Текст книги "Евреи, которых не было. Книга 2"

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

Глава 3
Как создавался миф

– Ну, мы-то с тобой понимаем, что Спартак был просто разбойник… Но пусть он будет героем для детей.

И. Фрумин

Уже после погромов 1881 года либеральная интеллигенция высказала полную уверенность: погромы организует само правительство!

В либеральном фольклоре передавались слова, приписанные Александру III: «А я, признаться, сам рад, когда бьют евреев!». Вообще либеральный фольклор начинает играть неоправданно большую роль в революционном движении. Если нет доказательств того, что хочется видеть, – приходится придумывать. В ход идут сильные аргументы типа «говорят, что…» или «все знают, как…».

Тогда, в 1880–1900-е годы, никто не упоминал ни массовых убийств, ни изнасилований, ни каких-то чудовищных зверств. Но прошло всего полстолетия, и в 1920–1930-е годы об этих погромах стали писать в другом тоне: «изнасилование женщин, убийство и искалечивание тысяч мужчин, женщин и детей. Позже выяснилось, что эти беспорядки вдохновило и продумало само правительство, которое подстрекало погромщиков и препятствовало евреям в их самозащите» [57, с. 163].

Даже Г. Б. Слиозберг, дающий обычно очень взвешенные оценки, в 1933 году заявил, что «нет… сомнения, что уже тогда нити погромной работы могли бы быть найдены в Департаменте полиции» [42, с. 53]. И даже бросает обвинение: а почему правительство не пыталось «оправдаться от обвинения в допущении погромов?» [58, с. 106].

Правительство вовсе и не считало нужным оправдываться. Оно полагало, и не без оснований, что агитировали простонародье, мутили воду народники. Когда делегация еврейской петербургской общественности обратилась к Александру III, император говорил барону Гинцбургу, что погромы – дело рук «безответственных элементов», анархистов, а для правительства все подданные всех национальностей и всех вероисповеданий одинаковы.

Правительство полагало также, что дело в «экономическом порабощении» крестьян и городских низов евреями. Это мнение разделяло больше людей, чем может показаться на первый взгляд.

Агитация народовольцев и впрямь была, было и прямое участие членов «Народной воли» в погромах. В наше время это признается и еврейскими авторами: «активная пропаганда народников (как членов „Народной воли“, так и „Черного передела“), готовых поддержать народное движение на какой угодно почве, в том числе и антисемитской» [59, с. 173].

Ни в то, ни в другое в еврейской среде не верили. Почему? Я могу найти только одно объяснение: потому, что не хотели в это верить. В еврейских либерально-демократических и революционных кругах царила другая, более удобная для этих кругов версия: «Правительство желает погромов, оно должно иметь козла отпущения. И когда потом уже достоверные свидетели с юга точно подтверждали, что то подстрекали социалисты, – продолжали верить, что то вина правительства» [60, с. 387].

И дальше миф о погромах творится в двух направлениях: рассказы о том, как царское правительство организует погромы, и раздувание масштабов погромов.

Современные авторы уже не сомневаются не только в вине правительства, но и всего русского народа: «либеральная и, говоря условно, прогрессивная печать выгораживала громил» [61, с. 216] и в том, что «около 20 женщин изнасиловано» [45, с. 562–563].

Но это еще что! После кишиневского погрома, в революцию 1905 года, уже никто и не обсуждал – готовило правительство погромы или нет. Все и так «знали», что готовило, и доказательства не были нужны. Это, мол, у правительства такой способ бороться с революцией.

Не успел разразиться кишиневский погром, как в Петербурге влиятельное «Бюро защиты евреев» уже точно знает: все это работа правительства! А ведь в «Бюро» входили такие фигуры, как М. Винавер, Л. Брамсон, М. Кулишер, С. Познер, Г. Слиозберг, М. Кроль. «Но как мы глубоко ни были убеждены в том, что кишиневская бойня была организована сверху, с ведома, а может быть, даже по инициативе Плеве, мы могли сорвать маску с этих высокопоставленных убийц и выставить их в надлежащем свете перед всем миром, лишь имея самые неоспоримые улики против них, поэтому мы решили послать в Кишинев известного адвоката Зарудного» [51, с. 372].

Зарудный охотно взялся «вскрывать тайные пружины кишиневской бойни», после которой полиция «для отвода глаз арестовала несколько десятков воров и грабителей». Сей адвокат свое обещание выполнил и привез в Петербург «исключительно важный материал», открывавший «с полной очевидностью» виновников… По его данным, начальник кишиневской жандармерии, Левендаль, и был самым главным виновником, а некий купец Пронин да нотариус Писаржевский «собирались в неком трактире» и планировали погром – по заданию Левендаля…

Какая интересная история! Какой детектив! И конечно же: какой срам Левендалю! Сволочь он! Убийца и насильник! Прохиндей. И вообще антисемит! Позор, позор, позор гнусному царскому правительству! Управлять не умеют, так на евреев кидаются, сатрапы!

Вот только одна беда… сенсационные данные, привезенные адвокатом Зарудным по заданию «Бюро защиты евреев», никем и никогда не подтвердились.

Более того… Привезенные Зарудным сведения никогда не были опубликованы – ни в открытой печати, ни для служебного пользования. Наверное, это патриотически настроенные евреи не дали делу хода! И правда: ведь правительство было настроено очень решительно, и попади к нему в руки доказательства виновности Левендаля и иных лиц – мало бы им не показалось. А так, за отсутствием необходимых данных, власти провели расследование и полностью оправдали поведение Левендаля.

Впрочем, наверное, это все было полнейшее лицемерие, как и выступление Плеве: в «Правительственном вестнике» (тоже для отвода глаз, наверное) опубликован был циркуляр Министерства внутренних дел, в котором Плеве возмущался бездействием кишиневских властей и требовал решительно пресекать насилие всеми мерами…

Так же лицемерно вела себя православная церковь: Святейший синод издал циркуляр, тоже осуждающий погромщиков, как устроивших вместо христианского праздника «скверноубийственный праздник Сатане».

Архиепископ же Херсонский и Одесский Никанор в проповеди, произнесенной в Одессе в 1884 году, говорил о теснейшем родстве религий новозаветной и ветхозаветной. «Мы потому отделены от иудеев, что мы не вполне христиане, а они потому отделены от нас, что они не вполне иудеи. Ибо полнота христианства обнимает собою и иудейство, а полнота иудейства есть христианство».

Но интеллигенция знала точно – и тут сплошное лицемерие.

Так что нам надо, наверное, высоко оценить святые христианские чувства членов «Бюро защиты евреев» – имели они возможность раздавить и уничтожить гадкого Левендаля, а вот скрыли же от правительства, не захотели платить злом за добро!

Но, всхлипнув от умиления, заметим все-таки: кое-какие сведения, привезенные в Петербург Зарудным, все-таки в печать просочились. С мая в петербургских газетах сплошным потоком пошли сообщения об убийствах женщин с грудными младенцами на руках, о заваленных трупами улицах, о «множестве случаев» изнасилования несовершеннолетних девочек, о вырезанных языках, о насилии над женами в присутствии мужей и девушек в присутствии родителей. «Одному еврею распороли живот, вынули внутренности… одной еврейке вбили в голову гвозди насквозь» через ноздри [62, с. 5].

Все истории такого рода тут же подхватывала пресса в Европе и в США. «Балтимор Сан» и «Таймс» – газеты куда как респектабельные и серьезные, писали о событиях, повторяя опубликованное в России, – про тысячные жертвы, жуткие зверства, истязания, изнасилования.

«Мы обвиняем русское правительство в ответственности за кишиневскую резню. Мы заявляем, что оно по самые уши погрязло в вине за это истребление людей». «Пусть Бог Справедливости придет в этот мир и разделается с Россией, как он разделался с Содомом и Гоморрой». «Резня в Кишиневе… превосходит в откровенной жестокости все, что записано в анналах цивилизованных народов» – это все из «Балтимор Сан». В этой газете впервые употреблено и слово «holocaust» (холокост) – истребление людей.

«Бюро защиты евреев» слало телеграммы во все столицы мира: скорее спасайте евреев! «Мы также послали подробные сведения об ужасных зверствах… в Германию, Францию, Англию, Соединенные Штаты». «Впечатление наши сведения всюду производили потрясающее, и в Париже, Берлине, Лондоне и Нью-Йорке происходили митинги протеста, на которых ораторы рисовали ужасные картины преступлений, совершаемых царским правительством» [63, с. 302]. Еще бы! Ведь «солдаты всеми способами помогали убийцам и грабителям делать их бесчеловечное дело» [51, с. 371–372].

Сэр Мозес Монтефиоре и Дизраэли включили все живописания погрома в свой протест, а взяли все описания жестокостей из «Санкт-Петербургских ведомостей». В лондонских синагогах обвиняли… Святейший синод в подготовке погрома.

Были и попытки физического насилия. Например, журналист Крушеван, который действительно разжигал антисемитские страсти в своих статьях и нес толику ответственности за события, был ранен Пинхасом Данишевским в Петербурге. Рассматривать ли это как «открытое нападение одной части населения на другую» или как другую форму уголовщины? Пусть с этим разбирается полиция.

Но и это еще не все! Неизвестно, каким образом, но вскоре был обнаружен текст «совершенно секретного письма» министра внутренних дел Плеве к кишиневскому губернатору фон Раабену. В письме Плеве просил губернатора – в случае беспорядков в его губернии, ни в коем случае не подавлять их силой оружия, а только увещевать погромщиков.

Текст этого откровенно подстрекательского письма кто-то предал английскому корреспонденту в Петербурге Д. Д. Брэму, а тот опубликовал его в лондонской «Таймс» 18 мая 1903 года. В том же номере вышел и «Протест англо-еврейской ассоциации» во главе с Монтефиоре.

Царское правительство долго отмалчивается и только на девятый день после публикации выступает с опровержением. Но уже на третий день (21 мая) в «Нью-Йорк таймс» появилась статья со словами: «Уже три дня, как записка оглашена, а никакого опровержения не последовало!» и вывод: «Что можно сказать о цивилизации такой страны, где министр может поставить свою подпись под такими инструкциями?».

Царское же правительство даже не пытается выяснить, кто подсунул Брэму фальшивку и зачем? Оно попросту высылает его за границу.

Почему я так уверенно говорю про фальшивку? А потому, что уже после Февральской революции была создана специальная Чрезвычайная следственная комиссия, а потом Комиссия для исследования истории погромов. В эти комиссии вошли и С. Дубнов, и Г. Красный-Адмони. Так вот: комиссии не обнаружили никаких признаков того, что царское правительство готовило погромы. НИКАКИХ.

Пусть председатель Чрезвычайной следственной комиссии публично обещал, что скоро предоставит документы Департамента полиции об организации еврейских погромов, – но ни тогда, ни после, ни при большевиках таких документов не нашли. ИХ НЕТ.

Но это не мешало писать, что «власти действовали в тесном контакте с приехавшими» (то есть с погромщиками, приезжавшими на погромы из других мест. – А. Б.) [45, с. 612].

И что «кишиневская кровавая баня, контрреволюционные погромы 1905 года были организованы, как достоверно установлено, Департаментом полиции» («Речь», 19 марта 1917 года).

Поистине, «евреи никогда не приписывали погромов народу, они обвиняли в них исключительно власть, администрацию… Никакие факты не могли поколебать это совершенно поверхностное мнение» [64, с. 142]. И Бикерман рассуждал примерно так: если даже и нет прямых данных о подготовке погромов со стороны властей, то все равно «мораль, укрепившаяся в Петербурге, такова, что всякий ярый юдофоб находит самое благосклонное отношение к себе – от министра до городового».

Сильное мнение! Интеллектуальная мощь такого подхода столь необъятна, что я в силах дополнить его только одним: несомненно, Иосиф Бикерман выпил кровь нескольких десятков христианских младенцев! Нет также ни малейшего сомнения, что попки и ножки младенцев он закоптил, засолил и употреблял за завтраком. Конечно, никаких доказательств этому не существует, но мы же знаем, что именно такова мораль господина Бикермана! А раз это «и так известно», что его мораль такова – не будем отягощать себя дальнейшими доказательствами. Итак, «всем известно»: господин Бикерман – людоед!

Кишиневский процесс начался осенью 1903 года, в атмосфере уже подготовлявшихся политических баталий. Для правительства это была попытка подвести итог под произошедшим. Для либерального сообщества – еще одна баталия с ненавистным самодержавием. Виднейшие адвокаты – и христиане, и иудаисты – отправились на суд в качестве «гражданских истцов»: О. Грузенберг, С. Калманович, Н. Соколов, П. Персверзнев, А. Зарудный, привезший из Кишинева такие уникальные доказательства и не давший им хода по доброте душевной. Некоторые пошли в защитники обвиняемым, но с какой целью: «чтобы они не боялись рассказать суду… кто их подстрекал начать бойню» [65, с. 303].

Называя вещи своими именами, адвокаты вымогали нужные им признания – что подстрекало погромщиков правительство. «Гражданские истцы» уже заранее знали, кто виноват, – вот истинный пример для всех юристов на все времена! Они заявляли, что необходимо провести доследование дела и посадить на скамью подсудимых «истинных виновников».

Судебные отчеты в Российской империи не печатали, чтобы не разжигать страсти. Тогда активисты стали составлять собственные отчеты и через румынскую границу переправлять их на Запад.

Но вот беда! Как ни ярилась «прогрессивная общественность», как ни старалась получить необходимые ей свидетельства – их не было. А ведь прогрессивные адвокаты совершенно точно знали, что виноваты Плеве, другие министры и персонально Николай II. А никакой возможности привлечь их к ответу не открывается! И тогда группа «гражданских истцов» заявила, что «если суд отказывается привлечь к ответственности и наказать главных виновников погрома» [51, с. 279], то им на процессе делать нечего. Ведь они при такой позиции суда не могут «защищать интересы своих клиентов, а также интересы правды» [51, с. 280].

И ушли.

Погромщиков и без них судили и, что характерно, осудили – в том числе по доказанным эпизодам убийств и насилий приговоры были суровые, вплоть до лишения прав состояния и каторги на 5 и на 7 лет.

Характерна реакция как раз западных кругов: еще 10 ноября 1903 года «Таймс» писала, что «кишиневский процесс будет издевательством над правосудием». А в конце года выходящий в Филадельфии «Американский еврейский ежегодник» с удивлением констатировал: «Кишиневская драма заканчивается обычным русским противоречием: в самом Кишиневе бунтовщики, по-видимому, подвергаются решительному судебному преследованию».

Впрочем, и формулировка «Ежегодника» двусмысленна: можно понять и так, что в Кишиневе погромщиков карают, а их высоких петербургских покровителей скрывают от суда и следствия.

Что еще исключительно важно: совместный труд еврейских и русских интеллигентов по их общему поиску «истинных виновников» в лице высшей администрации и императора Российской империи. Не надо считать, что обвинение правительства и раздувание масштабов погромов суть занятия только еврейские. Лев Толстой был совершенно уверен, что все у властей в руках: «Захотят – накликают погром, не захотят – и погрома не будет!» [32, с. 7].

Приведу в пример еще широко известные рассказы человека, которого трудно обвинить и в русофобии, и в нехватке любви к исторической России. Александр Иванович Куприн гордился в первую очередь тем, что он русский офицер; на второе место он ставил то, что он внук татарского хана, и только на самое последнее – свою славу писателя.

Рассказ «Обида» написан в 1906 году и впервые напечатан в газете «Страна» в № 163 и 169 от 17 и 24 сентября 1906 года. В этом рассказе «оклеветанные газетами воры» просят их не смешивать с погромщиками. Ведь воры – они какие-никакие, а все-таки труженики и умельцы; и у них есть своя честь, свой трудовой кодекс… А погромщики – это «ленивые и неуклюжие дармоеды, неумело проворовавшиеся приказчики». «…Он способен обобрать и обидеть ребенка в темном переулке, чтобы отнять у него три копейки; он убьет спящего и будет пытать старуху. Эти люди – язва нашего общества» [66, с. 92]. «О да, они услужливо примут приглашение идти на погром» [66, с. 93].

Эти воры, вызванные из небытия фантазией Александра Ивановича, разделяют убеждения и ожидания прогрессивной общественности: «Неужели вы не поверите тому, что мы – воры – с трепетом восторга встречаем каждый шаг грядущего освобождения?» [66, с. 93].

И уж, конечно, воры прекрасно понимают, кто настоящий виновник!

«Каждый раз, после крупной подлости или постыдной неудачи, совершив ли казнь мученика в темном крепостном закоулке, передернув ли на народном доверии, кто-то скрытый, неуловимый пугается народного гнева и отводит его на головы неповинных евреев» [66, с. 94].

«…Можем присягнуть перед Богом, перед людьми, перед потомством, что мы видели, как грубо, не стыдясь, почти не прячась, организовывала полиция массовые избиения» [66, с. 94].

«Никто из нас не забудет ужасов этих кровавых дней. Этих ночей, озаренных пламенем пожаров, этих женских воплей, этих неубранных, истерзанных детских трупов. Но никто из нас зато и не думает, что полиция и чернь – начало зла. Эти маленькие, подлые, омерзительные зверюшки – они только бессмысленный кулак, управляемый подлым, расчетливым умом, возбуждаемый дьявольской волей» [66, с. 96].

В конце рассказа адвокаты словами своего председателя выражают ворам «глубокое уважение за ваши горячие гражданские чувства. Я же лично, со своей стороны, прошу у представителя делегации (воров) позволения пожать ему руку.

И два эти человека, оба высокие и серьезные, стиснули друг другу руки крепким, мужским пожатием» [66, с. 97].

Зрелище профессионального юриста, который ручкается с профессиональным преступником, само по себе способно вызвать разжижение мозгов у кого угодно. Отмечу еще, что офицер армии Российской империи, будущий белый офицер в армии Юденича, А. И. Куприн в этом рассказе разделяет все предрассудки и ожидания либерально-демократической, самой что ни на есть прогрессивной интеллигенции. Включая и готовность считать уголовников «социально близким элементом».

Но главное для нашей темы – и Куприн ведь «совершенно точно знает», что организовывает погромы правительство, а исполняют – полицейские агенты.

Чуть менее откровенно проводится эта линия в еще более известном «Гамбринусе». И тут главные организаторы погрома, подонки, изуродовавшие Сашку, основные «патриотические личности» – это сыщики. Главный из них характеризуется так: «…некий Мотька Гундосый, рыжий, с перебитым носом, гнусавый человек, как говорили – большой физической силы, прежде вор, потом вышибала в публичном доме, затем сутенер и сыщик, крещеный еврей» [67, с. 180].

Интересная деталь: уже отдав рассказ для первой публикации в журнал и просматривая гранки, Куприн внес только одно изменение – добавил в число ужасных качеств этого «Мотьки Гундосого» еще и эти два слова: «крещеный еврей». То есть присоединился к еврейской, агрессивной оценке выкреста как очень плохого человека.

МЕЖДУНАРОДНАЯ СЛАВА ПОГРОМОВ

Погром – слово, вошедшее в политический словарь всего мира. Все знают, что такое погром. Этим словом описывают события, произошедшие за тысячи верст от России. Например, англо-саксонская пресса в 1960-е годы писала о погромах народа ибо в Нигерии. Тогда на городки и села небольшого народа ибо напали гораздо более многочисленные хауса. Хауса оставались первобытным племенем, а ибо занялись плантационным хозяйством и торговлей; они быстро богатели. Стоило уйти англичанам, и быстро выяснилось – хауса не прощают ибо их богатства и независимости. Число убитых называли разное – от десяти тысяч до миллиона, из чего следует одно: никто ничего точно не знает.

По поводу погромов в Нигерии порой проводились однозначные параллели с евреями в начале XX века в России. Такие же параллели проводились с погромами китайцев в Индонезии в 1960-м. Китайцы стали богаче и культурнее малайцев и яванцев, коренное население отплатило китайской диаспоре погромом.

Такие примеры можно продолжать и дальше, но думаю – все уже понятно. Для всего «цивилизованного мира» еврейские погромы в России стали моделью чудовищного события: когда дикие люди мстят более цивилизованной диаспоре. В трудах Григория Соломоновича Померанца есть даже более детальная схема: «Орудие торопящейся интеллигенции – террор; орудие взбаламученной массы – погром» [68, с. 168].

В общем, идейка нехитрая: плохо, конечно, что интеллигенция таки немножко постреляла в народ и для его собственного блага истребила почти все русское казачество и четверть всего крестьянства… Но чего не сделаешь для торжества великих идей! Ну, перестарались ребята, что поделаешь…

Но ведь и народ виноват! Сволочной такой народишко попался – собственного блага, необходимости прогресса не разумеет, и только попусти – тут же ответит погромом. Вероятно, для Григория Соломоновича в эту схемку укладываются и восстание Антонова на Тамбовщине в 1921 году, и рабочие восстания против большевиков (интеллигенции, я так понимаю?). Впрочем, почему надо включать в число погромов только простонародные, откровенно рабочие или крестьянские движения?! В логике Григория Соломоновича и заговор царских офицеров против советской власти, вошедший в историю под названием «Трест», и дело, по которому убили Николая Гумилева, – тоже типичные погромы, учиненные зловредным отсталым народом назло прогрессивной интеллигенции.

Правда, о Николае Гумилеве спел другой русский еврей, Александр Городницкий:

 
Революция способна убивать своих поэтов.
И поэтому едва ли от погрома отличима…
 

Позволю себе не согласиться с Александром Моисеевичем только в одном: Николай Степанович Гумилев никогда не был поэтом революции. Вот что безобразие 1917 суть чистейшей воды погром – тут сложно спорить.

Но для Померанца все наоборот. На примере его высказываний вообще очень хорошо видно, какой жутчайший туман царит в голове человека даже очень умного, но находящегося в плену отвлеченных идей, почти не имеющих отношения к реальности. Октябрьский переворот и деятельность ЧК для него – это «революционный прогрессивный террор интеллигенции», а вот все Белое движение – это, вероятно, тоже растянувшийся на годы и годы погром, так как белые отрицали право интеллигенции на «революционные эксперименты», да еще были врагами и в огромном числе – жертвами того самого «революционного террора».

Самая возможность зачислить Н. С. Гумилева, поэта класса A. C. Пушкина и А. К. Толстого, в ряды «отсталого народа» должна, вероятно, служить разве что симптомом, объектом профессионального интереса психиатров. Но, в конце концов, мало ли кто и что пишет. Странно, что кто-то в состоянии воспринимать эти тексты Г. С. Померанца хотя бы относительно серьезно.

А такие, как ни удивительно, встречаются! Есть даже родственные высказывания: «Главной трагедией русской революции было то, что в ней столкнулись разные революционные утопии, и бескровная война утопий обернулась войной реальных миров – города и деревни» [69, с. 54].

Вот оно, где зло-то затаилось! Будь в России к 1917 году одна только революционная утопия, причем городская, естественно, и была бы не революция, а прямо-таки идиллия, бескровная л замечательная. Впрочем, как там насчет террора, неизбежного с этими скотами?!

А я наивный: мне-то все казалось до сих пор, что «главной трагедией русской революции» (как и всех остальных революций) было столкновение «революционной утопии» с миром нормальных людей, совершенно не одержимых утопиями…

И сегодня, почти через век после трагедии, «Краткая еврейская энциклопедия» сообщает, что «текст опубликованной в лондонской газете „Таймс“ телеграммы Плеве… большинство исследователей считают подложным» [45, с. 533]. Но «в апреле 1903 года новый министр внутренних дел В. Плеве организовал при помощи своих агентов погром в Кишиневе» [70, с. 347]. И даже похлеще: «Организуя погромы… власти хотели физически уничтожить как можно больше евреев» [36, с. 568].

В литературе, рассчитанной на массового еврея, доводится увидеть и такое: погром – это «нападение нееврейской толпы на еврейское поселение с целью грабежа и убийства евреев» [71, с. 139]. Круто!

Естественно, разделяют старую байку про погромы Геллер и Некрич [72].

Но и тут не имеет смысла сводить все к мнениям евреев. «Проявлением ненависти к евреям стали погромы…Между 1881 и 1914 годами примерно 2,5 миллиона восточно-европейских евреев эмигрировали в США, но также в Британию и Палестину» [73, с. 206].

Или вот: «Перед Первой мировой войной более миллиона евреев, исполненных отвращением к непрерывно усиливающейся сегрегации, приведенные в ужас погромами (самый знаменитый из них – кишиневский погром 1903 года – показывает, что вину за тогдашнее усиление антисемитизма в народе несет правительство), покинули империю» [74, с. 78].

Издавая книгу А. И. Солженицына «Октябрь шестнадцатого», немецкое издательство в 1986 году упоминание кишиневского погрома комментирует так: «Тщательно подготовленный двухдневный еврейский погром. Министр внутренних дел Плеве дал указание губернатору в случае погрома не пытаться сдержать его силой оружия» [75, с. 1149].

Приходится согласиться с А. И. Солженицыным: «Лжеистория кишиневского погрома стала громче его подлинной скорбной истории» [6, с. 335].

Революционное движение России было частью социалистического движения всей Европы. Позиция русских левых находила полное понимание у левых в Европе, и левые готовы были вставать на сторону «своих» в России, будь то евреи или русские.

В прессе Европы и Америки появлялись сообщения хотя бы такого содержания: «В тридцати городах одновременно вооруженные черносотенцы, под руководством полицейских чинов и агентов охранки, с портретами царя и царскими флагами двинулись на еврейские кварталы: день и ночь они убивали, насиловали, грабили и поджигали. Вот что творилось в Баку, Одессе, Киеве, Николаеве, Елисаветграде, Ростове-на-Дону, Саратове, Томске, Твери, Екатеринославе, Тифлисе! Затем все стихло. Несчастные евреи, – те, кто случайно уцелел, – сидя на развалинах сожженных домов, молча плакали над трупами зверски убитых родных и близких» [76, с. 141].

В этом отрывке из Анатоля Франса уже есть все составляющие современного мифа – и одновременность погрома, организованного правительством; и «вооруженные черносотенцы»; и прямое руководство «полицейских чинов и агентов охранки»; и портреты царя и царские флаги, реющие над «сворой псов и палачей»; и чудовищный масштаб организованного преступления. Даже оплакать родных и близких могли только «случайно уцелевшие», так ужасен был масштаб массового истребления!

В лжеистории погромов мы видим очень характерную черту поведения… нет, не евреев, конечно. Но, несомненно, какой-то их части. Эта черта – невероятное преувеличение своих страданий и проблем. И сокрытие собственной вины. Погромы были? Были. Невозможно сказать, что погромы – от начала до конца выдумка. Но масштабы погромов были в сотни и тысячи раз меньшими, чем стократ живописанные масштабы лжепогромов, существовавших сперва в воспаленном воображении русских, еврейских и русско-еврейских интеллигентов, а теперь существующих в мировой прессе и даже в мировой исторической науке.

Ну и, конечно же, куда-то бесследно исчезают все случаи, когда евреи, говоря мягко, были виновной стороной. Все случаи провокаций, проведенных еврейской молодежью, все случаи нападений евреев на русских, все случаи зверских убийств, в том числе убийств русских детей, словно бы растворяются в воздухе. Формируется образ несчастных и милых евреев, испытывающих на себе буйство одичалой толпы. Пассивных жертв, не способных даже ответить на насилие. Жители Европы, до сих пор потребляющие эту интеллектуальную жвачку, вряд ли способны вообразить себе евреев, плещущих серной кислотой на прохожих, волочащих лицом по булыжникам девочку или убивающих железными палками полицейского Габию.

Описания же в духе Анатоля Франса сформировали некий стереотип, при котором русское слово «погром» сделалось международным и стало применяться для оценки событий кровавых, страшных и чудовищно жестоких.

Эти живописания сформировали образ Российской империи – тупой, средневековой, зверски жестокой. Образ народа – дикого, замордованного, глупого. Формировался и образ защитника Российской империи: грубого солдафона, тупого и преступного типа, готового на все ради исполнения воли начальства.

Естественно, этот образ России, образ русского народа, русской власти, образ ее защитника – все это сказалось во время страшных событий 1917–1922 годов. Естественно, Запад видел в убиваемом царе организатора погромов; в верных ему людях и во всем Белом движении – того самого держиморду, «охранителя». В любой попытке оказать сопротивление – погром. В любом проявлении патриотизма – антисемитскую вылазку.

Дело, конечно, не только в образе «погромщика», на который опирался Запад. Но и сформированный в начале века образ тоже сделал свое дело. Кровавое, страшное дело.

ПОЧЕМУ В УЖАСЫ ПОГРОМОВ ТАК ЛЕГКО ПОВЕРИЛИ?

Помимо всех прочих причин, была еще одна причина у западных людей, чтобы безоговорочно поверить во всевозможные ужасы; причина эта состояла в том, что в Америке существовала традиция бессудной свирепой расправы: так называемого линчевания. В 1892 году, например, было убито 226 негров – в основном их сжигали живыми, и, по свидетельству Марка Твена, белые американцы очень беспокоились – а вдруг «негр подохнет слишком быстро»? [77, с. 470].

В Российской империи не было линчеваний; наш дикий отсталый народ даже сегодня не сделался таким же цивилизованным, каким был американский уже сто пятьдесят лет назад. Но в глазах Европы начала XX века Российская империя и США примерно одинаково находились где-то на периферии цивилизованного мира.

Чтобы отменить рабство негров, США, как и подобает истинному светочу демократии, потребовалась Гражданская война 1861–1865 годов, и во время этой войны страна с населением в 31 миллион человек потеряла только убитыми 623 тысячи.

В союзной армии воевали 290 тысяч негров, из них 38 тысяч погибли. После этой войны Конгресс издал ряд законов в защиту прав негров. Закон 1870 года объявил преступлением лишение негров избирательных и других гражданских прав. Закон 1877 года объявил незаконной дискриминацию негров в гостиницах, театрах, на железных дорогах и во всех общественных местах. Надзирать за этим должны были федеральные чиновники, на юге их называли «саквояжники», потому что приезжали они с пустыми саквояжами, а вот уезжали почему-то с набитыми…