Текст книги "«Мы от рода русского…»"

Автор книги: Андрей Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

С Русью было по-другому. Десятилетиями ома являлась и другом, и врагом, вырывая у империи политические уступки силой, И зот теперь она требовала по-роднения с императорским домом, что стремительно возвысило бы ее внешнеполитический престиж, выделило среди прочих сопредельных стран.

Вежливо и льстиво отклоняли греки эти непомерные, по их мнению, претензии северного соседа. А на подворье святого Маманта мучился неизвестностью молодой Святослав – пылкий, честолюбивый, гордый, и можно себе представить, как, возвратившись после переговоров во дворце, Ольга, возмущенная, раздосадованная, оскорбленная, рассказывала о своей неудачэ сыну и как тот, распаляясь, клял греков за гордыню и пренебрежение. Можно думать, что после этой беседы завязался новый сложный, во многом личный узел противоречий между молодым Святославом и Византийской империей.

Второе обстоятельство прямо вытекает из этого оскорбления.

Порой мы в наших размышлениях о прошлом не обращаем внимания на обычные человеческие чувства, страсти, борения характеров, человеческие комплексы. Между тем, не учитывая всего этого, трудно и порой невозможно воссоздать истинное лицо эпохи, потому что оно, это лицо, складывается из единиц, десятков, сотен отдельных человеческих лиц, характеров, настроении. Потому и неопровержим исторический материализм, великое учение К. Маркса и Ф. Энгельса об общественно-экономических формациях, что он дает нам понимание человеческой личности, человеческого коллектива, их поведения на основе материальных условий существования, во взаимосвязи экономических, духовных и психологических начал. Но это значит, что роль личности не сбрасывается со счетов истории, а, напротив, требует к себе пристального, «индивидуального* внимания, тем более личности, которая порой аккумулирует настроения большой группы людей...

Поразительно, но вся жизнь Святослава, как мы ее знаем по русской летописи, по византийским источникам, явилась в виде одного сплошного вызова византийской империи, вызова яростного и бескомпромиссного, ставшего его славой и его трагедией.

Все свои походы, едва взявшись за оружие и возглавив киевскую дружину, он направил в конечном итоге на борьбу с империей.

Наивно было бы думать, что это борение объяснялось лишь личными чувствами Святослава. За противоборством двух стран стояли общие их социально-экономические и политические интересы, закономерности общественного развития. Но Святослав внес в него столько страсти, столько невероятной энергии, столько бескомпромиссности, что лишь собрав все силы Византия сумела сокрушить русское войско и войска союзников Руси.

Начав борьбу против Византин в Северном Причерноморье, в Крыму, потом на Балканах, потом захватив почти все европейские владения Византин и поставив даже вопрос об уходе греков из Европы в Малую Азию, Святослав потерпел затем ряд серьезных военных неудач. Но снова и снова судьба поднимала его против империи, и, уже возвращаясь почти без войска на родину в суровую зимнюю пору 971 года, он еще мечтал вернуться и отвоевать утраченное.

Он и сгиб в 972 году на порогах под ударами печенегов, купленных византийским золотом, хотя греки и обещали ему свободный проход в Русь.

На днепровских порогах руками печенегов византийцы разделались со своим, возможно, самым страшным, самым опасным врагом за последнее столетие. По существу, всю свою самостоятельную политическую и военную жизнь Святослав посвятил борьбе с Византией.

Откуда такая страсть, такое постоянство? И мы вновь и вновь возвращаемся к загадочной фигуре анеп-сия, к долгой беседе Ольги с Константином VII и его женой, к раздраженной реакции императора на требования Руси, настаивающей на династическом браке, и еще и еще раз приходим к мысли, что 9 сентября 957 года императорская семья отказала Руси в родственных связях, нанеся и Ольге, и Святославу смертельное оскорбление.

Но не только об этом просила Ольга в обмен на подтверждение русско-византийского договора 944 года и в первую очередь статей военно-союзного характера. Речь шла и о крещении русской княгини. И не просто о крещении, а о таком политическом акте, который бы в этой, казалось бы, чисто религиозной сфере содействовал возвышению политического престижа Руси, престижа самой русской княгини.

В это время не могло еще быть речи о крещении всей Руси: слишком велика была языческая толща. И хотя христианство медленно, но верно пробивало себе дорогу среди русской правящей верхушки, час его еще не пробил. Да и молодой наследник престола, его языческая дружина не выказывали никакого почтения к православным святыням и продолжали величать своих языческих богов во главе с Перуном.

И все-таки к этому времени уже был опыт крещения Болгарии, правитель которой сегодня именовал себя царем – цесарем. В начале 50-х годов X века, незадолго до прибытия Ольги в Константинополь, крестились два видных венгерских вождя Дьюла и Булчу.

Остатки языческой Европы приобщались к христианству с тем, чтобы уже в рамках христианизированных государств вести своп внешнеполитические игры. И копечно, Византия лихорадочно расставляла сети для улавливания не столько душ новых прихожан, сколько для извлечения политических выгод, потому что за спиной константинопольского патриарха стояла светская императорская власть. Она диктовала византийской церкви свои политические решения.

Ольга попыталась сделать первый шаг в этом направлении; о крещении Руси вопрос еще не стоял. 9 сентября она просила императора о личном крещении, причем в присутствии его самого.

Константин VII в своих записях молчит по этому поводу, но русская летопись безыскусно, но красочно передает историю крещения Ольги, которая весьма напоминает старинное предание. И хотя легендарность этой записи трудно отрицать, но за флером легенды, туманной старины вдруг просвечивают тзкие реалистические, такие мирские страсти, о которых, возможно, не подозревал автор летописной записи. <:Азъ погана еемь,– будто бы заявила Ольга императору,– да аще мя хощешн креститп, то крести мя самъ; аще ли то не крещуся».

В этой фразе, кажется, отражена вся суть происходящих событий: и император, и Ольга – естественно, каждый в своих целях – шли навстречу друг Другу. Константин VII хотел крестить в Константинополе русскую княгиню и видел в этом свою выгоду. Ольга тоже собиралась креститься, но с одним условием – чтобы ее крестным отцом являлся сам византийский император. Именно так было в случае с Болгарией, когда восприемником болгарского князя Бориса I стал император Михаил, давший ему свое христианское имя.

Во-вторых, Ольга просила, чтобы ей было даровано христианское имя Елены, не в честь жены Константина VII, хотя и в этом совпадении был весьма высокий расчет, а в честь императрицы Елены, матери Константина I, сделавшего христианство официальной религией Римской империи. И наконец, Ольга обратилась с просьбой, чтобы император официально назвал се своей дочерью. Кажется, что это само собой разумеется; если Константин VII выступает в роли крестного отца, то Ольга, естественно,– в роли крестной дочери. Но не об этом речь.

В раннем средневековье такие понятия, как отец, сын, брат, дочь, в отношениях между монархами различных государств были исполнены большого политического смысла. Известны случаи, когда иностранные правители для возвышения своего престижа настойчиво старались получить для детей титул «сына византийского императора».

Так, в VI веке персидский шах Кавад просил у Юстиниана I, чтобы тот -^усыновил» его третьего сына Хосрова, будущего Хосрова I. Шах рассчитывал, что это поможет Хосрову в борьбе со своими братьями за персидский престол. Но ему было отказано, так как греки боялись, что такое «усыновление» обернется для них претензиями шахской династии на византийский престол.

Зато император Маврикий стал названным отцом шаха Хосрова II, что в известной степени ослабило длительный натиск персов на владения Византии.

Братьями именовали в империи франкских императоров. К болгарскому царю императоры обращались с титулом «сын». И руссы середины X века прекрасно понимали, что они хотели, к чему стремились, настаивая на титуле «дочь» в применении к титулу русской княгини – архонтиссы.

Судя по летописи, все эти просьбы были удовлетворены: «...И крести ю (ее) царь с патреархомъ... Бе же речено имя ей во крешеньи Олена, якоже и древняя царица, мати великаго Костямтина».

В заключении рассказа о пребывании Ольги в Константинополе сообщается, что император «отпусти ю, карекъ ю дъщерью собе:>.

Любопытно, что слово «дщерь» встречается в этом же рассказе совсем в другом контексте именно в значении крестной дочери, но на прощальном отпуске Константин VII обратился к Ольге со словом «дщерь», что означало признание за ней определенного внешнеполитического титула. Русская княгиня добилась того, чего добивались до нее персидский шах, болгарский царь.

До полного равенства, до титула «брат», «сестра.» было еще далеко, но и этот успех был весьма ощутимым в рамках европейского сообщества государств.

Крещение Ольги состоялось между первым и вторым визитами к императору, т. е. в интервале между 9 сентября и 18 октября 957 года. Мы даже можем догадываться, где это произошло,– в соборе святой Софии – главном храме Византийской империи, что также было не случайно,

Ольга выбрала местом своего крещения основную православную святыню империи, где вел службу и читал свои проповеди сам патриарх. Он же совершил над ней и обряд крещения.

О месте крещения Ольги мы косвенно узнаем и но такой, казалось бы, незначительной детали. На первом приеме во дворце Ольге было преподнесено ее «слеб-ное> – содержание в Константинополе – 500 милиари-сиев на дорогом блюде. Прошло триста лет, и в 1252 году русский паломник из Новгорода Добрыня Ядрсйко-вич, будущий архиепископ новгородский Антонин, увидал в ризнице храма святой Софии драгоценное блюдо, принадлежавшее некогда русской княгине Ольге. «И блюдо велико злато служебное Олгы Руской, когда взяла дань, ходнвше ко Царюгороду, Во блюде же Олжи-не камень драгий, на том же камени написан Христос; от того Христа емлют печати людие на все добро: у того же блюда все по верхови жемчюгом учинено». Что это за блюдо? То ли, на котором Ольге преподнесли 500 милнарнсиев, или какое-то другое, но ясно, что Ольга пожертвовала баснословно ценную вещь в храм святой Софии. Почему такое внимание? Ответ напрашивается сам собой. Это был храм, где русская княгиня принимала крещение. Память о ней жила здесь и через триста лет.

Позади оказались волнения первых недель, позади – переговоры с императором, в ходе которых Ольга потерпела неудачу в стремлении женить своего сына на византийской принцессе, но настояла на почетном крещении, на получении титула дочери императора. С уверенностью можно утверждать, что обсуждались и подтверждение договора 944 года, и дальнейшая реализация военного союза двух государств. И все-таки думается, что стороны остались недовольны друг другом, Ольга и Святослав были оскорблены высокомерным отказом Константина VII в династическом браке, не мигли забыть руссы и унизительно долгого ожидания «в Суду» по приезде в Константинополь. Поэтому не сразу Ольга согласилась предоставить своих воез в помощь Византии. Для продолжения переговоров на эту тему она пригласила императорское посольство к себе в Киев, и оно действительно вскоре туда явилось.

За этот месяц Ольга побывала дважды и у патриарха, и тот вел с ней беседы на религиозные темы <и заповеда ей о церковномъ уставе, о молитве и о посте, о милостыне и о въздержаньи тела чиста».

Наступил октябрь, приближался конец навигации, и русская флотилия стала готовиться в обратный путь.

18 октября состоялся прощальный прием Ольги. Именно там император нарек се своей дочерью, преподнес ей прощальные дары – золото, серебро, драгоценные сосуды, дорогие ткани. В ответ он получил обещание русской княгини прислать ему дары из Киева и оказать военную помощь.

Затем был прощальный прием у патриарха, и снова состоялась беседа, и снова он излагал новообращенной христианке основы православного вероучения. Она же жаловалась ему, молила: «Людье мои пагани и сын мой, дабы мя богъ съблюлъ от всякого зла».

Ольга была весьма озабочена тем, как встретят ее обращение в христианство на родине. Еще не забылись периые попытки христианизировать Русь в IX веке, когда новообращенные князья исчезали навеки со страниц истории, задавленные языческой толщей. И конечно, в зги годы не могло быть и речи об учреждении на Руси самостоятельной епархии, посылки на Русь архиепископа и т. д. Ни влиятельное языческое киевское боярство, ни восточно-славянские князья, ни княжеская дружина не позволили бы этого сделать. Поэтому не случайно, вернувшись в Киев, Ольга стала осторожно, но весьма настойчиво уговаривать сына принять крещение. Но тот, как сообщает летопись, хотя и не возбранял крещения, сам креститься не хотел и насмехался над христианами: «Невернымъ (неверующим) бо вера хрестьянска уродь-стпо (юродство) есть». На иные уговоры матери Святослав тоже отвечал отказом, апеллируя к своей дружине: «Како азъ хочю инъ (иной) законъ прияти едпнъ? А дружина моа сему смеятися начнуть». И вновь мать уговаривала его: крестишься ты – крестятся и другие. Но Святослав стоял на своем.

Уже в это время мы видим, что молодой князь связывает накрепко свою жизнь с дружиной, и никакие уговоры матери, рисующей выгоды принятия христианства Киевской Русью, не способны поколебать его.

Хотя до разрыва между Ольгой и Святославом дело не дошло, но стало очевидно, что в Киеве четко оформились две политические группы: одна – стоящая за введение христианства и за ориентацию в этой связи на Византию, а другая – языческая, резко антивизантнй-екая. Мужающий Святослав стоял во главе второй.

Но и Ольга не испытывала лично больших симпатии к Константинополю, хотя сумела добиться от императора и патриарха определенных политических привилегий.

Глава 12
Крах миссии Адальберта

Мучившие княгиню после отъезда из Константинополя чувства получили, наконец, простор, когда веской следующего года византийские послы явились в Киев закрепить договоренность об обещанной военной помощи.

Русская княгиня припомнила грекам все. И то, как она неделями ждала приема во дворце, и то, как она получила отказ в связи со сватовством Святослава. Русская летопись лаконично передала эти чувства княгини: когда послы напомнили ей, прибыв к киевским причалам, что русская княгиня, прощаясь, обещала Константину VII «вой в помощь», а также собиралась отдариться челядью, воском, мехами, то Ольга велела сказать ему: «Постоиши у мене в Почайне, яко же азъ в Суду, то тогда ти дам».

Горькая обида, уязвленное самолюбие, едкая ирония слышатся в этих словах, приведенных летописью.

Возможно, летописец расцветил события по собственному разумению, возможно, воспользовался какой-то древней легендой или прежними записями. Но ясно одно: в этом эпизоде отразилась большая неудовлетворенность русской княгини результатами визита в Византию, несмотря на видимые успехи и оказанные ей высочайшие знаки внимания.

Но несомненно и другое: политические отношения между двумя странами продолжали оставаться дружественными, греческие послы, натерпевшись в Киеве страхов и неудобств, все-таки, наверное, получили и челядь, и меха, и воск для своего императора, как и согласие послать воев в помощь. И такие вой действительно появились в империи в конце 50-х н начале 60-х годов, помогая грекам в войнах с арабами.

Но уже окончательно возмужал Святослав Игоревич. Не за горами были его перзые военные походы, не за горами был реванш над высокомерными греками, о котором он, видимо, мечтал со времени тех печально памятных для него летних дней 957 года.

В 961 году в Киеве появился пришелец из Германского королевства – монах Оратин святого Максимпна по имени Адальберт. Вместе с ним прибыли другие представители немецкого клира, охрана, слуги. С удивлением смотрели киевляне на бурную деятельность, которую развернул Адальберт в русской столице. Он мало бывал на своем немецком подворье, но часто появлялся в палатах видных бояр и купцов, бывал и в великокняжеском дворце у княгини-христианки. И повсюду Адальберт вел настойчивые разговоры о том, что пора уже Руси принять христианство из рук самого христианнейшего правителя в Европе – германского короля Оттона I,.который не сегодня завтра объявит свое государство Священной Римской империей в противовес погрязшим в пороках грекам. Только империя Оттона может претендовать на великое наследие Рима, только она является первой державой мира и только там живет подлинная и чистая христова вера.

Пытался Адальберт обращаться с проповедями и к киевским мирянам. Те стояли, мрачно слушали, а потом шли к холму Перуна и клали к его ногам свои скромные приношения.

Но Адальберт не успокаивался, предпринимая все новые и новые попытки обратить руссов в христианство по западному образцу, усилить в Киеве позиции немецкого духовенства, политического влияния Германии, поставить прочный заслон на пути грекам, пытавшимся также христианизировать Русь. С каждой неделей пребывания немцев в Киеве они делались все увереннее н наглее, а Адальберт зел себя уже как глава местной христианской общины, хотя эта община долгими десятилетиями была связана с константинопольской патриархией. Его друзья и приспешники даже именовали бойкого монаха епископом Руси. II уже шел ропот против разгулявшихся в Киеве немецких миссионеров среди простых людей – на Подоле, в ремесленных слободах и на горе. Открыто насмехались над ним дружинники Святослава, преданные своему Перуну, и Волосу, и другим древним богам, и сам Святослав не раз уже говорил с матерью, настаивая на изгнании немецких миссионеров, которые вели себя как полноправные духовные хозяева и наставники Руси. В Киеве назревал взрыв...

Этим событиям предшествовала довольно странная и неясная история, которая восходит к 959 году.

Под этим годом в немецкой хронике Продолжателя Регинона было записано: <:В лото воплощения господня 959... послы Елены, царицы ругоз (руссов), которая при Романе1, императоре константинопольском, крестилась в Константинополе, приходили притворно, как впоследствии оказалось, с просьбой к императору поставить епископа и пресвитеров их народу».

А далее начались непонятные события. Во Фрапк-фурте-на-Майне, где Оттон I праздновал рождество Христово, монах Лнбуций нз монастыря святого Альба-на был посвящен в епископы для народа руссов достопочтенным епископом Адальгадом. bio Либуций не рвался в предназначенную ему епархию. Напротив, он всячески тянул дело с отъездом, а потом заболел и 15 марта следующего года скончался.

Начались поиски нового кандидата в русские епископы. И тут выбор пал на энергичного, предприимчивого брата Адальберта из монастыря святого Максимпиа.

Выяснилось, что выбор этот был сделан не случайно. Адальберт чем-то не угодил высшим церковным властям королевства, и «по интригам и навету архиепископа Вильгельма» он был выдвинут в качестве кандидата на поездку в далекую Русь.

Император снабдил новоиспеченного епископа необходимым содержанием, дал ему верительные грамоты к княгине Ольге, и тот, проклиная, видимо, свою судьбу, бросившую его на неведомый восток Европы, отправился в путь.

Для чего же русское посольство появилось в германских землях в 959 году, действительно ли оно просило у Оттона I епископа на Русь или это было его благим пожеланием, остается неизвестным. Неясно также, что означают слова хрониста о «притворной» просьбе руссов. Анализируя этот латинский текст, ученые пришли к выводу, что слово «притворно» относится именно к просьбе о направлении епископа на Русь. Но теперь возникает другой вопрос. Русь ли просила «притворно» или немцы ошибочно трактовали эту просьбу, с которой руссы вовсе и не обращались к Оттону I, и, сделав хорошую мину при неважной игре, снарядили в путь своего духовного клеврета, которого в общем-то никто в Киеве н не ждал, А может быть, русские послы превысили полномочия и под нажимом Оттона I согласились принять епископа на Русь?

Начнем с последней версии. Совершенно исключается, чтобы руссы без ведома своего правительства, без соответствующих на это инструкций могли обратиться с просьбой о поставленни епископа на Русь. Русские дипломатические каноны, как, впрочем, и многие другие, такое самоволие полностью исключали. Вспомним, :;:н; формулировались цели русских посольств в Византию, как строго они регламентировались, с какими четкими наказами-речами послы являлись в Константинополе и сколько туров переговоров и долгих путешествий между двумя столицами требовалось, чтобы принять какие-то серьезные решения. А тут ведь речь шла о новой религиозной и, следовательно, политической ориентации Руси. Нет, своевластно решиться на подобный шаг послы в Германии не могли.

Совершенно невероятен и такой поворот событий, чтобы Ольга сама просила епископа у Оттона I. Весь строй русско-византийских, русско-болгарских культурных и религиозных связей восставал против этого приглашения. Русские христиане давно уже были связаны с константинопольским патриархатом; греки прочно пустили свои религиозные корни на русской земле. Еще в IX веке руссы трижды получали крещение из рук греков, и вовсе ке исключается, что Русь вслед за Болгарией или вместе с ней в 860-е годы приняла христианство, и Аскольд с Диром были первыми киевскими князьями-христианами, смытыми впоследствии языческой волной.

В византийских источниках есть упоминания о направлении па Русь греческого епископа-миссионера в 60-е годы IX века. Наконец, и сама русская княгиня приняла христианство из рук византийского патриарха, а ее крестным отцом был сам император. Все это прекрасно знали в Риме п в Германии, которые уже в это время, до официального раскола церквей, стали соперниками византийской патриархии и императора, считавшего себя главой и светской, и религиозной власти. Недаром в одной из булл X века папа Иоанн XIII, утверждая пражское епископство, наказывал чешскому князю Болеславу II, чтобы он выбрал для богослужения в Праге «не человека, принадлежащего к обряду или сс::те болгарского или русского народа, или славянского языка, но следуя апостольским установлениям и римским, выбрал лучше наиболее угодного всей церкви священника, особенно сведущего в латинском языке, который смог бы плугом вспахать сердца язычников. Славяно-греческий вариант епископа для Праги был, как видим, ненавистен римскому престолу и тесно связанному с ним немецкому духовенству.

Невероятно и еще одно предположение: что Ольга, пусть и раздраженная неудачными переговорами в Константинополе, осмелилась вопреки Святославу, его языческой дружине, набирающей силу вместе со своим молодым князем в общественной жизни Руси, учредить епархию во главе с немецким монахом в Киеве, где уже было немало христиан, связанных с константинопольской патриархией, и стояла церковь святого Ильи.

Все эти вопросы неоднократно ставились в специальной научной литературе и у нас в стране, и за рубежом, но ученые так и не пришли к единому мнению по этому поводу. В этой дискуссии мы тоже высказали свою точку зрения, и здесь, не претендуя на ее неопрозержнмость, нам хочется высказать свой взгляд на дело, побудив читателя к самостоятельным размышлениям.

Понять смысл происходивших в конце 50-х годов событий можно лишь в том случае, если мы обратимся к столетней давности отношениям Руси и империи франков.

Со времени русского посольства в Ингельгейм, когда послов заподозрили в шпионаже, взяли под стражу, а потом решили выслать обратно в Византию, откуда они пожаловали к франкам, прошло сто с лишним лет. И за ссе это время мы ни разу не встречаем в источниках, ни русских, ни иностранных, ни единого упоминания, прямого или косвенного, о новых дипломатических контактах с Франкским государством или с образовавшимся на его оснозе Германским королевством.

Шли посольства к хазарам и печенегам, венграм и болгарам, к варягам и в Византию. Запад будто бы оставался за семью печатями. Но, наверное, это было не так. Двигались между Русью и немецкими землями купеческие караваны, проезжали послы и гонцы. В Киеве прекрасно знали, судя по летописи, о том, что происходило буквально во всех сопредельных странах. И все же постоянных дипломатических контактов между Германией и Русью так и не установилось. И это не могло tie заботить киевское правительство.

В Киеве, как мы видели, весьма ревниво относились к государственно-престижным вопросам, заботились о том; чтобы занять достойное место в сообществе сопредельных стран, и многого добились в политическом и экономическом отношениях, расчистив широкий и регулярный доступ своим послам в соседние страны. Стереотипные договоры «мира и любви», «дружбы» связывали Русь того времени со многими соседями, и лишь набирающее силы Германское королевство до сих пор было вне дипломатических контактов Руси. Между тем Германия играла все большую роль в европейской политике; история Чехии, Польши, Венгрии оказалась тесно связанной с историей Германии, а ведь это были ближайшие соседи Руси, и учитывать их отношения с Оттоном I было совершенно необходимо. Поэтому русское посольство а Германию могло быть миссией доброй воли, стремившейся установить с сильной европейской страной дипломатические отношения смира и любви», т. е. на тогдашнем языке – провести так называемое дипломатическое признание друг друга. Но такое признание не было просто ритуальным актом. Оно обычно наполнялось совершенно реальным содержанием: устанавливалось правило свободного доступа купцов обеих стран па своп рынки, декларировался беспрепятственный проезд посольских миссий п, возможно, обеспечивался транспорт для послов дружественной державы. Именно после неудачи посольства в Иигельгейме Русь, пережившая за эти десятилетня смену династий, длительные войны, собирание Еосточно-славянских земель в единое целое под эгидой Киева, обнадеживающую борьбу за выходы на восточные торговые пути и закрепление в Северном Причерноморье, теперь стремилась вовлечь в сферу своей внешнеполитической деятельности и далекую Германию.

Оттон I должен был ухватиться за эту возможность. Сильный правитель, религиозный фанатик, он мечтал о возрождении славы поверженной Римской империи, И действительно, в 962 году он объявил свое королевство империей, Священной империей, вобрав вместе с этим названием все светские и религиозные претензии на европейскую гегемонию: кресту в этих претензиях уделялось едва ли не первостепенное место. И когда русское посольство появилось в землях Оттона I, это могло быть расценено как возможность не только установления с Киевом дипломатических и торговых отношений, но и как широкое поле деятельности для немецкой церкви на Востоке. Конечно, во время переговоров з Германии возник вопрос о допущении немецких христианских миссионеров на Русь, н вовсе не исключено, что

руссы могли согласиться с этим в общем-то невинным предложением. Известно, что в Киеве жили и греки, и немцы, и варяги, и мусульмане, и евреи. В X веке, задолго до крещения, упоминается христианская церкоьь, позднее, уже во время безраздельного господства христианства, там существует синагога, где молились еврейские купцы и ростовщики; широко было представлено и язычество, которое как-то довольно спокойно уживалось с христианством, и власти не торопили события – не устраивали крестовых походов против волхвов и прибегали к оружию лишь в тех случаях, когда те поднимали народ на антифеодальные выступления. Все это свидетельствует об известной веротерпимости на Руси. Не случайно согласно легенде, включенной в «Повесть временных лет», Владимир, крестя Русь, не сразу остановился на христианстве, «испытывал» веры, выслушивал мнение о них пришельцев из разных стран, посылал СБО-их людей по белу свету, собирая сведения о греческом православии, мусульманстве, иудаизме, немецкой •хпапежской» вере, и лишь после этого решил крестить Русь по византийскому образцу.

Поэтому нет никакого дива в том, что немецкий епископ получил возможность появиться на Руси. Но у воинственного, религиозного фанатика Оттона I с этой миссией наверняка были связаны далеко идущие планы. На Востоке находились обширные, богатые и густонаселенные славянские земли. Всего было вдоволь в этих землях, только не было там, но мнению немецких цивилизаторов, надлежащего порядка, и им предстояло просветить, обратить в свою веру эту огромную языческую массу и тем самым неизмеримо раздвинуть сферы влияния Священной империи. За армией священников должны были двинуться армии рыцарей. Задолго до зарождения религиозно-рыцарских орденов немецкая феодальная верхушка вынашивала планы завоевания

крестом и мечом востока Европы. Так появилась идея о посвящении в епископы Руси одного из деятельных немецких монахов, о чем, кстати, никто не просил и просить не мог.

Как видно из немецкой хроники, дело это было хлопотливое и ненадежное, и недаром первый кандидат медлил с отъездом, да и второй воспринял свое назначение без восторга, обвинив архиепископа Вильгельма в наветах и интригах. Действительно, что мог ждать для себя Адальберт за тридевять земель, в неведомом языческом краю? Но, судя по всему, человек он был предприимчивый и волевой: недаром его деятельность была отмечена (правда, в негативном плане) высоким духовным лицом. Да и позднее, уже вернувшись из Киева, он был обласкан императором, прощен архиепископом Вильгельмом и не затерялся срез и многочисленного немецкого клира, а пробился наверх, стал даже архиепископом Магдебурга. Многие исследователи также сошлись на том, что анонимным продолжателем хроники Регинона и являлся сам претендент в русские епископы. Он же сам и описал в хронике всю эту историю.

И вот рукоположенный в епископы Руси Адальберт прибывает на Русь. Возможно, что он осуществлял и дипломатическую миссию, отдав, так сказать, киевскому правительству ответный визит смира и дружбы» и затвердив устанавливающиеся добрососедские отношения между странами. Но все повернулось по-другому. В Киеве ждали скромного монаха, а явился властный и неугомонный креститель, ждали спокойного миссионера, а пришел человек, облеченный не только религиозными, но и политическими полномочиями.

Позднее, под 962 годом, незадачливый епископ записал о дальнейшей судьбе своей миссии в Киеве: <;...Адальберт, посвященный в епископы для ругов, не сумев преуспеть ни в чем, для чего он был послан, и видя свой труд тщетным, вернулся назад. На обратном пути некоторые из его спутников были убиты, и сам он с большим трудом едва спасся, и прибыв к императору,-был принят им с любовью. Архиепископ Вильгельм, как бы в вознаграждение за такое неприятное путешествие, обласкал его как брат брата и оказал ему поддержку всеми зависящими от него средствами».