Текст книги "Циферщик (СИ)"

Автор книги: Андрей Пихтиенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

9

«Олечка, просыпайся дорогая, вставай! Родненькая, нельзя спать, слышишь!»

Мамин ласковый, но настойчивый голос, который будил её в далёком детстве, явственно раздался совсем рядом. Сознание обволакивала тьма – давящая, вяжущая и не отпускавшая.

Ольга медленно приходила в себя. Сквозь тьму старалась зацепиться за искорки бодрствования, пришедшие взамен мраку забытья. Она попыталась открыть глаза, но не смогла: плотная ткань мешала им открыться. В затылке пульсировала боль. Оля ощущала, что её руки и ноги крепко связаны, а сама она лежала на холодном, видимо, бетонном полу. В нос ударил резкий запах пыли, бензина и железа. Она не могла понять, где находится, и что вообще происходит.

Робкая попытка сдвинуться с места не увенчалась успехом. Всё тело оказалось свинцовым, и любое, даже самое крохотное движение давалось с трудом. Только всё сильнее впивались в кожу верёвки. Она попыталась закричать, но не услышала своего голоса. Только звук, похожий на хрип, вырвался из её груди, тотчас превратившись в кашель.

Всё это напоминало ночной кошмар – неотступный, леденящий кровь кошмар, из которого всеми силами хотелось выбраться. Но выбраться из него не получалось, как бы она ни старалась.

Сознание и трезвость мышления постепенно возвращались к девушке, а вместе с ними пришёл и самый настоящий, первобытный ужас. Ольга снова попыталась закричать. На этот раз вышло лучше. Уже не хрип, а лёгкий, истеричный визг. Во рту и горле не осталось ни капли слюны. В шее и голове пульсировала навязчивая тупая боль. Она невероятным усилием смогла перевернуться на бок, её щека коснулась холодного пола. Безличная прохлада бетона придала немного сил и уверенности. Губы шептали «помогите». К сердцу подступала паника, захватывающая и развращающая, лишающая рассудка и воли.

«Нет! Соберись, девочка! Нужно держать себя в руках! Нельзя сдаваться, нельзя быть слабой! Я буду бороться до конца!»

Оля подбадривала себя, набираясь храбрости. Она никогда не была трусливой, никогда не теряла уверенности в себе, всегда старалась полагаться только на свои силы. Ей пришлось пережить развод родителей и самоубийство родного брата. Она вышла из всего этого, не потеряв саму себя, не ища ни у кого жалости и поддержки. Даже Витя узнал о поступке Кирилла всего год назад. А развод родителей она встретила с достоинством и принятием. Ей не хотелось отдаляться от того образа, что витал вокруг неё в родном дворе с самого первого появления в нём. Быть кроткой, носить определённые маски, что ей прививали с самого детства. И она успешно справлялась с этим, открывая саму себя лишь немногим. Удивлялась, когда эти немногие считали её идеалом. Старалась изо всех сил уйти от того, что происходило в её доме.

С восемнадцати лет она обеспечивала себя сама, жила отдельно от спивающейся матери. Ей, конечно, всегда помогал отец, любивший её больше жизни и переживающий утрату отношений с бывшей женой, по большей части, из-за разрыва с любимым ребёнком. И всё равно, её самостоятельность, взрослость и целеустремлённость всегда были предметом Олиной гордости за саму себя. Что она не оправдала надежд матери, что позволила себе найти внутри ту Ольгу, которой ей хотелось быть, наперекор всему миру. Пускай, овеянная фанатичной верой мать, – изнурявшая её в детстве молитвами, наказывая тем, что заставляла сидеть на коленях в лохани, заполненной неспелым горохом, – поймёт, что она не ангел, которого та воображала себе вместо обычной девочки, которой Оля и являлась. Она – такая как есть, со своими мечтами, стремлениями, желаниями и поступками, которые она совершала, уверенная в их правильности. Оля смогла вытерпеть всё. Смогла доказать, что она личность, что она может существовать отдельно от чаяний своей матери. Тот неустанный гнёт – отголоски которого до сих пор кружат в воздухе вокруг неё – был снят. Снят, благодаря усилиям самой Ольги. Почему же она пришла в себя сейчас от голоса матери? Даже в страшной западне мать не покидала её голову.

Ольга старалась никогда не допускать серьёзных ошибок. В поисках своего суженного, своего защитника, она почти не оступалась. До Вити, в её жизни существовал лишь один. Взрослый, статный, обеспеченный, вселяющий уверенность, а в итоге оказавшийся жалким, мелочным и трусливым. Ища в нём спасение, Ольга натолкнулась лишь на разочарование и предательство. Рассказывая в первый и последний раз о нём Вите, она не могла сдерживать слёз, о причинах которых до сих пор не могла сделать однозначного вывода. Были ли эти слёзы признаком раскаяния о делах прошлого или лишь выплеском жалости по самым сладким, но несбыточным мечтам?

Но её жизнь смогла озариться настоящим светом, только тогда, когда она услышала наконец признание Вити. Друг со двора, чей восторженный взгляд, многие годы спустя, ярким солнечным воспоминанием всплывал в памяти. Да, тот взгляд был не одинок в своей восторженности. По иронии судьбы, вместе с Витей Ольга обрела и лучшего друга Вити, а после и её самой, – Андрея. Она до сих пор не могла выкинуть из головы то пьяное откровение. Тот сумасшедший, раскосый от алкоголя взгляд мутных глаз, что ловили её расположение с отчаянной преданностью и мольбой. Тогда, ответ был: «нет».

Что-то в Андрее всегда навеивало тревогу и недоверие. Что-то невидимое и загадочное постоянно возникало между ними, когда они были близки к совершенному открытию самого себя друг другу. Проявлялась неуловимая грань, которая всегда была скрыта в сумраке ото всех. Из-за неё Оля никогда не могла сказать, что знает Андрея так, как она знала Виктора. В тот день, глядя в зеркало души Андрея, она не сомневалась ни на секунду, когда отвечала ему отказом. В итоге, с тем предначертанием, что чувствовали лишь влюблённые, началась её жизнь с Виктором.

С Витей было столько уже пережито, что она не могла и представить даже намёка на окончательный и бесповоротный разрыв. Надев маску влюблённости, оптимизма и жизнелюбия в отношениях с Витей, Оля чувствовала, что эта маска срастается с её душой, и не могла не чувствовать радости от этих перемен. Нашёптывая друг друга ласковые слова перед сном, Оля искренне ощущала, что она – счастлива.

Живя с Витей, по началу в доме его родителей, а потом и на отдельной квартире, вместе с опьяняющим чувством свободы, глубокой привязанности, бесконечной радости, признательности и тому нестойкому, но такому желанному счастью в быту, Оля не могла не возвращаться к мыслям о своём прошлом, которые неизменно приводили к её брату. Что заставило его уйти из жизни так бесповоротно, трусливо и жалко?

Ольга помнила тот день очень отчётливо. Порой хотелось бы, чтобы он вылетел навсегда из головы, но эта злая весна всё наступала и наступала, непременно будоража и те мрачные воспоминания. Восемь лет разницы – большое расстояние для дружбы между братом и сестрой. Оля пришла тогда со школы, пообедав, прилежно делала уроки, успешно с ними справлялась… День был полон солнца, приятного тёплого ветерка и весеннего воодушевления души. А потом позвонила мать, захлёбываясь в слезах, сообщила, что Кирилл спрыгнул с крыши десятиэтажного дома. Оля со стыдом вспоминала свою первую мысль после этого известия: «хорошо, что не с крыши нашего дома и не в нашем районе».

Решение по собственной воле расстаться с жизнью для неё было сверхужасным, трусливым и выдающим слабость поступком. Ольга не представляла, ради чего или вопреки чему он смог решиться на этот шаг, и не могла понять этого даже сейчас, спустя много лет с момента его смерти. «Всегда нужно бороться до конца, что бы не случилось» – непреклонное убеждение не выходило из её головы.

Оле тогда было пятнадцать, Кириллу – двадцать три. Старший брат всегда был неразрешимой головоломкой для девушки. Чувство родственной близости выглядело явно чуждым. Всегда молчалив, предельно сдержан в эмоциях, холоден и тревожен. Никакой поддержки, никакой опоры, ничего близкого. Он лишь молча смотрел за её страданиями, упиваясь своей отстранённостью. Ничего не выражая – ни протеста, ни одобрения, ни понимания. Вскользь наблюдая, как она шептала слова молитвы, когда в её колени упирались каменные горошины, с удивлением и молчанием склонял голову на плечо и уходил, когда мать начинала хлестать ремнём её нагую спину. Поражающая закрытость и флегматичность, без капли чего-то, из-за чего его вообще можно было считать человеком, живым человеком.

А потом пришла новость, что он бросился с крыши. В Ольге это известие лишь пробудило множество вопросов. Она стыдилась и ругала себя, что только смерть родного брата заставила пробудиться в ней желанию узнать его по-настоящему. Понять, что скрывалось внутри отрешённой, долговязой фигуры, которая носила в её мире название «брат». Но вопросов задавать было некому, поэтому Оля вскоре перестала мучить себя ими. Лишь сквозящая пустотой и непониманием, оправданная поведением родителей гипотеза не выходила у неё из головы. Гипотеза, что это самоубийство почему-то было давно предопределено…

Почему родители всем своим видом пытались показать, что это должно было рано или поздно случиться? Почему вместо поглощающего горя, в глазах родных она видела лишь отстранённое принятие этой утраты? В моменты осознания всей жестокости, что демонстрировал окружающий её мир, перед глазами Ольги расстилалась тьма, из которой рождалась ненависть ко всему вокруг. Ненависть, которую она тщательно хоронила в себе, не давая прорваться; ненависть, что растворялась в уютном быту её общего с Виктором мира. Как же она была счастлива избавиться от своей семейки и жить с Витей! Тот момент, когда она перешагнула порог своего нового дома, огненным клеймом счастья отпечатался навечно в её сердце.

И вот, тяжкое бремя настоящего, что никак не развеется, подобно сну, всё сильнее наступало, обволакивало всё вокруг, сжималось так, что становилось трудно дышать…

И снова Ольга в этом затхлом смраде, веющем смертью. Крепко связана по рукам и ногам, заточённая в осознании своей беспомощности и томительном ожидании неизвестности. «Но почему со мной? Что я сделала не так? Почему именно я лежу здесь, сейчас, связанная! Господи, за что мне это?!» Срывался на крик голос её «я» в голове.

Ольга хотела начать молиться, но все многочисленные молитвы, силой вбитые ей в голову, сразу показались неестественными и вымученными, отторгаемые многими годами внутренней борьбы и отрицания. Вся её вера сейчас ограничилась лишь отрешённым, полным призрачной мольбы воззванием: «пожалуйста, Господи!»

Сейчас это не казалось ей слабостью. Воззвание к Господу стало естественным и самым уместным в этой темноте вокруг, когда разум скован холодной тенью безумного отчаяния. Когда смерть дышит в затылок, тяжело сохранять свой атеизм, своё отрицание Бога, рождённое жалостью к себе в процессе многих лишений детских лет. Именно смерть – была уверена Ольга – ждала её в этом помещении, которое она даже не могла увидеть.

Что это: подвал, погреб, склад или, всё-таки, гараж? Ничего не слышно. Звенящая тишина в темноте, источающая только истеричный шёпот страха, переходящий в её голове в вопль. Только всё нарастающая уверенность, что она станет новой «циферкой».

Воспоминания репортажей и слухах о маньяке неспешно, будто высвобождаясь от полузабытой дрёмы, просачивались в мысли. Ольга подбадривала себя, что он никого не пытает и не насилует. Но в то же время это значило, что не будет шансов на побег. Ей не удастся воспользоваться низменной потребностью чудовища в человеческом обличье, чтобы попытаться найти свой шанс на обретение свободы. Неужели, теперь всё кончено? Осталось лишь смиренно ждать своего часа, момента, который отдан на милость сумасшедшего, мирясь с собственной беспомощностью? Считать секунды до наступления смерти? Обречённость, от которой сердце забилось медленно и неохотно, начинала завладевать разумом девушки. Стоило ли бороться? И хоть Оля и кричала, храбрясь, подбадривая саму себя – да, тысячу раз да, – но что-то в глубине её души желало просто забыться сном, и, если повезёт, ничего не почувствовав, поскорее оказаться где угодно, но только не в этом жутком, наполненном тьмой месте, в котором ожидание страшного сковывало параличом не только тело, но и разум.

«Нет! Надо собраться, успокоиться! Так, нужно вспомнить, как я здесь оказалась? Что было до пробуждения?»

Обычный рабочий день, как и тысячи дней до него, подверженные одному непреклонному алгоритму. С безразличной улыбкой на лице пытаться продать то, что совсем не нужно покупателю, ради выполнения фантастического в своей невозможности плана продаж.

Оле удалось наконец сбагрить сегодня то дорогущее платье, которое всегда, сколько она себя помнила в магазине, висело на витрине. Парочка, что его купила, в которой молодой человек, наверное, разменивал шестой десяток. Той крошке, которой оно было куплено, он явно годился в отцы, если не в дедушки. Ольга вспоминала его псевдо-щедрое, глупое и самодовольно ухмыляющиеся лицо, когда он протягивал на кассе свою банковскую карточку. По нему было видно, сколько удовольствия приносил ему этот ритуал демонстрации своей платёжеспособности, будто эта круглая сумма являлась лишь досадной мелочью в кармане. Девушку, которая его сопровождала, не покидала довольная улыбка, сквозь которую, если присмотреться, можно было разглядеть явное презрения и горсть отвращения к своему спутнику.

Конец рабочего дня. Ольга устало попрощалась с Анькой, предоставив ей закрывать магазин. Она спустилась на эскалаторе, сквозь безжизненные витрины направилась к выходу, около которого должен был ждать её Виктор.

И на первом этаже она встретила подругу, которую не видела уже сто лет. Они пообщались, наслаждаясь непринуждённостью беседы, несмотря на длительный срок отсутствия в жизни друг друга.

Пришло сообщение от Вити. Он попал в какое-то мелкое и нелепое ДТП. Подруга предложила подвезти домой. Оля легко, без задней мысли, согласилась. Непрекращающейся дождь, штурмующий стёкла торгового центра, не прибавлял желания мокнуть на автобусной остановке. Сейчас Ольга жалела, что вежливо не отказала и не вызвала себе такси. Если бы она поступила так, а не иначе, – всё сложилось бы по-другому…

Уповать на утерянные возможности поздно. Они сели в машину. Подруга весела, разговорчива и мила, но всё так же, как со времён отрочества – странновата. Эта особенная странность, не резонирующая с понятием об общепринятом, дарующая некий шарм подруге, была чуть ли не единственной её явной, отличительной чертой, из-за которой Оля, да и многие другие девочки и мальчики почему-то с ней дружили. Хотя, чего уж тут, помимо её странности у неё всегда водились деньги, и тратить их она умела и любила. А это заставляло закрывать глаза на что-то неуловимое, но такое стойкое и неестественное, что не могло не отталкивать. Её чудаковатость порой принимала совершенно чуждые нормам, отталкивающие формы. У Ольги всегда при ассоциации с этой подругой всплывало воспоминание, как она, на глазах у всей компании, чуть не задушила ошейником свою собаку. В тот вечер, вместо подруги, на всеобщее обозрение прорвалась сумасшедшая, пьяная сука. Тот эпизод всплывал в памяти Оли, отзываясь привкусом безумия, жестокости и отвращения. Этот эпизод был самым ярким олицетворением её сущности, который Ольга видела самолично, который врезался навечно в её памяти. Слухи, стоит сказать, создавали такой образ подруги, что история с полузадушенной собакой казалась лишь детской шалостью и чепухой. Но даже эти слухи меркли в сравнении с россказнями об её старшем брате…

Однако, прошедшие годы неумолимой волной сгладили те, казавшиеся непреложными, углы. Ольга садилась в машину к своей старой подруге, которую сейчас была, правда, рада видеть. Та выглядела успешной, ухоженной, дорого одетой, источавшей жизнелюбие и приветливость, но сохраняла свой странный шарм, который в мокром от дождя свете почему-то выглядел особенно привлекательным.

Они ехали странным, непривычным маршрутом, который являлся далеко не самым коротким путём к Олиному дому. Но, увлечённая беседой и предвкушением вечерней романтики, Оля не обращала ни на что внимание. Подруга бросила, мол, непопулярной дорогой поедем, чтобы объехать пробки. Оля безразлично пожала плечами. Хоть и сомнение в существование пробок в десять вечера невнятным уколом задело девушку в ту же секунду. Потом, подруга попросила разрешение ещё заскочить в автосервис, «буквально на пять минут». Оля согласилась. Торопиться ей уже было некуда. «Если и правда у Вити ДТП, то пока с гаишниками разберутся, никакой романтики на вечер уже не бывать».

Момент, предвещавший начало тёмного забытья, теперь всплывал прямо перед глазами Ольги. «Господи, ну почему она такая дура?!» – думала в тот момент Ольга.

Подруга решила подобрать какого-то парня на обочине. Оля сразу ответила отказом, намекая на орудующего в городе маньяка. Но девушка уже останавливала свою машину. Оля что-то нервно ворчала, но слегка успокоилась, когда увидела в зеркале, что этот парень неловко подваливал к ним на костылях. Оля вспомнила, что подумала тогда: «Вот – дура, в такие времена она ещё и подвозит кого-то». А потом вспомнила, что она говорила накануне, делясь своими переживаниями о сковавшем город страхе, всеобщем недоверии и безразличии. Ольге стало стыдно, что на деле она оказалась такой же, как все. Подруга лепетала, как ей жалко, видите ли, инвалида, который мок под дождём. Она говорила: «мы в центре города, чего ты боишься?»

Попутчик сразу не понравился Ольге, она яростно шептала: «нет, поехали, прошу тебя, поехали скорее, меня дома ждут». Но, что тут поделаешь, – машина была не её, как никак. Оля не была властна над тем, кого подвозила её хозяйка.

Этот тип забрался в машину, внеся в салон запах дождя и обильно использованного дешёвого, резкого одеколона. Подруга ещё выскочила под дождь, помогла забросить костыли и усесться поудобнее. Попутчик сидел весь мокрый и улыбался своей удаче. Волосы его были неухоженные, длинные и спутанные. Но даже вымокшие от дождя, укрытые в полумраке салона, они всё равно не теряли своего соломенно-светлого оттенка. Лицо покрыто веснушками, с не выделяющимися, но выдающими в себе что-то, при более пристальном просмотре, кажущиеся отталкивающим и неприятным, что-то спрятанное в глубинах больших, тусклых глаз неопределённого цвета.

Оле сразу не понравился его взгляд, смотрящей на неё в зеркале заднего вида. Он сказал нейтральным, ничем не примечательным, разве что чересчур уставшим голосом, контрастирующем с его наивной улыбкой и не отражающими её глазами, что ему не далеко, буквально на следующем повороте свернуть. Подруга вступила с ним в разговор, о чём-то спрашивала у своего случайного пассажира, они даже перекидывались какими-то глупыми шуточками.

Но только их машина свернула в тёмную бездну автомастерских, гаражей и зону городского завода, как все воспоминание скрыл в себе густой, чёрный туман. Оля была уверена: он ударил её чем-то тяжёлым по голове, так, что она отключилась. Подруга в тот момент протяжно закричала, попутчик лишь что-то рявкнул ей в ответ и всё… Кромешная тьма. Оля потеряла сознание.

Теперь девушке хотелось плакать от досады и злости на глупость подруги. В голове мелькали многочисленные «вот, если бы»: «вот, если бы я осталась магазин закрывать, вместо Аньки; вот, если бы я не узнала подругу и не окликнула её; вот, если бы настояла на том, чтобы она меня сразу везла домой; вот, если бы смогла уговорить, не подбирать того парня».

Тут Олю, словно раскатом грома, поразила вспыхнувшая догадка. Если она лежит здесь связанная, но живая, то… её подруга либо уже мертва, либо находится рядом.

Ольга позвала её по имени. В этот раз словам удалось принять относительно нормальное звучание. По глухому эху и ответившей ему напряжённой тишине, Ольга догадалась, что это помещение скорее всего пусто. Как бы там ни было, никто не откликнулся на звук её голоса. Прислушавшись, Оля не услышала ничего: ни движения, ни шороха, ни стона, ни дыхания другого живого существа.

«Выходит, её здесь уже нет. А что же я? Про запас оставил?»

Ольга не выдержала и, собравшись с силами, используя весь воздух в лёгких, издала пронзительный вопль ужаса и отчаяния, который врезался в безжизненные стены, растворился в них, потухнув, при этом повторив её возглас неестественным, глухим и жутким эхом, от которого сквозило безнадёжностью и отчаянием.

* * *

Ход времени остановился для Ольги. Она не знала, день сейчас или ночь, какая погода на улице, не знала, приносят ли её многочисленные крики хоть какой-нибудь толк. Вконец выдохшись, она погрузилось в полузабытье, экономя силы, тщетно стараясь ослабить твёрдо сковавшие её руки верёвки.

Мучительно хотелось пить. Во рту стоял привкус крови и рвоты, хоть она и была уверена, что её не рвало. Тишина била по ушам, голова непрестанно пульсировала от тупой, ноющей боли. Ледяная поверхность пола становилась всё более невыносимой.

Находясь в полубессознательном состоянии, она старалась перенестись в своих мыслях как можно дальше отсюда. Вспоминала и анализировала свою жизнь, пытаясь обнаружить в ней радостные моменты и сконцентрироваться на них. Фантазировала о будущем, стараясь абстрагироваться от текущей ужасной реальности. Предпринимала безуспешные попытки встать, пробовала ослабить путы на руках и ногах, передвигалась по-червячьи вокруг себя, тратя на это огромное количество сил, в поисках хоть чего-то, что смогло бы ей помочь. Но всё тщетно. Приходилось только ждать и надеяться.

Резкий, непривычный в вяжущей тишине звук заставил её отбросить своё забытье и тревожно вслушиваться. Это был звук открывающейся тяжёлой железной двери. Громко и уверенно хозяйничал ключ в замке, нисколько не стесняясь производимого им шума. Хотя, этот шум мог казаться именно громким шумом только Оле, давно свыкшейся с безразличным звоном тишины.

Чуть спустя, дверь громко захлопнулась, раздались щелчки закрывающихся задвижек. Сквозь тёмную повязку на глазах пробился включенный свет. Невидимый, страшный в своей неизвестности гость возник в Олиной темнице. По всему телу растекался страх, вызывавший предательски-трусливую дрожь. Сомнения, что это не реальность, а бессознательное наваждение, окончательно исчезли. Теперь в её темнице оказался кто-то ещё.

Раздались стремительные, тяжёлые шаги, приближавшиеся к девушке, от чего Оля непроизвольно сжалась, тщетно стараясь остаться незамеченной, понимая бессмысленность своего движения. Она была как на ладони у своего пленителя. Оля вздрогнула и взвизгнула, когда её взяли за плечо и грубо, резко дёрнули, заставив подняться на ноги. Оля пыталась сопротивляться, но ноги её не слушались, подкосились, бросив её, как куклу, в руки пришельца. Она невольно вскрикнула ещё раз, но сильная, звонкая, обжигающая пощёчина едва не выбила сознание из девушки, оставив после себя жгучую боль на щеке, звон в ушах и всепоглощающее желание, чтобы боль больше не повторялась.

– Будешь орать, сука, – сразу грохну! Веди себя тихо, может проживёшь подольше. – неприятный, высокий, с нотками истеричности голос раздался прямо над ухом девушки. – Тебя всё равно никто не услышит, как будто ты сама этого не знаешь!

Незнакомец с силой усадил её на стул. После на лицо девушки начала стекать жидкость, Оля жадно старалась проглотить капли живительной влаги. В губы ей уткнулось горлышко бутылки, и Оля, прижавшись к ней губами, в исступлении делала глоток за глотком, вскоре начав захлёбываться. Поток воды прекратился. Оля кашляла, облегчённо чувствуя, как уходила мучительная жажда. Когда она отдышалась, рука похитителя сдёрнула её глазную повязку, при этом оцарапав немного её лоб нестриженными ногтями.

После столь длительного отсутствия света, отвыкшие от него глаза сразу залились слезами и снова непроизвольно закрылись. Хоть освещение и было довольно тусклым, но и этого хватило, чтобы Олины глаза в испуге искали прежней темноты. Наконец проморгавшись, Оля смогла смутно оглядеть свою тюрьму. Тюрьма, как она и подозревала, оказалась пустым гаражом. Она сидела посередине помещения на перекошенной табуретке. Напротив неё – массивная гаражная дверь, на стенах висели полупустые полки с расположенным на них разным хламом. Вверху одиноко свисала лампочка, однако светившая достаточно ярко, так что без труда освещала весь маленький гараж.

С правого бока появилась тёмная фигура, отбрасывающая огромную, зловещую тень. Ольга сжалась от испуга, приметив в руках маньяка мясницкий большой нож. Робко, медленно, в тени смертельной опасности, девушка переводила взгляд от этого ножа всё выше, к самому лицу пленителя.

Да, – это был тот парень, которого они решили подбросить. Соломенного цвета длинные волосы, веснушки на лице, которое, в других обстоятельствах, могло показаться даже детским. Но так оно выглядело лишь на первый взгляд. Его теперешнее безумное выражение этих впалых, прищуренных, словно близоруких, налитых кровью глаз, в которых зловещим блеском отражалось что-то животное, внушало лишь страх и безысходность. Таким взглядом хищник рассматривает добычу, когда убеждён, что она никуда от него уже не денется. И эта кривая усмешка с нервно подрагивающими щеками, некрасиво исказившая веснушчатое лицо, дополняла явные признаки ненормальности, помешательства и угрозы. Он молча смотрел на неё, продолжая скалиться и небрежно покручивая в руке тесак.

Оля понимала, что тот будет играть с ней. Получать наслаждение от её страха, её страданий и унижений. Всё, что она когда-то знала о маньяках и сумасшедших, рванными обрывками фраз стремительно всплывало в её мозгу.

«Нет! Я не приму твои правила, мудак. Я буду смотреть в твоё вонючее лицо, в твои мерзкие глаза. Тебе меня просто так не сломать…»

Ольга пыталась храбриться, надеясь найти в этом путь к спасению, однако, ей было трудно подавить страх, от которого холодной дрожью сотрясалось всё её тело. Молчание затягивалось. Они смотрели друг другу прямо в глаза. Выдерживать взгляд убийцы для Ольги было невероятным испытанием. Она старалась вытеснить всё из головы, оставив только эти глаза, оставив только стремление победить в столь малом, – заставить его первым отвести взгляд. Его усмешка всё не сходила с губ, а глаза с мертвецкой настойчивостью буравили жертву.

Наконец, Ольга не выдержала, опустила взгляд и тихо, хриплым голосом спросила:

– Что с моей подругой?

В ответ тот издал мерзкий смешок и чуть наклонился, приблизив своё лицо к лицу Ольги.

– Ты лучше бы о себе волновалась, сучка. Ты знаешь, кто я? Я – тот самый Циферщик! Слыхала обо мне? – признаваясь в своей сущности, он ещё сильнее, с налётом горделивости оскалился, демонстрируя ряд кривых, жёлтых зубов, под цвет его волос.

– Слыхала. Чего же ты хочешь? – снова дерзко встретив его взгляд, который оказался сейчас ещё ближе, выжимая из себя всю храбрость, выпуская всю скопившуюся ненависть, ответила Ольга. Она чувствовала, что сейчас всё находилось на грани. Именно от неё зависело, какими будут следующие действия Циферщика.

– Ох, сучка! – прислонив холодную сталь ножа к её щеке, концом лезвия едва не пронзая кожу, он продолжил, – Ты даже не представляешь, чего я хочу. О, ты даже вообразить не сможешь того, что я уже делаю с тобой в своей голове! И, поверь, если ты окажешься послушной девочкой, и мне понравится с тобой играть, возможно, умрёшь ты быстро.

Он говорил, будто подражая маньякам из фильмов ужасов. Эти слова были произнесены неестественно, наиграно. Однако, менее жутким он от этого не становился. Оля чувствовала отвращение, вперемешку со страхом и бившимся загнанным зверем отчаянием, грозящем вот-вот обернуться паникой. Изо рта маньяка тошнотворно несло давно не чищеными зубами, его отвратительное дыхание касалась Олиной кожи, отчего по её телу бежали неприязненные мурашки.

– И что ты хочешь со мной сделать? – решив немного подыграть сумасшедшему, спросила Ольга. Она больше не ловила его взгляда, вместо этого шныряя ими по небольшому помещению в поисках самого мизерного ключика к спасению.

– Какая смелая и любопытная девочка! Столько вопросов задаёшь… Ладно, за храбрость я расскажу тебе. Сначала я погляжу на твои дырочки и использую каждую из них по назначению. При этом, мой стальной друг будет делать в тебе ещё дырочки, только поменьше. Но ты от них не умрёшь, будь спокойна. У тебя красивые глазки, я хочу оставить их себе на память. И сосочки тоже заберу с собой. Когда же я наиграюсь, я даже дам тебе выбор. Либо я перережу тебе горло, либо задушу собственноручно, либо разобью голову молоточком, либо мой стальной друг сделает в тебе дырочки побольше. Которым тоже, будь уверенна, я найду применение.

Говоря всё это, он скользил языком по её шее, лицу, аккуратно расстегнул блузку, порезал ножом лифчик, обнажив грудь, оскалился при виде открывшейся ему картины. Ольга дрожала всем телом. Холодный ужас застилал её голову, не позволяя шевелиться. На глаза накатывались слёзы, по её телу бесцеремонно гулял острый кончик огромного ножа. Собравшись с духом, она прошептала:

– Нет, нет…

– О, да! И это ещё может быть не всё. Мало ли, что ещё я придумаю, когда мы наконец начнём играть. Главное, будь послушной… – он схватил её грудь, больно сжал, при этом проводя стальным лезвием по внутренней стороне бедра, всё выше поднимая кончик ножа.

– Нет! Циферщик – не насилует девушек и не калечит их… Он просто убивает! Просто убивает! – крикнула Ольга, цепляясь за эту мысль, будто найдя в ней спасение.

Тот, кто назвался Циферщиком, и впрямь, тут же отпрянул от неё и теперь смотрел без улыбки.

– Так-так, а сучка кое-что знает, да? Ну ничего, правила всегда можно поменять, правда? Ради таких как ты, – правила легко поменять.

Ольга ничего ему не ответила. Неожиданно в эту сцену вторглось такое обыденное, но показавшееся чем-то нереальным, далёким и невозможным. Зазвонил мобильный телефон. При чём весёлой, популярной летней песенкой. Парень в первую секунду как будто тоже ничего не понял. Лицо его исказилось, представляя собой смесь растерянности, удивления и даже испуга неожиданности. Вся показушная уверенность и всевластие над положением улетучились. Возможно, при других обстоятельствах, можно было бы и рассмеяться, глядя в этот момент в его лицо, настолько оно вдруг приняло комичный вид.

Ольге же было не до смеха. Она смотрела, как он доставал из кармана мобильник, и этот чёрный, небольшой, издающий столь несерьёзные для всего сумасшествия вокруг звуки, прямоугольник из пластика сразу почему-то придал ей уверенности и храбрости.