Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Андрей Фадеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

В числе любопытных вещей в церкви выдается изящной работою образ Богоматери на эмали и тонкой резьбою патриарший трон, подаренный некогда римским папой, кажется, Климентом XII-м. При монастыре устроена типографии духовных армянских книг; есть также обширная библиотека, помещенная в нескольких больших комнатах под чердаком, набитых тесно и беспорядочно армянскими книгами и рукописями. Говорят, здесь много древних библий, из коих я видел один экземпляр, оригинально раскрашенный яркими красками на пергаменте. Хозяева монастыря, эчмиадзинские монахи, по наружности, сытые, румяные, щеголевато одетые, заметно опрятнее и благовиднее нежели армянское духовенство в других местах. Их трапезная состоит из длинного, узкого коридора, в котором стол и скамьи по обеим сторонам его сплошные, каменные. В помещении патриарха (тогда находившегося в Тифлисе), три приемные комнаты украшены резьбою с разноцветными, узорчатыми стеклами картины на стенах большею частью довольно грубой работы. В гостиной, на возвышении, стоит широкое, особой конструкции кресло в роде трона, присланное, как нам сказали сопровождавшие нас монахи, из Индии; а все четыре стены, почти от потолка до пола, разрисованы сплошь красками альфреско, в виде и размере небольших отдельных квадратных картин, изображающих мучения, которыми истязали Св. Григория, просветителя Армении, по повелению царя Тиридата, наперсника Императора Диоклетиана. Картины в художественном отношении не имеют никакого значения; но количество и разнообразие изображенных истязаний заставляют удивляться неистощимой изобретательности истязателя, или, может, быть чрезмерному увлечению усердием и воображением рисовавшего художника. Св. Григорий везде представлен нагой, и иные пытки так необыкновенны, что невольно недоумеваешь, как насчет чудовищной жестокости их, так и насчет весьма неудобного помещения их на стенах гостиной. Я бы не желал находиться здесь в обществе дам. А между тем, патриарх принимает здесь всех дам, посещающих его, принимал и княгиню Елизавету Ксаверьевну Воронцову. Некоторые из мужчин, присутствовавших при этом посещении, говорили потом, что чувствовали себя не совсем ловко и не знали, куда поворотить глаза, чтобы не смотреть на стены.

Я обедал у архиепископа Луки, человека очень неглупого, хитроватого и популярного у своей паствы. Он заменял патриарха в его отсутствие. Обед был обильный, но безвкусие пробивалось во всем. Столовая посуда, старинная, вероятно, дорогая, доставленная из каких-то далеких заморских стран, судя по содержанию сделанных на ней узоров и рисунков, частью рельефных, очевидно произведена специально по предназначению в святую обитель, потому что представлены преимущественно различные сцены из Священного Писания. На тарелках такие сюжеты, имея вид образов, казались совсем неуместными и иногда с непривычки вынуждали отказываться от кушаний. Например, на жаркое подали жаренную индюшку, а на тарелке нарисован образ Благовещения; какая же возможность есть на такой тарелке, даже просто по чувству приличия.

Эчмиадзин изобилует водою. Незадолго перед тем разведен сад в большом размере, с прекрасным огромным бассейном. Говорят, впоследствии, патриарх Нерсес обратил особое внимание на сад и привел его в отличное состояние. В одной версте от монастыря находится принадлежащий ему обширный виноградник, а также большие житницы с хлебом.

После обеда я выехал в Эривань, отстоящую на двадцать верст от Эчмиадзина. По пути встречаются деревни, красиво расположенные среди садов, зелени, деревьев; везде много воды. Дорога довольно ровная, но делается неровной и каменистой по мере приближения к Эривани. Этот город был в то время еще уездным и совершенно сохранил вид азиатского города; при въезде в предместье, высокие глиняные стены окружали пространные сады, тянущиеся версты на три до реки Занги, на берегу которой раскинут, на значительном пространстве, бывший Сардарский сад, сильно запущенный, но еще сохранивший следы прежнего великолепия. Главную красу его теперь составляют необыкновенной величины роскошные тополи и посреди сада некогда прелестный киоск, по обычаю, с разноцветными, узорчатыми стеклами, очень эффектно подобранными, к сожалению, приходящий в явный упадок. Вид крепости отсюда чрезвычайно живописен: стены с высокими башнями возвышаются над самой Зангой, с шумом и ревом текущей внизу. Впрочем, крепостные стены уже распадались и вскоре затем крепость вовсе уничтожена. Чрез реку хороший древний мост, тоже приходящий в разрушение и при нем водохранилище, снабжающее водою весь Зангибарский магал. За рекой сейчас же начинается крутая гора до самого города, расположенного точно так же, как и предместье, то есть домов вовсе нигде не видно, а видны только высокие глиняные заборы и за ними деревья; лишь базар помещается на отдельной площади, открыто на виду.

Единственно любопытный предмет в тогдашней Эривани был Сардарский дворец, или вернее сказать, его скудные остатки с садом, постройками гарема и других принадлежностей. Внутри дворца лучше всего уцелела зеркальная зала, стены которой выложены кусочками зеркал, очень красиво и оригинально, и украшены портретами разных шахзаде и сардаров, замысловатой персидской работы и такого же восточного вкуса. В нижнем этаже сберегается комната, где провел ночь покойный Император Николай Павлович, и написал карандашом на белой стене число того дня и подписал свое имя. Это место на стене окружено рамкой под стеклом, и потому надпись до сих пор явственно сохранилась.

Из Эривани и Эчмиадзина Арарат виден как на ладони, во всей красоте своего величия, освященного библейским сказанием. С этой стороны знаменитая гора отличается от всех гор той особенностью, что не находятся в общей цепи или группе гор, а стоит совершенно отдельно на равнине, особняком, в одиночку, как гигантский памятник, вполне достойный, но облекающей его несравненной грандиозности, своего ветхозаветного значения. Малый Арарат, прилегающий к нему, в виде сахарной головы возвышается возле него как часовой на страже пред великим свидетелем мирового катаклизма, составляющего историческое предание всех пародов земного шара. Все местные жители относятся к Арарату с большим благоговением. В Эривани и вообще во всей этой местности, почти во всех туземных домах, церквах, мечетях, везде встречаешь на наружных и внутренних стенах и потолках нарисованные красками изображения горы всяких величин (конечно кроме натуральной), с ковчегом на верхушке. Туземцы непоколебимо убеждены, что на Арарат взойти невозможно, ревниво отстаивают это убеждение и разуверять их – напрасный труд; напрасно ссылаться на Обовьяна, академика Абиха, генерала Ходзько, которые всходили на Арарат, – туземцы не поверят, считая даже предположение о том за нечто вроде преступного святотатства. Эта упорная уверенность наперекор несомненной действительности происходит вследствие священной легенды о святом Иакове, который будто бы хотел взойти на Арарат для отыскания остатков Ноева ковчега, но на половине пути заснул и увидел в сновидении ангела, возвестившего ему, что «нет верховной воли на то, чтобы нога человеческая могла попирать вершину Арарата, но, снисходя к благочестивому желании святого человека, ему даруется частица от ковчега». При этом ангел вручил ему ее. Проснувшись, св. Иаков увидел себя лежащим снова внизу, у подножия горы, а возле – кусок от ковчега. Этот кусок хранится до сих пор, как святыня, в числе мощей Эчмиадзинского собора. Мне его показывали; он темного цвета, по весу и ощупи нечто в роде окаменелого дерева. Отсюда и истекает упорное отрицание возможности взобраться на вершины Арарата у всех туземных жителей.

Ближайшие окрестности колоссальной горы мало обитаемы, почти пустынны, и только посещаются кочующими курдами. Было там одно селение, существовавшее с незапамятных времен, но окончившее свое бытие несколько лет тому назад самым внезапным и трагическим образом. Это случилось в 1840-м году. У подножия Арарата процветало большое, богатое селение (армянское) Архури, гордо называвшее себя первым поселением, так как, по многовековым преданиям, оно было основано чуть ли не самим Ноем, а жители его считали себя прямыми потомками Гайка, правнука Ноя, родоначальника армянской народности и основателя армянского царства, по имени которого армяне доселе называются также гайканцами. Поселение было промышленное, торговое, хорошо устроенное, с прекрасными садами, богатыми церквами и состоятельными жителями, из коих многие владели значительными капиталами и вели обширную торговлю. В 1840-м году, летом, в один праздничный день, деревенские пастухи, по обыкновению, на рассвете погнали из Архури стада на пастбище в поле. Несколько часов спустя, позднее утром, они слышали церковный звон, призывавший к обедне. Затем, около полудня, они услышали какой-то отдаленный, глухой гул, и вскоре после того последовало нечто странное: вдруг стало как-то темнеть, как бы смеркаться; солнце, пред тем ярко светившее, помрачилось, сделалось почти совсем темно, в воздухе распространилось что-то удушливое, спиравшее дыхание и слепившее глаза. Наконец, пастухи распознали, что это произошло от какой-то нахлынувшей пыли и мелкой земли, который густой, непроницаемой тучей наполнили весь воздух. Так продолжалось довольно долго, а лотом начало понемногу, постепенно проясняться. К вечеру пастухи погнали свои стада обратно в деревню. Дорога им была хорошо знакома, всю жизнь они только и делали, что два раза в день гоняли по ней стадо: в числе их находился семидесятилетний старик, приведший жизнь в этом занятии. Они шли, шли и никак не могли дойти до деревни. Они не понимали, что с ними сделалось, куда они зашли, куда девалась деревня, думали, что сбились с пути, ходили, искали, блуждали – и не находили деревни. Деревня исчезла! Всю ночь пастухи пробродили в поисках селения и не нашли его. На другой день уже, выбившись из сил, вне себя от перепуга, как обезумевшие добрели они до ближайшей довольно далекой деревни с объявлением необычайной вести. Архури пропало! Нет его! Их приняли за сумасшедших, и не торопились проверить их показание – когда же решились отправиться на розыски, то действительно Архури не отыскалось нигде: оно исчезло с лица земли, сгинуло бесследно. Недоумение продолжалось недолго; гибельная катастрофа объяснилась немедленно и просто: с Арарата свалился земляной обвал, и безмерная масса земли, мгновенно ринувшись с огромной высоты, погребла заживо несколько тысяч человек, спокойно отдыхавших от трудов недели и праздновавших, каждый по своему, воскресный день, после обедни. Тотчас по извещении о событии, прискакал уездный начальник, собрались местные власти, сбежался народ; приняли все зависевшие меры, делали всевозможные попытки, чтобы посредством раскопок добраться до засыпанного селения, но все усилия остались тщетными. Сколько ни бились, сколько ни копали, ни до чего не докопались. Целая гора земли, обрушившаяся на деревню, похоронила ее так глубоко, что уже не нашлось человеческих средств достигнуть до нее. В течение многих последующих лет, от времени до времени принимались за новые раскопки, копали в разных местах, но все так же бесплодно. Курды, кочующие в этой местности, зная, сколько богатств в вещах, товарах и деньгах там погребено, привлекаемые лакомой добычей, с своей стороны усердно трудились, потихоньку роясь в земле по всем направлениям, и также безуспешно. Земля не выдала того, что захватила в свои недра безвозвратно.

Полагают, что главной причиной обвала были постоянные колебания земли, которые в этом году, более или менее сильно, длились все лето по всей армянской области. В Эривани землетрясения повторялись так часто, что большая часть жителей переселились за город, в поле, и жили в палатках, спасаясь от опасности, угрожавшей в случае разрушения домов. По всей вероятности, Архури погибло именно вследствие этого сотрясения почвы, оторвавшего от Арарата громадную глыбу земли, завалившую навеки первое поселение, и, – если название его справедливо, – то и истребившую в нем коренную отрасль тех людей глубокой древности, которые положили первое начало оседлой жизни и удержались в ней не смотря на последующие всеобщие передвижения и кочевания всех племен и народов.

При выезде из Эривани, по Тифлисской дороге, пространство, верст на семь, состоит из садов. Дорога крайне трудная и каменистая. Здесь же проложена инженерами путей сообщения и искусственная дорога, на которую потрачено много времени и денег, но до такой степени запущенная, что и сами инженеры уже не могут различить, где идет старая, природная, а где новая, возведенная ими дорога.

По пути я заезжал в летнее местопребывание Эриванского чиновничества, Дарачичаг. Местность хорошая, на горе, и окружена горами, отчасти, покрытыми небольшими деревьями и кустарником, весною богатая растительностью и множеством цветов, которые теперь погорели от солнца. Она имеет физиономию, напоминающую крымскую колонию Нейзац. В Дарачичаге интересны две уже начавшие разрушаться армянские церкви и одна часовня, коим, говорят, более тысячи лет, прекрасной и даже изящной архитектуры; отделка, легкость здания, тонкая работа резных орнаментов на камне и правильное расположение удивительно хороши. К сожалению, купол уже обрушился. Стоило бы их поддержать или возобновить. Это, кажется, лучшие из виденных мною древних зданий в Грузии. Дома чиновников здесь бивуачного вида и постройки, и только два дома, уездного начальника и судьи, имеют наружность как бы настоящих домов. При Дарачичаге основано небольшое молоканское селение.

Эриванский уезд особенно отличается изобилием водопроводных канав, но почти все они в крайнем запущении, и в распределении воды происходят большие беспорядки. По этой части народного хозяйства при Персидском владычестве, как уверяют, все шло гораздо лучше; особенно при последнем Эриванском хане. Во время моего управления государственными имуществами неоднократно делались различные предположения и распоряжения об отвращении этого зла. Князь Воронцов весьма заботился и не жалел денег на эти предприятия; денег истрачено много, но полезного сделано мало, от нераспорядительности, неспособности и ошибок местных исполнителей, не исключая и специальных инженеров, которые, впрочем, иногда заменялись ничего в этом деле несведущими чиновниками.

Из Дарачичага я направился почтовым трактом в дальнейший путь к Тифлису. Путь пролегал по берегу Гокчинского озера, по вновь устроенной искусственной дороге, хотя несколько получше той, которая проведена из Эривани, но, тем не менее, не заслуживающей ни малейшего похвального отзыва. В иных местах она высоко подымается совсем отвесно над озером и наклонно к нему, что далеко не безопасно, так как окраина ее не ограждена никакими перилами, ни забором, а потому ничего нет легче, как свалиться с высокого обрыва в воду, особенно зимою, при гололедице, что и случалось и было причиной гибели людей. Однажды туда свалялось несколько проезжавших молоканских повозок, с лошадьми и людьми.

Озеро Гокча, называвшееся в древности Лихнит, но своей величине (шестьдесят верст в длину и около тридцати в ширину) и глубине похоже на маленькое море, окруженное со всех сторон горами. В нем много рыбы, между прочим превосходная, крупная лаксфорель, какой нигде нет в крае. Из вод его выступает островком высокая скала Севанга, на диких вершинах которой воздвигнут армянский монастырь того же имени, служащий иногда местом заточения или исправления для провинившихся монахов. По наблюдениям академика Абиха, как он передавал мне, озеро заключает в себе ту особенность, что регулярно два раза в день, в известные часы, вода его несколько повышается и понижается, на подобие приливов и отливов. Абих затруднялся объяснением причины такого явления и решительно не понимал его, так как не мог допустить возможности какого-нибудь подземного сообщения озера Гокчи с океаном, и чтобы это движение воды могло происходить по действию на нее океанских приливов и отливов; расстояние между ними слишком велико и Гокча стоит почти на шесть тысяч футов выше уровня морских вод. Скорее можно было бы это отнести к действию вулканической деятельности: множество окаменевшей лавы, базальта, обсидиана, а также конические холмы с воронкообразными углублениями около озера дают повод думать, что там некогда были вулканы, что подтверждается и частыми до ныне землетрясениями, доказывающими продолжающуюся работу их, хотя и скрытую. Но тут представляется другое затруднение: при вулканическом действии движение воды не могло бы иметь никакой правильности и одновременности. А потому, так эта странность и остается неразрешимой загадкой природы.

От армянского селения Чубухлы дорога расходится с озером и, сворачивая в сторону, подымается на высокий хребет горы, а затем тянется по спуску с нее девять верст и входит в Делижанское ущелье, которое по живописности своего местоположения действительно может назваться очаровательным: по обеим сторонам его горы самых разнообразных форм, обросшие густым лесом, источники и беспрестанно изменяющиеся виды по извилинам вьющейся дороги, Проведена также и искусственная дорога, но только на несколько верст. По всему этому пространству, до самого селения Большего Караклиса водворено шесть или семь новых раскольничьих поселений, где были смешано поселяемы и молокане, и жидовствующие, и субботники, и старообрядцы. Вследствие их религиозных раздоров и предоставления их в хозяйственном устройстве самим себе и собственному произволу, они не достигают той степени благосостояния, на которой могли бы быть если бы были порядочнее и трудолюбивее: но тем не менее они полезны здесь, хоть каким ни-на-есть устройством домов и своей промышленностью, коими все-таки превосходят туземных поселян. Селение Головино, пять верст не доезжая ущелья, имело бы все способы сделаться прелестной деревушкой, если бы там жили добропорядочные люди.

Близ Делижана хороший каменный мост и станция с деревней расположены также в очень красивой местности. Вообще, эти ущелье, по красоте и разнообразию видов, одно из самых живописных, какие мне встречались в Закавказском крае. Отъехав с версту от Делижана, я остановился ночевать в новом русском поселении, основанном около года перед тем в прекрасном месте, в лощине, на берегу речки Акстафы. Квартира моя хотя была в лучшем, недавно построенном доме, но спать мне пришлось плохо, но причине бесчисленного множества тараканов и прусаков, которые мириадами наполняли комнату. Эти насекомые составляют неизбежную принадлежность каждого молоканского дома. Сопровождавший меня инженер-поручик Бекман пробовал их истреблять и придумал даже для этого оригинальный способ, на основании военной хитрости и инженерного искусства. Взяв сковороду, он поставил ее на стол, посыпал на нее небольшую кучку пороха и положил сверху кусочек хлеба; в ту же минуту все это покрылось таким толстым слоем прусаков, сбежавшихся на хлеб, что сковорода под ними исчезла из вида. Тогда Бекман зажег длинную палочку и просунув ее в массу копошившихся зверьков, поджег порох, – мгновенно раздался взрыв, и прусаки взлетели на воздух, как турки при Наваринском бое. Но торжество военного искусства продолжалось не долго; не прошло нескольких минут, как вновь прибывшие несметные стаи с избытком пополнили недочет прежних своих собратий.

Из армянского селения «Большой Караклис» я своротил с почтового тракта в горы, сначала по ущелью, а потом на перевал, через громадную гору Безобдал. С вершины его открылся превосходный вид, как вверх, так и вниз, на очень обширное пространство, покрытое бесчисленными оттенками и переливами зелени плодородных полей, долин, лугов и лесных дебрей, видневшихся со всех сторон. Особенно обращают на себя внимание две огромные скалы, на подобие развалин двух крепостей, которые у туземцев называются «братом и сестрой». Спуск с Безобдала, более четырех верст, приводить к дороге в военное поселение Бергеры, где мне приготовлен был ночлег. Это прекрасная долина, обильная растительностью, окруженная горами и болотистой почвою; там квартировала артиллерийская батарея, и в то время находилась на жительстве рота женатых солдат. В семи верстах оттуда расположено также военное артиллерийское поселение в армянской деревне Джелал-оглу, или, как назвали русские «Каменка»; чрез нее я проехал в Лорийскую степь, где были вновь поселены две большие молоканские деревни Саратовка и Воронцовка.

Князь Воронцов поручил мне согласить до трехсот семей молокан перейти на постоянное жительство в эти места, на упомянутой степи, с платежом по условию оброка князьям Орбелиановым. Об этой степи происходил тогда процесс между казною и князьями Орбелиановыми, которых князь Воронцов считал имеющими неоспоримое право на принадлежность им степи. Этот процесс был довольно оригинальный, и потому считаю не излишним изложить его несколько пространнее.

Лорийская степь находится почти на полпути прямой дороги из Тифлиса в Александрополь. Сначала она принадлежала к Эриванской губернии, а в последние годы причислена к Тифлисской. Эта степь входила некогда в пространство земель, составлявших область Самхетию, владетелями коей были, как говорят, князья Орбелиановы и их предки, еще с XII-го века. Но нераздельный состав Самхетии уничтожился уже несколько сот лет тому назад, и с тех пор различные части этого пространства были или вольным пастбищем для всех кочующих народностей, или временно принадлежали тем, коим они отдавались пожизненно царями Грузии или мусульманскими владетелями.

Собственно Лорийская степь заключает в себе пространство около ста тысяч десятин земли, богатой водою, растительностью, плодородием и особенно тучными пастбищами. На эту то часть князья Орбелиановы, потомки древних обладателей ее (по уверениям их), и пытались в последние два года разновременно предъявлять свои права, как на лучшую часть Самхетии. Им представляли в доказательство справедливости этой претензии разные документы, из коих однакож ни один не был признан действительным. Хотя в продолжение долгого времени некоторые из князей Орбелиановых и пользовались временно отдельными участками этой степи, но не по праву владельцев-собственников, а как откупщики солевозной дороги из Александрополя в Тифлис, платя своим грузинским царям откупную сумму за право взимания пошлин с солевозцев и других проезжающих по этому тракту.

С присоединением Грузии к России и водворением здесь русского правительства, князья Орбелиановы предприняли ряд попыток к завладению Лорийскою степью. Но все эти попытки, до приезда в Грузию князя Воронцова, были найдены не заслуживающими внимания. Ермолов решительно признал их документы фальшивыми, то же самое признали и сенаторы Мечников и граф Кутайсов, ревизовавшие Закавказский край, и даже запретили принимать впредь прошения от князей Орбелиановых по этому предмету. После сего Лорийская степь была объявлена непосредственною принадлежностью казны. В видах благоустройства края эта мера была весьма полезна, ибо не далее как в ста верстах от Тифлиса она открывала возможность водворить на плодородных землях более трех тысяч семей немецких и русских колонистов, которые, при трудолюбии и промышленности, могли по умеренной цене снабжать город Тифлис и квартирующие в в нем войска всеми жизненными припасами; а в этом и теперь еще существует недостаток, который тридцать лет тому назад ощущался еще сильнее.

Сначала колонизация на этих землях шла медленно; с 1828-го года там водворено шесть деревень армяно-католиков, а с 1843-го года две деревни прибывших сюда из России молокан, до трех сот семейств. Между тем, после выбытия Ермолова и отъезда ревизовавших сенаторов, при частой перемене главноуправлявших, князья Орбелиановы возобновляли свои претензии на Лорийскую степь, имея на своей стороне судебные места, наполненные их клевретами. И вот, в начале 1845-го года, когда в Тифлис приехал наместником князь Воронцов – дело о Лорийской степи приняло другой оборот.

Не излишним будет здесь упомянуть об особенном случае, породившем в князе Михаиле Семеновиче уверенность, что эта степь принадлежит бесспорно Орбелиановым. Еще в ранней его юности, когда ему было не более двадцати лет, он состоял адъютантом при князе Цицианове, главнокомандующем Грузии, и в 1802-м году, по какой-то служебной надобности, был командирован юг в Александрополь. Князья Орбелиановы, изыскивавшие всевозможные средства привлечь на свою сторону влиятельных людей по делу о Лорийской степи, уговорили молодого графа ехать прямою дорогою через их будто-бы владения; во всю дорогу принимали, угощали, увеселяли, канюлировали его всеми зависевшими от них способами и постоянно внушали и обращали его внимание на то, что все это пространство принадлежало и принадлежит их роду, составляет их неотъемлемую собственность с самого древнейшего времени. А юный граф, вовсе не знавший сущности дела, слепо им верил и утвердился в мысли, что все это точно так. С тех пор прошли десятки лет, и по прибытии бывшего адъютанта Цицианова полновластным главой края. Орбелиановы тотчас подняли перед ним вопли по поводу отнятия у них Лорийской степи. Князь (тогда еще граф) Воронцов счел это величайшей несправедливостью, и никакие доводы людей совершенно беспристрастных к этому делу не могли его разуверить: все их объяснения он называл шиканством, подьячеством, и даже сильно негодовал не только на тех, которые по долгу службы пробовали разъяснить ему это, но и на добросовестных лиц из туземцев, пытавшихся то же доказать ему. Так живо сохранилось в нем впечатление молодости. Палата же государственных имуществ и бывший губернатор Жеребцов, защищавшие права казны, подверглись окончательно его неблаговолению. Он предписал дать скорейший ход иску князей Орбелиановых в уездном суде и гражданской палате, и когда решение их поступило к нему на утверждение, приказал представить дело на рассмотрение сената с положительным выводом, составленным сообразно его непременному желанию, что Лорийская степь неоспоримо должна быть собственностью князей Орбелиановых. Все это было изложено таким образом, якобы земля несправедливо оспаривается казною у Орбелиановых, тогда как в сущности вопрос состоял о землях, оспариваемых Орбелиановыми у казны и землях, права на которые были дотоле уже неоднократно рассмотрены, уничтожены и опровергнуты несколькими решениями, как сказано выше. Эту последнюю фактическую сторону предмета в изложении рапорта в сенат, велено целиком выпустить. Но так как представление в таком роде никого, кроме князя Воронцова, не интересовало, и он сам его не читал, то в нем и вкрались ссылки, противоречащие одни другим; потому что в изложении дела было прописано то, что в деле находилось, а заключение оказывалось противно смыслу фактор, находившихся в деле, что впоследствии, при исполнении на месте, и послужило поводом к затруднениям в этом исполнении без нового решения.

Сенат довольно лаконически, как бы прочитав одно лишь заключение в представлении, постановил, что права князей Орбелиановых на Лорийскую степь оспариваются казною неправильно, и утвердил во всем мнение князя Воронцова. Сказ о том, по получении в экспедиции государственных имуществ, был передан для приведения в исполнение в Эриванское губернское правление, которое весьма естественно встретило затруднения в исполнении указа, но совершенной несообразности заключения, не только с теми фактами, кои имелись в делах губернских присутственных мест, но даже с предшествовавшим заключению изложением хода дела в самом указе Сенату. К этой странной нескладице присоединилось еще новое, не менее неудобное усложнение; ибо возвращенный при указе план земли, представленный Сенату из канцелярии наместника Кавказского, оказался вовсе негодным к руководству для выполнения сенатского указа, так как этот указ относился ко всей Лорийской степи, состоявшей приблизительно изо ста тысяч десятин земли, а на представленном плане были внесены только лишь части земли в количестве 8645 десятин, предназначавшиеся для поселения молокан. Это произошло потому, что канцелярия наместника, исполняя буквально прихотливое желание князя Воронцова, вовсе не заботилась о том, чтобы представить план, какой следовало, а не входя ни в какие разбирательства, по приказанию просто «представить план», приложила к рапорту в Сенат первый попавшийся план Лорийской степи, из множества частных планов этой степи, находившихся в канцелярии.

При таком положении вещей, Эриванское губернское правление продержало это дело у себя несколько лет без всякого движения. Когда же, по жалобе князей Орбелиановых, оно получило несколько подтверждений, и наконец строгих, о немедленном исполнении, то представило донесение о своих недоумениях и затруднениях главному управлению. Оказалась неизбежная необходимость разъяснить недоразумения и развязать путаницу. Между тем время уходило, началась Севастопольская война, Воронцов выбыл из края. Новый наместник генерал Муравьев, приехавший в Тифлис через год после отъезда князя, не находя возможности разрешить такую задачу самому, представил о том в Кавказский комитет, требуя от него сего разрешения. В заключение своего представления Муравьев писал, что, по его мнению, определение Правительствующего Сената, и все дело по этому предмету требует нового пересмотра. К представлению он присоединил два плана: первый – тот самый, оказавшийся негодным для соображения по исполнению сенатского указа; второй – найденный в кабинете князя Воронцова по его отъезду.

Обстоятельства, относящиеся к последнему, второму плану, так курьезны, что их нельзя пройти молчанием.

В числе лиц заинтересованных решением дела о Лорийской степи в пользу князей Орбелиановых был и доктора, князя Михаила Семеновича, Л***, человек бесспорно умный и даровитый, который с давних пор, и особенно в последние годы жизни и управления Воронцова, составлял при нем великую силу и обрабатывал подчас аферы неимоверные, разумеется сопряженные с его личной выгодой. Когда сделалось известным, что план, представлявшийся в Сенат, вовсе для желаемого дела не пригоден и что подобает его заменить другим, более пространным, то Л*** внушил князю, что все имеющиеся планы Лорийской степи не верны и не полны и что надобно составить новый, но расположению земель в самой натуре: что для этого необходимо командировать землемеров, которые бы производили съемку под руководством его, уполномоченного князем, доктора А***, и что по такому лишь плану Орбелиановы могут получить вполне свою собственность. Больной, изнуренный нравственной физически, князь на это согласился. Немедленно последовала отправка землемеров и рабское составление плана по точным указаниям. Но план не мог быть изготовлен набело раньше как уже в 1854 году, к самому дню отъезда князя Воронцова за границу. В суматохе сборов и спешных приготовлений к дороге, А***, благовременно для успеха предприятия, поднес свое произведение к подписи больного князя, который, вовсе не рассматривая плана, чтобы отделаться от докучаний и приставаний, подписал его. Несмотря на все свое расположение к Орбелиановым и пристрастную настойчивость в вопросе о земле, весьма сомнительно, чтобы он утвердил это дело в его новой редакции, если-бы находился в своем нормальном, спокойном состоянии духа. Он был для этого слишком государственный человек. Этот план вместе со множеством других бумаг, подписанных Воронцовым перед выездом, не успели даже передать директору канцелярии Щербинину до отъезда князя. А***, уехавший вместе с князем, сказал только Щербинину второпях и мимоходом, что на столе в кабинете князя осталось много бумаг, кои, по отбытии его, нужно будет исполнить.