Текст книги "Der Architekt. Без иллюзий"

Автор книги: Андрей Мартьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

– Идею?! – «Быстрый Гейнц», судя по выражению лица, едва не сплюнул прямо на пол, но вовремя одумался и спустил камнепад таких замысловатых словечек, что генерал Фромм закашлялся и посмотрел на меня, будто извиняясь. Не уверен, что подобную лексику и в штрафном батальоне услышишь. – Кому нужны эти идеи? Ему?! К дьяволу!

Гудериан, едва став внештатным консультантом Министерства вооружений, однажды высказал мысль, показавшуюся мне более чем разумной: тяжелые танки – это, безусловно, прекрасно, но теряется основной смысл существования бронетанковых войск – по большому счету, «Тигр» – это всего лишь орудие противотанковой обороны! Обороны, понимаете? Тогда как танки предназначены для ведения решительного наступления!

Не проще ли будет максимально нарастить выпуск отлично зарекомендовавших себя Pz.Kpfw IV, давно избавившихся от «детских болезней»? Налаженные технологические цепочки, простота производства и ремонта, невысокая трудоемкость, низкая средняя цена – 110–115 тысяч рейхсмарок против расчетных 250–270 тысяч за одного «Тигра». Нам требуется массовый танк, пускай и не обладающий репутацией «чудо-оружия»! «Тигр» должен остаться лишь машиной качественного усиления, не более!

Сегодня я вновь пытался донести эти соображения до фюрера, но тот непоколебимо стоял на своем: планирование неизменно, армия должна получить 265 «Тигров» с длинноствольным 8,8-сантиметровым орудием. А чтобы освободить производственные мощности, следует прекратить выпуск Pz.Kpfw III. Новым Pz.Kpfw IV усилить лобовую броню. Этого достаточно. Надеюсь, ни у кого нет возражений?

Возразишь тут, как же.

– Декларирован переход к обороне, – завершил свой эмоциональный спич генерал-полковник. – Подтекст озвученных решений именно таков. Теперь остается гадать, когда большевики и англо-американцы окажутся в Берлине. Мой прогноз – 1947 год в наилучшем для нас случае.

– Что же вы, право? – Фромм тяжко вздохнул. – На фоне успехов в районе Сталинграда и на Кавказе?

–  Видимыхуспехов, не более того, – сухо ответил Гудериан. – Сталинград до сих пор не взят. Рихард Руофф и фон Клейст топчутся под Новороссийском и Моздоком, но дальше продвинуться не в состоянии. Пат, господа. Перерастянутые коммуникации, ударной силы – танков! – не хватает, войска выдохлись, резервы отсутствуют. Если мы удержим эти позиции – прекрасно, а если нет? Думаю, я больше не вернусь на службу. Не хочу в этом участвовать.

С тем генерал-полковник, даже не попрощавшись, быстрым шагом вышел в коридор. Хлопнул дверью.

– Резок, но хотя бы предпочитает говорить правду, – снова вздохнул Фридрих Фромм. – Знаете, господин Шпеер, недавно Гудериан получил телеграмму от Эрвина Роммеля с предложением заменить его в качестве командующего в Африке из-за болезни фельдмаршала. Что вы думаете? Отказался. Да и фюрер не одобрил. Мы теряем хороших опытных командиров, господин рейхсминистр. Фон Рунштедт отстранен с переводом на Запад, а еще Гёпнер, фон Лееб, генералы Ферстер и Кюблер… Мне это не нравится.

Я предпочел воздержаться от комментариев – кадровые перестановки в армии и «чистка» после неудач зимы с 1941 на 1942 год касались меня в последнюю очередь, однако нервная обстановка в военном руководстве не могла не настораживать.

– Обойдется, – без всякой уверенности сказал я. – Скажите, Фромм, как мне лучше попасть отсюда в Киев? Автомобиль? Не так уж и далеко, всего двести пятьдесят километров…

– Вы рассудок потеряли? – генерал-полковник и впрямь посмотрел на меня, будто на умалишенного. – В прошлом году такая поездка без вооруженной охраны еще могла оказаться безопасной, но сейчас Украина кишит партизанами! Наши осткомиссары постарались, население озлоблено. Только самолет! В крайнем случае, поезд через Казатин и Фастов с потерей времени: железные дороги остаются перегруженными.

– Хорошо, – согласился я. – Благодарю за компанию, господин Фромм. Увидимся в Берлине через три дня…

* * *

В нынешнем году я был в России шесть раз, сентябрьский приезд – седьмой. Обычно визит ограничивался несколькими днями, осмотром трофейной техники и обязательным докладом в ставке. Два месяца назад доехал до Днепропетровска, произведшего, в отличие от февраля, благоприятное впечатление: город отчасти привели в порядок, много зелени по берегам реки, следы боевых действий куда менее заметны, чем зимой.

По совету Фридриха Фромма в Киев я отправился самолетом. Базу для курьерской эскадрильи соорудили к северу от «Вервольфа», в Калиновке, рядом с которой разместилась ставка Германа Геринга «Штрайнбух», где рейхсмаршал бывал только наездами. «Полевую» жизнь он не любил, считая ее некомфортной и утомительной, но добротное бетонированное летное поле построить не преминул, облагообразив брошенный русскими в 1941 году грунтовый аэродром.

Зная, что лететь всего ничего, Герхард Найн не стал поднимать самолет на большую высоту. Появление в этом секторе истребителей противника невозможно a priori, до линии фронта сотни километров, а у партизан, орудующих в украинских лесах, средств ПВО, к счастью, нет и быть не может. «Кондор» спокойно шел на полутора тысячах, давая возможность немногочисленным пассажирам полюбоваться осенними пейзажами, а через сорок пять минут приземлился на построенной еще перед войной полосе у Поста-Волынского, откуда до центра города было меньше получаса езды на автомобиле.

По прибытии Ксавьер Дорш и трое сотрудников министерского секретариата отправились в гостиницу, а я оказался под опекой гауптштурмфюрера Герберта Вагница, отлично знакомого мне по поездке в Прагу. Рядом с местом водителя окрашенного в фельдграу «Опель Капитана» восседал неприятный тип в штатском: холодно-отчужденное бледное лицо, угреватый нос и колючий взгляд.

– Не обращайте внимания, – усмехнулся Вагниц, проследив мой взгляд. Адъютант Гейдриха встретил меня у самолета, едва подали лесенку. – Местная полиция безопасности, таковы правила. Рожа отвратная, но отлично знает город и хорошо стреляет.

– Русский? – я удивленно вздернул бровь.

– Что вы, господин Шпеер! Фольксдойч. Жил здесь при большевиках, за год службы зарекомендовал себя с наилучшей стороны. Его фамилия Левински, так и обращайтесь. Впрочем, он неразговорчив.

– Вот и прекрасно, – кивнул я, передавая саквояжик Вагницу. – Обергруппенфюрер ожидает?

– Не сейчас. Предполагалось, что вы прилетите к вечеру, в настоящий момент шеф занят. Мне приказано показать вам Киев. Правда, экскурсовод из меня не получится, а добиться разъяснений у господина Левински будет еще сложнее.

– Тогда давайте просто кататься.

– Если вы голодны, можем отправиться в ресторан «Им Дойчен хаус» или открытое кафе над Днепром, погода солнечная, отличный вид…

– По дороге решим. Едем.

– Для начала – в цитадель. «Цитаделью» Вагниц назвал тысячелетний монастырь на обрывистых холмах по западному берегу Днепра, обнесенный крепостной стеной при царе Петре – этот комплекс в обязательном порядке изучается всеми архитекторами, как образец зодчества эпохи Комнинов. Я предполагал, что именно там увижу: один из древнейших храмов был разрушен взрывом почти год назад, официальная пропаганда уверяла, что подорвали Успенский собор красные, но доктор Геббельс как-то рассказал мне, что это был прямой приказ рейхскомиссара Эриха Коха.

«Он просто бескультурная скотина! – непритворно возмущался Геббельс. – Хорошо, пускай спецштаб Альфреда Розенберга вывез из Киево-Печерского монастыря ценности, мы обязаны их спасти и укрыть во время войны! Но зачем было уничтожать византийскую церковь, построенную еще при императоре Алексее Комнине византийскими же архитекторами? Кох оправдывался “идеологическими причинами” – пассаж совершенно невразумительный, тем более что “идеологическим центром” русских собор не являлся со времен большевистской революции! Монахов коммунисты изгнали, а там устроили антирелигиозный музей! Это то же самое, что взорвать Парфенон, римского Святого Петра или Софию в Константинополе! Свинья!»

Доктора Геббельса можно понять – гауляйтер Восточной Пруссии и рейхскомиссар Украины даже среди «старых борцов» выделялся неуемностью и фанатичным усердием в проведении «восточной политики». По части роскоши он едва не перещеголял Германа Геринга, и пускай взять эту недостижимую высоту не удалось, Кох удовлетворился огромными земельными владениями, полудесятком замков и страстью к коллекционированию всего, до чего мог дотянуться.

При этом сам фюрер называл Эриха Коха человеком «малообразованным и не способным ценить прекрасное» – в устах Гитлера это было не самой лицеприятной характеристикой, поскольку до недавнего времени в Рейхе эстетика тщательно культивировалась и прослыть неотесанным грубым мужланом среди высшего руководства считалось чем-то абсолютно неприемлимым.

Говоря напрямую, убедительное большинство партийных кадров таковыми мужланами и являлось, но, по крайней мере, не предъявляло претензий на высокую образованность, подобно Коху. Помню, его однажды вселюдно высмеял Геринг (при всех недостатках, рейхсмаршал отлично разбирался в искусстве), когда на выставке фламандских художников в Потсдаме гауляйтер начал с пафосом рассуждать о творчестве Яна ван Эйка, при этом указывая на картины Рогира ван дер Вейдена и спутав живопись XV века с образцами века XVI.

Результаты его деятельности в Киеве я оценил в полной мере, побродив возле развалин Успенского собора. Груды битого кирпича и щебенки, уцелел только юго-восточный придел апостола Иоанна под темно-зеленым куполом-луковицей. На остатках стен потемневшие от сырости фрески, под ногами осколки мозаики и алтарной резьбы. Следы пожара на соседних зданиях – барочный архиепископский дом, типография, Трапезная церковь. Я неоднократно видел Печерский монастырь на снимках и архитектурных планах, сегодня от него осталась лишь тень, обожженный скелет, над которым главенствовала стометровая Великая колокольня, тоже поврежденная взрывом.

Как и в Прагербурге, в Киевской цитадели опасаться было некого – германские власти разрешили снова открыть монастырь во главе с архиепископом, но только в «нижней» части, где располагались пещеры, использовавшиеся монахами еще девятьсот лет назад. «Верхнюю» террасу заняли полевая жандармерия и айнзатцкоманда СС, кое-где торчат стволы зенитных орудий FlaK-88 – охраняемая военная зона. Спасибо Вагницу, он предусмотрительно обеспечил меня спецпропуском за подписью военного коменданта и штадткомиссара.

– В город? – осведомился гауптштурмфюрер, когда я вернулся к машине. – У нас еще примерно сорок минут. Смотреть в центре не на что – большевики при отступлении взорвали почти все здания на Эйхгорнштрассе, основной магистрали Киева. Выгорело несколько кварталов, восстанавливать их до окончания войны нет смысла, да и заниматься этим некому.

– Может быть, Софийский собор? – неуверенно сказал я, подсознательно ожидая, что и этого памятника XI века теперь не существует.

– Замечательно! – Вагниц просиял. – Он прямо на Владимирской, нам не придется никуда спешить, штаб-квартира полиции безопасности в двух шагах!

Опасения оказались напрасны – София стояла там, где и положено. Затем прогулялись по окрестным улицам, Рыльскому и Стрелецкой. Гауптштурмфюрер шел рядом со мной, неприветливый господин Левински чуть позади, зыркая на прохожих своими бесцветными маленькими глазками.

Киев выглядел неухоженным и провинциальным в самом дурном смысле этого слова – фасады давно не подновлялись, за скверами никто не следил, много мусора и палой осенней листвы. Никакого сравнения с благоденствующей Прагой. Украинская вспомогательная полиция в черных шинелях, набранная из местных жителей, неопрятна и заискивающа: я одет в гражданское, плащ и шляпа, отчего подобострастных козыряний удостаивался только Герберт Вагниц, как офицер в форме СС.

Витрины редких магазинов оформлены изумительно безвкусно, я задержался перед одной, чтобы оценить набор выцветших дамских шляпок, вышедших из моды, кажется, еще в 1938 году. Экзотика, ни дать ни взять.

Чумазые мальчишки – чистильщики обуви. В Германии я таких не видел с середины тридцатых годов. Закутанная в платок старуха, торгующая – поштучно! – луковицами и головками чеснока за оккупационные марки. Постоянно слышна немецкая речь, в Киеве полным-полно подданных Рейха, работающих в самых разных сферах: Осткомиссариат, снабжение армии, торговля.

Очень много военных, начиная от выздоравливающих раненых и заканчивая классическими «тыловыми крысами» – вот, например, шествует располневший кригссекретарь, явно чиновник комендатуры, за ним великовозрастная украинская девица с корзинкой, наполненной покупками: прислуга.

– Пора возвращаться, господин Шпеер, – тихо подсказал Вагниц. Обернулся. – Левински, как быстрее? Налево?

Левински кивнул. Я впервые услышал его голос:

– Так точно. Рейтарштрассе. Прямиком к управлению, я потом заберу машину от Софии и принесу саквояж господина министра…

Мы вышли прямиком к монументальному серому с рустованным основанием зданию в четыре этажа. Четырех-колонный портик по центру – с первого взгляда определялось, что оно исходно задумывалось как административное, в стиле позднего ренессанса. В любом городе Германии можно встретить его близнецов, выстроенных при кайзере Вильгельме: массивные наличники над окнами, строгие дорические колонны, вальмовая мансардная крыша с заломами, треугольный фронтон. Никаких излишеств, такие здания обречены символизировать государственную мощь, а оттого всегда выглядят тоскливыми и мрачными [17]17
  Здание Земской управы по адресу Владимирская (ранее Короленко), д. 33 построено в 1913–1914 гг, окончательно закончено в 1924–1928 гг. Сохранилось до сих пор, сейчас там располагается СБУ Украины.


[Закрыть].

– Киевское гестапо и территориальные подразделения РСХА, – Вагниц указал на огромные деревянные двери главного входа. Двое часовых в форме СС, над ними имперский флаг, хакенкройцфане. Причем флагшток остался старый, советский, с серпом и молотом на навершии: почему-то никто не додумался его поменять. – Наверху прекрасные комнаты для гостей, вы можете там спокойно переночевать.

– Я подумаю, – пришлось уклониться от прямого ответа. – Сколько на часах?

– Без десяти пять. Обергруппенфюрер Гейдрих как раз должен освободиться. Прошу за мной, ваше превосходительство.

* * *

Изнутри резиденция полиции безопасности выглядела ничуть не гостеприимнее, голая рациональность. Вестибюль перекрыт сомкнутым сводом с распалубками, опирающимися на колонны квадратного сечения. Помпезная парадная лестница, длинные холодные коридоры с высокими потолками и паркетным полом, выстеленным потертой темно-малиновой дорожкой, видимо, унаследованной от прежних хозяев.

Вагниц объяснил, что до войны здесь квартировал НКВД, отчего германским властям не пришлось решать бытовые вопросы – есть всё необходимое, от внутренней тюрьмы до котельной, гаража и кухни, снабжавшей заключенных и персонал. Очень удобно.

Поднялись на третий этаж, свернули налево. Если не считать поста охраны внизу, по пути встретились только два человека: пожилой чиновник в пенсне и с папочкой под мышкой да очень спешивший куда-то армейский офицер в майорском чине. Незаметно, чтобы работа здесь бурлила. Наверное, к лучшему, по принципу идеального государства, изложенному Платоном, «сословие стражей» должно бездействовать, не теряя, однако, бдительности.

– Сюда, – шепнул Вагниц. Открыл дверь, за которой располагалась комната секретаря. Сидевший за столом унтерштурмфюрер вскочил и отсалютовал.

– Хайль Гитлер!

– Хайль, – коротко отозвался я, подивившись на чернуюуниформу альгемайне-СС с единственным погоном «шультершнюр». В Германии такой китель нынче почти не увидишь. Провинция…

– Заходите же, – Рейнхард Гейдрих поднялся мне навстречу. – Прошу простить, условия походные. Счел обязанным заказать горячий обед, доставят через сорок минут. Вагниц, можете нас оставить. Меня нет ни для кого, включая рейхсфюрера, если он внезапно решит позвонить.

Гейдрих занял колоссальный кабинет, вне всяких сомнений до войны принадлежавший очень высокопоставленному комиссару, возможно, даже министру тайной полиции, или как у русских называется такая должность? Необъятный рабочий стол под сукном. Отделка стен под красный гранит, лепной потолок, старинная люстра. По стенам светильники необычной факельной формы, установленные на пилонах.

Возле окон, выводящих на Владимирскую, несколько псевдоантичных кресел с золотистой обивкой и овальный изразцовый столик. За ним мы и расположились.

– Почему именно Киев? – сразу спросил я.

– Вы в столице слишком заняты, а кроме того, застать вас в Берлине практически невозможно, – развел руками Гейдрих. – Равно как и меня, впрочем.

Я отметил, что обергруппенфюрер похудел, тени под глазами. Взгляд тоже изменился, из безмятежно-уверенного стал пронизывающим и беспокойным. Похоже, Гейдрих совершенно не высыпается и работает на износ.

– Здесь удобнее, – продолжил он. – Гарантия от лишних ушей и взглядов, а нам найдется о чем поговорить наедине, господин Шпеер. Как живется в ставке?

– Скучно, – мне удалось не раздумывая подобрать наиболее верное и емкое определение размеренному бытию в Виннице. – Совещания, заседания, оперативные карты, опять совещания… Фюрер обеспокоен обстановкой под Сталинградом, город не пал, тяжелые бои.

– Знаю, знаю, – Гейдрих поморщился. – Значит, как обычно, пустая говорильня?

– Я бы не стал утверждать так однозначно. Фронт – огромная и сложная машина, управлять которой очень непросто.

– Ну хоть вы, Шпеер, воздержитесь от банальностей! – раздраженно воскликнул обергруппенфюрер. – Возвращаясь к вопросу «почему Киев?». Во-первых, вы оказались рядом, в «Вервольфе». Во-вторых, я приехал сюда… гм… убирать грязь за рейхскомиссаром. В-третьих, я хотел бы обсудить с вами вопрос, не терпящий отлагательств и напрямую связанный с «во-вторых».

– Грязь? – недоуменно переспросил я, зацепившись за это слово. – То есть?

– Понимаете ли, – меланхолично сказал Гейдрих, – Эрих Кох с чистым сердцем полагает, будто Украина является его личным поместьем, где рейхскомиссар может вытворять все, что душе угодно, без оглядок на общегосударственные интересы. Хотите, к примеру, узнать, какова экономическая обстановка в городе? Все-таки данный вопрос непосредственно лежит в плоскости ваших профессиональных интересов, доктор.

– Полагаю, обстановка не лучшая, – я вспомнил недавнюю прогулку. – Можно подробнее?

– Сколько угодно. Надеюсь, поверите мне на слово, без предъявления документальных доказательств?

– Разумеется.

– Правда такова: экономической жизни в Киеве нет. Предполагается, что Украина после победы навсегда останется в сфере нашего влияния, верно? План по колонизации, переселенцы… А куда переселяться? В лес, в поле? Промышленность парализована, видимость хоть какой-то деятельности сохраняется лишь в сфере обслуживания – парикмахерские, пекарни, швейные мастерские. Консервная фабрика, дрожжевой завод и элеваторы работают на нужды армии. Это что угодно, но только не экономика в общепринятом понимании! Из трехсот тридцати тысяч работоспособных, зарегистрированных в прошлом году на бирже, реально трудились только сорок тысяч, сейчас еще меньше. Затем: представители «Круппа» посещали киевский кабельный завод, предполагая развернуть производство. И что же? Отказались, попутно вывезя остатки оборудования в Германию!

– Почему? – удивился я. – Смысл? Очень дешевая рабочая сила, транспортная система налажена, поставки сырья возобновимы. С коммерческой точки зрения…

– Да при чем тут коммерция? – Гейдрих посмотрел на меня озадаченно. – Неужели вы не понимаете? Стоит вопрос восстановленияинфраструктуры, а это очень дорого. Причем восстановления, чего скрывать, во враждебном окружении. Здесь не Богемия, доктор, увы… Никто не желает связываться с «новыми землями на Востоке», и в этом центральная ошибка нашей политики.

– Постойте, – я покачал головой. – Я действительно не понимаю!

– Помните наш вечерний разговор в Паненских Бржежанах? Тотальный дилетантизм и вопиющая некомпетентность? Вот достоверный портрет Эриха Коха. Полагаете, человек, закончивший двухлетний курс средней коммерческий школы, впоследствии железнодорожный телеграфист, способен рационально управлять владениями размером с две Франции?

– Ну как-то же у него это получается!

– Как-то… – Гейдрих закатил глаза. – Как-то получается, да. При этом захлебываясь в сознании собственных очень невеликих достоинств. Я участвовал в разработке плана колонизации Восточных земель, в теории он должен частично претворяться в жизнь. По крайней мере, в районах Винницы, Каменец-Подольска и Житомира, где сейчас обитают около пяти с половиной миллионов коренных жителей… Согласно принятым решениям нежелательные в расовом отношении элементы должны быть переселены на восток, за Урал и замещены немецким населением. Ваше мнение, это выполнимо в настоящих условиях?

– Конечно же нет! – не раздумывая ответил я.

– А Розенберг и его теплая компания по-прежнему носятся с идеей начать колонизацию перечисленных областей. Немедленно. Крым еще, но это маловажные детали… Предположим, около двадцати пяти процентов украинцев подлежат германизации. Спрашивается: куда девать остальных? Четыре с лишним миллиона человек?

– К чему вы ведете, обергруппенфюрер?

– К той самой «грязи», которую необходимо побыстрее начать выметать. Не торопитесь, господин Шпеер, объяснения последуют. Хорошо, пускай часть населения Украины можно отправить в Германию в качестве неквалифицированной рабочей силы, что и делается – о вопросе остарбайтеров вы осведомлены не хуже меня. Но это капля в море! Министерство по делам Восточных территорий настаивает: вопрос надо решать, график срывается, план по переселению этнических немцев выполнен на четыре процента. Почему так мало? А потому что жить здесь нельзя, смотрим пункт об отсутствии нормальной экономической деятельности. Дефицит электроэнергии, нет хороших дорог, обслуживание сельскохозяйственной техники в лучшем случае затруднительно, а по факту нереально, в лесах бандиты. Кто сюда поедет?

– Никто, как ни пугай грозными приказами, – согласился я. – Тем более что отправить местных жителей «за Урал» вообще не представляется возможным. Мы пока даже не сумели выгнать русских за Волгу!

– Прекрасно, – согласился глава РСХА. – Начали осознавать глубину проблемы? Кох, к примеру, осознал давно и, в отличие от своего коллеги в Минске гауляйтера Вильгельма Кубе, взялся за дело рьяно. На второй год войны у Кубе хватило ума приостановить «восточную политику», отчего Гиммлер считает его чуть ли не гуманистом.

– Что означает «рьяно»? – я по-прежнему не догадывался, в чем смысл откровений Гейдриха. О происходящих на Востоке жестокостях я был наслышан, в частности от Йозефа Геббельса, убежденного, что крайне суровый курс, проводимый на оккупированных землях, невероятно вредит целям пропаганды, разлагает войска и способствует усилению партизан: Правобережная Украина прошлой осенью о большевистском подполье и не слышала, а год спустя леса западнее Днепра представляют нешуточную опасность!

– Население одного только Киева сократилось в три с лишним раза по сравнению с довоенным, оценивавшимся нами в девятьсот с небольшим тысяч. Большевики эвакуировали около трехсот тридцати тысяч человек, перепись населения, проведенная германскими властями в апреле этого года, указывает на триста пятьдесят две тысячи, это подтверждено документально. На работу в Германию, по данным на 1 сентября, отправлено примерно пятьдесят. Итого семьсот тридцать, с допущениями в большую или меньшую сторону. Куда пропали сто семьдесят тысяч?

– Ну-у… – протянул я. – Естественная убыль, многие могли уехать в деревни, где сытнее, чем в городе, погибли во время боев, полицейские репрессии против коммунистов и пособников.

– Хорошо, списываем еще двадцать, не более, – согласился Гейдрих. – Остается сто пятьдесят, которые никак не оправдаешь «естественной убылью». Хотите знать, где они?

– Не уверен, – после паузы сказал я, начав осознавать, о чем толкует собеседник. Тихие разговоры в Берлине ходили, но я полагал слухи преувеличенными и недостоверными.

– Эрих Кох отличный исполнитель, – обергруппенфюрер встал, подошел к рабочему столу, извлек из верхнего ящика стопку фотографий и машинописные бумаги. Вернулся. – Талант исполнителя состоит в том, чтобы реализовывать предписанное, а то и невысказанное, но желаемое начальством, на практике. При этом ничуть не задумываясь. Никаких эмоций, рефлексии и мыслей о последствиях. У рейхскомиссара это получается безупречно. Где потерявшиеся сто пятьдесят тысяч человек из общего населения Киева? Вот здесь…

Он остановился справа от моего кресла и аккуратно выложил на столик первую карточку. За ней вторую. Третью.

– …И здесь. И еще вот здесь. Вот тут тоже. Снимать экзекуции и их результаты категорически запрещено, но многие нарушают приказ, приходится конфисковывать фотографии и пленки…

– Прекратите, – взмолился я. Под грудиной сжался мерзкий тошнотный комок. – Что это за ужас?

– Это часть масштабнейшего государственного проекта, за реализацию которого в значительной мере отвечаю и я, господин рейхсминистр, – ровным тоном ответил Гейдрих. – А по большому счету и вы, как член правительства Рейха. Помните, что я пять минут назад говорил о проблеме восточной колонизации? Она решается и такими методами, что уж скрывать. Теперь вспомним выкладки доктора Тодта, Яльмара Шахта, ваши собственные умозаключения… Что произойдет с нами всеми, окажись война проиграна? А она проиграна, Шпеер, будем честны хотя бы перед самими собой.

– Повесят, и я сочту это самым благополучным исходом, – мой голос дрожал. – Но… Кто? Кто приказал вытворять такое?! Самодеятельность Коха? Не верю! Вы только что произнесли – «исполнитель»!

– Исполнитель, – Гейдрих медленно склонил голову. – Как и я, как и многие. Не изображайте святую невинность, вы отлично знаете, без чьей санкции в нашей удивительной стране не происходит ничего. Санкция есть.

– Это же… Невозможно! Да, я осведомлен о «Приказе о комиссарах», однако большевики идейные и вооруженные противники! Но гражданское население? На снимках именно гражданские! Женщины! С детьми!

– Не только, – обергруппенфюрер говорил с невозможным, запредельным спокойствием. – Отдельные категории военнопленных. Все без исключения неработоспособные евреи, политически неблагонадежные элементы. Долго перечислять. Извините, мне необходимо отлучиться на четверть часа, можете пока изучить отчетность по подразделениям СС на Украине, внимательно посмотрите фотографии, – их в пачке около пятидесяти, – а уж потом… Потом приступим к самой важной части разговора.

Рейнхард Гейдрих чеканным, будто на плацу, шагом двинулся в выходу из кабинета. Перед тем как открыть дверь в секретарскую, оглянулся и сказал будто невзначай:

– Кстати. Окажись вы волею случая главой кабинета министров, кого назначили бы на ключевые посты? Подумайте. Только умоляю, никаких дилетантов!

* * *

…Украина, Шталаг 339, Киев-Дарница. 68 тысяч, в основном военнопленные.

Тоже Киев, концентрационный лагерь Сырец. 19 тысяч, евреи и прочие гражданские.

Особый полигон Weiberschlucht, Киев. Исходно в ведении айнзатцгруппы С, приданной группе армий «Юг», в настоящий момент подчинен киевскому СД. 127 тысяч по состоянию на август 1942, спецмероприятия продолжаются.

Богдановка, под румынской юрисдикцией. 55 тысяч, гражданские.

Шталаг 325, Лемберг. Сателлитные лагеря еще в шести населенных пунктах. В общей сложности 140 тысяч; военнопленные, гражданские.

…Отчетность налажена безупречно. Колонки, графы, имена ответственных, порядковые и итоговые цифры, архивные регистрационные номера, печати. Аналогичные сводки я получаю ежедневно: танки, артиллерийские орудия по категориям, боеприпасы, вспомогательная техника. Да только здесь речь идет совсем об ином.

Попомнишь тут недовольство Геббельса «эксцессами на Востоке». Эксцессами. Государственным проектом, как сказал Гейдрих, и почему-то мне кажется, что обергруппенфюрер не лукавил: это не частная инициатива осткомиссаров, размах чересчур велик.

Вероятно, Рейнхард Гейдрих подозревал, что я обвиню его в подлоге документальных свидетельств. Какой вменяемый и здравомыслящий человек поверит в намеренное и систематическое уничтожение сотен тысяч человек, проводимое германской администрацией с самого начала Восточной кампании? Часть бумаг датирована сентябрем – октябрем 1941 года, сразу после взятия Киева. Вот и приложена кипа фотографий, подделать которые невозможно. Многие с поясняющими надписями на обороте, от чтения которых меня прошибал ледяной пот.

Господи боже. Если узнают на Западе… Отдельные сведения наверняка просачиваются и к большевистскому руководству, недаром в последнее время на радио зачастили опровержения «лживой красной пропаганды» и красочные рассказы о зверствах коммунистов.

– Насмотрелись? – я вздрогнул. Гейдрих вошел незаметно. – Что-нибудь скажете?

– Нет. Сказать нечего.

– Очень зря. Я вам показал вершину айсберга, а ведь еще есть Польша, Бессарабия, Прибалтика. Глава Рейхскомиссариата Остланд Генрих Лозе докладывает, что прибалты отлично справляются и без непосредственного участия германских подразделений. Эстония, допустим, благодаря поощряемым инициативам местного населения сейчас вообще свободна от евреев. И не спрашивайте меня, куда они подевались. Совершенно точно не переселены за Урал… Судя по выражению вашего лица, новость не из приятных? Тем не менее вы не протестуете, не требуете немедленного разбирательства и наказания виновных, как поступил бы на вашем месте любой неосведомленный. Отчего?

– Вы же сами сказали, есть санкция, – хрипло сказал я. – Бессмысленно.

– Всегда знал, что вы очень умный человек, – обергруппенфюрер забрал бумаги и фотографии, вновь отправив их в стол. Щелкнул замочком. – Давайте я расширю ваш кругозор. Собственно, в Киеве я контролирую несколько иную и крайне важную операцию. Директиву о проведении «Спецакции 1005» я издал еще полгода назад, в марте, а с конца мая она начала активно проводиться в жизнь под моим личным руководством… Не буду вдаваться в ненужные подробности: если в двух словах, подразумевается эксгумация тел, их сожжение и последующее погребение пепла. Объем работы, как вы догадываетесь, немалый, а оправдание «Спецакции 1005» более чем правдоподобное – подготовка освобожденных территорий для колонизации.

– Вдруг какой-нибудь фермер-переселенец из Шлезвига однажды наткнется на яму с десятком-другим тысяч трупов и поднимет шум?

– Повторяю: правдоподобное оправдание, которому поверили все, включая рейхсфюрера Гиммлера. Настоящая цель несколько сложнее. Вы не особенно удивитесь, если я скажу, что хочу жить? Долго. У меня семья.