Текст книги "Евреи, которых не было. Книга 2"

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

Такой благодатью можно делиться, и если ты даришь что-то или устраиваешь человеку возможность заработать, то даешь не просто материальные средства. Как и если принимаешь что-то, то принимаешь и толику благодати этого человека.

Понимание этого если даже изменило мое отношение к еврейским друзьям, то только в лучшую сторону: оказывается, они заботились не только о моем благосостоянии, для них за такой заботой крылось нечто гораздо большее.

ИРРАЦИОНАЛЬНАЯ ЖАЖДА РАЦИОНАЛЬНОГО

Невозможно сказать, что евреи меньше подвержены воздействию мифов, чем представители других народов. По крайней мере, они создают и распространяют разного рода мифы ничуть не менее охотно, чем русские. Состав этих типичных мифов другой, но это отдельный вопрос.

Евреи очень склонны давать логические объяснения всему на свете, в том числе и мифологии. То есть возникают-то мифы на основе чистейшей воды коллективных эмоций, но «…евреи особенно, по моему ощущению этого народа, нуждаются в том, чтобы неопровержимые логические доводы закрепили эмоции: иначе результат той же пропаганды будет шатким и временным» [3, с. 40–41].

Еврею важно не почувствовать, что церковь или дворец красивы, а доказать или объяснить, что они совершенны и прекрасны. Ему важно проверить алгеброй гармонию, убедиться в том, что за его ощущениями и эмоциями стоят логические доводы, что его душевные движения – вовсе не какие-то сантименты, а вполне даже положения, обоснованные логикой и подтвержденные всеми данными науки.

Всякие сильные стороны характера являются продолжением слабых, и наоборот. Евреи любят подводить теоретическую базу под вещи, которые вообще бессмысленно осмысливать логически. Например, под склонность слушать прибой или любовь к печеным булочкам. Мало ему экзистенции – так сказать, слушать и есть… Нет же, ему необходимо доказать всему миру, что печеные булочки полезнее жареных, что звук прибоя гармонизирует его внутренний мир.

А с другой стороны, евреи часто лезли и лезут с логикой в такие области жизни, куда нам лезть просто не приходит в голову… А жаль! Самые интересные рассуждения о том, как воздействует на человека музыка, я слышал от одного московского еврея, сотрудника Дмитрия Хворостовского, и от одного преподавателя Красноярского института искусств. Мои знакомые музыканты были людьми ничуть не менее высокой квалификации, но им было совершенно неважно проанализировать форму скрипки и связать ее с характером звуковой гаммы, неважно было произвести не менее интересные изыскания в разнообразных областях своей профессии. Результаты же оказывались порой совершенно потрясающие.

Даже если рациональный подход решительно ничего не дает, мало кто из евреев откажется от применения логики. Еврея иррационально влечет рациональное, и с этим ничего нельзя поделать.

СЕКС

Человек, который воспитывался в среде христиан или недавних потомков христиан, не стремится рекламировать свои добрачные и внебрачные знакомства. Если он их и не скрывает (иногда это совершенно бессмысленно), то уж, конечно, не будет считать похождения своим преимуществом или тем более знаком избранничества.

Даже хвастаясь перед собутыльниками в самой пошлейшей компании, человек христианского мира не считает себя значительнее, если у него было в жизни тридцать женщин, а не десять, если у него половой член длиннее на три сантиметра или он может дольше совершать фрикционные движения, не завершая их эякуляцией.

Если христианин даже попытается построить иерархию на длине полового члена, числе любовниц или продолжительности полового акта, он не найдет понимания людей своего мира. Для христиан секс – нечто лишенное всякой святости, всего высокого или по-настоящему значимого. Пацанва еще может строить свою обезьянью иерархию на «преимуществах» сексуального плана. Но взрослый человек, в жизни которого роль секса больше отведенной традицией для взрослого человека, скорее подвергается насмешкам. Он сделал главным то, что должно быть сугубо второстепенным.

Когда-то было иначе. Судя по матерной ругани – остаткам древнего священного языка, по многим деревенским обычаям старины глубокой, по реконструкциям археологов и лингвистов, предки вовсе не считали секс чем-то, что следует скрывать, и что выведено из числа престижных и значимых сторон жизни. Но так было давно и неправда, христианство изменило нравы до полного наоборот.

Для евреев это не совсем так… А для многих и совсем не так. Если еврей гордо сообщает, что в свои шестьдесят лет он еще молодец, у него три любовницы, а вчера половой акт продолжался полчаса, – у христианина отвисает челюсть. Для него подобный разговор ассоциируется разве что с трепотней серолицых подонков, «соображающих на троих», или, в лучшем случае, с речами пьяных автомехаников. В его строе представлений человек минимально интеллигентный просто не может так говорить. Для христианина это дико, и его друг или деловой партнер начинает выглядеть как-то странно. Он и человек своего круга, личность, вне сомнения, достойная, и в то же время…

Но в том-то и дело, что евреи… по крайней мере, некоторые евреи, относятся к жизни иначе. И мало того, что чересчур болтают языком, так часто в представлении еврея он лучше, важнее и значительнее собеседника именно потому, что «лучше может».

Такого рода мысли никогда не высказываются, – даже в еврейской среде они присутствуют не в виде религиозной догмы, а скорее в виде неясного народного ощущения.

Еврей даже не считает себя значительнее, а именно что неясно ощущает. Но если еврей достаточно интеллигентен, чтобы обсуждать свои состояния, и если с ним можно говорить достаточно откровенно, – все, что здесь написано, получает неожиданное подтверждение.

Взять хотя бы достаточно известную книгу Э. Севелы «Мужской разговор в русской бане» [216]. Вся эта книга, 280 страниц печатного текста, созданные в 1978–1980 годах, – это собрание сексуальных анекдотов. Лошадиный совковый секс. Есть истории забавные, есть отвратительные, есть просто скучные до зевоты… Разные.

Уверен, что ни один этнический русский никогда не мог бы написать такой книги. То есть, конечно, есть в России Эдичка Лимонов («это он, Эдичка!»), есть его на редкость отвратительные описания; есть и анонимные авторы «Животика Машеньки» (про секс в детском садике). Но ни один серьезный литератор этого поколения так про секс не написал бы. Те, кто значительно моложе, кто годится Севеле в сыновья или внуки… может быть.

Не потому, что мы размножаемся почкованием. А потому, что есть… ну, неловкость, если хотите. Некоторая привычка к сдержанности, к тому, что «об этом вслух не говорят». Этническому русскому просто не придет в голову целую книгу посвятить «мужчинским» рассказам в русской бане… в смысле, серьезную книгу, претендующую хоть на сколько-нибудь серьезное отношение.

А книга Севелы – претендует; в ней – целая энциклопедия диссидентства. И анализ советского строя, и морали… История про то, как дружинники хрущевского времени хватали женщин в гостинице «Украина», и ни один мужик не осмелился вступиться из страха испортить послужной список – у него будет привод в милицию! Как только один, и тот негр, отбил подругу и увел. Как резвились подвыпившие деятели, «проверявшие моральные нормы» командированных на партийном семинаре…

И получается, что «Мужской разговор в русской бане» соединяет в себе жанры, которые для этнических русских разведены очень жестко.

МАТРИАРХАТ

Русская девочка выходит замуж и начинает слушаться мужа. Это «послушание» может быть совершеннейшей туфтой, камуфляжем чистейшей воды: на самом деле она умнее и активнее мужа, она решает все важные жизненные вопросы. Но и в этом случае многие женщины будут делать вид, что уважают и чуть ли не боятся мужей.

Муж может, что называется, «не дотягивать», – в том числе и по молодости. Тогда еще более юная женщина будет стараться вырастить мужа таким, каким она хотела бы его видеть: сильным главой семьи, решающим проблемы самостоятельно и учащим ее, как надо делать.

У русских, вообще у всех европейских женщин очень сильно тяготение к такому, к патриархальному типу семьи. Вплоть до готовности воспитывать слабовольного или не успевшего войти в полную силу супруга.

Но у евреев нет такой установки. У них мужчина вовсе не подвергается насмешкам или осуждению, если его жена активнее и бойчее, если она фактически руководит семьей. Есть даже представление, что шлемазл – тот самый тип интеллектуального еврейского юродивого – естественным образом должен иметь жену, которая и денег заработает, и дом на себе потянет.

В самом иудаизме отношение к женщине своеобразное и двойственное, вполне под стать этой древней изломанной религии, в которой Бог знает, чего только намешано.

С одной стороны, женщины должны брить голову и носить парики – этим они показывают, что не выше мужчины. С другой, всегда подчеркивается, что жена – главное сокровище мужа. Христиане относятся к этому не то чтобы иначе, а скорее более сложно. Скажем, они вполне могут представить себе и другие сокровища в мужской жизни, в том числе и «более главные», и даже благополучную мужскую судьбу вообще без жены.

У евреев же получается так, что мужчина – основной труженик, но распоряжаться плодами его труда должна жена. Всякий, кто помнит советскую эпоху, согласится, что это и есть советский тип семьи. Тот, который американцы назвали «африканским».

В еврейских семьях гораздо чаще, чем в русских, реальным главой становится пожилая женщина, и именно она всеми руководит. Такое случается, наверное, во всех странах и народах, а в России в 1960-е годы англосаксы нашли смену типов семьи: с европейского на африканский. То есть с семьи, которой руководит муж, на ту, которой руководит мать.

Европейский тип семьи – это вполне научное название. Вот в названии «африканская» есть немалая доля условности, и этот древний матриархальный тип семьи часто воспроизводится во вполне благополучных, внешне вполне европейских общностях евреев.

Советская же семья – это тип семейной организации не чисто русский и не европейский. Это особый иудаистский тип семьи, навязанный европейскому народу. И потому сквозь всю советчину у нас все время прорывается еще совершенно живая, еще актуальная память о совсем другом типе отношений. Да и сама европейская семья продолжает сохраняться в качестве идеала. Какая-то часть каждого поколения все равно ее воспроизводит, даже вопреки социальным отношениям и экономике.

В результате русско-еврейские семьи и впрямь чреваты конфликтами. Только дело тут не в мистике и не в расовой теории, которую проповедует господин Казак в «Лехаиме», а в столкновении культурных норм.

Хорошо, если еврей женится на русской бой-бабе, энергичной и бойкой, склонной к лидерству в семье. Тот самый «подчеркнуто деревенский» тип, который чаще всего обнаруживает Казак у своих еврейских друзей и родственников. Только не в физиологии тут дело… Женщины из «глубинки», из семей, не сохранивших прочных традиций, – это более советские женщины. Бой-баба, воспитанная на образе Паши Ангелиной, чаще удержит возле себя еврея, воспитанного энергичной матерью. Еврей привык, что мама «самее» папы, что муж подчиняется жене, и сам легко принимает лидерство существа со вздернутым носом, плотной фигурой и отчаянными серыми глазами.

Для них обоих такой тип семьи привычен и нормален. Как бы его ни называть – советским, иудаистическим или африканским. Женщина может сделать карьеру, и тогда возникает еще более пикантная ситуация: возле жены – доктора наук или, в последние годы, бизнесвумэн, прыгает эдакий «домашний хозяин» (не путать с «хозяином в доме»!) – человек, никому не известный и ничего из себя не представляющий. Таких семей с еврейским мужем – нулем без палочки – я знаю несколько. Все они, тут Казак прав, «далеки от райского союза». Женщина начинает пренебрегать мужем, у нее появляется кто-то на стороне… Об измене муж может и не подозревать, но что им пренебрегают, что, оставаясь в постели жены, он отнюдь не занимает места в ее сердце, трудно не понять, не почувствовать. Какой уж тут «райский союз»!

Вот если женщина происходит из семьи более интеллигентной, сам союз менее вероятен. Интеллигенция ведь и менее совковая, и более патриархальная, чем широкие народные массы. То есть русская девочка вполне может увлечься евреем – почему бы и нет? Но что дальше? Девочка ждет, что муж поведет ее по жизни, что он возьмет в семье лидерство, а она будет подчиняться и учиться. Так поступали родители, таков идеал, внушенный литературой и искусством, всем строем жизни.

А супруг сам берет за руку и ждет, что его поведут. Ну и долго ли все это продлится?

ЧТОБЫ БЫТЬ ПРАВИЛЬНО ПОНЯТЫМ…

Чтобы быть правильно понятым, еще раз напомню: люди необычайно разнообразны. Среди евреев есть свои «люди длинной воли», к которым совершенно не относится сказанное выше.

Рассказывали мне про еврея-калеку, который служил на железной дороге и которому отрезало обе ноги. Пенсия полагалась ему, но грошовая, и стал мужик ездить на подводе, возить грузы из Новороссийска, со станции железной дороги, по окрестным деревням. Так и ездил до полной дряхлости, до семидесяти с лишним лет. И сохранился в памяти близких и как крупная личность, и как необсуждаемый хозяин в доме.

 
Каждый выбирает для себя —
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку,
Каждый выбирает для себя.
 

А еще короче сказали немцы: Jedem das seine. Каждому – свое. С краткостью римлян.

Кому – быть «домашним хозяином» при жене, крупном ученом. Кому – калекой-извозчиком, и притом хозяином своей судьбы.

ОТКРЫТОСТЬ ВЕКАМ

У интеллигенции всех племен есть привлекательное качество: способность ощущать интеллектуалов всех времен. «Собеседниками на пиру» Иоганна Гете и Фауста, персонажа народной легенды XVI века, легко становятся герои Древней Эллады, деятели прошлых эпох. Они присутствуют в настоящем, пока живы их книги, открытия, дела и мысли.

Еще совсем-недавно у русской интеллигенции существовало стойкое ощущение, что из глубины времен движется поток человеческой мысли, импульс освоения мира, познания окружающего. И это знание, по точнейшей формулировке Фрэнсиса Бэкона «знание – сила», приумножает могущество человека, избавляет его от несчастий, болезней и бед, создает неисчислимые новые возможности, включая возможность выхода в космос, да к тому же дарит острое интеллектуальное наслаждение. «Поток» начинался неведомыми миру гениями – открывателями огня, домостроения и колеса, шел через строителей пирамид, вдумчивых писцов и храмовых ученых Древнего Востока, философов Эллады, ученых Рима и Средневековья, через ученых лондонских джентльменов, создавших в XVII веке Королевское научное общество. А мы, нынешние, были, в собственном представлении, этапом этого бесконечного пути от зверя… Бог знает к чему.

Сейчас это понимание истории если и не исчезло совсем, то как-то притупилось, интеллектуальный пир умных людей (а в советское время был такой пир, поверьте мне) сменился зарабатыванием денег с помощью своих знаний и умений. «Как во всех цивилизованных странах!!!» – орали и выли прогрессенмахеры времен «перестройки». Поздравляю вас, господа, мы живем теперь, «как во всех цивилизованных странах». Довольны? Счастливы?

Тогда же, в советское время, зарабатывать деньги было не особенно важно. Люди охотно тратили время и энергию на то, чтобы читать книги, думать, обсуждать и спорить.

Собеседниками на пиру историка и философа, археолога и лингвиста легко становились Аристотель и Катон, Бероэс и Роджер Бэкон, Левенгук, Фарадей и Чарльз Дарвин.

Так вот, евреи были сильнее нас в этом понимании истории, увереннее и значительнее в своем праве на пир Всеблагих. Они указывали пример и пролагали пути. В этом они действительно лидировали по сравнению с этническими русскими. Очень может статься, сказывалась старая религиозная норма иудаизма: видение всех иудаистов всех времен как евреев, людей одного народа.

 
…Я искал
Тебя средь фонарей.
Спустился вниз. Москва-река
Тиха, как старый Рейн.
Я испустил тяжелый вздох
И шлялся часа три,
Пока не наткнулся на твой порог,
Здесь, на Петровке, 3.
 

Это говорит Гейне Михаилу Светлову, который тогда жил в общежитии молодых писателей [216, с. 344]. Не уверен, что национальность Гейне здесь играет такую уж важную роль. Ведь для этого поколения евреев и образование стало чем-то совсем иным, чем талмудическое богословие, и понятие «своего» расширилось чрезвычайно.

Примерно так же, как Гейне, к порогу русско-еврейского интеллигента могли прийти и Сократ, и Лао Цзы, и Монтень… К русскому – тоже, но все-таки не в такой мере. Лучше всех это ощущение интеллектуального процесса, идущего из глубины веков, включенности в него ныне живущих выразили Стругацкие. Когда оказывается, что разрабатывали теорию магии с древнейших времен, а основы заложил неизвестный гений еще до ледникового периода [217, с. 112].

Вот перечитал собственный текст и усомнился: оставлять ли? И не исправил ни единого печатного знака. Да, мы так думали и ощущали себя, – людьми, чья духовная жизнь началась еще до ледникового периода. Причем и сегодня я думаю и чувствую так же. Если это нас совратили и подучили евреи – спасибо им.

ДВОЙНОЕ ЗРЕНИЕ

И еще одно колоссальное преимущество советской интеллигенции еврейского происхождения: еврей был одновременно здесь и не здесь. Он был одним из нас – русским европейцем, привязанным к жизни местом и временем рождения, познававшим мир через призму русской истории и с помощью русского языка…

Но одновременно он был не здесь. И мало того, что был он не только вне России – он был и вне Европы! Еврей легко мог выйти за рамки нашего общего опыта, общей судьбы и посмотреть на них со стороны. С позиции «Европы вообще», взглядом восточного человека, не обязанного разделять предрассудки ференги, или с позиции мировой истории.

Такое двойное зрение вообще исключительно выгодно. Именно способность быть европейцами и неевропейцами одновременно сделала русскую интеллигенцию XIX века людьми, которые смогли поставить под сомнение саму европейскую цивилизацию: причем в формах, которые сама эта цивилизация приняла.

Русский интеллигент был европейцем и неевропейцем в Европе. Таким же европейцем и неевропейцем был и еврей в России. Это очень продуктивная, исключительно выигрышная позиция. Не случайно же лучшие культурологи (Лотман, Баткин, Гуревич) и лучшие востоковеды этого периода – евреи.

Взгляд еврея был многограннее, точнее, чем взгляд русского. Ну хорошо, хорошо, будем политически корректными: взгляд большинства евреев был многограннее и точнее, чем взгляд большинства русских. Довольны?

СОВЕТСКОСТЬ

– А стоит ли здесь оставаться? Социализма все меньше… – уронил один знакомый семьи моей первой жены, по фамилии Айзенберг. Было это в самом начале 1980-х, когда разговоры о том, оставаться ли в России, только поднимались в еврейской среде.

Настал 1986 год, и выяснилось, что огромное большинство евреев искренне считает социализм чем-то необычайно ценным и важным. Большинство русской интеллигенции вполне спокойно относилось к смене политического строя. Можно сказать, что мы могли представить себе разную Россию, по-разному организованную. Сама по себе Россия была для нас важнее, чем способ ее политической «упаковки». Для евреев же как раз «упаковка» часто оказывалась много важнее страны.

Среди русских я что-то не видал людей, для которых это выглядело бы так же. То есть, очень может статься, такие и есть, но все-таки для русских нормой следует признать, что Россия для них важнее идеологии.

Это находит полную аналогию в жизни поляков. Подлинная история: когда в начале 1950-х начинается репатриация поляков в Польшу, некому энтузиасту возвращения бросают:

– Так она теперь тоже красная, твоя Польша.

– Да хоть черная, но она – Польша!

Вот и для нас Россия могла быть хоть черной или серо-буро-малиновой в крапинку, но она оставалась Россией. Для большинства евреев это выглядело иначе.

ИСТИНА В ПОСЛЕДНЕЙ ИНСТАНЦИИ, ИЛИ ЛЕГКОСТЬ СОВЕРШЕНИЯ НЕПОРЯДОЧНОГО ПОСТУПКА

«Переписка Эйдельмана и Астафьева разразилась в те времена, когда главными политическими событиями страны были шахматные матчи… писатели-деревенщики служили в авангарде русской литературы, а евреев еще не брали на работу. В эти вегетарианские времена один любимый публикой писатель упрекнул другого, не менее любимого, в бестактности по отношению к инородцам и националистических предрассудках… А тот ответил еще более болезненно и сразу перестал быть уважаемым и любимым, потому что первый писатель пустил переписку по рукам» [218, с. 314].

Наивно видеть в этом борьбу европейского либерализма и русского почвенничества, как это обычно представляют. Еще наивнее представлять происшедшее как «борьбу русского с евреем» или наоборот.

Начнем с того, что у евреев очень разные убеждения. Общее не в убеждениях самих по себе. Общее в том, как они принимаются евреем и какое место занимают в его жизни. У русских все же при любой убежденности сохраняется и ирония, и умение дистанцироваться от любимой «идеи фикус». А у евреев – не всегда. Ранняя и очень мощная идеологизация народа сказывается, и порой довольно катастрофически.

На лице Юры Л. появляется мученическое выражение, стоит мне усомниться в «единственно верной» либеральной идеологии. В конце концов я перестал спорить с ним, потому что мне неприятно причинять чуть ли не физические страдания этому хорошему и умному человеку.

Но другой еврей, красноярский философ Александр Моисеевич Г., ничуть не меньше страдает, стоит мне усомниться в справедливости догм ортодоксального марксизма. Один мой юный друг при появлении Александра Моисеевича на трибуне пробормотал: «Появился призрак коммунизма»… И он прав. Я не спорю с A. M. Г. по той же причине, по которой не спорю с Юрой Л., – ведь Александр Моисеевич владеет истиной в последней инстанции и очень мучается, если ее поставить под сомнение.

А еще один красноярский еврей, социолог с прекрасным отчеством Ханаанович, долго объяснял мне пользу «истинно русских» коллективизма и соборности и что они-то в мире и победят силою русского духа. Я выразил некоторое сомнение (Ах! Эти вечные сомнения рефлектирующего христианина! Ну как примет эту соборность арийское неверие мое!), и Ханаанович тяжко вздохнул, страдальчески махнул рукой, испытывая почти физические муки… Очень еврейский вздох, очень еврейский жест!

Но вот что есть у всех евреев, верующих во что бы то ни было: они всецело охвачены своей идеей. Они так погружаются в идеологию, так обожают ее, так проникаются ею, что это просто страшно наблюдать. Весь реальный мир начинает рассматриваться только в одном ракурсе: в ракурсе идеологии.

Если еврей коммунист – то коммунизм превращается в истину в последней инстанции.

Если он либерал – а таких невероятно много, – то либерализм становится такой же сверхценностью, какой был коммунизм для большевиков и национал-социализм для некоторых немцев. И с теми же последствиями, конечно.

Если еврей – русский патриот, с него станется и этнических русских считать недостаточно русскими: они ведь не такие энтузиасты русской идеи, как надо. Кстати, таких евреев больше, чем кажется, потому что евреи слишком часто стесняются заявлять о себе, как о русских патриотах.

Идеология может меняться, но в каждый отдельно взятый момент времени еврей предан данному конкретному бреду всей душой, всем сердцем, всем дыханием жизни. Он просто не допускает, что возможны другие точки зрения, другие жизненные позиции. Весь мир, кроме шай… кроме кучки единомышленников, становится сборищем дураков, еще не постигших истину в последней инстанции, или врагов человечества, которые злокозненно не желают ее разделять.

Особенно забавно выглядит еврейское исповедание либерализма, а сейчас евреев-либералов в России не меньше, чем тридцать лет назад было коммунистов. Перековались ребята!

Помню устрашающий разговор в редакции журнала «Родина». Еврей П. С. долго убеждал меня и еще одного самца гоев в преимуществах либерализма. Говорил он убедительно, уверенно, – так, что чуть нас не завербовал. Но тут наш третий собеседник, известный московский журналист, задал простейший вопрос:

– Петя… А вот если народ на ближайших выборах выберет Жириновского… Тогда как?

Время это было неспокойное, в воздухе и правда витал некий тревожный аромат: то ли серы, то ли Жириновского.

– Действительно… – задумчиво добавил ваш покорный слуга, – Гитлера-то выбрали демократически…

И вот тут наш собеседник стал активно уходить от разговора.

– Постой, Петя. Куда же ты? Вот ты целый час распинался про либеральную идею, про демократию. А если народ, который всегда прав, изберет Жириновского?

И мы жестоко не выпускали П. С., пока он, наконец, не стиснул кулаки, не выплюнул что-то в духе:

– Что пристали?! Да я вот этому народу…

И из его превратившихся в щелочки глаз полыхнул желтый, поистине соловецкий свет, в духе Свердлова и Френкеля. Мы хохотали тогда, получив полное подтверждение цены либерализма П. С. и многих подобных ему. Но стало и жутко в то же время.

Не хочу никого идеализировать, но все-таки русские и правда другие – по крайней мере, в большинстве. У русского такая политическая страстность вызывает скорее иронию, потому что мы более прагматичны, более циничны… Но уж простите, мы и более человечны. Мы – потомки людей, разбивавшихся на морскую и земледельческую партии Афин, на популяров и оптиматов Рима по меркантильному признаку личной полезности. Нам не близка идея партий зелотов и садуккеев, режущих друг друга под одобрительное мычание Веспасиана. А евреи – если и не генетические, то духовные потомки зелотов и фарисеев. Эту традицию они и продолжают.

Если ты обладаешь истиной в последней инстанции, легко отменять действие элементарной порядочности и следования приличиям. В переписке Эйдельмана и Астафьева последний выглядел довольно бледно, и многие его высказывания звучали как выкрики пьяного. Но какие бы нелепости ни говорил порой старик, как бы ни метался между антикоммунизмом, шовинизмом, любовью к селу и так далее, но Астафьев все же не подлец. Опубликовать переписку ему бы и в голову не пришло.

Эйдельман, может быть, и почище, покультурнее Астафьева. В конце концов, как минимум второе поколение; уже его отец травил «русопятскую сволочь», как называли в 1920–1930-е годы тогдашних писателей-деревенщиков. Но подлый поступок совершил именно он. Факт остается фактом, из песни слова не выкинешь.

СЛОВО МАРСИАНИНА

Вот! Вот! Наконец-то земляне начали обсуждать главное – чем они отличаются друг от друга! Причем выяснять, не разделяя эти черты на «хорошие» и «плохие». Ведь очевидно: эти два народа отличаются друг от друга очень сильно. В этой главе речь идет даже не о евреях; строго говоря, те, с кем имели дело русские в 1960–1980-е годы, – это остатки ассимилированного народа. Но и эти евреи – говорящие по-русски, как на родном языке, не знающие основ собственной культуры, не владеющие ни идиш, ни ивритом, даже эти последние из ашкенази, оказывается, сильно отличаются от своих русских сверстников. Реликтами Древнего Востока, людьми с крайне специфичными особенностями психики, оказываются еврейские ребята и девушки, родившиеся в больших русских городах, жившие той же жизнью русско-советских людей, что и все их многонациональные сверстники в Советском Союзе.

Что стоило без рванья на себе рубах, без тыканий в старые обиды просто вот взять и попытаться понять, в чем же они разные, главные участники событий? Кто мешал изучать и самих себя, и других – опять же без выяснения отношений, без оценок?

Если бы такая задача была поставлена, если бы люди хотели понимать и друг друга, и ход исторических событий – они без труда могли бы достигнуть своей цели. Стало бы понятно, почему МЫ такие, почему для НАС важно то или иное, почему мы требуем этого от других. Стало бы понятно, каковы ОНИ и почему ОНИ ведут себя так, а не иначе. Это был шанс решить «русско-еврейский вопрос» раз и навсегда, без рецидивов… или с минимумом рецидивов. Появилась бы возможность взаимного знания и взаимного понимания.

Жаль, что обе стороны даже не попытались изучать ни себя, ни друг друга. Так и остались на уровне своих стереотипов – старых, нелепых и вредных. Как сказал один русский поэт: «А счастье было так возможно, так близко…».