Текст книги "Евреи, которых не было. Книга 2"

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

Так что официально провозглашенной целью фрейдистов становится вовсе не излечение (оно и невозможно, и не нужно), а эдакое «расколдовывание» своего комплекса.

Кстати, шаманы обычно действуют успешнее.

С точки зрения дикого, малограмотного культуролога, удивления достойна даже не сама по себе несусветная чушь всего этого. Поражает скорее готовность Фрейда и его последователей воспроизводить зады самых малограмотных, самых примитивных суждений тогдашнего немецкого общества. Мне могут возразить: мол, Фрейд ведь еврей и даже вынужден был бежать в Британию после присоединения Австрии к нацистской Германии в 1938 году!

Но, во-первых, я не уверен, что дикие предрассудки еврейского местечка хоть чем-нибудь лучше диких представлений немецкого городишки или деревни. Все дикари всех национальностей в главном гораздо больше похожи друг на друга, чем каждый из них – на цивилизованного человека.

Во-вторых, эти предрассудки если и различались столетия назад, в эпоху появления евреев в Германии, за века взаимной культурной (и не только культурной) ассимиляции они перестали существенно различаться. Во всяком случае, сравнение членов по длине практиковалось у немецких солдатиков (есть соответствующие страницы у Эриха Ремарка и Ганса Фаллады), и хочет того Фрейд или не хочет, а выступает он, как носитель дикости и грубости, которую вполне можно счесть и самой что ни на есть немецкой.

Впрочем, дикость космополитична, это культуры всегда одеты в национальные одежды. В России соревнование по длине членов, по воспоминаниям старшего поколения, тоже практиковалось в эпоху Ганса Фаллады, имело место быть у моего поколения и встречается даже сейчас, хотя современная молодежь несравненно разумнее, да и попросту образованнее. В наше время молодые люди гораздо реже соревнуются в определении длин своих членов: ведь они твердо знают, что от размеров их «вивимахеров» не зависит абсолютно ничего – ни их собственные сексуальные возможности, ни ощущения подруги, ни тем более профессиональные успехи.

Вот во времена Зигмунда Фрейда ходило множество легенд по поводу прямой зависимости размеров мужской письки и продолжительности полового акта, размеров и ощущений подруги, размеров и некого загадочного «вагинального оргазма»… в общем, много вредной чепухи. Вредной уже потому, что юноши фиксировались на всей этой галиматье, а то и начинали всерьез мучиться от осознания своего несовершенства: подумать только, у Васьки член в 25 сантиметров (если верить тому, что он рассказывал), у Петьки – 15 сантиметров (сам видел), а у меня, бедного, только 10 сантиметров! Вот ведь ужас-то… Сколько малолетних дурачков стали функциональными импотентами потому, что восприняли всерьез все эти идиотские слухи и сочли свои члены «слишком маленькими», – история умалчивает. Интереснее то, что Фрейд воспринимает этот «культ членов» со зверской серьезностью и делает из него страшно глубокомысленные выводы. Слишком глубокомысленные для сколько-нибудь серьезного ученого.

Примерно как жрец Ваала, Яхве или другого жуткого племенного божка.

Что еще более поразительно, но Зигмунд Фрейд до такой степени не сомневался в биологическом превосходстве мужчин, что его, похоже, как раз и нужно было бы напускать на современных феминисток. Во всяком случае, он с лихостью необычайной приписал женщинам множество комплексов, которые якобы мучат их из-за отличий от мужчин, – в том числе и чисто анатомических отличий.

Он, как выражаются студенты, «на полном серьезе» полагал, что женщины сильно страдают из-за отсутствия пениса (честное слово, я не шучу! Не верите – читайте Фрейда!). По Фрейду, наличие пениса является для мужчины источником невероятной гордости, а для женщины его отсутствие – источником такой же преувеличенной скорби. И эта скорбь, по сути дела, лишь проявление, лишь симптом их общей подавленности от того, что они не мужчины. Свою «второсортность» женщины (по мнению Фрейда, по крайней мере) не могут не осознавать, – так получается.

Любопытно, что комплекс мужского гигантизма гораздо больше характерен для Германии с ее жестким, даже преувеличенным патриархатом, чем для еврейской среды (там скорее подчеркивают совершенство женщины). И в этом Зигмунд Фрейд выступает в гораздо большей степени как немец, чем как еврей.

Что же до самих переживаний, так активно навязываемых женщинам Фрейдом… Как раз в пору своего первичного ознакомления с творчеством Фрейда, когда в стране судорожно издавалась его книжка за книжкой, я вел довольно свободный образ жизни, и это позволило мне за короткое время спросить нескольких очень разных девушек: а что, действительно есть такая проблема?! Реакция была различной – от заливистого смеха до возмущения или смущенного пожимания плечами… Но, во всяком случае, отсутствие пениса никого как-то особенно не волновало.

Ах да! Все эти женщины, конечно же, не могли осознать собственных комплексов! Как это я забыл такую важную деталь!

Но почему бы, раз уж мы о женщинах, не сделать других предположений? Например, что мальчики стыдятся пениса, а девочки гордятся его отсутствием? Чем это лучше замечательной теории мужской гордости пенисом?

С тем же успехом можно было бы предположить и еще более занятные вещи. Например, что мужчины жестоко страдают от отсутствия у них грудей или малых половых губ. Действительно – вот у гармоничных, замечательных женщин все это хозяйство есть, а у нас, трижды несчастных, нет ничего подобного, только какие-то дурацкие пенисы болтаются! Как тут не закомплексовать!

Но всех этих предположений Фрейд не делает. Он не рассматривает даже классическую, навязшую в зубах байку про то, что мужчины очень страдают из-за того, что не могут родить и вынуждены заниматься всякими науками, политиками, войнами и производствами – все для того, чтобы компенсировать свою сексуальную неполноценность.

Превосходство мужчин для него слишком очевидно, слишком неоспоримо. Как и страдания женщин по поводу своей неполноценности.

Говоря откровенно, для меня очень трудно понять, почему вообще фрейдизм оказал такое колоссальное влияние на всю западную цивилизацию. Примитивное учение, совершенно несостоятельное с научной точки зрения, построенное на эксплуатации самых примитивных и грубых предрассудков… и не более.

Может быть, прав И. Р. Шафаревич, предположивший, что объяснить славу таких ученых, как Фрейд, можно только «фабрикацией и поддержанием авторитетов, основанных исключительно на силе гипноза» (181, с. 474)? «Сейчас трудно представить себе, что морализирование Мабли, политические изыскания Кондорсе, история Рейналя, философия Гельвеция – эта пустота безвкусной прозы, могли выдержать издания, найти хотя бы дюжину читателей… Точно так же пониманию наших потомков будет недоступно влияние Фрейда как ученого, слава композитора Шенберга, художника Пикассо, писателя Кафки или поэта Бродского» (181, с. 475).

Туман рассеивается, и уже сегодня о Шенберге мало кто слыхал, и все меньше людей боятся сказать, что король голый, по поводу Бродского и Кафки. Фрейд же пока еще держится. Во всяком случае, фрейдизм состоялся как учение, книги по психоанализу лежат в каждом магазине, и как бы мы ни сожалели о таком повороте дела, как бы ни пожимали плечами – это факт. Может быть, и правда дело тут в «силе гипноза»? О том, что всемирная слава этих людей – плод не их талантов, не объективного признания содеянного, а шумного международного «лобби», которое раздуло до небес весьма скромные достижения, – писалось много раз и не самыми глупыми людьми.

ЧТО ЖЕ «ОНИ» «НАМ» ДАЛИ В НАУКАХ?

Ну ладно… Это мы поговорили о двух величайших гениях всех времен, чья необъятная мудрость простерлась над всем человечеством, но растеклась по миру не с территории России.

Каковы же следствия господства евреев над Россией? Где они, «родники серебряные, золотые их россыпи»? Классический ответ: евреи создали целые направления в науке… Это очень интересно, только вот одна небольшая сложность: никак не в силах припомнить, о каких направлениях речь?

Если говорить конкретно о еврейских великанах советской науки, то сразу же выясняется, что 90 % тех, «кем гордится коллектив», – это физики-прикладники. Не те, кто создавал новые направления в науке, теории мироустройства, а прикладники, квалифицированные техники, делавшие, во-первых, оружие, оружие и еще раз оружие, а во-вторых, обеспечивавшие СССР космический приоритет.

И даже у этих «великанов советского естествознания» – что у русского Курчатова, что у евреев Капицы и Ландау, оказалась кишка тонка сделать Сталину атомное оружие. «Пришлось» украсть атомный секрет в США, и, конечно же, с помощью евреев – супругов Розенберг.

Даже в традиционно еврейской области, в математике, как-то незаметно сильной струи людей этого происхождения. Колмогоров, Лузин, Соболев, Жуковский, Чаплыгин, Келдыш, Лаврентьев, Портнягин… Вот они, гиганты советской математики. Достаточно?

А если мало – Никита Николаевич Моисеев, спаситель человечества от перспективы атомной войны, автор термина «ядерная зима». Это после его работ изменились стратегические установки и в СССР, и в США. Обе сверхдержавы пришли к выводу, что победить в ядерной войне невозможно, потому что любой атомный удар приведет к гибели биосферы Земли.

В числе гигантов математики есть и Клейн, но как-то незаметно, чтобы советскую математику «сделали евреи» (о чем пишут порой почти открыто). Да, среди советских ученых высшего звена попадаются евреи. Некоторые из них довольно талантливы. Это есть… И ничего больше.

Вот в области родных мне гуманитарных наук и правда получилось очень интересно: во многих областях, где дореволюционные школы оказались вырезаны напрочь и в советское время сложились заново, евреям удалось сыграть исключительную роль. Те области, в которых действовали эти люди, считались непрестижными, маловажными, работали в них по большей части энтузиасты.

Здесь могу назвать научный феномен действительно мирового масштаба: Московско-Тартусскую семиотическую школу во главе с Юрием Михайловичем Лотманом.

В истории могу назвать Михаила Абрамовича Барга – личность и впрямь исключительную, Н. Эйдельмана, своеобразнейшего «диссидента» от науки.

В археологии тоже видны несколько гигантских фигур: Г. Б. Федоров, A. M. Монгайт, Л. С. Клейн – люди невероятно талантливые и во многом легендарные. Да ведь и Лев Гумилев, которому сейчас собираются поставить памятник в Москве, на четвертую часть еврей – по матери, Анне Ахматовой, еврейке наполовину.

Но! Даже в этих сферах возвышаются ничуть не меньшие по масштабам русские фигуры – Б. Ф. Поршнев, Б. И. Пиотровский, Б. А. Рыбаков, Вяч. Иванов, В. Е. Ларичев, В. Н. Топоров… впрочем, называть можно много и многих.

Что характерно – все сказанное справедливо для всей истории советской науки, и в первую очередь для 1960–1970-х годов. А в 1920–1940-е годы процветали только те отрасли науки, в которых по разным причинам не очень сильно истребили основной состав носителей науки и не очень мешали заниматься делом. Скажем, геология была нужна коммунистам не меньше, чем ядерная физика… И: Обручев, Наливкин, Борисяк, Громов, Виноградов, Белянкин, Билибин, Афанасьев, Ронов, Петелин… – среди этих имен, которые можно называть еще долго, теряется Ферсман и уж вовсе малозначащий Гинзбург.

И дело вовсе не в том, что русские ученые-геологи были обязательно потомственными интеллигентами. Иван Антонович Ефремов, знаменитый писатель-фантаст и не менее знаменитый ученый, автор множества открытий, – первое поколение. Его друг, Александр Леонидович Яншин (выведенный в рассказе «Юрта ворона» под именем Александрова), – второе.

Биология… На знаменитой Сессии ВАСХНИИЛ 1948 года, где «народный академик») Лысенко громил «менделистов, морганистов и других буржуазных ученых», не названо ни одного еврейского имени. По-видимому, «гениальный от рождения» народ так ни одного великого биолога и не создал за годы своего владычества.

Потом-то они появятся! Но пока их еще предстоит подготовить и воспитать, и будущий академик И. И. Гительзон хотя и присутствовал в МГУ, когда там ритуально шельмовали Н. И. Вавилова, но присутствовал-то в качестве студента первого курса… Даже тех евреев, которые составили фрагмент советской науки 1950–1980-х годов, предстояло еще вырастить…

Да не буду я понят так, что евреев в советской науке было мало. Их было невероятное количество! А до войны, когда далеко не все люди «из бывших» могли быть научными работниками, когда русские ученые сплошь и рядом скрывали огромные участки своих биографий, наука по разным оценкам на 70, а то и на 90 % была еврейской (наверное, в разных отраслях было по-разному).

И не надо выдумывать, будто российская наука потерпела какой-то страшный вред от этого еврейского засилья. Ничего подобного! Наоборот. Религиозное отношение евреев к науке и вообще ко всякому знанию, активность, умение работать с информацией, писаными текстами, выдвинуло многих евреев, не лишенных способностей, в науку. Любовь к наукам сделала их верными хранителями знания, истовыми жрецами Просвещения, а некоторые даже и внесли какой-то посильный вклад – чаще всего в какую-то очень частную область. Большинство евреев были полезны на разных научных постах, и я лично голосую за то, чтобы вынести им от нашего народа благодарность: за сохранность и посильное развитие русской науки в тот период, когда одна голова русского народа уже была оторвана, а новая пока еще не выросла. Мой народ ничем не лучше других, и очень часто черная неблагодарность свойственна для него. Как и кто убивал его лучших сынов, он помнит лучше, чем кто и как хранил его науку четверть века. Но помните: я лично отдаю свой голос за то, чтобы евреев поблагодарить.

Но заметим и здесь, применительно к советской науке, ту же закономерность: никакой рекламы действительно мировых результатов Лотмана и Барга, Клейна и Федорова. И весьма общие разговоры о «создании советской науки» и «вкладе в науку» – практически без имен. Почему?

ЧТО «ОНИ» ДАЛИ «НАМ» В ИСКУССТВАХ?

Ну ладно: будем считать, геология с биологией, да и математика – это какие-то нееврейские области знания. Да и чего мы тут заладили про науку да про науку?! Вот музыка – это область традиционно еврейская, и в ней меж мировых войн можно было сделать все, что угодно: потому что ведь «не было» всего, что создано в этой области за века. В тогдашней России официально не существовало русской музыки. Мусоргский, Бородин, Чайковский, Скрябин, Римский-Корсаков, Балакирев, Рахманинов, Танеев… даже неловко перечислять – этих имен просто не было. Вообще. Народу они были не нужны.

Точно так же не было ни путней эстрады, ни хорошей школы исполнителей: ни Вертинского, ни Лещенко, ни Нади Скрябиной. Не было.

Официальная же советская эстрада так поразительно, так вызывающе бездарна, что тут просто диву даешься. Скажем, песня, в которой сидят на дубу два сокола:

 
На дубу зеленом да на том просторе
Два сокола ясных вели разговоры.
А соколов этих люди все узнали:
Первый сокол – Лe-e-нин,
Второй сокол – Ста-а-алин…
 

Да еще жутким безголосым козлетоном.

На таком фоне велика опасность загреметь в лагеря за песни о каких-нибудь других соколах, но зато проявлять таланты и вносить свой вклад в искусство можно очень даже успешно.

Только вот ведь какое дело: за все десятилетия русско-еврейской цивилизации Дунаевский и Утесов – вот и весь «их» вклад в «наше» музыкальное искусство. Да и эти оба никак не тянут на мировые знаменитости и куда слабее поляка Шостаковича, безнадежно русских Лемешева с Козловским (не говоря об их современниках, Вертинском и Лещенко). Не густо…

Исаак Осипович Дунаевский, автор бравурных маршей и комсомольско-молодежных песен, активнейшим образом использовал еврейскую музыкальную традицию. Ставшая всемирно известной «Песня о Родине» – «Широка страна моя родная» впервые исполнена в кинофильме «Цирк». Она создана на мотив известного иудаистического гимна. Пусть столь же искренние, столь же и наивные люди считают его музыку новым словом в русском искусстве. Фактически же это – синтез, возникший после… гм… гм… после исчезновения русской музыки. Вместе с русской интеллигенцией.

Живопись… Два по-настоящему крупных художника старой России: Пастернак и Левитан. Но, уж простите, оба – русские еврейского происхождения. Бродский? Да, нарком на прогулке выписан очень неплохо, а уж Ленин на фоне Кремля… В общем, все это не особенно серьезно.

Вот что породили русские евреи на рубеже веков и продолжали «порождать» в СССР – так это так называемый «русский» авангард, так называемая абстрактная, она же беспредметная живопись. Здесь приоритет евреев, и притом русских евреев ашкенази – вне всякого сомнения.

Первую в мире абстрактную картину нарисовал некто Кандинский в 1913 году, потом туда же ударились Малевич, Альтман, Шагал, Штеренберг, бывший одно время наркомом искусств. В эту пору Малевич в своих статьях прямо требовал «создания мирового коллектива по делам искусства» и учреждения «посольств искусств во всех странах», «назначения комиссаров по делам искусства в губернских городах России», «проведения новых реформ в искусстве страны». Потому что «кубизм, футуризм, симультанизм, супрематизм, беспредметное творчество» – это искусство революционное, позарез необходимое народным массам. И необходимо «свержение всего академического хлама и плюнуть на алтарь его святыни».

Не могу сказать, что именно отражают несовпадение спряжений и падежей в этих выкриках Малевича – революционную форму или попросту плохое владение русским языком. Но, во всяком случае, так он видел роль «черных квадратов», писающих треугольников, порхающих над городом дедов-морозов и прочего безобразия.

Среди этих людей как-то странно смотрится «чисто русский» Павел Филонов, но он тоже выступает одним из теоретиков жанра. «Класс, вооруженный высшей школой ИЗО, даст для революции больше, чем деклассированная куча кремлевских придворных изо-карьеристов. Правое крыло ИЗО, как черная сотня, выслеживает и громит „изо-жидов“, идя в первых рядах советского искусства, как при царе оно ходило с трехцветным флагом. Заплывшая желтым жиром сменовеховская сволочь, разряженная в английское сукно, в кольцах и перстнях, при цепочках, при часах, администрирует изо-фронт, как ей будет угодно: морит голодом, кого захочет, объявляет меня и мою школу вне закона и раздает своим собутыльникам заказы» [182, с. 64].

Это Филонов писал уже после того, как великий вклад «изо-жидов» (уж простите, формулировка-то его собственная) перестал оплачиваться государством и стало ясно – наркомата искусств со своими комиссарами не будет.

Очень забавно, что под конец жизни, уже в Париже, Кандинский прикладывал титанические усилия, чтобы не считаться «русским художником», а его все равно считали русским. Как он ни орал устно и письменно: мол, еврей я! еврей! – в глазах-французов он оставался русским, и все тут. Впрочем, французский ученый написал и о другом человеке: «Мне удалось познакомиться с русским философом Львом Шестовым» [183, с. 7].

Несправедливо? Как сказать… Эти люди прожили жизнь, как деятели русской культуры, и говорили по-русски всю жизнь. Так их и оценили французы.

А вот о качестве вклада я предоставляю судить самому читателю. Время сейчас для этого самое подходящее. Когда Хрущов приказал сметать выставки абстракционистов бульдозерами – слишком многие люди стали защищать абстракционизм не потому, что тонко разбирались в искусстве, а чтобы заступаться за гонимых и «играть против ЦК». Но сейчас-то пыль над теми выставками опала – посмотрите на весь этот поток претенциозной бездарности взглядом не общественного деятеля, а потребителя художественных ценностей. Ну и сделайте собственные выводы.

ЧТО «ОНИ» ДАЛИ «НАМ» В ЛИТЕРАТУРЕ?

Сейчас забавно вспоминать, что в 1909 году Корней Чуковский разразился статьей в газете «Свободная мысль» и потом в еженедельнике «Нева»: «Евреи и русская литература». Корней Иванович полагал, что евреи дали русской литературе очень даже немного. В. Г. Тан (Богораз) тогда яростно протестовал, а вот В. Жаботинский занял другую позицию: «Если господину Тану или другим уютно в русской литературе, то вольному воля… При малом честолюбии и на запятках удобно» [184, с. И].

Действительно, чего это Тан не слушается Жаботинского и не собирается в Палестину?! Ах он, непослушный! Ужо ему…

Сейчас вспоминать это забавно, потому что в историю русской литературы вошло много писателей и поэтов еврейского происхождения. Не так их много, чтобы пора было впадать в антисемитизм страха, но вклад – серьезный и добротный. Никак не запятки, а вполне даже почетное сиденье. Пастернак, Мандельштам, Саша Черный, Эренбург, Маршак… Ко времени, когда Чуковский писал свою статью, едва ли не все из названных уже начали работать.

То есть потомственный интеллигент, Борис Леонидович Пастернак, сын известного русского художника Леонида Осиповича Пастернака, – он, строго говоря, никакой не еврей.

Но вот Самуил Яковлевич Маршак – несомненный еврей, самое что ни на есть второе поколение ассимилянтов. Причем какая интересная судьба: Маршак был советским до самого мозга костей!

Но позволю себе отметить два важнейших обстоятельства:

Во-первых, Маршак никогда не был коммунистическим фанатиком; он никогда и ни в какой форме не принимал участия в отрывании русской головы вообще или чьей-то конкретной головы в частности. Вот чего не делал – того не делал.

Во-вторых, Маршак «почему-то» всю жизнь очень любил как раз то, что так истерично ненавидел Луначарский: русское лицо, русское слово и вообще все, связанное с Россией, в том числе (О ужас! О поругание! Яхве! Яхве! Яхве!) и все, связанное с традиционной крестьянской жизнью и культурой.

Пушистая, уютная доброта стихотворных сказок Самуила Яковлевича – никак не еврейского, не инородного происхождения. Описывать «Петрушку-иностранца», «Теремок» или «Козла», так радоваться всему, что связано с русским лицом и русским словом, как это делал С. Маршак, можно только в одном-единственном случае – если все это сильно любить. Независимо от того, нравится ли это кому-то (в том числе и самому Самуилу Яковлевичу), в его лице невозможно не увидеть выходца из народа, который духовно кормится от уже оторванной русской головы и тем самым становится сам частью новой, но тоже русской головы.

Все названные писатели и поэты, как и множество других, менее известных людей, – это евреи, которые хотят быть русскими писателями и плевать хотели на свою «еврейскость».

Конечно же, я могу назвать много других имен – еврейских как бы писателей. Почему «как бы»?! А потому что писать-то они писали, а читать-то их никто не читал. Не верите? Считаете, что это я клевещу на гениальный от рождения народ? Тогда послушайте: Вассерман, Перский, Свирский, Гольдшмит, Робельский, Маркиш, Нейман, Паперная, Юшкевич, Айсман, Хайт, Инбер, Аш, Гиршбейн, Марвич, Орланд, Фефер, Квитко… Нет, это не заклинания, извлеченные мной из Каббалы. Это все фамилии евреев – писателей и поэтов, писавших на русском языке между 1917 и 1939 годами.

Многие имена вам знакомы, дорогой читатель? Некоторые могут вспомнить Свирского по повести «Рыжик»… Неплохая повесть – о бродягах, но как-то и она затерялась во мгле времен, и очень быстро.

Припомнить можно еще Веру Инбер (есть у нее, между славословиями Сталина, несколько неплохих стихотворений) да Соломона Марвича с его «Дорогой мертвых» (тоже быстро и прочно забытой).

Да и они ведь, скажем честно между нами, злобными антисемитами, и они ведь писатели так себе… что называется, третьеразрядные. Таковые они и в сравнении с русскими писателями того же времени, и не только с Георгием Ивановым или Николаем Гумилевым, но и со столь презираемыми «деревенскими» поэтами Н. Клюевым или С. Есениным или с советскими русскими поэтами первого поколения: с Маршаком или Чуковским. В общем, писателей-то еврейских много, да что толку? Вспоминается невольно классика: выступление 1-го секретаря Тульского обкома КПСС: «До революции у нас в области был один писатель, Лев Толстой. Сейчас в областной писательской организации состоят 146 человек…».

Остальные же… Почему, например, вы давно не перечитывали творение Шиманского «Сруль из Любартова»? Как вы смеете не читать на сон грядущий творение Даниэля «Зяма Копач»?! Не иначе вы антисемит! Вот вы кто после этого, дорогой мой читатель!

После Второй мировой войны в числе 146 человек оказались и Симонов (еврей по отцу), В. Гроссман и Ю. Герман, написавший несколько сравнительно неплохих романов и чудовищную по своей проституточности книгу для детей (!) «Рассказы о Дзержинском». Когда в стране нет нормального литературного процесса, когда писателями не становятся, а назначаются или в лучшем случае писателей выбирают на сходках «творческих союзов», когда на книжных полках нет Булгакова, не издается Гумилев, поколения не видели в глаза томика Мережковского или Бунина – и эти люди могут показаться писателями, а их творения – литературой. Но и не больше того.

Что же касается литературы на иврите и на идиш…

И. Л. Перец, Х.-Н. Бялик, О. Варшавский, Р. Фейгенберг, М. Марголина, A. M. Даниэль… Этими-то вы, конечно, уж наверняка зачитываетесь, не так ли? Тем более что ведь весь мир просто жаждет узнать, как жило местечко на рубеже XIX и XX веков, как еврей из штетла ловил клопов в своей кровати. Что, не хотите?! Опять этот антисемитизм…

Напомню, что 1920–1930-е годы – это эпоха, когда Лев Толстой умер совсем недавно, многие еще помнят его лично. В 1904 году умер Чехов, в 1921 – Блок. В эмиграции живут такие писатели, как Шмелев, Иванов, Куприн, Бунин, Черный. Если бы коммунисты не убили Гумилева, в 1940 году ему исполнилось бы всего 56 лет.

В России живет Михаил Булгаков. Никто не знает еще о «Мастере и Маргарите», но ведь опубликованы «Роковые яйца» и «Собачье сердце», «Белая гвардия» и «Бег», ставились в театре «Дни Турбиных». До 1925 года дожил то ли повесившийся, то ли убитый НКВД С. Есенин. До 1937 года – Н. Клюев, окончивший свои дни в Нарыме. Еще подметает улицы, что-то пишет вечерами А. Платонов. Еще работают на полную катушку К. Паустовский, С. Маршак и К. Чуковский.

Говорить на фоне этих имен о «гениальности» и «величии» Шиманского, Маркиша, Переца, даже Шолом-Алейхема… Простите, это просто несерьезно. Настолько несерьезно, что даже не звучит оскорбительно. Смешно, и только.

Нет, конечно же, оценка литературных произведений – штука очень субъективная. Но есть такой очень, ну очень объективный критерий – число проданных и прочитанных копий литературного произведения. Может быть, Пушкин – это дворянский поэт, не знавший настоящих нужд народа и потому писавший очень плохо. Может быть, Шиманский и Перец – как раз несусветные гении, которым Пушкин и в подметки не годится. Но «Сказку о рыбаке и рыбке» до сих пор издают, переиздают, читают и перечитывают. А вот творений Шиманского – не переиздают. А если даже издадут из идеологических соображений, все равно никто читать его не будет.

Прошу прощения у читателей, для которых я недостаточно интеллигентен. Что поделать! Мы, петербургское быдло, вообще плохо понимаем аристократов с Привоза и Молдаванки. Но в своих оценках писателей я подразумевал только вот такое, совершенно вне вкусовых или партийных ощущений, принятие их массой читателей. Повторюсь: на фоне постоянно и с удовольствием читаемых Чуковского и Паустовского имена гигантов еврейской России звучат убого.

Алексея Толстого и Илью Эренбурга Оруэлл называл коротко и ясно – «литературными содержанками». Но Алексей Николаевич Толстой, при всей своей проституточности, все же очень талантлив. Даже его «Хождение по мукам» – шедевр, хотя порой и очень дурного свойства. А вот Илья Григорьевич Эренбург, как ни тверди о его гениальности, содержанка на редкость скверная. Возьмите хоть его «Хулио Хуренито», хоть «Я жгу Париж», хоть «Бурю»… В этих вещах – всех до единой! – все признаки плохой литературы, сделанной на заказ, сляпанной торопливо и на злобу дня.

То есть любое произведение и всегда делается на злобу дня, это понятно. Но ведь это можно сказать и о произведениях Булгакова, а уж тем более Алексей Толстой откровенно выполнял социальный и политический заказ. Но это не у Булгакова и Толстого, а именно у Эренбурга книги, во-первых, неимоверно растянутые и скучные, а во-вторых, чудовищно перегружены полузабытыми и совершенно неважными деталями. Даже профессиональный историк вынужден напрягаться, чтобы вспомнить, что такое «горшочки с мясом» или кто такой «карлик луженая глотка»[9].

Разъяснять это Эренбург не считает нужным, и книги попросту трудно читать. Потому и не переиздают этого «гениального» писателя – читателей у него нет. А вот А. Толстого – издают до сих пор, и издавать будут еще долго.

Только не надо доказывать мне, что русские писатели тоже бывают бездарными! И что их, случается, раздувают, как лягушку раздувают через задний проход, – для придания нужных размеров. Маяковский ничем не интереснее Бялика, Демьян Бедный еще омерзительнее Багрицкого, а про Федора Гладкова, выпустившего в 1925 году творение с романтическим названием «Цемент», или К. Федина я могу спросить так же ехидно, как спрашивал про Шиманского и Переца: что?! Вы не читали этих гениев?! Ах вы, ужаснейшие русофобы! Ведь не читать Маяковского, не переваривать Демьяна Бедного, испытывать рвотный рефлекс от «Цемента» могут, само собой разумеется, только мрачные типы, ненавидящие весь русский народ.

Ведь если такого рода выводы позволяют себе люди еврейского происхождения, то мы-то чем хуже?! Давайте гнуть такую же линию… Если в Израиле не перечитывают «Цемента», если президент Израиля не кладет под подушку «Города и годы» Федина – необходимо объявить «эту страну» (в данном случае Израиль) «страной с давней традицией ненависти к русским» и сборищем сиволапого мужичья.

Только с помощью все той же клаки, о которой писал Шафаревич, можно сделать так, что Эренбурга будут называть «гениальным писателем», а в том же «Лехаиме» можно будет прочитать о традиции русских романов-эпопей, созданных Толстым, Достоевским и Гроссманом.

Такая попытка любой ценой «присоседиться» к великанам русской словесности может вызывать разве соболезнующую улыбку – ах, эти комплексы неудачников… В книжных магазинах и Польши, и Германии не раз доводилось мне испытывать неясную гордость, встречая на прилавках книги Достоевского, Толстого и Булгакова. Один букинист в Варшаве даже назвал их «Великой русской тройкой» – тремя самыми читаемыми в мире русскими писателями. На вопрос же о Гроссмане этот букинист спросил коротко и ясно: «А это кто такой?».