Текст книги "Воспоминания"

Автор книги: Андрей Фадеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

Мое нездоровие так усилилось на первых днях пребывания в Абас-Тумане, что я принужден был слечь в постель, и никакие средства Ахалцыхских докторов, лечивших меня, не приносили никакого облегчения. Наконец, один из них, доктор Кларин, догадался предписать мне змеиные ванны, которые хотя и находились поблизости от моей квартиры, но я уж от слабости не в состоянии был ходить, и меня принесли туда на носилках. Первая же, всего трехминутная ванна подействовала отлично, а последующие в несколько дней поставили меня на ноги и совсем излечили. Прогулка по горам и лесам, здоровый воздух, подкрепили силы мои; к сожалению, лето выдалось очень бурное, беспрестанно шли дожди и повторялись страшные грозы, которые всегда дурно отзывались на моих нервах и заставляли часто поневоле сидеть дома.

При Абас-Туманских водах находилась небольшая немецкая колония Фриденталь, основанная в 1843-м году, собственно в видах доставления пользующимся водами необходимых жизненных потребностей; но ей не было отведено никакого определенного количества земли, а потому соседние жители непрестанно их теснили, а колонисты, по желанию своему и просьбам, переселены в 1849-м году в Тифлисский уезд близ колонии Мариенфельд на реке Иоре.

В половине августа мы все были обрадованы приездом к нам зятя моего Ю. Ф. Витте. Мы ожидали его ранее и очень беспокоились его замедлением, по причине жестокой холеры, разразившейся тогда в Саратове и свирепствовавшей по всему пути его проезда самым убийственным образом. В Саратове, в продолжение трех недель сильнейшего разгара эпидемии, этот смертоносный бич положительно опустошал город с неудержимой яростью. Целые семьи вымирали, дома наполнялись трупами, улицы пустели, в аптеках не успевали приготовлять лекарства, и аптеки буквально осаждались толпами народа, ожидавшего своей очереди иногда по суткам, для получения лекарства, которого больные уже не успевали дождаться. Один знакомый, проезжавший тогда чрез Саратов, писал мне, что пока он ехал от заставы по Московской улице до гостиницы, с версту расстояния – встретил по дороге счетом сто пятьдесят гробов, препровождавшихся на кладбище. Зять мой, слава Богу, выбрался оттуда и доехал благополучно; но дорогой два раза ямщики сваливались с козел его тарантаса, внезапно схваченные холерою. Она иногда поражала с быстротой молнии; были случаи, что люди, проходя по улице, по-видимому совершенно здоровые, вдруг падали и в несколько минут умирали. Большая часть наших хороших Саратовских знакомых тогда погибла от этого ужасного мора.

Мы оставались в Абас-Тумане до 30-го августа и переезд в Ахалцых вынуждены были совершить на волах, так как от постоянных дождей дорога покрылась такими водомоинами, провалами и грязью, что лошади не могли вытащить экипажа. Мы влачились невыносимо медленно, со страхом и разнообразными опасностями, сопровождаемые проливным дождем, оглушительным громом и непрерывно сверкавшими молниями, теряя по временам надежду добраться когда нибудь до Ахалцыха. Однако, наконец добрались, и даже с целыми костями – чего тоже не надеялись – и нашли здесь спокойный ночлег и отдых по-прежнему в доме уездного начальника Ахвердова. Мне надобно было прожить несколько дней в Ахалцыхе по делам и много за эти дни пришлось слышать всякого рода жалоб от граждан, чиновников и уездного начальника. Последний горько жаловался на неудобства близкого соседства с Турцией и пограничных саджак-беков, которые оказывали всякое потворство и укрывательство нашим поселянам и Ахалцыхским жителям: учини какое-либо преступление, они уходят за границу и свободно проживают в ближайших деревнях. Вообще, настоящая граница неудобна во всех отношениях. В самом Ахалцыхе есть кислые воды, принадлежащие двум здешним гражданам армянам, хлопотавшим о дозволении устроить ванны, что было трудно без предварительного химического разложения воды, которая могла оказаться вредной. Есть также и близ станции Страшного Окопа, на земле двух армян, минеральные воды и, говорят, очень сильные.

Из Ахалцыха, по поручению князя Воронцова, я должен был проехать в Александропольский и Эриванский уезды для обозрения новых русских поселений, соображения об улучшении существующих и проектирования новых водопроводов. Этот предмет весьма интересовал князя-наместника и действительно вполне заслуживает внимания главного Закавказского начальства. К сожалению, это предприятие, так же, как и многие другие полезные для края, имело доселе мало успеха, как по неопытности инженер-гидравликов и по недостатку денежных средств, так и по отрасти наших администраторов хвататься за новые предприятия, не окончив начатых, и без внимательного соображения о средствах к тому.

На первой станции от Ахалцыха, в деревне Ацхуре, я расстался с моим семейством: жена моя с детьми и зятем отправились обратно в Тифлис, а я, переехав через Куру, отправился по так именуемой «Царской дороге», проложенной в 1837-м году для проезда покойного Императора Николая Павловича. Дорога идет чрез Ацхурские и Кодианские горы чрезвычайно трудная, и лишь первые семь верст нам удалось кое-как пробраться на лошадях, а потом опять пришлось тащиться на волах, по местам диким, но не лишенным своего рода интереса; мы в этот день едва успели сделать двадцать пять верст, взбираясь на гору Табурет-чай. Там ночевали в казачьей штаб-квартире, состоящей из нескольких казарм, раскинутых в бору. Мы очутились в настоящей северной стране, чего не предвидели, не запаслись теплым платьем, за что немедленно и поплатились простудой; я, впрочем, слегка – насморком, а Бекман, сопровождавший меня, довольно серьезной лихорадкою. Это место отличается таким холодным климатом, что казаки не могут обзавестись ни малейшим хозяйством, кроме плохого сенокоса, потому что никакие хлебные посевы не созревают; они или вымерзают, или выбиваются градом, который здесь почти всегда заменяет дождь, тогда как не далее пятнадцати верст прямым путем оттуда, в селении Хертвисп, растет превосходный виноград, груши и другие произведения южных стран.

На другой день мы доехали до армянского местечка и небольшой крепостцы Ахалкалаки, где климат уже умереннее и земля очень плодородная, а потом продолжали путь для обозрения духоборческих поселений, состоящих из семи довольно многолюдных деревень.

С духоборцами я был хорошо знакома, уж с давних пор, еще в Новороссийском крае, где, до переселения их в Закавказский край, они были водворены в Таврической губернии, Мелитопольского уезда, на реке Молочные воды, в самом близком соседстве от немецких колоний, коими я управлял около двадцати лет. Я читал все, что было писано у нас о духоборцах в последнее время, начиная от записок Ивана Владимировича Лопухина и до сведений о них в разных журналах, включая в то число и статью о духоборцах в «Духовной Беседе» за 1859-й год и в других изданиях духовных и светских; но во всех этих описаниях, то моим наблюдениям, сделанным и в Новороссийском крае, и здесь, при управлении ими, нашел мало справедливого. Статья о духоборцах, помещенная в справочном энциклопедическом словаре Страчевского, столь же не верна и не полна, как и прочие. Скажу о них то, что знаю и за верность чего могу ручаться.

Начального происхождения своей ереси духоборцы и сами с точностью объяснить не могут. Если она существовала у нас еще до XVIII-го столетия, как некоторые полагают, то, вероятно, проявилась – так же, как и молоканская ересь – от соприкосновения некоторых из предков нынешних духоборцев с протестантами различных родов, учение и правила коих они исковеркали, переиначили и многое переделали по своему. Человеческому заблуждению нельзя поставить предела, коль скоро люди, не имеющие ясных и чистых понятий и научного образования, устремляются воспроизвести что-либо новое в религиозном веровании. Все в их научении, догматах и молитвословии есть набор слов и изречений из Священного Писания без всякой последовательности и основательного применения, Символ веры у них в самом безобразно и бессмысленно искаженном виде. Но чтобы подать руку у духоборцев значило исполнить непременно принятые на себя обязательства (как это заявляется в статьях о духоборцах) – это положительно не верно: хоть и дадут руку, но исполнят обязательство лишь в таком случае, если не имеют интереса не исполнить его. Несправедливо также и то, будто духоборцы, обратившиеся в православие, оставались ему верными потому только, что давали на то руку; и сомнительно, чтобы духоборцы, которые частным образом доныне иногда обращаются в православие, делались христианами искренно, по убеждению. Если и бывают исключения, то весьма редко.

Сами старики и заправилы духоборческие говорят, что основателем их вероучения был один отставной унтер-офицер, находившийся в плену у Прусаков в Семилетнюю войну, и во время этой войны проживавший довольно долго у гернгутеров или моравских братьев. Он, якобы, по возвращении в Россию, из догматов этих сект составил их вероучение. Это показание, из всех предположений, наиболее похоже на правду. Те из своих правил, которые духоборцы гласно заявляют, конечно не заключают в себе ничего противного доброй нравственности в общем смысле; но во всех своих житейских действиях духоборцы выказывают себя совсем не тем, чем бы они должны были быть по письменному своему исповеданию. В начале нынешнего столетия они обратили на себя особенное внимание сенаторов И. В. Лопухина и Нелединского-Мелецкого, – кои оба были мартинисты, – при ревизии, ими производившейся в Харьковской губернии, где духоборцы находились в очень небольшом числе. Описание, составленное сенаторами, вполне сообразно с заявлениями сектантов об их исповедании, уставах и правилах, представляло их в таком привлекательном виде, что они удостоились на некоторое время не только снисхождения, но даже особого покровительства со стороны правительства. Впрочем, хотя они никогда не заслуживали столь похвальных отзывов, но тогда и действительно могли быть лучше, нежели проявили себя впоследствии, потому что их было немного, они были преследуемы и связаны между собою большим единодушием – как это всегда бывает при начальном возникновении сект. Вследствие такого одобрительного удостоверения сенаторов, духоборцы были переведены из Харьковской губернии в Мелитопольский уезд Таврической губернии и поселены на реке Молочной. К ним присоединили всех остальных духоборцев, рассеянных по России, проживавших в разброску и открытых в различных частях империи. Им там отвели большое пространство пустопорожних плодородных земель и даровали различные льготы. Блаженной памяти Император Александр I имел сначала выгодное мнение о их нравственности и считал их русскими квакерами; это мнение его о них ярко выразилось в рескрипте, данном в 1817 году бывшему Новороссийскому генерал-губернатору графу Ланжерону.

Находясь первоначально под самовластным начальством духовного старшины Капустина, при их трудолюбии и строгом наблюдении за ними, духоборцы достигли значительной степени благосостояния. Капустин успел приобрести над ними неограниченную, деспотическую власть: строго взыскивал за пьянство, нерадение, строго наблюдал за устройством и порядком домов и хозяйств. Многие из раскольников других сект, и даже некоторые из православных, присоединялись к духоборцам, что, в совокупности с допущенным и поощряемым Капустиным приемом беглых и дезертиров, вскоре заметным образом умножило их народонаселение. Это зло, как равно и другие злоупотребления, по влиянию, какое Капустин имел на духоборцев, он умел довольно долго и очень хитро скрывать под прикрытием притворного смирения и кротости, особенно же искусством привлекать на свою сторону земскую полицию и сделать ее заступницею и покровительницею духоборческих интересов, которые она поддерживала конечно в виду своих собственных, извлекаемых посредством этого способа. К тому же еще Капустин, по своему состоянию простого человека, владел хорошим даром слова. При таких обстоятельствах, духоборцы в течение почти двадцати лет имели все средства достигнуть цветущего положения; но около 1818 года стали между ними проявляться весьма вредные беспорядки, и, наконец, открылось самым достоверным образом, что они, существенно, вовсе не христиане. Это сделалось не подлежащим никакому сомнению по следующему случаю.

В 1818 году к ним прибыли известные квакеры – Аллен, из Англии, и Грельет, из Америки, имевшие поручение от Государя Императора, переданное им покойным князем Александром Николаевичем Голицыным, чтобы при обозрении в России тюремных учреждений, в чем состояла специальная цель их путешествия, они, объезжая Новороссийский край, побывали в духоборческих поселениях и удостоверились на месте, ближайшими расспросами духоборцев, действительно ли они христиане или нет. Узнать это с точностью и определенно весьма желали и сами квакеры, ибо, по сведениям, кои они имели о духоборцах в Англии и получили в Петербурге, считали их своими единомышленниками в главных основаниях своего вероучения. Для приведения в действие этого исследования, местное начальство распорядилось собрать влиятельнейших сектантов на допросы в двух местах: в Екатеринославе и в их слободе Терпении по реке Молочной. Квакеры их встретили сначала весьма дружелюбно и называли своими собратьями. В Екатеринославе объяснения их, довольно долго продолжавшиеся, были крайне темны и запутаны и точно такими же повторились и в Терпении на Молочной. Когда же добрые квакеры потребовали от них категорического, решительного ответа на вопрос: веруют-ли они в Божественность Иисуса Христа? – Духоборцы, подумав и несколько замявшись, отвечали, что Христос был добрый человек, и что Христом и Богом может сделаться всякий человек, могущий возыметь силу быть истинно добрым человеком. При этом исповедании духоборческого умозаключения, квакеры изменились в лице и, вскочив с своих мест, с выражением ужаса и негодования воскликнули по-французски: «О ténèbre! ténèbre!» («О тьма! тьма!») «Нет! нет! Вы не собратья наши!». И, удалившись поспешно, возвратились в немецкие колонии.

Вероятно, квакеры довели до сведения Императора Александра Павловича этот результат своих исследований. Между тем Капустин умер. Затем открылось, что духоборцы истязали и предали мучительной смерти (зарыли живыми в землю) некоторых из своих вероотступников, заподозренных в намерении возвратиться к православию; и оказались признаки, что подобная жестокая казнь постигла многих несчастных жертв их изуверства во время владычества над ними Капустина. Производилось по этим делам следствие, продолжавшееся несколько лет. Кроме того, сделалось известным, что самый грязный, преступный разврат был у них облечен в религиозную форму, под названием: «свальный грех».

При проезде Императора Александра Павловича, в 1825 году, из Таганрога чрез Молочанские духоборческие поселения в Крым, я сам был свидетелем, как в главном их селении Терпении, когда толпа духоборцев встретила Государя с хлебом и солью, он привстал в коляске и с гневом сказал им, что их хлеба и соли не примет; что они оказываются людьми вредными, безнравственными и если не все, то многие из них даже злодеями; и что, по окончании над ними следствия и суда, они подвергнутся заслуженной ими каре.

Эта кара и постигла их. Но следствие продолжалось еще долго, и только в 1840 году было решено переселить их всех в Закавказский край. Старшиною у них был тогда Калмыков, ученик и приемыш Капустина, человек также смышленый и также развратный. Он чрез несколько лет по прибытии в Закавказье умер. Духоборцы питают большое благоговение к его памяти. Рассказывают, что за несколько лет до их переселения на на Кавказ, когда князь Воронцов однажды ему делал строгий выговор, как старшине, за происходившие у них в то время беспорядки и присовокупил, что «если это не прекратится, то все духоборцы будут переселены за Кавказ». – Калмыков якобы отвечал в духе пророчества: «не мы одни будем, но и вы будете за Кавказом!» Когда я пересказал о том в Тифлисе князю Михаилу Семеновичу, то он отозвался, что действительно было что-то на то похожее, но что Калмыков мог это сказать вовсе не по вдохновению, а просто по носившимся уже тогда слухам о его назначении на Кавказ.

Духоборцам в Закавказском крае отведено большое пространство, больше сорока тысяч десятин земли из свободных, пастбищных мест в Ахалцыхском уезде, прилегающих к турецкой границе. Места эти составляют плоскую возвышенность, имеют климат весьма здоровый иг землю плодородную; ни по причине, суровой температуры и продолжительных морозов, бывающих иногда и летом, хлебные посевы, за исключением ячменя, вымерзают, и духоборцы ими здесь мало занимаются. Это для них вознаграждается богатыми пастбищами и сенокосами. Кроме того, они промышляют извозничеством, приносящим им хорошие заработки. При таких условиях, при тех значительных льготах, которые при водворении их здесь им дарованы, при обложении их весьма неотяготительным взносом податей, духоборцы могли бы достигнут полного благосостояния; но большинство их предается пьянству и разврату, вследствие чего их хозяйственное состояние вовсе не устроено: дома плохие, никаких порядочных обзаведении, построек, никаких древесных насаждений. Впрочем, этой небрежности отчасти содействует их предубеждение, что они и здесь живут временно, и ранее или позднее, будут переселены куда нибудь далее, в другое место.

По время последней Турецкой войны, с 1853 по 1856 год, они потерпели некоторое разорение от неприятеля и стеснения от квартирования в их поселениях и перехода у них войск; но зато имели выгоды и большие заработки от извозничества, а также пригодились и нашим войскам в этом отношении.

В настоящем их положении они могли бы быть полезными и себе и правительству, если бы грязная распущенность их поведения и нравственности не препятствовала тому. Вследствие это и причины, они не должны быть предоставлены самим себе; за ними нужен строгий, постоянный надзор, а это вещь весьма трудная. Участковые заседатели, ближайшее их начальство, всегда готовы поблажат им, потому что духоборцы обладают отличными сведениями относительно средств для привлечения их на свою сторону. Во время управления моего государственными имуществами, я попробовал, в виде опыта, поручить этот надзор особому попечителю, с надлежащими наставлениями и указаниями; опыт не удался, в силу того же перевеса духоборческих сведений над чиновническою совестью. Наше мелкое чиновничество у нас везде, а в Закавказском крае еще более, под каким бы то названием оно ни было, подвержено слишком неудержимой наклонности поддаваться соблазнам личной корысти и злоупотреблений. Что касается до религиозного состояния духоборцев, то оно осталось и здесь тем же, чем было прежде, то-есть грубо замаскированным неверием и произвольными, вздорными заблуждениями и кривотолками, прикрываемыми безобразною обрядностью и стараниями лишь скрыть свою безнравственность. Так, например, между прочим, они уверяют, что дети у них оказывают неограниченное повиновение родителям; но если что либо подобное и случается, то это только до их совершеннолетия, а потом уже дети или очень мало, или совсем не хотят знать своих родителей. Духоборческие женщины так же, как и большею частью мужчины, физически довольно развиты, рослые, сильные, но вообще крайне дикообразны и в высшей степени тупоумны. Мужчины смотрят на своих женщин почти не иначе, как на свою домашнюю скотину, и обращаются с ними вполне сообразно с этим взглядом.

Некоторые попытки к обращению духоборцев в православие, как в Новороссийском крае, так и здесь, не имели почти никакого успеха. То же можно сказать как относительно духоборцев, так и о всех прочих раскольниках различных сект, поселенных в Закавказском крае. Если здесь и бывали обращения, то более номинальные, по наружности, и более в видах приобретения новых льгот. Исключение составляет одно только селение Бакинской губернии «Алты-Агач», где несколько десятков душ присоединилось к православию, кажется, по влиянию другой половины населения, состоящей из коренных православных, между коими были люди порядочные и добрые христиане, успевшие приобрести на них влияние. Что же касается до деятельности духовных миссионеров, то хотя они и здесь стараются об обращении сектантов, но до сих пор никакой пользы и успехов не оказали, и обращенные ими были большею частью люди такого рода, которые, но прибытии в здешний край православными, здесь уже сделались молоканами из корыстных целей, а потом из тех же целей, для приобретения новых льгот, будто бы по убеждению миссионеров, приняли вновь православие. Нельзя сказать, чтобы эти миссионеры не были достаточно подготовлены к исполнению своей обязанности в научном отношении. Но они полагают всю силу закона единственно в букве, а не в духе его и, к сожалению, соединяя фанатические понятия с прискорбными действиями любостяжания, налагают на обращаемых бремена тяжкие в делах обрядности и часто вредят им и самому делу излишнею строгостью и даже мстительностью, коль скоро прихожане не выполняют рабски их велений и прихотей. Меня удивляет то, что есть же у нас (как по крайней мере, пишут же часто о том в духовных и светских журналах) в Сибири, Китае, Японии и многих других странах миссионеры, подвизающиеся в деле обращения язычников истинно в духе апостолов, с неистощимым самоотвержением, энергией, христианским долготерпением являя в себе пастырей добрых, не щадящих самих себя для привлечения к стаду Христову овец и не сего двора: а для обращения своих же заблудших соотчичей, – таковых не оказывается. Дай Бог, чтобы в учреждаемом при Обществе о восстановлении за Кавказом православия миссионерском училище, образовались хотя со временем миссионеры, кои были бы лучшей нравственности и лучше приготовлены к успешному и прочному обращению раскольников, обитающих в Закавказском крае.

Полагаю не лишним прибавить несколько кратких, дополнительных сведений к этим заметкам о сектантах, поселенных в Закавказье.

Число русских сектантов в Закавказском крае с 1847-го по 1863-й год удвоилось, а именно:

В 1847 году их было обоего пола душ:

В Тифлисской губернии – 3484

В бывшей Шемахинской губернии – 4343

Итого – 7827

А в 1863 году:

В Тифлисской губернии – 4561

В Бакинской губернии – 6395

В Кутаиской губернии – 1714

В Эриванской губернии – 1651

Итого – 14321

Женского пола почти столько же: 14 355 душ; следовательно обоего пола: 28 676 душ. Но вероятно эти цифры умалены по причине утайки и беспечности составителей сведений на местах; а потому и можно полагать примерно, что русских раскольников в Закавказском крае приблизительно до 30 000 душ.

В числе этих 28 676 душ было показано:

Старообрядцев – 54

Духоборцев – 3256

Молокан – 9229

Жидовствующих – 1496

Духовидцев – 44

Скопцов – 42

Уже по внесении в мои записки этих заметок о раскольниках, и главнейше о духоборцах и молоканах, я нашел в «Чтениях Императорского общества истории и древностей России при Московском университете» 1864 года, в книге II-й донесение, сделанное в 1844 году министерству внутренних дел о духоборцах и молоканах, бывшим Тамбовским губернатором Корниловым, с коим я совершенно согласен в отношении вреда от распространения в русском простонародье этих двух сект. Что же касается предлагаемых им мер, то они, кажется, приняты не были и в исполнение не приведены, да и едва-ли принесли бы пользу, кроме разве сокращения переписки по делам о раскольниках. В Закавказском крае они вовсе не применимы.

Достойно внимания, что здесь неизвестно ни одного случая совращения в раскольничью секту кого-либо из туземцев. Поэтому я и полагал бы полезным, по мере могущего еще оказаться избытка в свободных казенных землях, водворять на них из русских переселенцев преимущественно раскольников, особенно из людей промышленных и ремесленных.

Со времени оставления мною управления государственными имуществами, мне уже не случалось быть в духоборческих поселениях Закавказского края. Но слышал я, что при настоящем порядке, по поступлении их в исключительное заведывание одними участковыми заседателями, бытовое их устройство нисколько не подвигается вперед, даже стало хуже, и что духоборцы еще более чем прежде предоставлены самим себе и своему собственному вредно-направленному произволу. Пьянство между ними всегда очень сильное, дошло до крайней степени, также как и другие низкие инстинкты, не ограждаемые никакими стеснениями. Вообще, можно сказать, что хотя нравственность и молокан не очень завидна, но все-таки, сравнительно, молокане едва-ли не лучше духоборцев.

Изложив в кратких, но верных чертах историю и характеристику этих людей, с которыми два раза мое служебное положение ставило меня в отношения, давшие мне возможность основательно познакомиться с их бытом и нравами, и передав здесь результат моих многолетних наблюдений и исследований по этому предмету – возвращаюсь к продолжению моей поездки из Абас-Тумана по уездам Закавказья.

Окончив обозрение духоборческих поселений, я направился 4-го сентября из последнего их селения Троицкого в дальнейший путь, сначала довольно ровный, хотя и лощинами, сближавшийся к речке Арпачаю и турецкой границе, затем гористый, каменистый, по косогорам, и снова ровнее только при спуске в Александропольскую долину, где с одной стороны, сверх гор средней величины, примыкает оконечностью гора Алагез, вечно покрытая снегом. Я прибыл в Александрополь того же дня, к пяти часам вечера, сделав всего 60 верст. Город расположен на пространной, возвышенной равнине, довольно обширен и по наружности совсем другого вида, нежели прочие города Грузии, более близкого к европейскому типу. Дома хотя и с плоскими крышами, но довольно благообразны, выстроены из необыкновенно мягкого и гладкого камня, составляющего прекрасный материал для построек, который выламывается подле самого города. Улицы широкие, две площади; население состоит главнейше из армян, но есть греки и татары, поселенные в отдельных кварталах. Две армянские церкви, не представляющие ничего особенного; садов нет, и только низменность в греческом квартале насаждена ивами и тополями. Разделяющая Россию от Турции речка Арпачай протекает в одной версте от города, а вблизи ее сооруженная второклассная крепость вновь исправлена и устроена, кажется, прочно и правильно, с двумя бастионами, из коих в южном, так называемом черном, содержатся арестанты, а в северном – красном, выходящем на почтовую Тифлисскую дорогу, находится красивая, изящной работы церковь, по внутренней и наружной отделке едва ли не лучшая в Закавказском крае, в новом вкусе, во имя Св. Александры, с иконостасами и ризницей, присланными Императрицей Александрой Федоровной.

По приведении к окончанию моих служебных занятий к Александрополе, я выехал 9-го сентября по направлению к Эчмиадзину, резиденции армянского патриарха, главному святилищу и центру армяно-григорианской народности и религия, в роде католического Ватикана. Проезжал я чрез большие армянские селения: Малый Караклис, Богускасар и Мастару, принадлежащие Эчмиадзинскому монастырю. До этого места дорога лежит по гористой и возвышенной местности, но, приближаясь к деревне Мастаре, спускается в долину, где климат становится заметно умереннее и мягче; здесь уже жители производят, сверх хлеба, сарачинское пшено, хлопчатник и имеют значительное хлебопашество.

На другой день, пространство в сорок верст, до селения Сардар-Абада, тянулось местами опустевшими от запущения водопроводов, но по сторонам виднелись следы многочисленного некогда поселения, разоренных церквей, садов и крепости Талынь, с каменными стенами еще хорошо уцелевшими. Сардар-Абад был некогда Персидскою крепостью довольно обширных размеров; внутри ее находится теперь целая армянская деревня и домик, построенный в проезд Государя в 1837-м году для его ночлега. Мы здесь обедали и с удовольствием отдохнули после чрезвычайно жаркого дня и пыльной дороги. Здешнее сентябрьское солнце жгло жарче нежели у нас в России июльское. При выезде из Сардар-Абада, виды совершенно изменяются: с правой стороны открывается на горизонте колоссальный и величественный Арарат, а слева – остроконечная вершина Алагеза, и по обеим сторонам хорошо обработанные поля, орошаемые множеством водопроводных каналов, так что не видно ни клочка земли в пусте лежащей. Ночлег мой был в деревне Карасу, где находилась прежде штаб-квартира казачьего полка. Урочище это называется по речке Карасу, протекающей подле. Здесь уже начинается настоящая Армения, населенная очень густо. Сельские жители отличаются честностью, трудолюбием и исправностью во взносе податей; разбои и грабежи хотя и случаются довольно часто, но происходят от потворства местного начальства куртинам, кочующим в соседстве.

Местоположение страны от Карасу до Эчмиадзина еще интереснее. С одной стороны красуются оба Арарата, большой и малый, с прилегающими к ним горами; с другой. – Алагез; между ними промежуток, приблизительно до восьмидесяти верст. Обе огромные горы, с белоснежными вершинами, видны здесь еще яснее, и посевы разных родов еще обширнее. Все занято хлебопашенными полями, рисом, хлопчатой бумагой, клещевиною. Разумеется, все эти поля поливные, и потому везде встречаются канавы, пересекаемые однакож порядочными мостиками. Зелени – бесконечные массы, а в недальнем расстоянии виднеются беспрестанно большие деревни с садами и рощами.

Вид Эчмиадзина не представляет ничего особенно величественного. Он расположен тоже на совершенной равнине, у селения; монастырь весь обведен глиняною оградою. При входе, с обеих сторон, в два ряда покрытые лавки с разными товарами. Соборная церковь окружена строениями на площадке, с зеленью и несколькими деревьями, из коих два или три чинара, а прочие обыкновенные ветлы. Из зданий, наиболее красивое – колокольня, самая же церковь напоминает своей архитектурой Сионский собор в Тифлисе, как почти все здешние церкви старинной постройки. Вообще, строения – в армянском вкусе, впрочем, довольно чистые. Внутри собора заслуживает внимания древняя стенная живопись и резьба: но драгоценностей не много, так же, как и в ризнице. Есть несколько мощей, особо чтимых святынь из которых важнейшие: копие, коим пронзили бок Христа Спасителя на кресте, кусок от Ноева ковчега (как там в это твердо верят), череп Св. Репсимии и другие. Когда показывают эти священные предметы, монахи торжественно выносят их из алтаря, где они хранятся, при пении молитвословий и расставляют на столе. Есть ценные по работе кресты, жезлы, митры и ризы, украшенные каменьями, но, кажется, не слишком дорогими и без всякой отделки. Замечательнее искусное шитье из жемчугов на ризах с ликами святых. Была здесь когда-то митра, украшенная превосходным, редким по достоинству и величине изумрудом, составлявшим гордость патриаршей ризницы. Теперь о нем остались одни горькие воспоминания. В тридцатых годах одна высокопоставленная дама, пленившись митрою, обратилась с просьбою к Эчмиадзинской администрации одолжить ей на короткое время митру, чтобы снять с нее точный рисунок. Монахам крепко не нравилось это предложение, но не смея противиться предержащей власти, они, скрепя сердце, отправили с избранной, доверенной депутацией свою драгоценность в Тифлис. Срисовывание продолжалось долго, многие месяцы, однако окончилось, и митра возвращена в Эчмиадзин. Только вместо необыкновенного, дорогого изумруда, оказалось самое обыкновенное, дешевое зеленое стекло. Монахи застонали, заохали – и охают до сей поры, с прискорбием и поникшими главами рассказывая об этой горестной метаморфозе, с которой никак не могут свыкнуться и помириться, хотя более им ничего не оставалось делать, так как сила солому ломит. При самоуправном Персидском владычестве, Эриванские сардары, со всем своим азиатским, бесцеремонным отношением к чужому имуществу, не посягнули на захват монастырской собственности; русской же даме ее европейская цивилизация и высокий общественный пост нисколько не воспрепятствовали воспользоваться преимуществами властного положения своего супруга, для того чтобы превзойти в алчности персидских сардаров. Эта интересная история в свое время наделала много шума и возбудила много толков. Поговорить поговорили, тем и кончилось, только в Эчмиадзине все еще охают.