Текст книги "Диктатор мира"

Автор книги: Андрей Ренников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

II

Оба аппарата бегут на северо-восток, почти параллельно. Владимир не хочет показывать, что ему неприятно соседство. Осторожность, однако, не мешает: предательские серебряные оконечности крыльев! Сначала могли не обратить внимания. Но если будут долго видеть, вспомнят…

Приходит в голову мысль: спросить, нет ли газет. Хотя бы какой-нибудь старый номер, за последнюю неделю. Счастливый случай узнать, что происходит. И затем распрощаться. Повернуть на юг, к африканскому побережью.

– Алло!

– Слушаю?

– Нет у вас чего-нибудь для чтения, мсье?

– Есть. Могу дать пропагандную метеорологическую литературу. О происхождении циклонов, предвестниках, мерах предостережения.

– А газет нет? Сегодняшнего номера?

– Я посмотрю, мсье. А вы откуда?

– С Балканского полуострова. По торговым делам. Будьте любезны, мсье, дайте сегодняшний номер… Мне нужна биржа.

Служащий метеорологической инспекции оказывается обязательным господином. Не проходит и нескольких минут, как он появляется у борта, размахивает толстым пучком бумаги, привязанным к длинной тонкой металлической нити.

– Держите конец!

На борт аппарата падает свинцовая гирька. Владимир тянет нить, отвязывает «Washington Times», бросает гирю обратно.

– Благодарю вас, мсье. Прощайте. Иду на юго-восток!

Однако, говорить этого было не нужно. Вдали низко над океаном, со стороны Северной Европы показался шедший к Америке аппарат. Он был громоздкий, наверно, товаропассажирский. На нем, без сомнения, есть свое радио, изве-вестие о приближении бури он должен был получить непосредственно.

Но, по предписанию центра, инспекция предупреждает все без исключения аппараты. И, дав полный ход, добросовестный американец стремительно падает вниз, мчится к неосторожному новому гостю.

– Ну что: есть что-нибудь, Владимир? Есть?

Ариадна сидит, опираясь спиной на подушки. На щеках нервный румянец, в глазах больной блеск.

– Есть…

– Что? Читай! Читай все!

– Вот. «Официальное сообщение. От министерства юстиции».

– Ну?

– «Граждане!

Осталось только четыре дня до 10 ноября, когда истекает срок, данный Мировым Диктатором всем пяти частям света для отыскания леди Ариадны Штейн.

В случае ненахождения означенной леди, как известно, с воскресенья начинается паралич всех столиц, подобный тому, каковой имел место летом сего года. Так как срок окончания паралича не предуказан эдиктом № 4, то, согласно представлению министра финансов, Совет министров Севе-ро-Американской Соединенной Империи спешно постановил:

I. Все денежные обязательства, выданные частными лицами казенным предприятиям и обратно, пользуются мора-ториумом вплоть до 3 часов пополудни того числа, которое наступит через три полных дня после снятия с Вашингтона паралича.

Примечание. Если в этом трехдневном промежутке окажется неприсутственный день, срок увеличивается на одни сутки.

II. Договоры, заключенные между частными лицами на территории Соединенной Империи, подвергаются тем же условиям пролонгирования срока, а взыскания по обязательствам…

– Владимир… Дальше! Неофициальное!

– Сейчас… «Американец должен использовать в Вашингтоне загубленное параличом время»… «Граждане, сохраняйте спокойствие!..» «Какими способами бороться с отрастанием бороды во время каталепсии…» «Упадет ли доллар?» Вот, погоди… От петербургского корреспондента. О Софье Ивановне, Ади!

– О маме?

Ариадна хватает Владимира за руку. Дрожит.

– О маме?

– Успокойся. Сядь назад… Глубже…

– Жива? Ничего не сделали? Владимир!

– Конечно, жива. Написано: «Интервью с леди Мюллер, матерью леди Ариадны Штейн». Видишь, все благополучно.

– Господи… Господи… Наконец-то!..

– Ну, довольно, Ади, не плачь. Слушай:

«Мы посетили почтенную леди Мюллер в роскошной квартире, предоставленной ей петербургским городским самоуправлением в новом здании на Каменноостровском проспекте.

Несмотря на свой преклонный возраст, леди производить впечатление бодрой энергичной женщины, хотя исчезновение дочери и постоянное посещение официальных лиц и корреспондентов газет наложили, очевидно, на ее лицо отпечаток грусти и печали.

Когда ваш корреспондент прибыл в последний раз к леди Мюллер, у ее дома стояли несколько десятков автомобилей, принадлежавших представителям петербургского высшего света. Среди присутствовавших на приеме мы заметили: супругу товарища министра торговли и промышленности, Mrs Сидорову; директора Международного Аэробанка, мистера Цыпкина; председательницу благотворительного общества «Глаза – слепым, уши – глухим», графиню Северскую; широко известную своим политическим салоном, существовавшим до эдикта № 2, баронессу Гросс-михель и множество других лиц, ожидавших очереди в обширной гостиной.

Нам удалось беседовать с леди Мюллер всего несколько минут, так как, ссылаясь на нездоровье, почтенная собеседница категорически отказалась от всяких объяснений относительно исчезновения своей дочери.

– Каково, в таком случае, ваше отношение к Америке, миледи? – задали мы, все-таки, наводящий вопрос.

– Я люблю Америку, – отвечала леди с искренностью и трогательной простотой в голосе. – Если у России и был когда-нибудь действительный союзник, то это ваши бывшие Соединенные Штаты, ныне Соединенная Империя.

– Находите ли вы, миледи, что новый строй укрепит социальное благополучие американцев?

– Я думаю, да, – немного помолчав, ответила авторитетная собеседница. – Возможно, что количество долларов от нового строя у вас не увеличится. Но преступность в городах, без сомнения, уменьшится.

– Каково ваше мнение об наших взаимоотношениях с Мексикой?

– Я не терплю Мексику, – резко произнесла леди Мюллер. – За мою жизнь там произошло, по крайней мере, около ста революций. Если считать, что при каждой революции страна начинает идти не вперед, а назад, то, по моему мнению, Мексика скоро перешагнет обратно через Рождество Христово.

– Еще один вопрос, – сказали мы, – как вы смотрите на последние мировые события в связи с появлением Диктатора мира?

– Я не могу ответить вам на это, – уклончиво проговорила леди Мюллер.

Мы принуждены были, к сожалению, на этом закончить нашу беседу, из которой, несмотря на ее краткость, с несомненностью видно, однако, чуткое понимание леди Мюллер переживаемых ныне событий и глубокий анализ в разборе социально-политических проблем».

– Мама! Мама! – прильнула головой к плечу Владимира Ариадна, – как я рада! Как я рада! Теперь мне легче… Теперь мне легче, любимый мой!

Для спуска Владимир выбрал пустыню Такла-Макан, между Тянь-Шанем и Куэн-Лунем. Эта местность в стороне от воздушных дорог. Путь в Индию лежить западнее, через Персию и Белуджистан; воздушная магистраль на Пекин проходит через Алтай и Кобдо. Из всех пустынь мира эта пустыня в настоящее время самая глухая, заброшенная. Сахара и Аравия давно стали проезжими дорогами; вся русская центральная Азия за последние десять лет превратилась в цветущую оживленную страну; австралийский материк сейчас привлекает внимание переселением социалистов. Остаются нетронутыми пока полярные области, Такла-Макан, Гоби, некоторые острова Океании.

– Земля! Земля!

Ариадна стоит у берега Тарима, с наслаждением продавливает узкими туфельками лежащий под ногами песок. Вокруг тихо, безлюдно. Точно друзья-гиганты, защищают горизонт с севера обрывающееся в преддверье пустыни скалистые отроги Тянь-Шаня. Кое-где, в уходящих во мглу ущельях, пламенеет догорающий любовью к солнцу лиственный лес. От Тарима к востоку – блеклая степная трава дерисун. Серая галька. И холмы Курук-Тага вдали, черные круглые впадины в них, очевидно, пещеры.

Чист, недвижим воздух. Укрывшись от севера каменной крепостью, нежится на солнце Тарим, набравшись сил у предгорий, пересекая пустыню. По ночам, должно быть, холодно. Но день еще ласков. Задумчив прозрачными осенними далями.

– Какое счастье! – восклицает Ариадна, опускаясь на застывшие волны золотистых песчинок. – Никого, никого! Посмотри – и небо какое: строгое, мудрое. Не только людей… Ни одного облачка! Ни одной тучки! Мы здесь пробудем несколько дней, правда, Владимир?

– Хорошо… Если хочешь…

Владимир тоже рад спуску. Только теперь он чувствует, как устал за последнее время. Но нужно, кроме отдыха, воспользоваться случаем: снять немедленно серебряную кайму с крыльев аппарата. Если можно – счистить также синюю краску, как-нибудь изменить цвет.

Он стоит около аэроплана на приставленной к крылу тонкой металлической лестнице, отбивает края. И чувствует какое-то непонятное беспокойство. Время от времени взгляд невольно обращается в сторону холмов, где зияют пещеры, молоток бессильно опускается в руке.

– А тут нет змей? – быстро произносит Ариадна. Лицо, только что бывшее беззаботным, счастливым, вдруг становится строгим. Глаза тревожно оглядывают берег реки.

– Не знаю… – задумчиво отвечает Владимир. – Нам, во всяком случае, нужно днем держаться поближе к аппарату. А ночью лучше парить. Невысоко… Ну как? Голова уже не кружится?

Он подходит к ней, бросив на время работу, устало улыбается, садится рядом.

– Почти прошло… Только легкий туман. Поцелуй меня!

– Как я рад за тебя, мое дитя! Ты так измучилась. Побледнела. Я, сказать по правде, очень беспокоился, как бы ты серьезно не заболела. Слава Богу, теперь успокоишься, наберешься сил.

Он почему-то оглядывается, опускает голову.

– Да, мне здесь так чудесно… Посиди со мной, Владимир. Поговорим. Доскажи, кстати, то, что начал утром. Про генераторы.

– Про генераторы? Какие?

– У тебя же, на острове. Что с тобою? Ты так странно смотришь!

– Я? Нет. Ничего… Очевидно, просто реакция. От утомления. Да, ты спрашиваешь про генераторы. Да, да. Так вот, видишь ли… Первый из них, как я тебе говорил, давал для паралича нервов обыкновенную волну. Распространявшуюся, как обычно, в шаровой поверхности. Да… Им я пользовался для действия на весь земной шар. Напряжение было, конечно, градуировано. Согласно опытам: можно на час, можно на сутки… Больше 37 часов не действовало. Ади, посмотри, кстати, какая странная пещера… Самая ближайшая, у выступа. Будто не круг, а шестиугольник!

– А по-моему, круг. Ну, а второй? Владимир!

– Второй? Да, второй… Что касается второго, то он, видишь ли, был установлен раз навсегда. На постоянное расстояние. Этот генератор давал шаровую завесу вокруг Орса радиусом в 300 километров.

Владимир вздохнул, помолчал.

– Здесь у меня получалось особенно сильное напряжение. Достаточное, чтобы совершенно привести в негодность нервную ткань. Когда было нужно, конечно, я выключал эманационный конъюнктор… Выход или вход становился свободным. Между прочим, если предоставить этот аппарат самому себе, завеса смерти будет держаться около 200 лет. Пока не прекратится эманация. Наконец, третий генератор был комбинированным из двух. К генератору первому… К генератору первому…

– Владимир! Что?

– Ты не видишь? Правее солнца… На горизонте…

Ариадна поднимается. Смотрит.

– Господи! Да это птицы, Владимир!

– Птицы?

Он облегченно вздыхает, берет ее руку, целует.

– Извини… Напугал. Да, да, теперь только вижу, как у меня расшатались нервы! Две недели всего, а как будто я – и уже не я! Что-то надорвалось. Ушло. Если бы не ты, Ади, то…

– Не надо, милый! Не говори!..

– Все рухнуло. Да. Не только там, во внешнем проявлении, в призрачной власти. Нет! Внутри. Во всем. Во всех углах души. Опьянение достигнутым, самоудовлетворение, гордость… Даже то, что вообще казалось в мире значительным, – теперь все кажется детской забавой, недостойной игрой перед Богом, перед природой. Если бы мы освободились от Корельского, Ади, я бы, действительно, бросил все. Я бы не притронулся ни к одному аппарату, ни к одной машине. Я бы…

Владимир обернулся. Вздрогнул.

– Кто это?

Лицо исказилось страхом. В глазах появилось что-то детское, беспомощное.

– Ади… Кто-то посмотрел на меня! Ади!

– Владимир… Ради Бога!

– Посмотрел, Ади! Я чувствовал глаза!

– Милый… Успокойся… Я дам воды… Это нервы. Кто мог смотреть? Видишь: кругом пусто. Только горы. Далеко. Сядь сюда. Ко мне. Положи голову… Вот так… Так. Я буду гладить… Целовать. Это все с тех пор, мой любимый. С острова. Пройдет. Прекратится. Ты искупил уже… Посмотри, как хорошо вокруг. Тихо. Спокойно. Солнце – нежное, хорошее. Небо – ясное, ясное… Владимир! Летят! Летят! Вставай!

IV

Это, действительно, были не птицы. Целая эскадрилья международной полиции неожиданно выросла в воздухе. Часть ворвалась в пустыню со стороны Кашгара, часть обошла с севера Тянь-Шань, внезапно показалась над ближайшими горами.

Уже при перелете через Аравию Владимир заметил, как со стороны Басры поднялись с земли несколько аппаратов, стали идти следом за ним. Но вскоре все, кроме одного, ушли на север. Оставшийся мирно летел сзади, не стараясь нагнать, не делая никаких подозрительных попыток.

Он около Мерва тоже исчез, где-то снизился. Навстречу, вместо него, прошли два. Затем у Кашгара на горизонте показался какой-то громоздкий, Владимир думал, что торговый…

– Ади, внутрь!

Она уже на борту. Он стоит в аппаратной, держит руку на рычаге, быстрым взглядом окидывает небо, ища необходимого места для прорыва.

– Проклятие! Поздно!..

Подниматься бессмысленно. Около двадцати аппаратов парять вокруг, в два яруса – по десяти. Стрелять не будут, конечно, им нужно не уничтожить, а захватить. Но у каждого полицейского аэроплана есть омматин, производящий временную слепоту, асфиксион, при вдыхании которого теряется сознание на несколько часов. Они пустят все в ход. Кроме того, скорость движения у них не меньшая.

– Ну, как? Владимир!

– Бесполезно!

Видя, что беглецы не движутся с места, два аппарата начинают вертикально снижаться. Один белый, с красными полосами, – английский. Другой – с синими крыльями, белой каютой и красным остовом, очевидно, французский. Достигнув поверхности земли, они мягко ударяются буферами о песок, замирають. С борта каждого соскакивают по несколько солдат в серебряных кепи.

– Удушливым газом? – шепчет возле плеча Ариадна.

– Пусть подойдут ближе…

– Потом полетим?..

– Посмотрим…

Солдаты приблизились. Впереди каждого отряда идет полицейский чиновник. Один из них совсем недалеко. Поднимает руку, кричит:

– Сдавайтесь!

– Пора… – тихо произносит Владимир.

Он берет трубку, выдвигает вперед. И рука вдруг немеет. Будто внезапно превращенная в дерево, безжизненно падает на аппаратный столик, роняет трубку. Владимир наклоняется, делает усилие, старается схватить… Пальцы не повинуются.

– Именем закона! Вы – мадам Штейн?

Около аппарата стоит французский чиновник в сверкающей серебряным шитьем форме воздушной полиции. Он держить руку у козырька кепи, почтительно ждет.

– Да, я.

Ариадна наружно спокойна. Лицо только бледно. Расширены зрачки.

– Мерси, – любезно говорит француз. – Согласно предписанию правительства, мадам, должен сообщить, что вы подлежите задержанию Очень прошу только смотреть на эту меру не как на арест, а как на временное почетное лишение свободы. Разрешите попросить вас сойти с аэроплана, мадам?

– Владимир! – вздрагивает Ариадна. – Владимир!

Но Владимир неподвижен. Он стоит, прислонившись к тонкому столбу аппарата, закрыл глаза, молчит.

– Я не сойду, мсье, – спокойно произносит Ариадна. – Вы возьмете меня отсюда только силой.

– Я вас прошу, мадам!

– Только силой!

– Вы мне доставляете большое страдание, мадам. Но если иначе невозможно, то что же делать. Я принуждеи буду приказать вынести вас на руках. Вы не передумали, мадам?

Молчание.

– Берите!

Солдаты взобрались, окружили Ариадну кольцом. Осторожно обвивают талию веревкой. Один положил уже руки на плечи…

– Владимир! Я не могу!

Владимир не движется. Он не видит ничего. Какой-то яркий туман проходит перед ним, где-то раздается нежное пение. Ариадна… Диктаторы… Люди… Весь мир… Нет никого. Все исчезло. Покой, покой, покой…

– Воздух горит! – отступает вдруг солдат, пытавшийся поднять с пола лежавшую без сознания Ариадну. – Воздух! – дико озираясь, восклицают другие. – Воздух! Воздух! – слышен тревожный крик вокруг, среди обоих отрядов. В паническом страхе бегут солдаты. Одна минута, две – оба аэроплана бросаются вверх.

А там, в небе, смятение. Точно в бурю, разбегаются во все стороны аппараты, гонимые ужасом. Тих, недвижим голубой воздух, осенняя даль по-прежнему нежна и прозрачна… Но никого наверху, до далеких слияний с землею.

Владимир приходит в себя, проводит пальцами по глазам, изумленно оглядывает пустыню.

– Что здесь было, Ади? Что было?

– Не знаю… Не понимаю…

– Их нет?

– Ты видишь…

Владимир бросается к аппаратному столику. Взвивается кверху.

– Нет, нет. Это уловка… Обман… – шепчет он. – Они стерегут. Они наблюдают. В темноту! В темноту!

V

Было спокойно и безопасно там, за полярным кругом.

Правда, на западе, над Землей Франца Иосифа, круглый год дежурили несколько воздушных международных метеорологических станций; к ним раз в неделю из Европы приходили аппараты, привозившие новые смены наблюдателей, увозившие отбывших дежурство. На востоке, на таком же расстоянии, лежали острова Ново-Сибирские. На них работала арктическая физико-географическая комиссия петербургской Академии наук.

Но здесь, на долготе мыса Челюскина, – никого. Никакого движения, ни одного любопытного глаза. Была середина ноября, давно наступила полярная ночь. В первые дни после прибытия Ариадна с тоскою следила, как ежедневно, около того времени, когда должен быть полдень, южный небосклон вдруг озарялся зарей, над фиолетовым снежным полем протягивалась нежная полоса, вестник далекого солнца. И затем – заря гасла. С каждыми сутками полоса становилась слабее. Вместо солнца настойчиво, подолгу, небом начинала владеть луна.

Эта луна!.. После периода падения снега две недели из-за нее пришлось провести почти у самого полюса. Солнца нет, она царит над ледяными пространствами, превращает ночь в день, вырисовывает каждую глыбу, черня прорывы воды над струями теплых течений, бросая сизые тени. Только когда к новолунью она ушла под горизонту навстречу невидимому солнцу, – можно было вздохнуть, передвинуть аппарат на юг, к восьмидесятому градусу.

Ночь теперь ясна и безлунна. Наверху только звездное небо, почти у зенита Полярная. И внизу – все во мраке, погружено в ледяной мертвый сон. Но Владимир неспокоен. Переставив стрелку калорифера на максимум, гасит огни, опускает у окна кабинета тяжелую штору.

– Я был бы совсем счастливь, Ади, если бы не эти северные сияния, – говорит он, садясь к калориферу, в котором от атомного распада бария раскалено железо. – До сих пор были только небольшие лучи. А сегодня!..

Он хмурится, глядя на север. Там, действительно, какое-то нервное движение огней. Вырос сверкающий лук с тетивой у горизонта, прикрыл темным сегментом чью-то грозную руку. Одна за другой бегут к зениту яркие стрелы, бросаются вверх, уходят назад, не достигнув призрачной цели. Сквозь них еще видны звезды. Но ярче и ярче загорается небо. Отбросив в сторону лук, кто-то невидимый показывается в сияющей мантии, оправляет голубые и розовые воздушные складки, задергивает север пылающим занавесом.

– Опять придется уходить дальше! – в отчаянии произносит Владимир.

– Нам вообще нельзя больше оставаться здесь, – после долгого молчания говорит с дивана Ариадна. Она укрыла ноги подушками, закуталась вся в большой кожаный плед.

– Все равно: неделя, две, месяц. А потом? У тебя всего на пять недель осталось препарата урана. Консервы кончились, одни только пилюли. Придется, в конце концов, искать пристанища на земле.

– Да, это так… Но где?

– Все равно где, Владимир. Где угодно. Лишь бы в тепле. Неужели ты думаешь, что в воздухе легче скрываться? На земле – в пустыне, на острове, так удобно. Никто не заметит, никто не увидит. Спрячемся в пещере. Если нужно, будем жить в лесу… Я на все согласна. Я ко всему приготовилась. Но этот холод, Владимир! Это качание в воздухе!

Она смолкает. Владимир сидит, опустив голову, неподвижно смотрит на калорифер.

– Ты права. Да. Ты права, Ади, – говорит наконец он, поднимая на нее тоскливый взгляд. – Я что-нибудь придумаю. Непременно…

– Без пристанища, без убежища, видя в каждом человеке врага… – тихо продолжает Ариадна. – Как страшно! Ты тогда, помню, смеялся. Говорил о муравьях, строящих дом. О сифонофорах, создавших корабль… А как они счастливы, должно быть! И туг, внизу. Снег, льды, вечная ночь… И все-таки в глубине, где-то у дна, ходят рыбы. И у них – родной угол. И у них общая радость…

– Ади! Не надо!

Владимир нервно сжимает ручки кресла, встает.

– Будто нарочно! – шепчет он, глядя в окно. Северное сияние разрастается, ширится. Вот уже некоторые огни перебросились через зенит. Точно пугливые призраки, бегут с севера во все стороны, загораются на темных провалах звездного неба, гаснут, снова вспыхивают, сплетаются друг с другом в безмолвной огненной пляске.

– Это вроде луны… Этот яркий свет. Неизвестно когда, неизвестно, надолго ли… Да, Ади! Я согласен. Нужно куда-нибудь… На юг. На острова. Я выберу… Но нам придется держаться вдали. От всех, от всего. Это ужасно. Будет жизнь хуже первобытной. Хуже – последнего дикаря. Ади, как я тебя измучил! Ади, любимая, сколько из-за меня горя!

Он опускается у ее ног, не отрываясь, целует руку. На глазах при свете северного сияния блеск появившихся слез.

– Владимир, ты плачешь?

Она порывисто обнимает голову, осыпает поцелуями. Он тихо вздрагивает, скрыв лицо на ее груди.

– Не могу видеть… – слышен надломленный голос. – Не могу… Разрывается душа… Я вижу – терпишь. Не упрекаешь. Но разве не знаю? Я виноват. Я! Во всем! Ади: скажи. Скажи правду. Не бойся. Ади, ты, может быть, хочешь покориться? Ади… Ты хочешь уйти?

– Владимир!

– Ведь ты умрешь так, Ади. Я знаю. Еще немного – надломишься. Погибнешь. Я хочу тебе счастья, Ади. Я хочу, чтобы ты жила… Чтобы веселы были глаза… Чтобы не было этих мук страха…

– Владимир!

Отблеск радужного неба смешался с лучами горящих восторженных глаз. Она целует неудержно, бурно, сжимает в обятьях голову, давшую столько счастья, столько страданий.

– Только без тебя смерть!.. Только без тебя!.. До конца твоя. Вся твоя. Меня нет. Ты – один. Один ты!..

Он вышел в аппаратную. Сердце билось в утихающей радости, в душе стояла безотчетная ясность. Сквозь окна каюты и сквозь прозрачный пол лился отовсюду разноцветный огонь. Сияние уже охватило все небо, вместо звездного темного купола колыхался вокруг холодный пожар. Внизу, на мертвой равнине, отвечая огням, играл снег ковром самоцветных камней. Темные пятна океана между ледяными разрывами светились кровью и небесной лазурью. Бесшумно, прозрачно бушевала магнитная буря, завладев небом, оттолкнув испуганные поблекшия звезды.

– Еще на несколько дней… Только на несколько дней… – говорил Владимир, взявшись за рычаг, решив идти к полюсу.

Но рука почему-то двинулась вправо. И аппарат понесся на юг.