Текст книги "Таможня дает добро"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава 15

Новенькая «Нива» Дорогина, казавшаяся в Москве консервной банкой, выглядела здесь последним достижением автомобилестроения. Но на Сергея и без машины обратили бы внимание: как‑никак свежий человек, чужой, непонятно зачем появившийся в здешних краях.

– Он со мной, – радостно сообщил дед Михась приехавшим помянуть Григория Склярова.

Он познакомил Дорогина с местными мужчинами, о женщинах не вспоминал, словно те приехали сюда лишь затем, чтобы приготовить и разложить угощения. Столов не было, тарелки и еду раскладывали на огромной скатерти, постеленной прямо на землю, правда, было непонятно, кому удастся дотянуться до ее середины. Но главной целью съехавшихся на берег речки были, наверное, не еда и выпивка, а само то, что они собрались на девятый день гибели Григория Склярова и его семьи.

Имен Дорогин почти не запомнил, сразу же после знакомства направился к машине, чтобы достать водку, мол, и я не с пустыми руками приехал.

– Всю не доставай! – зашипел на Дорогина дед Михась, догоняя его у «Нивы.» – Бутылок пять принеси, а остальное пусть в машине постоит, с заднего сиденья лучше на пол переставь.

– Боитесь, лишними окажутся?

– Нет, боюсь, на солнце нагреются. А теплая водка – хуже отравы.

По разговорам чувствовалось, люди не договаривались собраться здесь, а просто знали, приедут не только они одни. И точно назначенного времени для начала застолья не существовало. Постепенно появлялись новые лица, люди приходили пешком, приезжали на велосипедах, подъезжали телеги. Машин больше не стало, и не потому, Что их не было в окрестных домах. Тут почти повсюду имелись машины, мотоциклы, тракторы, но, выпив, за руль не сядешь, а конем править или на велосипеде педали крутить можно и выпившему.

Рассаживались по периметру скатерти на бревнах, принесенных от хутора Григория Склярова.

– Гриша собирался летом новую баньку поставить, вот лес и припас, – сокрушался дед Михась. – Думал, париться будет, а оказывается, нам эти бревна вместо скамеек на его поминках.

За выпивкой и едой люди, знавшие Григория Склярова, вели немного странный разговор. Все говорили словно бы намеками, не раскрывая до конца сути, известной, как понял Дорогин, всем собравшимся, а потому о ней можно было и умалчивать. Так бывает, когда собираются за одним столом близкие родственники. Им‑то понятны семейные шутки, подколки, упомянутые вскользь события. Свежий же человек не сразу сообразит, о чем идет речь.

Дорогин не пил, лишь для приличия наполнил рюмку. Он сидел с ней и, когда звучала очередная фраза в память Григория Склярова, прикладывался губами к краю. Зато дед Михась выпивал, не оставляя на дне ни капли. Он еще умудрялся встряхивать рюмку над открытым ртом, хотя по всему было видно, что напиться не стремится. Он, как отметил Муму, был из той породы людей, которые могут выпить черт знает сколько и оставаться при этом относительно трезвыми. К такой породе относился и он сам, поэтому чувствовал родственную душу издалека.

Было удивительно и то, что люди, собравшиеся сегодня, не забывали повода, который свел их вместе, хотя, бывает, что не пройдет и часа за поминальным столом, а кто‑нибудь уже затянет песню, забывшись, протянет рюмку, чтобы чокнуться, станет заигрывать с чужой женщиной.

– Больше уже вряд ли кто‑нибудь подъедет, – говорил дед Михась, наклоняясь к Дорогину, – кто хотел, тот Гришку помянул. И заметь, при жизни его не очень‑то любили, мало от кого слово хорошее услышать можно было.

– Почему?

– Работа у него такая. Егерем работать – редко кто выдерживает, да еще чтобы при этом честным человеком остаться. Тут тебе и деньги посулят, и пугать начнут. А он был крепкий, как кремень, ни разу не сломался, даже когда с внучкой плохо стало. Мог бы, казалось, против совести пойти, никто бы слова не сказал, поняли бы, зачем человеку деньги понадобились. А он… – и тут дед Михась замолк.

На узкой лесной дороге заслышался треск мотоцикла. Дорога выходила из леса и буквально растворялась на лужайке перед рекой, так что тот, кто ехал, направлялся именно сюда.

– Кого еще несет? – пробормотал Михась.

По его глазам Дорогин понял: тот уже догадался, кто едет на мотоцикле, но не хочет себе раньше времени портить настроение.

Резкий звук двигателя нарушил гармонию, воцарившуюся среди людей. Этот грохот буравил спокойный, вечерний воздух, от него, казалось, даже подрагивает ярко–красное солнце, клонившееся к горизонту. Мотоцикл вынырнул из леса на большой скорости. Двое мужчин сидели на нем: задний одной рукой ухватился за багажную решетку, второй придерживал на голове камуфляжную кепку с длинным

козырьком. Сидевший же впереди вел мотоцикл так, словно мчался по гоночной трассе – пригнувшись, зло поглядывая по сторонам, будто боялся, что его обойдут невидимые соперники.

– Овсейчик пожаловал, – донесся до Дорбгина недовольный голос деда Михася.

Люди в камуфляже вели себя как хозяева, их тут боялись. Мотоцикл, грохоча двигателем, объехал разложенную на траве скатерть и людей, сидевших возле нее. Щелкнула подножка, и двое таможенников подошли к импровизированному столу.

Им никто не предложил сесть. Молчание затянулось.

Старший сержант Овсейчик полез за пазуху, достал бутылку водки и кольцо самодельной колбасы в полиэтиленовом пакете. Поставил угощение.

– Рюмки пустые у вас, мужики, найдутся, чтобы Гришку помянуть?

– Не думал я, что вы приедете, – на правах самого старшего по возрасту ответил ему дед Михась.

– Я тоже не думал, – усмехнулся Овсейчик, присаживаясь на бревно и принимая из рук соседа наполненную рюмку водки. – Кем бы человек ни был, – сказал старший сержант, – как помрет, его всегда жалко. Пусть земля тебе будет пухом, Григорий Скляров, – и тут же, даже не делая секундной паузы, влил водку в рот и закашлялся.

Второй таможенник принялся бить его кулаком в спину.

– Не в то горло пошла, рука дрогнула, – прокомментировал дед Михась.

Овсейчик прокашлялся, на глазах у него выступили слезы.

– С Гришкой оно всегда так выходило, – сказал таможенник, – не ладили мы с ним. Даже после смерти и то он мне подлянку сделал, водкой поперхнул.

Старик покосился на Дорогина и осторожно сказал – так, чтобы не слышали таможенники: – В Браславе мне говорили.

– Ты, дед, меньше слушай, что бабы языками треплют.

Овсейчик все же услышал, пристально посмотрел на Дорогина. Он силился понять, кто же тот такой, откуда взялся. Покосился на незнакомую ему зеленую «Ниву.»

– Слушай, дед, – сказал Овсейчик, – разговор к тебе есть.

– Чего ж, говори.

– Ни при всех, неохота тебя позорить. С глазу на глаз переговорить надо.

Старик растерянно заморгал, но поднялся. Овсейчик отвел его метров на пятьдесят и, взяв за крупную перламутровую пуговицу на рубашке, несильно тряхнул.

– Что это за хмырь рядом с тобой сидит?

– Гришкин друг.

– Это он тебе так сказал?

– Ага.

– Откуда?

– Из Москвы приехал.

Лицо таможенника вытянулось. Он вспомнил о том, что Гришка Скляров недавно ездил в Москву и, как поговаривали, не только затем, чтобы найти деньги на операцию внучки, а еще и затем, чтобы сообщить о странных делах, творящихся с российскими «дальнобойщиками» на латышско–белорусской границе.

– Кто он такой?

– Сергеем его зовут.

– Тебе это тоже он сказал?

– Да. Я же документы не смотрел.

– Смотри у меня, Михась, ты не на лучшем счету. Я про лодку, которую ты контрабандистам за деньги даешь, каждый день помню.

– Я людям за деньги ее даю, а куда они на ней плавают, меня не интересует.

– Смотри, словлю кого‑нибудь на твоей лодке и конфискую как средство передвижения.

– Ребята, да вы что!

– Забыл, что мы тебе лодку вернули? Давай быстро рассказывай, кто это с тобой сидит?

– Ей–богу, не знаю! Гришкин друг.

– Ему что, телеграмму отправляли?

– Нет, сам приехал…

Овсейчик внезапно подобрел, хлопнул деда по плечу.

– Ладно, смотри мне! – затем его лицо вновь сделалось строгим, и он, заложив руки за спину, побрел к сидевшим вокруг скатерти людям. Его напарник уже успел пропустить рюмки три. Овсейчик присел на бревно, одну за другой выпил две рюмки и принялся закусывать. Он отрезал колбасу прямо от целого кольца, держа его в руке, ел, неопрятно раскрывая рот, громко чавкая.

Появление таможенников тут же все изменило. Люди засобирались. Другие бы, поняв, что их за столом не ждали, ушли бы восвояси, но только не таможенники: они дождались, когда соберут посуду и угощения. У их ног стояла недопитая бутылка водки, а на газете лежали сало, два огурца и четверть хлеба.

– Ехать надо, – как бы извиняясь перед Дорогиным, напомнил дед Михась.

– Я к дому вас подброшу.

– Можешь у меня остановиться.

– У меня в Браславе в гостинице номер снят. Овсейчик догрыз колбасу, брезгливо отбросил

хвостик с пеньковой веревкой и официальным тоном поинтересовался у Дорогина:

– Ваши документы.

Дед Михась вжал голову в плечи и словно окаменел.

– У меня интересуетесь? – спокойно спросил Муму.

– А то у кого же? Этого мудака я давно знаю. Дорогин, плохо скрывая злость, опустил руку в карман и вытащил паспорт. Овсейчик ждал, что Сергей сам подаст ему документ, но тот не поднимался, держа паспорт в двух пальцах на отлете.

Таможенники переглянулись.

Наконец Овсейчик крякнул и все‑таки поднялся. Развернул документ, полистал его и вернул владельцу.

– Свой российский паспорт засунь себе в задницу. А теперь так, слушай и хорошо запоминай: здесь пограничная зона, без специального пропуска въезжать в нее нельзя. Правильно я говорю, дед?

– Правильно, – нехотя согласился старик.

– А ты, как я посмотрю, нелегально проехал. Значит, я могу тебя задержать.

– Ты сейчас не при исполнении.

– Таможенник всегда при исполнении, – хмыкнул Овсейчик.

– Если ты тут поставлен следить, чтобы никто без разрешения в зону не въехал, то, значит, хреново свою службу несешь, ведь я тут.

Дорогин напрягся. Он чувствовал, сейчас может начаться драка.

– Овсейчик, послушай, – взмолился дед Михась, – ты что, не видишь, человек на девять дней к другу приехал? Не место сейчас ссориться и права качать.

– Я ему просто напомнил, – уже более миролюбиво сказал таможенник. – Так, мужик, у тебя есть время, пока солнце не село, дуть подальше от границы. Ты в Браславе номер снял, туда и езжай.

– Не ты мне будешь указывать, – Муму поднялся, и Овсейчик сразу же отступил на полшага, Дорогин оказался выше его на целую голову, да и в плечах пошире.

– Мужики, на поминках не дерутся, – встрял дед.

– Если он сейчас уедет, то и драки не будет. Дорогин был из тех людей, которые не любят,когда им приказывают, но пока он сдерживал себя.

– Ну, так понял или нет? – сузив глаза, спросил Овсейчик.

– Я слышал, что ты сказал, – процедил сквозь зубы Муму и тронул старика за плечо. – Пошли.

Стоило Дорогину открыть дверцу машины, как из нее прямо‑таки метнулся пес, сидевший до этого тихо. Дорогин еле успел схватить его за ошейник. Зверь рвался, пытаясь высвободиться.

– Назад! – кричал Сергей, запихивая пса в машину. – Назад!

– Собака и та сволочей чует, – приговаривал старик, косясь на разъяренную псину.

Дорогин сел за руль. Старик рядом. Захлопнули дверцу. Пес бросился к заднему стеклу и забился в него мордой.

– Зря ты с ними заедался, – говорил старик, когда машина разворачивалась на лугу под пристальными взглядами таможенников.

– Если бы я с ними заелся, – усмехнулся Дорогин, – они бы не стояли сейчас, а лежали.

– Ты их не знаешь, – пробормотал старик.

– И знать не хочу. Показывай, где твой хутор.

– Я и пешком дойду, ты лучше в Браслав езжай, не связывайся с придурками.

– Со мной или по–хорошему разговаривают, или никак.

«Нива» въехала в лес, на ту самую дорогу, по которой спустился к речке мотоцикл таможенников.

– Он что, над нами издевается? – прохрипел Овсейчик. – В Браслав – в другую сторону!

– Подвезет старика и вернется, – заметил более миролюбивый коллега.

– Ты, по–моему, не понял, что он за птица и какого хрена ему здесь надо? Я с ним по–хорошему говорил, а он на грубость нарывается.

– Ты поосторожнее. После того, что мы тут натворили, лучше какое‑то время посидеть тихо.

– Чтобы я тихо сидел?! – зло рассмеялся Овсейчик, поднимая за горлышко бутылку водки и выливая в рот остатки. – Или он отсюда уберется, или я – не я буду!

– Успокойся.

Широко размахнувшись, Овсейчик запустил бутылку в реку, но переусердствовал. Стекло звякнуло на другом берегу, осколки сверкнули в лучах заходящего солнца.

– Садись, – крикнул он напарнику. Тот неохотно повиновался, сел на подрагивающий мотоцикл. – А теперь держись!

Переднее колесо приподнялось над травой, и клочья дерна полетели из‑под протектора. Пьяный Овсейчик вел мотоцикл еще агрессивнее, чем на спуске к реке. Его подбрасывало на ухабах, мотоцикл по несколько метров пролетал, не касаясь земли. Его напарник, сержант Михальчук, двумя руками обхватил Овсейчика сзади и сжал так крепко, что старший сержант с трудом дышал. Но злость на Дорогина и на деда была такой сильной, что он лишь чертыхался и время от времени разражался длинными тирадами бранных слов – всеми, которые только знал, ставя их во всевозможные падежи применительно ко всему, что видел.

– Не тискай меня! Я ж не баба!

– Боюсь свалиться! – прокричал прямо в ухо Овсейчику Михальчук.

– И не ори, как кабан, которому в бок длинное шило воткнули!

Оказалось, что догнать на лесной дороге «ниву» не так‑то просто. Машина повышенной проходимости мчалась по корням, лесным ухабам не хуже мотоцикла.

– Держись! – крикнул Овсейчик, поняв, что сейчас сможет сократить дорогу.

Мотоцикл вильнул влево и помчался по узкой лесной дорожке, еле различимой среди травы. Михальчук, сидевший без шлема, втянул голову в плечи и уткнулся темечком в спину Овсейчика. Он слышал, как хлещут по головам и спинам ветви, как хрустят под колесами сухие сучья. Дорога пошла в гору, и таможенникам показалось, что мотоцикл мчится прямо в небо, темное, вечернее. Достигнув вершины холма, мотоцикл пролетел метров пять и с ревом покатился вниз.

– Тормози! Тормози! – кричал Михальчук, хотя понимал, тормозни сейчас Овсейчик, мотоцикл непременно занесет и они разобьются о деревья.

– Не дрейфь, – крикнул старший сержант, – не впервой тут едем!

Он посмотрел вправо и увидел, как блеснула крыша «Нивы» за старыми деревьями.

– Опередили! —закричал он. – Слышь, мы их опередили!

Но Михальчука эта новость уже не радовала. Он с самого начала был против погони и теперь уже не представлял, что же они будут делать, догнав «Ниву.» По натуре Михальчук был куда осторожнее своего напарника и совать голову в петлю не спешил. Но ему не повезло, за рулем оказался Овсейчик, и теперь бразды правления были в его руках, куда привезет, там и окажешься.

Специально Дорогин не спешил. Он просто не умел водить автомобиль медленно. Для него не существовало плохих дорог, плохого освещения. Дед Михась только вздрагивал, когда из‑под самого капота машины уходило толстое дерево.

– Сергей, а водку‑то мы не всю на стол поставили. Вон звенит, – немного дрожащим голосом, без радости говорил старик, лишь бы поболтать, потому как ему было страшно.

Зато пес чувствовал себя относительно нормально, если не считать тряски. Он‑то не видел несущихся навстречу деревьев, а лишь вслушивался в глухой рев двигателя да в разговор Дорогина и деда Михася.

– Эй, псина, как ты там? – старик постарался заглянуть за спинку сиденья, потому как Дорогин не очень‑то охотно ему отвечал. Он решил, что пес окажется лучшим собеседником. Тот в ответ тявкнул. – Так как же тебя зовут? – поинтересовался дед Михась, будто пес мог ему ответить. – Черт его знает! – старик поскреб тщательно выбритую по случаю поминок щеку. – Будешь Букетом. А, Букет, нравится тебе кличка?

Пес никак не отреагировал, словно эти слова относились це к нему, а к ящику, заполненному позвякивающими бутылками с «магазинной водкой», как окрестил ее житель хутора.

Дорогин насторожился. В свисте ветра он разобрал тарахтение мотоциклетного двигателя. А поскольку на поминки на мотоцикле приехали лишь таможенники, это могло значить одно – за ними гонятся. Но дорога сзади была пуста.

Мотоцикл таможенников, проломив кусты, вылетел на дорогу метрах в пятнадцати впереди мащины. Овсейчик обернулся. Дорогин успел заметить лишь злой оскал да блеск глаз. Какое‑то время таможенники мчались впереди, а затем старший сержант тормознул, и мотоцикл встал поперек дороги. Михальчук чуть не свалился на землю.

– Все, бля, приехали! —сказал Овсейчик.

– Ты не очень‑то «блякай», – ответил ему Михальчук, похлопывая ладонями по ушам, пытаясь привести себя в чувство.

Дорогин остановил «Ниву» с ювелирной точностью, едва не коснувшись бампером колена Михальчука. Тот онемел от испуга и от такой наглости. Ведь чужак мог не рассчитать, дорога не асфальтом покрыта: где трава, где земля, где вчерашняя лужа со скользким грязным дном. Могло бы и протащить «Ниву» пару метров, и он с приятелем оказались бы под колесами «Нивы», раздавленные и изувеченные.

Дед Михась, почуяв неладное, сглотнул слюну и вытер пересохшие губы. Затем медленно стал сползать по сиденью, словно собирался спрятаться. Пес глухо заурчал, но пока из‑за спинки сиденья не показывался.

– Лежи, – негромко произнес Дорогин. Пес, уже было зашевелившийся, на удивление послушался.

То, что у таможенников нет оружия, Дорогин успел заметить на поминках. Но вполне мог оказаться нож в кармане куртки. Опытным взглядом Сергей тут же определил, кто заправляет в этой парочке.

«Тот, кто за рулем, – решил он. – Наверное, ему принадлежит инициатива догнать нас на лесной дороге. А тот, кто сидел сзади, трус, даже слезть с мотоцикла боится.»

Овсейчик перекинул ногу через бензобак, отбросил подножку, вальяжной походкой обошел «Ниву»и остановился у дверцы водителя. Стекло было опущено до половины. Но опытный Овсейчик не пытался хвататься за него, знал, чуть что – стекло поднимут и руку защемят. Он лишь пнул носком жесткого ботинка сверкающую новизной дверцу и грубо крикнул:

– Вылезай!

Дорогин не стал спорить, открыл дверцу и сел, боком спустив ноги на землю.

– Ты в погранзоне, урод! Ты нарушил пропускной режим, я могу тебя задержать.

– Задерживай, – усмехнулся Дорогин, глядя прямо в глаза Овсейчику. Таможеннику от этого взгляда стало не по себе. Он почувствовал недюжинную силу мужчины, противостоящего ему, этот взгляд отрезвлял и злил одновременно.

– Ты что, не понял? Разворачивай машину, выбрасывай деда и уезжай отсюда подобру–поздорову, пока мы тебе кости не переломали!

– Ты все сказал? – спокойно спросил Дорогин, не отводя взгляд.

Овсейчик не выдержал и несколько раз моргнул. Это еще больше разозлило его, и он запустил руку под полу куртки, изображая, будто у него там есть пистолет.

– Ты лучше молнию на штанах застегни, – негромко произнес Дорогин, показав пальцем на прореху, из которой торчал край светлой рубашки.

Овсейчик машинально посмотрел вниз, молча застегнул молнию. У него внутри все кипело, но, памятуя о словах Саванюка, он все еще надеялся просто запугать и спровадить Дорогина.

– Завезу деда и, может быть, если мне захочется, утром поеду назад, – спокойно сказал Муму.

– Дед сам дойдет. А ну, выбирайся из машины! – крикнул старику таможенник.

Тот взялся за ручку, но Дорогин бросил ему:

– Сиди, дед, на месте. Не видишь, наш храбрый урод пьяный?

Вот эти‑то слова оказались каплей, переполнившей чашу терпения вспыльчивого старшего сержанта. Он резко нанес удар, целясь Дорогину в переносицу, зная наперед, что первый удар всегда решает исход драки. Ударишь удачно – противник повержен, промахнешься – потеряешь веру в себя.

Дорогин, видевший Овсейчика лишь боковым зрением, резко уклонился, и кулак таможенника врезался в подголовник сиденья. С недоумением Овсейчик смотрел на собственную руку, не понимая, как это он промахнулся, ведь только что нос противника был перед его глазами.

– Если бы ты был трезвым, – сказал Дорогин, – и находился при исполнении, да был бы повежливее, может быть, я бы тебя и послушался. Но ты просто урод, который попался мне на дороге в лесу, и слушать твои бредни я сегодня не собираюсь, – он взялся за дверцу, готовый ее захлопнуть.

И тут Овсейчик, совсем потеряв голову от злости, набросился на него, схватил за плечи и выволок из машины. Злость придала ему силу, но этой силы хватило ненадолго. Несколько секунд мужчины боролись, перекатываясь по траве. Михальчук и рад был бы помочь своему напарнику, но не знал, как это сделать.

Лишь только он собирался схватить Дорогина, как сверху оказывался Овсейчик. Когда он заносил ногу, чтобы ударить Сергея, тут же останавливался: старший сержант уже лежал внизу.

На ноги Сергей вскочил первым и стал с опущенными руками – так, словно бы ждал на лесной дороге прибытия не то рейсового автобуса, не то трамвая, спокойный и уверенный в себе.

Овсейчик сел и прохрипел:

– Ах ты, сука! —но вместо того, чтобы ползти к Дорогину, стал медленно отползать, пока не уткнулся спиной в дерево. – Ты чего, козел, стоишь, – крикнул Овсейчик своему напарнику, – сзади заходи!

. По неосторожности Михальчук послушался старшего по званию. Боком, боком пробрался Дорогину за спину, но тут услышал уже за своей спиной грозное рычание пса, который высунул, морду, страшную, оскаленную, между спинками передних сидений.

– Там пес, – прохрипел Михальчук.

– Хрен с ним, с псом! – крикнул Овсейчик, вскакивая на ноги и бросаясь к Дорогину.

Сергей почти одновременно нанес два удара – один ногой по изготовившемуся к прыжку Михальчуку, второй, кулаком, Овсейчику в солнечное сплетение. Таможенники упали одновременно, словно их бросила на землю взрывная волна.

И тут дед Михась закричал истошным голосом:

– Люди, убивают!

Крик эхом разлетелся по вечернему лесу. Скорее всего эту фразу дед готовил заранее, в самом начале, лишь только увидел приближающегося к автомобилю Овсейчика. И хоть сейчас ситуация изменилась, и убить таможенников мог уже Доро–гин, он все равно ее выкрикнул, потому что должен был избавиться от слов, которые сидели в горле и парализовали мысли.

Выпитая водка сыграла с таможенниками злую шутку. Они встрепенулись и, поднявшись, уже вдвоем, скрежеща зубами от обиды и негодования, ринулись на Дорогина. Они шли так, словно ловили какую‑то птицу, боясь, что она улетит, – широко расставив руки, хватая скрюченными пальцами воздух.Дорогин стоял невозмутимо и, когда его и двух его противников разделяли лишь считанные шаги, сделал резкое движение – не бил, а пугал.Овсейчик остановился, облизнул кровоточащую губу, которую сам себе прикусил, затем, ощутив солоноватый вкус, провел ладонью по подбородку и глянул на окровавленные пальцы.

– Да ты мне рожу разбил! Я тебя сейчас… – и в руках Овсейчика появился нож, длинный, охотничий, со сверкающим полированным лезвием.

По своему опыту Дорогин знал, чем красивее и изящнее нож, тем хуже человек умеет владеть им. У настоящих асов ножи неброские, с узкими темными лезвиями. Такой и не приметишь, как воткнется под ребра или же как им полоснут по горлу.

Нож описал дугу, лезвие вспороло воздух у самого лица Дорогина.

– Поосторожнее, – заметил Сергей, – нож‑то небось острый? Смотри, руку себе порежешь!

И тут Михальчук, споткнувшись о корень, упал прямо в ноги Дорогину, опрокинул его вперед – на Овсейчика. Старший сержант хотел ткнуть ножом Сергея в грудь, но сверкающее лезвие прошлось над плечом, зацепив острием куртку Дорогина.

И тут из машины одним прыжком выскочил громадный пес. Он бросился на человека с ножом быстро и стремительно, не издав при этом ни единого звука, Дорогин лишь почувствовал, как что‑то тяжелое пролетело над ним. Пес вцепился зубами в запястье Овсейчику. Таможенник, не удержав равновесие, упал на спину. Если бы он не разжал пальцы, пес наверняка перегрыз бы ему кость.

Овсейчик закричал истошно, протяжно, с хрипом. Лишь только нож упал в траву, пес тотчас разжал челюсти и уперся лапами в грудь поверженного противника. Он скалил зубы, огромные желтоватые клыки и горящие недобрым светом глаза животного наводили на таможенника ужас. Пес хрипел, тяжело дышал, из уголков рта свисала густая слюна.

Освобождаясь от Михальчука, Дорогин ударил его ногой, затем легко отбросил в сторону. Поднялся, отряхнул одежду.

– Букет, Букет, оставь этого урода!

Но пес на этот раз не послушал нового хозяина. Он рычал, глядя в глаза противнику, словно у него имелись свои счеты с Овсейчиком. И стоило тому лишь шевельнуть рукой, как пес клацал зубами, предупреждая, что еще одно движение – и челюсти могут сомкнуться на горле.

– Уйди! Уйди! – засипел таможенник. Дорогин взял пса, который недовольно рычал,

за ошейник, оттащил в сторону и грозно прикрикнул:

– Сидеть! Сидеть, Букет! – а затем потрепал его по загривку. – Молодец, хороший пес, настоящий друг!

Сергей нагнулся, небрежно поднял нож, взвесил его в пальцах, а затем, с разворота, не целясь, метнул. Нож воткнулся в ствол старой ели метрах в четырех от земли, воткнулся глубоко, почти на треть большого лезвия. Затем Сергей подошел к мотоциклу, вырвал ключи из замка зажигания и зашвырнул их далеко в кусты. Сорвал патрубок с бензобака, дождался, пока топливо вытечет на землю, оттолкнул мотоцикл на обочину. Тот завалился набок.

Таможенники сидели на траве, не рискуя подняться на ноги. Ведь рядом был пес, который бросал враждебные взгляды то на одного, то на другого.

– Когда захочу, ребята, тогда и уеду. Вы меня поняли? А если будете упорствовать, пожалеете, причем сильно пожалеете.Дед Михась сидел в машине ни жив ни мертв.

– Я буду здесь до тех пор, пока не разберусь, что случилось с моим другом. И если будете гнать волну, – глядя в глаза Овсейчику, произнес Дорогин, – вам не поздоровится, уж поверьте!

– Сергей, Сергей, поехали отсюда! Ну их к чертовой матери, они же совсем пьяные!

– Залезай! – приказал псу Дорогин.

Тот легко вскочил вначале на сиденье водителя, затем перемахнул через спинку и устроился сзади, развалясь во всю длину сиденья. Сергей сел в машину, повернул ключ в замке зажигания, хлопнул дверцей. Автомобиль рванул с места, и из‑под протектора полетели в лица таможенников куски земли и истертой травы.

Когда рассеялся дымок, когда стих гул двигателя, Овсейчик посмотрел на Михальчука.

– Ну ты видел теперь, какая он сука? Он нас загубит, поверь мне, загубит. Я таких сволочей за версту чую, у него все нутро гнилое. Я же тебе говорил, это не Гришки дружок, это мент московский. Скорее всего он приехал под нас копать.

– Сам я уже ничего делать не буду, – тихо прошептал Михальчук, – что Саванюк скажет, то и сделаем. Пусть сам расхлебывает, сам кашу заварил, мы здесь ни при чем.

– Ага, ни при чем! А как бензином дом обливали, забыл, что ли? Как «дальнобойщиков» прикончили, тоже забыл? А как двух контрабандистов – Сокола с Круталевичем – в Двине утопили, тоже из башки вылетело? Я еще могу целую кучу припомнить. Кончать его надо, а то нам тюрьма светит.

– Тюрьма? А может, «вышка»?

– К черту, к черту! – забурчал Овсейчик.

Он поднялся, отряхнулся и принялся разбираться с мотоциклом. Без ключа он бы его, может, и завел, но в баке не осталось ни капли бензина.

– Сука! Сука! Подонок! Весь бензин слил! Михальчук трясущимися руками пытался прикурить.

– Был бы у меня пистолет, а еще лучше автомат, я бы эту тварь уложил на месте, а потом закопал где‑нибудь на болоте.

Вспыхнул язычок пламени. Михальчук трясущимися руками принялся прикуривать. Пальцы не слушались, будто деревянные. Наконец он затянулся и тотчас надрывно закашлялся.

Только сейчас Овсейчик заметил, что его приятель курит. Подбежал, вырвал сигарету.

– Ты что, сейчас как полыхнет! Тут же бензином все облито!

– Як бензину не подхожу, я помню, где он слит, вон пятно на траве.

– Дай пару раз дернуть.

Михальчук сделал три затяжки, скурив сигарету почти до фильтра. Он волновался, был бледен, руки дрожали.

– Теперь мотоцикл по очереди покатим? – спросил Михальчук.

– Да ну его на хрен! Катить мы его еще будем! В кусты засунем, ветками прикроем, а потом на «УАЗике» подъедем, зальем бензин. Ты на машине, я на мотоцикле, и всех делов–пирогов.

– Куда идти ближе всего?

– Ближе всего на хутор к деду.

– Но нам туда не надо, правда? – с надеждой в голосе спросил Михальчук.

– Пока не надо, – сказал Овсейчик. – Оружие возьмем, а вот тогда посмотрим, кто кого.

Михальчук принялся искать глазами нож. Лезвие блестело, даже в неверном вечернем свете заката оно горело огнем на темном стволе.

– Залезь, нож вырви.

Михальчук стал карабкаться по гладкому, лишенному ветвей стволу. Это напоминало дурацкий аттракцион на Масленицу, когда мужчины за бутылкой водки лезут по отполированному столбу, пытаясь добраться до заветного приза. Михальчуку этот трюк не давался.

Подошел Овсейчик и принялся подталкивать его, сперва плечом, затем вытянутыми руками. Михальчук добрался до ножа и принялся его расшатывать.

– Глубоко вогнал, сволочь! Висеть на нем можно! Наконец лезвие вышло из живой древесины.

– Бросай нож! – сдавленным голосом приказал Овсейчик.

Михальчук швырнул нож на дорогу. Овсейчик отскочил, и Михальчук, соскользнув по дереву, так и остался сидеть на земле, обхватив дерево ногами.

– Вставай, дурак, уже приехал.

– Задницу из‑за тебя отбил.

– Вставай! Главное, чтобы «передница» целая была, или ты ее по дереву размазал?

Защелкнув лезвие ножа, Овсейчик спрятал его в карман куртки и, закатив в кусты мотоцикл, даже не прикрыв его ветками, прихрамывая двинулся по дороге. За ним потащился Михальчук.

До Волчьей Ямы оставалось семь километров. Надежды на какой‑нибудь попутный транспорт – никакой. На этой дороге можно было просидеть неделю и никого не увидеть. Но иногда на ней же можно было за ночь поймать трех–четырех контрабандистов с рюкзаками, набитыми сахаром, маслом или водкой.

Хоть Дорогин и разобрался с таможенниками, но деда Михася это нисколько не обрадовало. Он понимал, Сергей – человек приезжий, побудет тут несколько дней и исчезнет. А таможенники затаят злобу и сорвут ее именно на нем, ведь дед был свидетелем их унижения. Ссориться же с ними понапрасну дед Михась не хотел. Его жизненное кредо: «Лишь бы не было войны, а все остальное пережить можно.» Вот теперь, почувствовал он, война и начнется.

Он хитро, исподлобья посмотрел на Дорогина и, чтобы польстить новому знакомому, сказал:

– Лихо ты с ними разделался!

– С большим удовольствием я бы спокойно ехал по дороге, – отвечал Муму. – Они сами полезли в драку и… нарвались.

– Я понимаю, – говорил старик, – но что‑то ты больно хорошо дерешься.

– Жизнь научила.

– Нет, – покачал скрюченным пальцем дед Михась, – жизнь этому не учит. Жизнь учит ложкой хорошо орудовать, топором или рюмку из пальцев не выпускать, а такому учат в определенных местах. – Дорогин не сразу понял, куда клонит его новый знакомый. – Признайся, – дед Михась подался вперед. Если бы Дорогин соврал, что является сотрудником прокуратуры или спецслужб, старик бы сразу успокоился. Но то, что Сергей стал запираться, лишь укрепляло старика в мысли, что дело нечисто. – Признайся, – настаивал он, – ведь ты, наверное, офицер?