Текст книги "Бриллиант для Слепого"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА 11

Ювелир Соломон Ильич Хайтин спал очень плохо. Страшные видения преследовали его, и чувствовал он себя прескверно. Воспоминания, нахлынувшие после встречи, не давали сосредоточиться и не позволяли думать о дне сегодняшнем. Они отбрасывали его на много лет назад– туда, за колючую проволоку зоны, когда Соломон Ильич был молодым и дорожил каждым мгновением жизни. Она казалась ему такой сладкой, такой легкой, что расстаться с ней было просто невозможно. Перед его глазами множились, плавали, сверкали то острие заточки, то фикса из желтого металла в оскаленной пасти зека, который должен был лишить жизни Соломона Хайтина.

Ювелир вставал, совершенно не поспав, пил таблетки. Но они помогали слабо. Не помогали и знаменитые, проверенные жизнью, сто граммов на сон грядущий. Тогда Соломон брал в руки книгу и начинал читать. Книга всегда помогала ему уснуть. Пять страниц мелким шрифтом – та норма, после которой Соломон обычно засыпал.

Но теперь и это не оказывало нужного действия. Соломон лежал, глядя в потолок, размышляя о превратностях судьбы, о своих братьях, которые покинули Россию и давным-давно живут на берегу Красного моря, на земле обетованной. Вспоминал о своей покойной жене, друзьях, о молодости и, забывшись, проваливался на короткое время в вязкий сон. От воспоминаний некуда было деться. А тут еще то кровать казалась жесткой, то подушка твердой, то спину начинало ломить, а суставы крутить, как перед грозой.

Тогда Соломон вставал, облачался в старый потертый шелковый халат и шел в маленькую комнату, которая уже лет двадцать была его мастерской. Он садился в кресло, снимал крышку стола, и обычный стол, ничем не отличающийся от своих собратьев, мгновенно преображался. Под верхней крышкой, под дубовой столешницей, гладкой, отполированной, находилась вторая столешница, разделенная тонкой перегородкой на множество ячеек. В каждой из этих ячеек лежали частички, остатки, обломки часов, цепочек, браслетов, оправ и всего того, что за долгие годы жизни скапливается у любого ювелира. Но на все эти штучки-дрючки ювелир внимания не обращал. В центре на чистой плоскости лежали старинные серебряные часы. Они были разобраны на десятки разных деталей.

Вот и сейчас, вооружившись окуляром, надев нарукавники и включив яркий свет, Соломон Ильич начал возиться с этими старинными часами. Он не был суеверен, как большинство стариков в его возрасте, все любил проверять умом, под все подводить научную базу, состоящую из фактов, которые выстраивались в цепочки доказательств. Склонившись над серебряными часиками в ярком пятне света Соломон Ильич напоминал хирурга, даже не просто хирурга, а нейрохирурга, проводящего сложнейшую, рискованную операцию. Часики были обречены на молчание, их механизм был безнадежно загублен долгими годами жизни и восстановить их было задачей невыполнимой. Но Соломон Ильич почему-то сказал себе:

– Сейчас ты не спишь, у тебя бессонница. Сделай эти часы, сделай их. Пусть они пойдут, пусть старые, изношенные шестеренки начнут вращаться, и тогда все будет хорошо. Но ведь это невозможно, ты же это прекрасно знаешь, – сам себе пробурчал Соломон Ильич. – Этого не может быть. Но это будет. Если я их смогу починить, заставлю ожить, значит, все будет хорошо и у меня, и у моего друга Тихона. И старый ювелир продолжал самозабвенно возиться с часами.

Утром, ровно в десять, когда Соломон Ильич вставлял в часы маленькую шестеренку, боясь даже вздохнуть, вдруг зазвенел телефон, наполнив квартиру грубоватой трелью. Соломон Ильич с пинцетом в руке, не снимая с глаза окуляра, выбрался из кресла, хрустя старыми суставами, подошел к тумбочке и снял трубку.

– Алло, говорите, – раздраженно бросил он в микрофон.

– Добрый день. Это Соломон Ильич Хайтин?

– Да. А с кем имею честь? – спросил Соломон Ильич.

– Вас беспокоит старший лейтенант Московского уголовного розыска, – а затем неразборчиво прозвучали фамилия, имя и отчество.

– Очень приятно, старший лейтенант.

Ни фамилия, ни имя Соломону Ильичу ничего не говорили. Мало ли в уголовном розыске старших лейтенантов? Но сам звонок заставил Хайтина заволноваться. Положив трубку, Соломон Ильич сунул под язык таблетку валидола.

– В одиннадцать, – бормотал ювелир, поглядывая на часы, – в одиннадцать он будет у меня. Нет, Тихона выследить какой-то старший лейтенант не мог. Тогда зачем он приезжает ко мне? Какой такой разговор у старшего лейтенанта может быть ко мне? Ничего, ждать недолго, всего каких-то пятьдесят восемь минут. Через час мне станет известно, чего изволят чертовы менты, зачем им понадобился старый Соломон.

Этот час показался бесконечно долгим, даже более долгим, чем бессонная ночь. Соломон Ильич прикидывал и так, и этак, и пришел к заключению, что скорее всего менты ищут царский бриллиант. «Неужели они взяли Тихона? Нет, это невозможно. Если бы Тихона взяли, то приехали бы без предупреждения. Подогнали бы машину к подъезду, ворвались в квартиру с понятыми и провели задержание и обыск по полной программе. Шмон бы устроили – перерыли, перетрясли все, что находится в квартире. Они думают, что старый Соломон глуп и все ценности держит в доме! Нет, родные, так мы не договаривались», – и Соломон Ильич, скрутив фигу, показал ее собственному отражению в зеркале.

Вопреки хваленой муровской пунктуальности старший лейтенант опоздал ровно на тридцать четыре минуты. Он позвонил, и когда Соломон Ильич из-за двери слабым, дрожащим голосом осведомился, кто звонит, раскрыл перед дверным глазком удостоверение сотрудника МУРа. Соломон Ильич открыл дверь и сказал короткое:

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. Простите за опоздание. – Он вошел, огляделся и тут же задал вопрос: – В квартире еще кто-нибудь есть?

– Еще кто-нибудь? – переспросил Хайтин. – Нет никого.

– Вы, значит, Соломон Ильич?

– Значит, да. А что такое, не похож?

– Почему же, похожи. Документы у вас есть?

– Зачем мне документ в моей же квартире?

– Так просто, – сказал безусый старший лейтенант.

– Ну, если так просто, то, конечно, есть, – Соломон Ильич, покопавшись в шкафу, подал свой паспорт. Старший лейтенант бегло просмотрел его.

– Можно присесть?

«Может, я тебе еще и кофе налить должен или чайком побаловать?» – подумал ювелир.

– Вы, Соломон Ильич, отбывали срок?

– Да, было дело, – дрожащим голосом ответил ювелир. – Но это было очень давно. Вас, молодой человек, тогда, наверное, еще и на свете не было, когда Соломон Ильич сидел.

– Это не имеет значения, был я или меня не было.

– Ну, в общем, да, молодой человек, возраст – дело наживное. Молодой человек всегда может стать старым, а вот старый человек, к великому сожалению, уже никогда не станет молодым.

– У меня мало времени, – произнес старший лейтенант торопливо и посмотрел на дешевенькие часы на правом запястье. «Левша, наверное», – подумал ювелир.

– Если к вам, Соломон Ильич, кто-нибудь придет и предложит большой бриллиант...

– Что значит – большой? И почему придет ко мне? – перебил старшего лейтенанта Соломон Ильич.

– Но вы же ювелир.

– Да, когда-то был ювелиром. А сейчас какой из меня, молодой человек, ювелир? У старого Соломона дрожат руки, вот, смотрите, видите? – Соломон Ильич протянул свою левую руку к лицу старшего лейтенанта, и тот посмотрел на подрагивающие пальцы. – Разве можно с такими руками быть ювелиром? У ювелира, как у хирурга, у сапера или минера, руки дрожать не должны. Ошибка – и все. Одно неточное движение – и камень будет безнадежно испорчен, пойдет в скол и может образоваться трещина. И тогда камень... Ну, да что я вам рассказываю, вам, молодой человек, это не интересно?

– Почему же, почему же, говорите, я слушаю. Только времени у меня мало.

– Тогда говорите вы, а Соломон Ильич будет слушать вас.

– Так вот, Соломон Ильич, если к вам вдруг случайно кто-нибудь придет и предложит большой бриллиант...

– Прошу прощения, молодой человек, большой в вашем понимании это какой? Как горошина, вишня, слива, яблоко? Или, может, как арбуз?

– Вы шутите, да? – спросил старший лейтенант.

– Конечно, Соломон шутит. И знаете почему?

– Нет.

– А потому, молодой человек, что уже никто ни с большими, как дыня, ни с маленькими, как рисовое зернышко, бриллиантами ко мне не ходит. Мне не показывают камни, потому как Соломон совсем плохо видит. Я даже прочесть счет за квартиру могу, только вооружившись увеличительным стеклом.

– Погодите, Соломон Ильич, послушайте... если к вам придет кто-нибудь...

– А кто ко мне может прийти?

– Я не знаю, – старший лейтенант начал нервничать. Хайтин явно прикидывался дураком, и это лейтенанта злило.

– Вы не сердитесь на меня. Я сейчас поставлю чай, и мы с вами станем его пить и долго разговаривать. Знаете, ко мне никто не ходит, моя жена приказала долго жить, а мои братья, будь они неладны, уехали из России еще в восемьдесят восьмом году. Так что Соломон остался один, и никто к Соломону не ходит.

– Не надо чай, – одернул ювелира старший лейтенант, – мне некогда.

– Ну, вот видите, даже вам некогда поговорить с Соломоном, хоть я вам нужен. А вы говорите, если ко мне придут. Только милиция ко мне и ходит. Что такое стряслось? Гохран ограбили или какой-нибудь ювелирный магазин? – слово «ювелирный» Соломон Ильич произнес с нескрываемым презрением. Он как никто другой знал, что в современных ювелирных магазинах ничего толкового не купишь. Там за бешеные деньги продается дешевка.

– Если придут, принесут, предложат, может быть, захотят оценить, будьте так любезны, Соломон Ильич, позвоните вот по этим телефонам, – старший лейтенант вытащил из нагрудного кармана пиджака визитную карточку и положил ее на стол. Соломон Ильич взял карточку дрожащими пальцами.

– Вы мне, старому дураку, хоть объясните, в чем дело? Старший лейтенант пожал плечами:

– Я, собственно говоря, сам не в курсе. Меня попросили в моем районе всех ювелиров обойти и предупредить.

– Всем оставляете карточки? Это ж, сколько бумаги надо!

– Что поделаешь, работа, – старик разозлил старшего лейтенанта.

– Я, конечно, с удовольствием позвоню. Скажите, Геннадий Алексеевич, а Бурмистров еще работает? Он был когда-то подполковником в МУРе, а сейчас, наверное, генерал.

– Бурмистров? Нет, не работает.

– Ой, как жаль! Такой душевный человек! И в камнях разбирался, и в картинах знал толк. А что, они приказали долго жить или на пенсии?

– Я не знаю, – пожал плечами озадаченный старлей, – может, на пенсии, а может... да, умер.

– Ой, земля ему пухом, – со сладкой улыбкой произнес Соломон Ильич. – Так вы чай не будете пить?

– Нет, у меня время ограничено.

– Ну что ж, тогда... Знаете, Геннадий Алексеевич, если Соломон Ильич узнает что-нибудь о бриллиантах, то он сразу же позвонит вот по этому телефону, – и Соломон Ильич постучал пальцем по визитке, – обязательно позвонит и поговорит с вами. А говорить с вами надо?

– Кто будет, с тем и разговаривайте.

– Очень приятно, очень хорошо.

Мент встал. Квартира Соломона Ильича Хайтина после улицы казалась невероятно душной, и пахло в ней, как в задрипанном комиссионном магазине, – старьем. Старый человек, старые вещи, старая квартира. В общем, из нее хотелось как можно скорее уйти.

Старлей покинул жилище ювелира, напоследок еще раз напомнив о том, чтобы Соломон Ильич позвонил.

– Непременно позвоню. С умными людьми, даже если вопрос не решишь, то хоть поговоришь с удовольствием. Надеюсь, вы со мной согласны?

Когда дверь закрылась за лейтенантом, все ключи были повернуты, а цепочка накинута, Соломон Ильич беззвучно хихикнул:

– Ой, какой умный! Он думает, что он может взять Тихона. Тихона никто не возьмет, Тихон не дурак, он не станет ходить с камнем лишь бы к кому, он не станет его показывать и хвалиться на каждом московском перекрестке.

Ювелир попил чаю, съел два бутерброда, один с красной, другой с черной икрой, а затем выглянул в окошко во двор. У подъезда стояли те же машины, что всегда.

– Крепко взялись, – сказал сам себе Соломон. – Очень крепко взялись за поиски, если даже ко мне пришли. Знают, Соломон за решетку не хочет, Соломон в тюрьму не пойдет, там ему не выжить. Соломон еще хочет немного покоптить небо, хочет еще немного подышать. Сколько? Да столько, сколько Всевышний отпустит. Всю свою жизнь до последней капли.

Соломон Ильич сел за стол, но понял, что работать не сможет. Ловко повертел пинцет в пальцах, словно хирург скальпель, готовясь произвести замысловатый разрез.

«Кто бы мог купить такой камень у Тихона? Двадцать лет назад я бы назвал пять человек, у которых были реальные деньги. А сейчас пришла молодая смена, появились новые, очень богатые люди, но я их не знаю. Хотя, хотя... – Соломон Ильич загибал пальцы на левой руке. – Если эти живы, то они бы его взяли. Но, естественно, не просто так, а с гарантией. Хотя кто сейчас может дать какие-нибудь гарантии? А раньше? Да и раньше гарантий не существовало. В общем, Тихон затеял страшную игру. Как он достал этот камень?»

Соломон Ильич поставил телефон себе на колени. Он вертел диск, звонил своим знакомым ювелирам и, разговаривая о всякой чепухе, пытался выяснить, приходила ли милиция к ним. И выяснил, что да, милиция была и оставила визитки.

– Ой-ой-ой, – сказал себе Соломон Ильич, – надо было бы Тихону сказать. Соломон Ильич неожиданно улыбнулся.

«А что я, собственно, теряю? Я смогу получить удовольствие, причем большое удовольствие и бесплатное. Хотя не бесплатное, но... за красоту надо платить. И нечего жмотиться. Собирайся, Соломон Ильич».

Он подошел к шкафу, открыл зеркальные двери нараспашку и пальцем принялся двигать по плечам костюмов.

– Синий, два серых, черный... черный – это на смерть. Коричневый, светлый. Лучше синий, я его люблю.

Он вытащил синий двубортный костюм, старомодный, из английской шерсти, с замечательно красивыми пуговицами в два ряда.

– Этот костюм мне пошил Хаим, это был его последний костюм. А потом Хаима не стало, не стало мастера, его разбил инсульт. Этот костюм – его последний шедевр. Белая рубашка, бабочка, черные туфли, английские, на толстой подошве.

– Нет, бабочку надевать не стану, не тот парад, – сказал сам себе Соломон Ильич, торопливо облачаясь в костюм. – Часы, паспорт, авторучка и обязательно зонтик.

Через полчаса Соломон Ильич взглянул на свое отражение в старом зеркале. Зеркало было чуть розоватое, от этого лицо Соломона Ильича казалось помолодевшим лет на десять.

– Это зеркало я купил для нее, для своей любимой жены. Сколько она в него смотрелась? Много, тридцать пять лет. Она ему радовалась, любила.

Соломон Ильич купил зеркало у старого генерала. Оно было вывезено из австрийского замка сразу же после войны. Генерал распродавал вещи, и Соломон Ильич купил у Героя Советского Союза зеркало и парочку ювелирных украшений. Украшения были ни к черту, а вот зеркало ему понравилось сразу. Он тогда нарушил свое правило: купил его, даже не торгуясь, только спросил цену. Зеркало запаковали, завернули в серое одеяло... «Нет, не в одеяло, в серое покрывало, старое, ношеное». Обвязали веревками, вынесли на улицу, погрузили на заднее сиденье старой «Волги», и оно переехало в квартиру Соломона Ильича. Все это было накануне дня рождения Софии. Она подарку обрадовалась – зеркало ей сразу понравилось.

Теперь Соломон Ильич иногда останавливался перед ним, когда собирался нанести какой-нибудь официальный визит. Стоял, смотрел и вспоминал супругу, безвременно ушедшую из жизни.

«А ведь могла еще жить. Она была на шесть лет младше, совсем молодая женщина. Ну да что прошлое ворошить!»

Соломон Ильич еще раз взглянул на себя в зеркало. Он был выбрит, причесан. Темно-синий костюм, темно-синий плащ, начищенные ботинки и зонт в руке. Он был похож на ведущего телепрограммы Владимира Познера – немного небрежно, но всегда со вкусом одетого мужчины. «Все в порядке, можно уходить».

Соломон Ильич покинул квартиру, спустился во двор. Когда он подходил к арке, чтобы выйти на улицу и сесть в трамвай, услышал сзади:

– Соломон Ильич!

Ювелир остановился, постучал остриём зонтика по тротуару и медленно обернулся. Темно-синий «форд» ехал за ним и тоже остановился. Из «форда» вышел мужчина в коричневом кожаном пиджаке, он был худой, на пальце левой руки сверкнул бриллиантом перстень.

– Что, Соломон, своих не признаешь? – мужчина подошел к ювелиру, подал руку.

– Почему не узнаю? Узнал.

– Куда торопишься? На свидание спешишь?

– Нет, по делам, – спокойно ответил ювелир.

– Какие у тебя могут быть дела? – перед ним стоял авторитет, известный в Москве, Питере да и во всей России, – Андрей Черный.

– Что тебя привело сюда? – глядя в черные, как два угля, глаза вора, спросил Соломон Ильич.

– Тебя хотел увидеть. А ты тут как тут.

– Соломон Ильич ушел от дела, он теперь стар, он теперь думает о смерти, – сказал о себе в третьем лице Соломон Ильич.

– Так уж и ушел! Так уж тебе ничего не надо?

– Да, ничего.

– А куда так нарядился? Зачем прикид такой торжественный?

– Я же говорю, дело у меня есть. Но если у тебя ко мне дело, то Соломон послушает. И если Соломон что-нибудь знает, то скажет.

– Садись, подвезу.

Они забрались на заднее сиденье «форда». За рулем сидел крепкий парень в кожанке, кисти рук покрывала паутина татуировок.

– Можешь говорить спокойно.

– Что говорить? Ну приходил ко мне мент поганый. Предупреждал меня, я его даже чаем не поил.

– Вот какое дело, Соломон. Менты лютуют, трех моих людей взяли, одному героин сунули в карман, двум – патроны, третьему – нож. В общем, хапун пошел по полной программе.

– А я при чем?

– Ты, Соломон, ни при чем, но, наверное, знаешь.

– Что знаю?

– Они камень ищут, кто-то украл у них камень. Мне сказали, если камень будет, всех в покое оставят. А у меня дела, люди нужны, а их всех повинтили и сказали, что и остальных повинтят. Хоть ты напейся и три дня из кабака не выходи! Я бы сидел, да дела, Соломон, делать надо.

– Какой камень? – спросил Соломон грустно, глядя в окошко на спешащих по улице людей.

– А я знаю? Они не сказали, какой, вот я у тебя и хотел спросить, кто камень взял. Соломон Ильич посмотрел на часы:

– Соломон не знает, кто взял камень, Андрей. Соломон не знает, какой камень, Соломон камни уже пятнадцать лет не принимает и камнями не торгует. Ты же это знаешь. Последний раз, Андрей, я камни брал у тебя и после этого – все. Капусту за них я тебе отдал.

– Все правильно, Соломон. Но ты своих знаешь, я своих знаю.

– Вот и ищи.

– Если тебе что-нибудь станет известно, найди меня, скажи. Я тебя не забуду, отблагодарю. Сейчас в ментовках полные камеры, одни наши, блатные, так что постарайся, Соломон.

– Хорошо, – сказал Соломон Ильич и хотел уже попросить водителя остановить машину.

– Тебе куда?

– К ресторану «Прага». Почему Соломон Ильич назвал ресторан «Прага», он и сам не знал.

– Если бы камень кто-нибудь из наших взял, я бы об этом знал. Но, вполне возможно, это сделал молодняк, отморозки. Я пытался уточнить, но никто ничего не знает. Такого «хапуна» уже лет десять не было, – Соломон Ильич улыбнулся. – Последний раз всех мели, когда пьяный генерал КГБ потерял «ксиву» и звезду Героя Советского Союза, помнишь?

Синий «форд» остановился у ресторана «Прага». Ювелир и авторитет пожали друг другу руки.

– Где меня найти, знаешь. Много говорить не надо, шепни пару слов. А за мной не заржавеет. Ты же знаешь, Черный никогда жадным не был.

– Знаю, Андрей.

Соломон Ильич пошел к ресторану – неторопливый, спокойный, уверенный в себе человек. Темно-синий «форд» сорвался с места.

«Да, круто, – останавливаясь у двери и глядя на швейцара, подумал ювелир. – Очень круто взялись. Я же говорил Тихону... это дело опасное... очень... сгореть на нем ничего не стоит». Недовольная улыбка появилась на лице ювелира, толстые губы прошептали:

– Губит людей не очко, губит к одиннадцати туз.

Соломон Ильич развернулся и торопливо двинулся в сторону Красной площади. Через полчаса он уже стоял у кассы в очереди за билетиком на выставку «Сокровища династии Романовых». На подобных выставках всегда многолюдно, но время было еще раннее, да и день будний. Посетителей было не очень много, в большинстве своем по залам ходили приезжие. Соломон Ильич рассматривал работы Фаберже, шкатулки, перстни, переходя от одного экспоната к другому. Его лицо было умиротворенным. Посмотреть на этой выставке было что: колье, перстни, золотые птицы, украшенные бриллиантами, посуда. Соломон Ильич останавливался, поправлял очки, всматриваясь в то или иное изделие.

Наконец, он решил, что пришло время посмотреть на то, ради чего он пришел. Он неторопливо двинулся к бриллианту, лежащему под стеклянным колпаком на темно-синем бархате. Камень был освещен, переливался, светился изнутри.

Соломон Ильич обошел его вокруг дважды и даже не стал читать пояснения. Он уставился на камень и рассмеялся. Хрусталь, самый настоящий хрусталь лежал на синем бархате и холодно светился, как кусок льда мартовским днем.

Соломон Ильич краем глаза заметил, что двое мужчин в штатском следят за каждым его движением.

– Ну и ну! – пробормотал он, – Это же надо, в центре Москвы, в Кремле выставили такую чушь! На кого это рассчитано? За дураков всех держат. Всю жизнь идиотами считали и продолжают считать. Не уважают людей! Он притронулся пальцами к холодному стеклу колпака.

– Ой-ой-ой! – сказал он. В этот момент к нему подошли двое мужчин в серых костюмах.

– Что-то не так? – спросил один, заглядывая в лицо ювелиру.

– А вы считаете, все так? – Соломон Ильич посмотрел вначале в глаза одному, затем второму. Мужчины переглянулись.

– Мы ничего не считаем. А вы?

– Я считаю, – веско сказал ювелир. – Это ведь не бриллиант лежит, правильно?

– Вы откуда знаете?

– О, что бы я да не знал! Я же все-таки ювелир, – гордо произнес Соломон Ильич. – Вы думаете, люди настолько глупы, что не отличат бриллиант от горного хрусталя? Так вы ошибаетесь, уважаемые, – слово «уважаемые» Соломон Ильич произнес почти презрительно, ему хотелось позлить этих двух придурков. И ему это удалось. Лица мужчин стали злыми.

– Кто вы такой? – спросил один из них, прикоснувшись к синей английской шерсти пиджака.

– Я Соломон Ильич Хайтин. Вам документы показать или как?

– Покажите, – тихо сказал мужчина в полосатом галстуке.

– Если нужно, покажу, – Соломон Ильич вытащил из внутреннего кармана паспорт. – Вот, пожалуйста.

– Вы специалист, минеролог?

– Нет, я не минеролог. Соломон Ильич Хайтин – ювелир. И это подделка.

– Пройдемте с нами, Соломон Ильич.

Хайтина через залы провели в служебное помещение. Небольшой кабинет, стол, стулья, на столе телефон и графин с водой. С ним начали разговаривать. Сотрудники службы безопасности, дежурившие здесь по распоряжению генерала Потапчука, давно ждали появления подобного посетителя. О краже бриллианта нигде официально не сообщалось, и только человек, причастный к краже, по их мнению, мог знать об исчезновении камня.

– С какой целью вы пришли на выставку? – строго спросил брюнет с колючим взглядом.

– А как вы думаете? – вопросом на вопрос отвечал Хайтин.

– Отвечайте, если вас спрашивают.

– На выставку экспонаты смотреть ходят, – терпеливо, как первокласснику, объяснил ювелир, – Меня бриллиант интересовал, таких больших даже в алмазном фонде всего пять штук. Могло быть больше, да большевики все распродали.

– Не о большевиках сейчас речь, – мягко вступил в разговор второй следователь, шатен с коротко стрижеными волосами и насмешливым подвижным взглядом. – Почему именно этот бриллиант вас заинтересовал?

– Я же говорю, большой он, уникально большой. Думал, порадуюсь на старости лет, а оказалось... – Хайтин горестно вздохнул, – и тут народ дурят. Семьдесят лет дурили, опять за старое взялись. И где – в Кремле!

– Вы врете! – кулак брюнета тяжело опустился на письменный стол. – Что вам еще известно об этом бриллианте?

– Я даже табличку прочесть не успел.

Мужчины переглянулись. На идиота Соломон Ильич походил мало, но свою неосведомленность разыгрывал искусно.

– Вы здесь оказались не случайно, – твердо и убежденно произнес брюнет, пальцы его сжимались в кулак, будто он собирался ударить ювелира в лицо.

– Конечно! Я специально на выставку пошел, за билет сумасшедшие деньги заплатил, – наивные глаза старого ювелира блуждали по лицам следователей.

– Зачем вам изворачиваться? – спросил шатен. – Вы же умный человек...

– Неглупый, – поправил его Хайтин. – Был бы умным, не сидел бы сейчас с вами. Ел бы мороженое в Александровском саду. Знаете, сколько мороженого можно купить на те деньги, которые я за билет отдал? Деньги, молодые люди, надо брать за что-то, а вы подделку выставили и трудовые рубли с народа дерете. Мне вернут деньги за билет?

– Вы наверняка неспроста оказались здесь, но только не хотите нам рассказывать правду. Соломон сокрушенно покачал головой:

– Всю жизнь говорил я себе: любопытство до добра не доведет! – это уже было похоже на признание. – Только это между нами. Сижу я сегодня дома, ничего плохого не жду, чай попиваю, мастерю кое-что. И вдруг ко мне заявляется, кто бы вы думали? – Соломон сделал многозначительную паузу.

– Покороче нельзя? – не выдержал брюнет. Шатен под столом ударил его ногой.

– Старший лейтенант из МУРа, – «старший лейтенант» прозвучало как «генералиссимус», – и рассказывает мне о том, что украли какой-то большущий бриллиант, и если его принесут оценивать ко мне, то я должен ему позвонить. Как вы справедливо заметили, молодой человек, я не дурак, прикинул, что к чему, и высчитал, какой такой бриллиант мог пропасть. Другого большого бриллианта теперь в Москве на обозрение не выставлено. Дай, думаю, проверю себя, схожу, посмотрю, может, ошибаюсь? Подхожу и вижу: так и есть, стекляшка лежит! Вы мне не верите? – изумился Хайтин, вынул из кармана визитку старшего лейтенанта из МУРа и положил на стол. – Только вы уж меня не выдайте, я ему обещал о нашем разговоре никому не рассказывать.

– Нам проверить надо, вы не против? – брюнет подвинул к себе визитку.

– Еще учтите, когда проверять будете, – посоветовал Хайтин, – я судимый, сидел, но это давно было, при большевиках. Самих бы их пересажать за то, что такие бриллианты за границу продавали.

На некоторое время Хайтина оставили одного, но дверь не закрыли. Ювелир, довольный собой, вздохнул, расстегнул пиджак и развалился в кресле. Кабинет ему определенно нравился: небольшой, уютный, с видом на Успенский собор.

– Вот и мне довелось в кремлевских кабинетах посидеть, – усмехнулся он, разглядывая на стене большущий плакат с календарем.

«Гнилую игру Тихон затеял, – подумал Хайтин. – Нет из нее выхода, менты плотно обложили со всех сторон. И не найдется сегодня такого идиота, который был бы готов купить камень. Некуда с ним сегодня податься». Наконец, вернулись его мучители. Брюнет вежливо подал визитку:

– Извините, что побеспокоили.

– Можно узнать, кто и как камень оприходовал? – поинтересовался ювелир. – Дело-то не шуточное – из Кремля ценность мирового значения увести! Брюнет сел на стул напротив ювелира, шатен остался стоять. «Наверное, звание у него ниже», – подумал Хайтин.

– Вы единственный из посторонних, кто сегодня доподлинно знает, что бриллиант похищен. И это налагает на вас особую ответственность.

– О чем знают двое, о том знает и свинья, – вставил ювелир. – А что касается меня, буду нем, как рыба. Но за других не ручаюсь. Брюнету пришлось пропустить это замечание мимо ушей.

– Поэтому никаких комментариев журналистам, никаких рассказов знакомым. Все должно оставаться, как есть.

– Если вы думаете, что журналисты ко мне, старику, толпами ходят, то ошибаетесь. Большинство моих знакомых уже в могиле, а кто успел вовремя, тот в Израиле. Документик мне какой-нибудь подписать надо? – поинтересовался Хайтин, поняв, что его готовы отпустить.

– Это лишнее. Вы человек разумный.

– Что ж, рад был познакомиться, – ювелир поднялся и первым подал руку на прощание. Рукопожатия получились вялыми, не искренними.

Хайтин не отказал себе в удовольствии еще раз осмотреть витрину с поддельным бриллиантом. На неосведомленного человека камень мог произвести впечатление: срабатывала подсветка, яркая, умело направленная.

Выходя из зала, ювелир победно посмотрел на брюнета и шатена. Чувствовалось, что те тихо ненавидят его и справедливо полагают, что старику известно раза в три больше, чем он сообщил.

«Ну не мог Тихон бриллиант прямо из выставочного зала увести! Однако он у него, – подумал Хайтин, уже выходя из музея. – Во всем большевики виноваты, – не очень логично заключил он. – Не продай они камень в двадцатые годы, не было бы и сегодняшней нервотрепки».

Хайтина не покидало чувство, что за ним следят. Такого не случалось с ним давно. Первые два года после выхода на свободу подобное чувство везде преследовало его. Старик пешком дошел до Большого театра, чтобы убедиться, что преследования нет и оно ему померещилось.

– Я один из многих, – сказал себе Хайтин. – Они контролируют всех ювелиров, всех блатных и персонально для меня «наружку» держать не станут.

Эта мысль успокоила ювелира, и ему показалось, что света в городе прибавилось: то ли облака разошлись, то ли солнце поднялось повыше.

«Жадность не только фраера, но и матерого вора сгубить может. А Тихон молодец, – с завистью подумал ювелир, – всех ментов в Москве на уши поставил. И как только ему это удалось? Талант. Одно слово – талант».

***

Санкт-Петербург встретил Глеба Сиверова моросящим холодным дождем, резким ветром и какой-то непроницаемой серостью. Из аэропорта, вслед за Гусовским, Глеб въехал в город. Он смотрел на знакомые силуэты, которые еще с детства отпечатались в памяти.

– Что, не узнаете город? – спросил почти четверть часа молчавший таксист.

– Да, изменился Питер.

– Ха, изменился. Здесь-то он не очень изменился, а вот в центре – там он уже совсем другой.

– Что, и дворов не стало?

– А куда ж они денутся?! Дворы остались. Просто все первые этажи стали красивыми, нарядными. Но я такой Питер не люблю, – признался таксист и поскреб седую щеку. – А вам, собственно, куда?

– Мне за той машиной впереди. Видишь «мерс», не отставай от него.

– Не отстану. Такси догнало «мерседес» у гостиницы и остановилось на некотором расстоянии.

– Спасибо вам, – Глеб рассчитался.

– Если надо, звоните, – предложил свои услуги не очень разговорчивый таксист и протянул визитку.

Глеб закинул на плечо сумку, в которой была аппаратура, проследил, как Гусовский вошел в отель вместе с двумя телохранителями. Затем, минут через пять, вошел следом. Сто долларов сделали свое дело, Глеб получил номер на том же этаже, что и небезызвестный олигарх Гусовский. Разница была лишь в том, что номер Гусовского располагался в другом конце коридора, метрах в пятнадцати от номера, который снял себе Сиверов. Номер Гусовского был забронирован заранее.