Текст книги "Бриллиант для Слепого"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 9

Поздним вечером из райотдела милиции Николая Николаевича Князева перевезли на Лубянку.

Уже два часа в кабинете начальника управления шел допрос. Но как ни пытались сотрудники ФСБ и МВД добиться от Николая Николаевича вразумительных ответов, он убежденно повторял одно и то же:

– Мы, Николай Третий, мы, Николай Романов, помазанник Божий... – Князев с точностью называл место и дату рождения и тут же, хотя у него никто этого не спрашивал, начинал чертить на листе бумаги генеалогическое древо рода Романовых, перечисляя всех тех, кто и так всем был известен.

– Хорошо, Николай Николаевич, мы согласны, что вы Николай Третий.

– Еще бы вы не согласились! Если желаете, можете провести экспертизу, можете изучить ДНК, и тогда у вас не останется сомнений.

– Безумец! Конченый безумец! Зачем вам камень? Он ведь и так принадлежит вашему роду.

– Камень? – сверкая голубыми глазами, переспрашивал Николай Николаевич. – Камень продали коммунисты в двадцать втором году. Мой камень продали и поступили противозаконно, поступили, как вы понимаете, господа, против воли Божией. Камень принадлежит мне, как единственному законному наследнику. Прямому наследнику, смею подчеркнуть.

– Да-да, понятно, – говорил полковник, уже утомленный, вспотевший, с покрасневшими глазами. – Вы Николай Третий, а где сейчас камень?

– Я его надежно спрятал. Он здесь, в России, в ее сердце, в Москве. В первопрестольной, господа. Так что можете быть уверены, что мы, Николай Третий, не собираемся вывозить этот камень за границу.

– Но послушайте, – тупо глядя на лист бумаги, исчерканный быстрыми строчками, сказал полковник, – мы боимся, что он пропадет.

– Не беспокойтесь, господа, он не пропадет, он навсегда теперь останется в России.

Генерал ФСБ Потапчук, сидевший в углу большого кабинета на кожаном диване и куривший сигарету за сигаретой, наконец, встал и, тронув за плечо еще одного полковника, предложил выйти в приемную. Когда за ними закрылась дверь, генерал ФСБ, вертя в пальцах незажженную сигарету, спросил полковника Петрова:

– Ну что скажешь? Тот передернул плечами:

– По-моему, он полный псих.

– Вот и я того же мнения. Послушай, полковник, а как ты думаешь...

– Что?

– Кто лучше всех с психами разговаривает?

– С психами? – и на растерянном лице полковника вдруг появилась улыбка, словно он тонул, тонул и вдруг увидел соломинку, за которую можно ухватиться и, если повезет, выбраться на берег.

– Надеюсь, ты понял ход моих мыслей?

– С психами, товарищ генерал, лучше всех разговаривают психиатры.

– Соображаешь, за что и ценю. Ты знаешь, полковник, как на меня начальство орало?

– Не знаю, но могу себе представить.

– Нет, не можешь. Значит, вот что. Есть один профессор, по-моему, он даже член-корреспондент Академии медицинских наук, старый и хитрый мужик. Лет двадцать назад он работал с нами, я тогда еще капитаном был. Хороший профессор, он тогда уже диссертацию защитил на психах, вообразивших себя коронованными особами. Вот его надо найти, вызвать сюда и пусть он поговорит с этим «царем».

– Как его фамилия?

– Все тебе сейчас скажу.

И генерал, подойдя к телефону, принялся куда-то звонить. Разговаривал он вежливо, как дипломат, сразу же извинился, потом поинтересовался здоровьем, потом погодой и лишь после того, как узнал, что какой-то Иван Петрович находится на даче, попросил номер мобильника. Телефон ему дали, и генерал записал номер прямо на листке календаря. Листок тут же вырвал.

– Ну вот, хоть в этом повезло, – произнес он и взглянул на зеленые цифры электронных часов.

Перезвонив Ивану Петровичу, генерал узнал, где сейчас находится Михаил Львович Томский. Полковник посмотрел на генерала.

– Это тот Томский, которого желтые газеты полоскали, как тряпку?

– Тот, тот, – зло ответил генерал Потапчук. – Может быть, он и тряпка, может быть, его и полоскали, но он – специалист от Бога и нам предан. Так что будем с ним работать, – и генерал принялся набирать следующий номер, ловко вертя в пальцах незажженную сигарету, словно это был карандаш, а затем сунул ее за ухо.

Телефон не отвечал очень долго, а когда соединение произошло, голос генерала Потапчука изменился: из грозного, властного, он стал мягким и ласковым.

– Михаил Львович? Добрый вечер! – Федор Филиппович назвался, и вдруг выражение его лица стало недовольным, абсолютно не сочетающимся с голосом, которым он говорил. Лоб наморщился, как голенище хромового сапога, губы вытянулись в линию. – Михаил Львович, я извиняюсь, конечно, но поймите и вы меня. Все, что я мог, я делал, вы уж не обижайтесь. Вы же знаете, этим журналистам только дай. И где они информацию выудили, мне неведомо. Наверное, кто-то из ваших, из психиатров, слил.

– ...

– В чем дело? Ну это, знаете ли, не по телефону.

– ...

– Нет, нет, что вы, Михаил Львович, теперь никакой политики! Даже на один грамм политика здесь не замешана.

– ...

– Вот именно это я от вас и хотел услышать. Значит, вы сейчас на даче? А супруга как себя чувствует?

– ...

– Прекрасно. Низкий поклон ей.

– ...

– Спасибо, что помнит меня. Значит, давайте так...

– ...

– Нет, утром не пойдет, Михаил Львович, никак не получается утром, надо прямо сейчас.

– ...

– У вас машина не на ходу? Это не проблема, мы вопрос решим быстро. Я сам лично заеду за вами. Прямо сейчас и выезжаю. Ну, минут через пятьдесят, от силы через час.

– ...

– И назад отвезут. Можете не сомневаться, уважаемый Михаил Львович. Вы же знаете, если я обещаю...

– ...

– Ой, только не надо, пожалуйста, без всяких церемоний.

– ...

– Чай мы и здесь выпьем. Насчет пирога – это, конечно, дело вашей супруги.

– ...

– Вы себя плохо чувствуете?.. Таблеточку примите. Дело очень важное, оно на контроле у директора, да и много людей в курсе. Так что я прямо сейчас еду.

Генерал положил трубку и задышал так тяжело и часто, что полковнику даже не по себе стало.

– Какой мерзавец! Надо же, вспомнил то, что десять лет назад было. Еще бы вспомнил, как я его сыночка от тюрьмы спас! Сидел бы лет пять-шесть... Ну да ладно. Машину вниз вызови, я побежал. А вы тут колошматьте его, только осторожно, смотрите, чтобы он копыта не откинул. Через пару часов специалиста доставлю, и, если повезет, к утру мы кое-что знать будем.

Профессор Томский был фигурой одиозной. Многие, очень многие имели на него зуб. Многих неугодных режиму он упек в сумасшедший дом, составляя липовые истории болезни и обрекая вполне здоровых людей на мучительную изоляцию. Благодаря его стараниям, десятки писателей и журналистов, врачей и правозащитников долгие годы были изолированы от общества толстыми стенами психиатрической больницы.

Михаил Львович Томский активно сотрудничал с КГБ, помогая всесильной организации оберегать гнилую власть от правды, на которую его пациенты пытались открыть народу глаза. Казалось бы, время Томского прошло, политическая ситуация изменилась. Однако Томский выстоял, даже стал членкором Российской академии медицинских наук, защитил докторскую. Но в своих грехах не покаялся, хотя и стал намного осторожнее.

Генерал Потапчук приехал на дачу. Томский уже ждал его на крыльце: с портфелем в руках, в темном костюме при галстуке, плаще, фетровая шляпа в руках. Профессор и генерал ФСБ поздоровались за руку, как старые знакомые.

– Ну что, едем? Я рад, Михаил Львович, что вы согласились.

– Еще бы я не согласился, – хмыкнул профессор. – Я же знаю, вам, генерал, отказывать – себе дороже.

– Это уж точно, уважаемый Михаил Львович, лучше с нами дружить и нам помогать. Так оно спокойнее. Надеюсь, с этим вы согласны?

– Какая разница, Федор Филиппович, согласен с вами профессор Томский или нет? Я все равно на крючке и буду делать то, что вы скажете.

– Сейчас, – уже сидя в машине, заговорил генерал, – от вас, Михаил Львович, требуется совсем не то, чем вы занимались раньше. Томский насторожился.

– Рассказывайте. А я, пока есть время, обдумаю. И Потапчук рассказал ему все, что знал.

– Мания величия, – коротко резюмировал генерала профессор Томский. – Судя по всему, элементарная мания величия. Есть у нас и Наполеоны, и Сталины, и Ленины. Ломоносов был и Кулибины с Поповыми – этого добра хватает.

– Сейчас нас диагноз, абсолютно не интересует. Диагноз – это не главное.

– У меня есть ученица, но она не живет в России, уехала два года назад... Вот это ее дело, она бы вам помогла. Клептомания, связанная с манией величия, – тема ее диссертации.

– А без нее не справитесь? – спросил Потапчук, чувствуя, что, возможно, ошибся, обратившись к Томскому.

– Я, конечно, попробую, сделаю все, что умею, но за результат ручаться не могу. Человеческий мозг, генерал, слишком сложно устроен, слишком много в нем загадочного. Когда мы говорим «серое вещество, клетки» – это для мясника. А для нас, психиатров, это не серое вещество и не просто клетки. Вы, наверное, знаете, генерал, что великий Альберт Эйнштейн восхищался своим приятелем Зигмундом Фрейдом и не уставал повторять, что вся физика со всеми ее теориями, законами, формулами – ничто по сравнению с психологией.

– Нет, я этого не слышал, Михаил Львович, я другому учился. Это ваша профессия, ваш хлеб, так что советовать вам ничего не стану. Но дело, поверьте, чрезвычайно важное, и, если мы быстро не найдем бриллиант, начнется международный скандал. Надеюсь, вы понимаете, Михаил Львович, что вся информация по этому делу огласке не подлежит и никто ни о чем знать не должен?

– Вы мне будете говорить! Если ваши же не расскажут, как это уже было, то я никому ничего не скажу. Я открываю рот лишь тогда, когда мне приходится оправдываться. И вы это знаете.

– Да-да.

Черная «Волга» с двумя антеннами спецсвязи уже въезжала через железные ворота во внутренний двор здания на Лубянке. Генерал Потапчук показал пропуск.

– Давай, к подъезду, – обратился он к водителю. Через служебный подъезд они поднялись на второй этаж. Их встретил, полковник.

– Организуй чай, кофе.

– Нет, мне не надо, – сказал Томский, – я по ночам ни чай, ни кофе не пью.

– Чего желаете?

– Ничего, – сказал профессор. – Покажите пациента.

– Останьтесь здесь, полковник, – обратился генерал к своему подчиненному. В кабинет они вошли вдвоем. Полковник, сидевший за столом, тут же встал.

– Работайте, – махнул генерал рукой и кивком головы указал на мужчину, сидевшего на стуле перед столом.

Профессор Томский взял второй стул, поставил рядом. Тихим голосом, глядя в глаза Князеву, произнес:

– Меня зовут Михаил Львович, фамилия Томский. А ваше имя?

– Николай Николаевич Князев, – услышал он спокойный ответ и взглянул на руки пациента. Ладони лежали на коленях, пальцы не вздрагивали.

– Очень приятно, Николай Николаевич. А ваше настоящее имя?

– Я вижу, вы человек проницательный, я им целый день твержу, кто я, думал, и вы из их компании, – произнес Князев. – Настоящее мое имя Николай Романов. Честь имею, очень приятно, – Князев победно посмотрел на полковника и генерала Потапчука. Томский спокойно продолжал:

– Я прошу вас оставить нас наедине с Николаем Романовым. У нас конфиденциальный разговор. Генерал и полковник покинули кабинет.

– Расскажите мне о своем деде.

– Прадеде. Вас интересуют мои предки?

– Да, очень.

– Что ж, если вам угодно, слушайте.

Князев начал издалека. Каждое имя подкреплялось датами рождения, венчания, восшествия на престол, подробностями личной жизни. Томский слушал, глядя в глаза своему собеседнику.

– Достаточно, – тихим голосом произнес он.

– Я вижу, вы верите мне?

– Безусловно, каждому вашему слову. А нельзя ли поподробнее о дне вчерашнем?

– Вчерашний день? Конечно, можно.

Князев пересказал вчерашний день до того момента, как он вышел из Кремля, увидел на Красной площади девочку с ярко-желтым воздушным шариком. После этого был провал. Князев напрягся, сжал колени пальцами, его губы затряслись, а взгляд затуманился, словно над голубой гладью поплыл дым.

Профессор вел беседу умело. Он понимал, что, если псих-маньяк и сможет вспомнить то, что, их интересует, то лишь маленькими фрагментами, из которых ему, профессору Томскому, предстоит сложить цельную картину.

И он начал задавать вопросы, иногда короткие, иногда более сложные, в каждом из них преследовал определенную цель. Князев вспоминал с трудом: охранник, банка с водой, портфель.

Опять серия вопросов. Томский сообразил, игра с банкой – это часть плана, невероятно хитроумного, выверенного как в математике, где каждое последующее действие цепляется за предыдущее.

Они опять вернулись к ярко-желтому воздушному шарику. О страхе Князев не вспоминал, но капли воды на брусчатке вспомнил. Заговорил, о воде, пластмассовой крышке, двух мужчинах, витринном стекле, манекене. «Значит, он бежал», – понял Томский.

Профессор иногда ставил себя на место пациента, иногда пытался смотреть на него со стороны. Он вспотел, устал, но продолжал вести беседу, выуживая один ответ за другим. Князев Томского не боялся, как не боялся никого, чувствуя себя великим, богоизбранным, а всех остальных – своими подданными. Профессор казался ему человеком безобидным, не желающим ему, Николаю Третьему, зла. Поэтому с ним можно было быть вполне откровенным.

Шаг за шагом профессор Томский подвел пациента к тому, что тот вспомнил о подземном переходе, где был арестован. Почти шесть часов ушло на разговор. Сотни, а может быть, тысячи вопросов было задано и тысячи ответов услышал член-корреспондент Михаил Львович Томский. И он смог наконец выстроить картину преступления.

– Где квитанция? – спросил он как бы между прочим.

– Квитанция у меня. Надеюсь, вы мне верите?

– Да, конечно, иначе я бы с вами не разговаривал.

Человек, возомнивший себя прямым наследником царской фамилии, запустил руку в левый карман френча. Но карман был пуст.

– Портмоне! – он ощупал все карманы. – Милиция, наверное, забрала. Я требую вернуть мне квитанцию и кошелек. Портмоне не было. Профессор вышел в приемную.

– Мне кажется, я свое дело сделал, – сказал он.

– Сделали? – вскинув брови, изумился генерал Потапчук.

– Да, – твердо произнес Томский. – Он рассказал мне все, но не вспомнил о бриллианте, он сдал портфель в камеру хранения на Белорусском вокзале. Если мне не изменяет память, именно с Белорусского вокзала Николай Второй на специальном поезде отправлялся в Могилев. На специальном царском поезде, – уточнил профессор. Квитанция в портмоне.

– Но у него не было при себе портмоне, при нем и денег не нашли, – заметил генерал и тут же вызвал полковника. Профессор Томский стоял. Он устал сидеть.

– Нет, не было, – подтвердил полковник, – никакого портмоне при задержании у гражданина Князева не было.

– А милиционеры не могли его присвоить? Полковник хрустнул суставами пальцев.

– Товарищ генерал, все может быть. Но, думаю, они бы не рискнули.

– Полковник, Князева в камеру.

– В какую камеру, генерал? – вмешался профессор Томский. – Его надо в институт, он на самом деле болен, это тяжелая форма маниакального психоза, – и далее профессор произнес тираду, состоящую из медицинских терминов, от которой у Потапчука даже зубы заломило, как от ледяной воды в жаркий день.

– Хорошо, профессор, но до возвращения бриллианта он побудет у нас. Спасибо, – генерал пожал профессору руку. – Полковник, едем на вокзал, нужна фотография Князева.

– Она у нас есть.

– Нужна сегодняшняя фотография. Быстро сделать, и едем на вокзал. Может быть, портфель стоит там.

Федор Филиппович довольно потирал руки. У него появилась надежда, он даже представил себе, как войдет в кабинет к своему шефу и твердым голосом, спокойно доложит о том, что бриллиант найден. И, как бы между прочим, подчеркнет свою роль во всем этом сложном деле, попахивающим международным скандалом. Впервые за последние годы ему не пришлось прибегать к помощи Глеба Сиверова.

Через двадцать минут генерал, полковник и еще три милицейских чина на двух машинах мчались к Белорусскому вокзалу. В камере хранения уже находились свои люди, было дано жесткое указание портфели из камеры хранения никому не выдавать: портфель с банкой, закрытой пластиковой крышкой, должен остаться в камере хранения.

Генерал нервничал невероятно, он курил сигарету за сигаретой, забыв о предупреждении врачей, ему хотелось кричать на водителя, ударить кулаком в спину:

– Да едь же ты, черт подери, быстрее! Еще быстрее!

Водитель гнал черную «Волгу» с затененными стеклами так, словно был не преследователем, а сам уходил от погони и у него на хвосте сидела смерть.

– Быстрей! – рявкнул Потапчук, забывший о преклонном возрасте, он казался себе сейчас молодым, способным выдержать любую нагрузку. Он был уже не в силах сдерживать волнение.

– Не могу быстрее. Дети, товарищ генерал.

– Мать их...! – Потапчук с ненавистью смотрел на детей, переходивших площадь. – Понаехали! – бурчал он. – Могли бы приехать и на другом поезде!

В конце концов, они добрались до камеры хранения и сразу в сопровождении двух офицеров линейного отдела спустились вниз. Им повезло: работала та же смена, что и вчера. Лысый мужчина с самодельным бэджиком, привязанным к карману халата куском шпагата и с металлической расческой, торчащей из кармана. Лысина и выпученные глаза делали его чем-то похожим на Пикассо.

– Ваше фамилия, имя? – обратился Потапчук к приемщику клади.

– Земский Петр Петрович, – сказал двойник Пабло Пикассо и прикоснулся короткими цепкими пальцами к левому виску. Он весь подобрался, чувствуя, что перед ним высокий чин.

– Значит, так, Петр Петрович, всех убрать, технический перерыв.

– Понял.

На двери камеры хранения появилась табличка «Технический перерыв 15 минут». Сотрудники принялись обыскивать камеру хранения. Было обнаружено несколько портфелей, вскрыв которые, убедились, что эти вещи не имеют отношения к портфелю Николая Князева. Земскому Петру Петровичу была предъявлена фотография Николая Князева.

– Может быть, вы помните этого человека? Выпученные глаза приемщика клади уставились в снимок.

– Можно? – спросил он, поднося фотографию ближе к глазам, а затем отдаляя на расстояние вытянутой руки. – Как же, помню, вчера он сдавал портфель.

На лице генерала Потапчука появилась хищная улыбка: «Вот она, удача, хватай ее за хвост, не давай ей выскользнуть из пальцев!»

– На царя похож.

– Точно, – сказал генерал. – А что сдавал наш царь, не помните случайно, Петр Петрович? – имя-отчество приемщика прозвучали почти ласково. Так произносят отчество дальнего, но очень любимого родственника – того, от которого зависит дальнейшая судьба. Так провинциал, прибывший из какого-нибудь Урюпинска в Москву, обращается к своему двоюродному дядюшке с просьбой приютить его на несколько дней.

– По-моему, он сдавал портфель.

– Портфель? Портфель? – дважды буркнул генерал. – А где портфель, Петр Петрович? Вы куда его поставили?

– Я не ставлю, – сказал двойник Пабло Пикассо, – ставит мой помощник. Но дело в том... – он немного помедлил. – Не мое дело – ставить. Мое дело принимать и отдавать. Так вот, я вчера и отдал портфель.

– Кому отдали?

Выпуклые глаза на время захлопнулись тяжелыми веками. Петр Петрович Земский стал похож на гипсовую маску. Затем вдруг лицо разгладилось, морщины исчезли, глаза открылись.

– Забрали портфель. Мужчина был не очень запоминающийся. На левом глазу, если, конечно, я не ошибаюсь, вроде бы... все точно.

– Что на левом глазу? – вставил вопрос генерал.

– Бельмо у него было на глазу. Знаете, бывает такое дело. Да и вообще, он был похож на алкаша.

– И вы ему отдали портфель? – генерал едва сдержался, чтобы не ударить приемщика в нос, даже пальцы сжались в кулак.

– А почему я не должен был выдать вещь, если мне предъявили квитанцию?

– Как вы говорите, выглядел получивший портфель?

– Алкаш с бельмом на левом глазу.

– Полковник, ты слышал? Это точно, Петр Петрович?

– Точнее не бывает, – сказал сотрудник камеры хранения. – Все точно.

– Зачем же ты отдал портфель? И Петр Петрович Земский повторил свое объяснение:

– Я выдаю вещи по квитанции, и мне все равно, кто квитанцию предъявляет. Есть квитанция – получи свою вещичку, нет квитанции – гуляй. Кстати, если вас так интересует, я ее сейчас отыщу, – и Петр Петрович Земский вытащил из-под своей стойки длиннющее шило, кусок остро заточенной проволоки, на которой, как в добрые старые времена чеки в кассе магазина, были нанизаны квитанции. – Сейчас, сейчас... Вот... Это утро... это полдень... вторая половина, а вот эти – ближе к вечеру, – шелестя квитанциями, говорил Петр Петрович. – А вот и она, смотрите. Здесь написано: вторая полка, одно место и номер квитанции. Все сходится, точно, это портфель. Видите, здесь буквочка "П"? Это значит, портфель. А если буквочка "С", это значит, сумка. А если буква "Ч", надеюсь, вам ясно, это чемодан.

Генерал был бледен. Суставы крутило, сердце колотилось, ему захотелось закурить. Он сунул сигарету в рот, щелкнул зажигалкой, сел на крашенный суриком табурет и жадно затянулся. Его надежды рухнули, рассыпались, развалились, как разваливается карточный домик.

– Вот так, полковник, – сказал он, глядя на пряжку брючного ремня. – Вот так-то... А счастье было так возможно, так близко.

***

Случается, что милиции и ФСБ приходится работать вместе, забыв о постоянной конкуренции. Так было и в этот раз. Проанализировав ситуацию на совместном совещании, похищение бриллианта решили не афишировать, для всеобщего обозрения в витрину положили искусно ограненный кусок хрусталя. Подсветка для того, чтобы подчеркнуть достоинства «бриллианта», была врублена на всю мощь, чтобы даже знатоки принимали дешевую подделку за один из драгоценнейших в мире камней.

Времени на поиски было отведено мало. Когда директор ФСБ и министр внутренних дел поинтересовались у премьера о сроках завершения операции, то получили ответ: «Вчера».

Расследование повели в двух направлениях. Несколько бригад следователей пытались выяснить, кто окружал Князева в последние годы, с кем он контактировал, кто мог навести на мысль украсть бриллиант, кому он потом его передал. Однако к Князеву обычные методы были неприменимы. Человека, искренне уверенного в том, что он император России, ни генералам, ни полковникам не запугать. Он был готов встретить с высоко поднятой головой даже смерть.

Второе направление представляло собой набор спецопераций. Координировать действия ФСБ и МВД было поручено штабу во главе с полковником службы безопасности Петровым. По важности события возглавить бы этот штаб кому-нибудь из генералов, хотя бы Потапчуку, но генералы – народ ушлый, знают, если дело дохлое, то первой полетит голова начальника штаба, и, кто как мог, уходили в сторону. Но недалеко, потому как в случае успеха руководителю штаба светили звезды на погоны и солидная должность вдобавок. Полковнику же Петрову деться было некуда. Тут уж или пан, или пропал.

Очередное заседание штаба состоялось в здании ФСБ, в конференц-зале, лишенном окон. Большинство милицейских чинов ни разу не были здесь и с интересом разглядывали строгий интерьер, сохранившийся с тридцатых годов: огромную бронзовую люстру с матовыми плафонами, которая вполне могла бы висеть где-нибудь в театральном зале или на станции метро, лепные карнизы, панели из мореного дуба. Мебель, хоть дорогая и искусно сделанная, но сидеть на ней было неудобно, невозможно расслабиться.

– Господа и товарищи офицеры, – начал полковник Петров. Так любил начинать планерки его непосредственный начальник.

Обращение понравилось. Кто хотел, отнес себя к господам, а кто хотел – к товарищам, при этом все оставались офицерами.

– Будем исходить из того, что камень уже украден и вернуть его мы должны в кратчайшие сроки.

Петров рассказал о том, какую информацию удалось получить в результате допросов Князева, и честно признался, что разработка этого направления, скорее всего, ничего не даст. Поэтому основной упор надо делать на спецмероприятия.

– Надо сделать так, чтобы преступный мир вздрогнул, – сказал он. – В сегодняшней ситуации мы должны заставить его работать на нас. Нужно прижать авторитетов, блатных, сутенеров, проституток. Где-нибудь да отыщется конец веревочки, которая, сколько ей не виться, а к камню нас выведет. Неофициально обещаю вам, что на время операции временно снимается ответственность за превышение полномочий. Жалобы на неправомерные действия сотрудников правоохранительных органов рассматриваться не будут, до определенных пределов, разумеется.

– Он хоть понимает, что такое щемануть криминального авторитета? – шепнул один милицейский подполковник другому.

– Я понимаю, это непросто, – сказал подполковник Петров, будто угадав, о чем говорят подполковники.

Он говорил еще минут десять. Поиски решили ограничить Москвой и Московской областью, территорию поделили на квадраты, за квадратами закрепили ответственных. Все вроде бы стало ясно. Ментам, и эфэсбэшникам, по большому счету, предоставили неограниченную свободу.

Петров немного смазал впечатление от заседания своим заключительным словом. В восьмидесятые годы он служил в Афганистане и потому иногда любил блеснуть какой-нибудь восточной суфийской мудростью:

– Знаете, как в пустыне нужно искать льва? – внезапно спросил он и обвел людей в погонах пристальным взглядом. Не дождавшись ответа, полковник Петров с загадочным видом поднял указательный палец. – Пустыня, делится надвое. Смотрят, в какой половине находится лев, и ее еще раз делят надвое, затем смотрят, в какой из четвертинок лев. И так делят и делят до тех пор, пока не останется совсем небольшой кусочек пустыни. Тогда берут сито, просеивают сквозь него песок и та, что осталось в сите, и есть лев. А теперь за работу. У кого есть неясности и вопросы, прошу ко мне.

Полковник Петров опустился на стул и положил руки перед чистым листом бумаги. Опытных милицейских и эфэсбэшных оперативников, тому, как использовать предоставленную свободу, учить не надо было. Умные знали, как это делается, хоть и побаивались, а дурак и так в лепешку разобьется, чтобы угодить начальству.

***

Игорь Кайманов сидел на крашеном крыльце в армейском бушлате, накинутом на плечи. Между ног стояла литровая бутылка, – наполовину пустая, стакан и надкусанное яблоко. Пачка сигарет лежала на коленях. Зажженная сигарета подрагивала в пальцах. Кайманов смотрел на дорогу. Серая «тойота» медленно ехала по улице. Машина остановилась прямо у калитки. Из нее вышел мужчина, в левой руке он держал солнцезащитные очки. Посмотрел на небо, затем на уже тронутый желтизной каштан, старый, красивый, развесистый, он перевел взгляд на мужчину, сидевшего на крыльце.

– Можно зайти, хозяин?

– А что надо? – спросил Кайманов.

– Потолковать.

– Заходи, – Игорю Дмитриевичу показалось, что этого мужчину он знает, видел когда-то, но сразу не смог вспомнить где: здесь, в дачном поселке, или по делам.

Глеб открыл калитку, но с опаской, как всегда делают, зная, что во дворе злая собака.

– Не бойтесь, заходите, нет Лорда. Глеб подошел, поздоровался за руку.

– Смотрю, вы даже имени вспомнить моего не можете.

– Не могу, – честно признался Кайманов.

– Павел Молчанов.

– А... Глеб сел рядом, закурил. Несколько секунд мужики молча курили.

– Может, выпьешь? – спросил Кайманов, тронув бутылку за горлышко.

– Выпил бы, да за рулем.

– А я вот выпью.

Он налил себе треть стакана, одним глотком выпил, откусил яблоко и взялся за сигарету.

– Кто его?

– Да бандит какой-то.

– Что, в дом бандит лез?

– Если бы в дом! Во дворе, в Москве побежал за бандитом, а тот его ножом по горлу.

– А пес хороший был?

– О, – вздохнул Кайманов, – не то слово! Он мне как брат был, я с ним даже поговорить мог. Лучше, чем жена, всегда до конца выслушает и возражать не станет. Глеб улыбнулся.

– Хочешь, кое-что покажу?

– Что ты мне покажешь?

– Пошли, покажу.

Кайманов нехотя встал. Он был огромным, стадвадцатикилограммовым мужиком, широким в плечах и толстым. Он вперевалку шел за Глебом. Бутылка, сигареты, яблоко остались ждать хозяина на крыльце. Лишь сигарета дымилась во рту.

Глеб подошел к машине, открыл заднюю дверцу. Взял коробку из толстого рыжего картона и подвинул к себе.

– Подойди сюда.

Кайманов подошел. Насупившись, он смотрел на коробку, в которой было пробито несколько дырок. Глеб раскрыл ее, запустил в нее руку и вытащил двухмесячного щенка, темно-коричневой, почти черной масти. Щенок лежал на его руках, свесив крупные передние лапы, и моргал глазами от яркого дневного света. Кайманов даже вздрогнул. На лице бизнесмена появилась глуповатая улыбка.

– Уй, какой! – сказал Кайманов, протягивая к щенку огромные ручищи.

Глеб бережно, как ребенка, положил щенка на ладони Кайманова. Тот прижал его к себе, поднес к лицу, и щенок, высунув влажный язык, лизнул бизнесмена в губы и нос. Кайманов рассмеялся:

– Фу! Какой красавец! Ух ты, какой резвый, крепыш!

Щенок завилял толстым круглым задом. Кайманов ручищей гладил его по тупой мордочке, нажимая на нос указательным пальцем, который щенок пытался ухватить зубами. Кайманов принялся целовать щенка ротвейлера в морду. Щенок ловко уворачивался.

– Ты смотри, какой, чувствует, что я выпивши. Знаешь, Лорд ведь тоже не любил, когда я выпивал. Когда я выпью, никогда не позволял себя целовать, а когда трезвый, пожалуйста. И этот такой же. Ну ты смотри! – бизнесмен перевернул щенка на спину. – Кобелек, хороший кобелек! – мужчина почесал пальцем живот щенка, от чего тот заурчал. – А, любишь, любишь. Все вы это любите, – он потрогал уши, посмотрел глаза. – Замечательный щенок. С него такой пес вырастет! Я и Лорда таким взял, два месяца было с небольшим.

– Это тебе, – сказал Глеб. – Бери.

– Мне?

– Да как узнал о Лорде, решил тебе подарок сделать, – ответил Сиверов.

– Нет, я больше собак заводить не буду, не хочу, – погрустнел бизнесмен, но щенка продолжал держать на руках и тихонько поглаживать. Через полчаса щенок бегал по дому, тычась в разные углы, но все время возвращался к бизнесмену, пытаясь укусить того за ногу.

А Кайманов разговорился, вспоминая то злополучное утро в мельчайших подробностях. Он видел киллера, когда тот сидел на заднем сиденье в машине, видел, как тот шел по двору, держа руки в карманах, видел, как стрелял. Память у бизнесмена была превосходная. Он даже запомнил родинку под правым глазом киллера или бородавку.

– Знаешь, Павел, я тебе верю и знаю, ты мне вреда не причинишь. Поэтому я тебе и рассказываю все это, будь оно проклято. Этого я обучу как следует, этот будет безжалостен.

– А может, не надо? – сказал Глеб, положив ладонь на плечо Кайманову. – Может, пусть он лучше другом твоим настоящим будет?

– Ну, знаешь... Другом он и так будет. Человек так дружить не умеет, как собака. Это я тебе говорю не просто так, поверь. Человек всегда предать может, а вот пес, настоящий пес, никогда не предаст и никогда не изменит. Да и молчат они. Правда, бывает, смотришь на него и хочется, чтобы он сказал что-нибудь. Я вот теперь даже пить не буду. Видишь, ему не нравится, когда на него перегаром дышат, не нравится, когда запах водки.