем воспитании.

Но разогреть молоко он не успел – появилась заспанная Ирина.

– Ребенка надо кормить.

– А я что делаю? – сказал Глеб.

– Ты сделаешь еще что-нибудь не так, а потом я себе этого не прощу.

– Что ж, пожалуйста, – Глеб уступил место у плиты над маленькими кастрюльками.

Ирина разогрела молоко и тут же заспешила в гостиную. Она сняла портфель со стола и посмотрела на Глеба. Тот напустил на себя безразличный вид. Портфель исчез в платяном шкафу.

– Пойду будить, пусть поест. И так режим на десять минут сбил.

Глеб почувствовал себя виноватым, будто это именно из-за него ребенок поест на десять минут позже. А что там в его организме, какие процессы там идут, Глебу было непонятно. Уже через пару минут Сиверов услышал, как Ирина ласково разговаривает с ребенком и как тот сосет соску, громко причмокивая.

«Сплошная идиллия, какое-то святое семейство!»

Итак, у Глеба появилось дело: с утра погулять с ребенком, а после обеда он направится на мансарду и там займется тем, чем следовало заняться – таинственным Галкиным Сергеем Львовичем. Но, естественно, Ирина Быстрицкая об этом знать ничего не будет. И Клара тоже.