Текст книги "Der Architekt. Без иллюзий"

Автор книги: Андрей Мартьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

На моей памяти фюрер лишь дважды разрешал пользоваться своим поездом: в число избранных входили адмирал Дениц и, в знак особого расположения, Винифред Вагнер, невестка знаменитого композитора и руководительница Байройтского оперного фестиваля.

Я оказался третьим.

* * *

…Вместе с Конрадом Хааземаном мы прогуливались по скупо освещенной платформе вокзала «Вольфшанце». После заката начался снегопад, начало мести. Вместе с нами в Берлин ехала и Ева Браун, очень расстроенная смертью доктора Тодта – обычно она гостила в ставке недолго, предпочитая Берлин или Бергхоф.

По левую руку на запасном пути стоял поезд «Азия», принадлежащий Герингу, – вагоны были выкрашены в мраморно-белый цвет, рейхсмаршал и тут предпочитал оставаться экстравагантным.

Мы отправлялись в путь на «Америке», большинство спецпоездов для высших должностных лиц носили географические названия. Роскошь совершенно непозволительная – семнадцать вагонов, из них две платформы с зенитными орудиями, два мощных локомотива. И ведь не откажешься, это решительно невозможно…

– Зато не будем стоять на каждом полустанке, – Хааземан уловил мои мысли. – Высший приоритет в движении. Утром окажемся на Силезском вокзале и сразу поедем в министерство, ваше расписание на ближайшее несколько дней я составил. Одиннадцатого числа похороны доктора Тодта, тринадцатого совещание в Министерстве авиации под руководством фельдмаршала Эрхарда Мильха с директорами промышленных предприятий… Не волнуйтесь, господин Шпеер, вы быстро втянетесь в новый ритм работы.

Я ничего не ответил. Только сейчас пришло окончательное осознание того непреложного факта, что направление моей жизни изменилось навсегда. Я долго оттягивал этот момент, всеми силами пытаясь устраниться от государственной службы, но с судьбой не поспоришь.

Любопытно, не окажись я случайно в Растенбурге, состоялось бы это назначение или нет? Гитлер частенько принимает решения импульсивно, кроме того, в своей единственности и неповторимости я глубоко сомневаюсь. Может быть, фюрер полагает, что, заменив мною строптивого и неуступчивого Тодта, сумеет избежать имевшихся прежде неразрешимых разногласий?

– Прошу пройти в вагон, господа, – окликнул нас стюард в форме СС. – Поезд отправляется.

– II —
ЦЕЛЬНО И ОБЪЕМНО

Имперский протекторат

Богемия и Моравия, Прага.

19–23 мая 1942 года

«Кондор» шел над покрытым хвойным лесом Рудным хребтом, по левому борту прекрасно различалась гора Фихтельберг, самая высокая точка Саксонии. Пройдет еще несколько минут, и самолет покинет воздушное пространство Рейха – формально Богемия в состав империи не входит, оставаясь странным государственным образованием под германским протекторатом и с германским же руководством, при этом имея собственное правительство и президента, Эмиля Гаху.

С минувшего февраля мне по рангу полагался собственный Fw.200, почти такой же, как у фюрера, – с одиннадцатью креслами в пассажирском салоне, белыми шторками на иллюминаторах и стюардом. От услуг последнего я отказался: незачем занимать лишнее место, способное пригодиться одному из моих ближайших помощников, а кроме того, самолет я использую в целях служебных, а не развлекательных.

После зимней трагедии в Растенбурге я начал относиться к авиации несколько предвзято, но ничего не поделаешь – преодолевать большие расстояния поездом или автомобилем не получится, время слишком дорого.

Герхард Найн в тот злосчастный день напророчил, будто мы «еще полетаем вместе». Так и вышло – капитан курьерской эскадрильи стал моим личным пилотом. Мы идеально сходимся характерами, поскольку Найн по темпераменту выраженный флегматик, терпеть не может суету и шум, к своим обязанностям относится ревностно, да и опыт немалый – начинал еще в «Люфтганзе» с 1931 года, а перед самой войной летал на «Кондоре» в Бразилию, куда планировалось открыть регулярную трансатлантическую линию…

Сегодня наш путь лежал в Прагу – мое первое посещение протектората в качестве официального лица; в программе осмотр заводов фирм «Шкода» и BMM [4]4
  Böhmisch-Mährische Maschinenfabrik AG, до оккупации Чехии – ČKD – Českomoravská Kolben-Daněk. Производитель танков 38(t) и САУ на его базе.


[Закрыть], играющих значительную роль в военной промышленности, каковую я теперь возглавляю.

Его превосходительство Альберт Бертольд Конрад Герман Шпеер, имперский министр вооружений и боеприпасов, глава «Организации Тодта», Генеральный инспектор по реконструкции Берлина и прочая, и прочая. Включая даже депутатство в рейхстаге от Западного округа столицы.

Мое превосходительство.

Кто бы мог подумать, что этим все закончится.

* * *

– …Прага через двадцать минут, – командир Найн выглянул из кабины. – Садимся в Ружине, аэродром Кбелы занят военной авиацией. В любом случае вас встретят, доктор Шпеер, подтверждение по радио получено.

Внизу пестрели квадратики крестьянских полей, зияли угольные карьеры под Билиной, виднелась извилистая лента Влтавы. Безмятежный провинциальный пейзаж, Богемия недаром считается наиболее спокойной областью, находившейся в прямой сфере влияния Германии. Никакого сравнения с оккупированной Югославией или Россией.

«Кондор» заложил крутой вираж – терпеть не могу резкий крен на борт, почему-то мне всегда кажется, что самолет при таком маневре непременно завалится на крыло и разобьется. Я вцепился левой рукой в спинку стоящего впереди кресла и успокоился, когда машина выровнялась.

Ружине вполне узнаваем – архитектурную композицию пражского аэропорта я отлично запомнил по Всемирной выставке в Париже 1937 года, где ее создатель, инженер Адольф Бенеш, получил золотую медаль и почетный диплом. Мне тогда достался гран-при за проект «Города партийных съездов» в Нюрнберге.

Шасси «Кондора» коснулись бетонной полосы, капитан Найн уверенно и изящно вырулил к двухэтажном зданию аэропорта, над которым развевались два знамени – германское и бело-красно-голубое, флаг протектората. За стеклом иллюминатора виднелось несколько автомобилей, выехавших на летное поле.

Найн сам открыл дверь по левому борту, аэродромная служба моментально приставила легкий трап в семь ступенек.

Добро пожаловать в Прагу, господин рейхсминистр.

Никак не могу привыкнуть к тому, что я стал одной из наиболее влиятельных персон в стране – приятные, но докучливые мелочи в виде обязательных орденов, вручаемых в соответствии с протоколом при визитах глав дружественных держав, государственная резиденция (я ею не пользуюсь), высокое жалованье (никак не дотягивающее, правда, до моих гонораров за архитектурную деятельность) и прочие сопутствующие чину привилегии не отменяли навязчивого внимания со стороны должностных лиц Рейха. Поехать куда-либо инкогнито, как в старые времена, ныне невозможно, я стал узнаваем.

Вот и здесь не обошлось без встречи на высоком уровне. Я-то надеялся, что обойдусь скромным рандеву с представителем министерства при канцелярии протектората, можно будет сразу приступить к делу, но…

С Рейнхардом Гейдрихом я мельком виделся несколько раз в Берлине, на приемах в рейхсканцелярии. Близко мы общались лишь однажды, перед Олимпиадой 1936 года – Гейдрих входил в Германский Олимпийский комитет, а я как раз помогал архитектору Отто Маршу спешно переделывать проект стадиона в Берлине, вызвавший резкое неудовольствие рейхсканцлера.

Дело дошло до того, что вспыливший фюрер хотел вовсе отменить игры, заявив, будто модернистская концепция стадиона с застекленными промежуточными стенами смахивает на террариум и ноги его там не будет – Адольф Гитлер, как глава государства, в этот стеклянный ящик не полезет! Скандал едва удалось уладить, а когда Олимпийская арена была почти готова, с проверкой от комитета приехал Гейдрих, в те времена носивший звание группенфюрера.

Шесть лет назад он произвел впечатление очень целеустремленного и серьезного человека, с прекрасным классическим воспитанием, обходительного и вежливого. В форме СС он появлялся только на официальных мероприятиях, для визита на стадион Гейдрих предпочел строгий костюм идеального кроя, подчеркивающий спортивную фигуру, которую несколько портили излишне широкие бедра.

Помню, что группенфюрер не перебивая выслушал меня и Отто Марша, благосклонно оценил проведенную реконструкцию, в итоге мы поболтали о перспективах команды Германии на играх (я интересовался греблей, а Гейдрих пентатлоном и фехтованием), и на этом наше знакомство закончилось – впредь, тем не менее, при редких встречах в столице или Оберзальцберге мы традиционно раскланивались.

– Здравствуйте, господин Шпеер, рад приветствовать вас на земле Богемии, – к самолету быстрым шагом подошел очень высокий блондин; рост по моей оценке не меньше метра девяносто. Внешне он практически не изменился, такие же резкие черты лица, широкий лоб философа, близко посаженные глаза, нос с аристократической горбинкой.

Я сразу отметил, что привычного «Хайль Гитлер!» не последовало.

– Счел необходимым лично засвидетельствовать свое почтение и пригласить в свою резиденцию.

Я с трудом удержал вздох. Ненавижу официоз, мне громких словес и в Берлине хватает.

– Добрый день, господин обергруппенфюрер, я польщен…

– Богемские наливки, хорошая музыка и приятная беседа, – понизив голос сказал Гейдрих и чуть улыбнулся углом рта. – Вам понравится.

Забавно. Неужели на этом протокольная часть и закончилась? Не ожидал.

– Прошу извинить, у меня очень напряженный график и…

– Поверьте, никто не введет вас с курс дела лучше, чем я, – уверенно сказал обергруппенфюрер. – Время к шести, рабочий день на чешских предприятиях заканчивается. Вашу свиту разместят в Прагербурге, а вас, господин Шпеер, я похищаю. Сопротивление бесполезно.

– Свиту? – я невольно оглянулся. – Со мной только советник министерства Штерн и референт комитета по производству бронетехники…

– Вы скромняга, как погляжу, – несколько более панибратски чем следовало, ответил Гейдрих. – Рейхсмаршал в апреле притащил сюда целый караван, полсотни раззолоченных дармоедов. Извините за резкость в оценках, но я предпочитаю называть вещи своими именами. Итак, едем. Разрешите представить, мой адъютант Герберт Вагниц, он поведет машину.

Вагниц молча козырнул.

– Это не слишком легкомысленно? – не без удивления осведомился я. Обергруппенфюрер ездил на кабриолете «Мерседес 770» с открытым верхом, более того, не замечалось обязательной для чиновника такого ранга охраны. Только два автомобиля, предназначенные для моей крошечной «свиты». – Рейхсляйтер Франк в Польском генерал-губернаторстве…

– Сравнение некорректно, – Гейдрих устроился рядом со мной на заднем сиденье. – Польша и Богемия – это два разных универсума, две почти не взаимодействующие вселенные. А с учетом проводимой в генерал-губернаторстве политики, Гансу Франку скоро придется пересаживаться на танк; это не шутка, а реальность…

Я предполагал, что мы отправимся в Прагербург, Пражский град. Рейхспротектор Константин фон Нейрат занял в марте 1939 года пустующий и заброшенный два десятка лет назад дворец Габсбургов, отреставрировал его и оставил в наследство фактическому преемнику – формально Рейнхард Гейдрих «исполнял обязанности» отправленного в бессрочный отпуск Нейрата.

«Мерседес» неторопливо проехал по пригородам, вырулил на шоссе Прага – Карлсбад, и двадцать минут спустя мы оказались в центре древней столицы.

На автомобиль Гейдриха с приметным номером «SS-3» никто не обращал и малейшего внимания, разве что редкие патрули да полицейские в темно-зеленых чешских кителях и смешных старомодных галифе козыряли вслед. Прага выглядела мирным городом. Магазины работают, хорошо одетые прохожие, в парке Летна, разбитом еще при Франце-Иосифе, играет духовой оркестр. Сущая идиллия.

– Вам решительно не о чем беспокоиться, господин Шпеер, – неторопливо объяснял обергруппенфюрер. – Звучит странно, но в свое время чехи ухитрились развязать «первую мировую войну», пятнадцатый век, гуситы. Подумать только, полтысячелетия назад эта полусонная нация поколебала устои всей Европы, разгромила несколько крестовых походов против гусовой ереси, чешские отряды разбойничали на пространстве от Литвы до Рейна и от Балтики до Венгрии!

– О нынешних богемцах такого не скажешь, – отозвался я. Машина затормозила у поворота на набережную. В уличном кафе под бежевыми тентами расположились представительные усатые господа с развернутыми газетами в руках и женщины с детскими колясками. Теплый весенний ветерок доносил запах кофе и свежей выпечки. – Сплошная умиротворенность.

– На том и надорвались, – сказал Гейдрих. – Помните университетский курс истории? Разоренная и наполовину вымершая страна, «бескоролевье», трон от последнего чешского Ягеллона, короля Людвига, переходит к Габсбургам. Которые, собственно, за несколько столетий накрепко вколотили в головы богемцев очевидную аксиому, гласящую, что германец – существо высшего порядка.

– Неужели эта уверенность крепка в них до сих пор? После гибели Австро-Венгрии и двадцати лет республики?

– Менталитет нации есть вещь неизменная, доктор Шпеер. Знаете, как они почитают императрицу Марию-Терезию? Мать отечества, не больше и не меньше – при этом чистокровная немка, Марию-Терезию сейчас запросто приняли бы в женское подразделение СС-хельферин, не проверяя родословную на предмет предков-евреев!

Я мельком отметил, что обергруппенфюрер не чурается черного юморка, и это хорошо: люди, принципиально лишенные чувства юмора, мне несимпатичны, да и работать с ними трудно.

Гейдрих непринужденно продолжал:

– Уверяю, у моей администрации нет никаких проблем с богемцами – из семи с половиной миллионов населения протектората больше восьмисот тысяч вступили в организованные нами профсоюзы, местная полиция лояльна, люди законопослушны и трудолюбивы. Гражданское правительство Эмиля Гахи и премьера Крейчи полностью следует в русле политики Рейха, сын министра просвещения Моравеца поступил на службу в СС… Больше нам от Богемии ничего не требуется, ведь верно?

Я только головой покачал. Успехи Рейнхарда Гейдриха на протекторском поприще были общеизвестны и вызывали жгучую зависть у отдельных руководителей оккупированных областей.

Упомянутый Ганс Франк так и не сумел навести порядок в Польше, куда хуже дела обстояли у Вильгельма Кубе в Генеральном комиссариате Вайсрутения, несколько поспокойнее было на Украине, управляемой Эрихом Кохом. Но в любом случае все новоприобретенные земли к востоку от Одера не шли ни в какое сравнение с благоденствующим протекторатом.

И я не думаю, что в этом процветании заслуга «менталитета чешской нации», о котором Гейдрих упомянул не без оттенка пренебрежения, – обергруппенфюрер построил тут маленький «частный Рейх». Для себя. Личное благоустроенное поместье размером с целую страну.

К моему удивлению мы не поехали к холму Прагербург, над которым главенствовали готические башни собора Святого Вита, а свернули на Карлов мост и оказались на восточном берегу Влтавы. Позади остались площадь Крестоносцев и собор Святого Франциска, «Мерседес» направился вверх по Роханьской набережной.

Обергруппенфюрер решил показать гостю Прагу? Но я бывал тут раньше, в тридцатых!

– Я живу за городом, – пояснил Гейдрих в ответ на мой вопрос. – В Паненских Бржежанах… Кошмарный язык, я научился верно произносить это название только через два месяца. Поместье совсем недалеко, по Дрезденскому шоссе на север.

Мы с ветерком промчались по асфальтированной дороге, на обочинах сохранились довоенные черно-белые указатели «Drážďany-Dresden-Dresno. 145 km». Поворот направо, к небольшой чистенькой деревеньке.

– Это было монастырское владение, еще с XIII века, – не уставал просвещать меня Гейдрих. – Поселок крошечный, меньше пятисот жителей, из них около трети судетские немцы. Сразу за ним частное владение, в прошлом веке принадлежавшее графу Матиасу фон Ризе-Шталльбургу, он и построил тут замок примерно сто лет назад…

– Неужели? – я вздернул бровь, ожидая увидеть именно «замок» в классическом понимании. Мы подъезжали к двухэтажному дому в стиле позднего барокко с двускатной черепичной крышей. Неподалеку виднелся купол часовни, выстроенной в аналогичной манере. Парк, мраморные чаши на квадратных постаментах, английские клумбы. Видно, что за усадьбой ухаживают. Охраны я снова не заметил.

– Считайте это слово метафорой, – обергруппенфюрер распахнул дверцу автомобиля. – Если заинтересуетесь, после обеда я провожу вас на холм, там находится «Верхний замок» начала тысяча семисотых годов, в виде форта, а перед вами – обычный жилой дом не самого богатого австро-венгерского аристократа. Вернее, разорившегося аристократа: перед Великой войной поместье за долги конфисковал банк и перепродал еврейскому коммерсанту Блоху, сбежавшему в Америку после аншлюса Судет и перехода Богемии под протекторат. Усадьбу конфисковали, сначала тут поселился фон Нейрат, а по его уходу с должности в Бржежаны перевез семью я… Будьте как дома, господин Шпеер, никаких китайских церемоний.

* * *

В гостях у четы Гейдрих я действительно чувствовал себя уютно. Во-первых, в семье тоже были дети, два мальчика и девочка, чинно поприветствовавшие «досточтимого господина министра», когда обергруппенфюрер представлял меня домашним.

Во-вторых, госпожа Лина Гейдрих фон Остен, как и моя Маргарет, этой весной ждала ребенка – малыш должен родиться в следующем месяце. Тем не менее устраняться от обязанностей гостеприимной хозяйки Лина не собиралась и тотчас пригласила меня и мужа к столу.

В-третьих, фактический протектор Богемии и Моравии (при его-то почти неограниченной власти!) держал очень скромный штат прислуги – богемец-лакей, воспитательница из Ганновера для взрослеющих мальчиков и две пожилые женщины из Бржежанов, помогавшие хозяйке на кухне. Лина предпочитала готовить сама.

Попомнишь тут Каринхалл Германа Геринга и его вызывающую оторопь роскошь, более напоминающую венский двор кайзера времен упадка Габсбургов! Фюрер считал поместье рейхсмаршала «ужасной пошлостью» и предпочитал избегать приглашений в Каринхалл, но запретить Герингу такое немыслимое расточительство или не решался, или удовольствовался тем, что дворец формально находился «в собственности германского народа».

Беседовать за обедом о делах не принято, поэтому мы ограничились обсуждением чешской национальной кухни (по мнению госпожи Лины, слишком жирной и тяжелой) да новостями кинематографа – наряду с Берлином и Мюнхеном Богемия в последние годы стала одним из крупнейших европейских центров киносъемок, студии «Баррандов» и «Люцерна» снимали фильмы по заказам рейхсминистерства пропаганды, а Йозеф Геббельс питал далеко не всегда целомудренную страсть к чешским актрисам – история его давнего романа с Лидой Бааровой была общеизвестна.

– Пойдемте в курительную комнату, – предложил Гейдрих после десерта. – Я сам не курю, но для гостей держу неплохой выбор сигар и трубочного табака. Заодно постараюсь осветить некоторые подробности нашего здешнего бытия – уверяю, таких сведений от промышленников или министерских сотрудников вы не получите. Они вряд ли способны видеть картину цельно, объемно, а мои возможности более широки.

В этом вопросе я абсолютно согласен с обергруппенфюрером – несмотря на «почетную ссылку» в Прагу, Рейнхард Гейдрих оставил за собой пост руководителя РСХА. Подозреваю, что повелитель Богемии является самым осведомленным человеком в империи.

Нет, не Гитлер, а именно он – фюрер зачастую предпочитал устраняться от расстраивающей его информации, а ближайшее окружение этим охотно пользовалось, поддерживая пагубную тенденцию и не желая огорчать главу государства. В результате «цельности картины», о которой только что говорил Гейдрих, в ставке не наблюдалось, что вело к множеству неприятных коллизий…

Курительная была выдержана в классическом «габсбургском» стиле – деревянная обшивка стен, охотничьи трофеи, несколько выцветших гобеленов, серебряные подсвечники, камин. Обергруппенфюрер извлек из бара бутылку «Шато де Триак» двадцать девятого года, я набил трубку и расположился в кресле.

– Вы ведь не политик, господин Шпеер? – полувопросительно-полуутвердительно сказал хозяин замка. – То есть никогда раньше не занимались политикой как таковой, верно? Не выступали на митингах и партийных съездах, не участвовали в принятии важных решений…

– Какие митинги, о чем вы? С моей чудовищной косноязычностью? Перед большой аудиторией я теряюсь и не могу слова вымолвить!

– Знаю, – кивнул Гейдрих. – Оратор из вас никакой, помнится, в тридцать девятом году перед днем рождения фюрера вы поставили его в довольно неловкое положение.

Я вежливо посмеялся – было такое. Накануне пятидесятилетия Гитлера мне пришлось открывать для автомобильного движения новую трассу в Берлине, все ожидали, что я выступлю с трибуны перед Бранденбургскими воротами, но собравшаяся вокруг многотысячная толпа ввела меня в каталепсию и я выдавил в микрофон лишь две фразы: «Мой фюрер, докладываю о завершении строительных работ "оси Восток – Запад ”. Пусть дело говорит само за себя!»

Гитлер, привыкший к многословности соратников на торжественных церемониях, тогда поперхнулся воздухом, возникла долгая пауза, и лишь полминуты спустя он сказал несколько слов в ответ. Потом, уже на банкете в рейхсканцелярии, фюрер с юмором заметил, что это была хорошая речь, одна из лучших, которые он когда-либо в своей жизни слышал. Больше меня к публичным выступлениям не принуждали никогда.

– Если вы не занимались политикой, то теперь политика вплотную занялась вами, – продолжил Рейнхард Гейдрих. – Как вы себя ощущаете в роли одного из ведущих министров? Не очень приятно, а?

Обергруппенфюрер попал в точку, причем весьма для меня болезненную. Не успел я занять кабинет на Паризерплац, 3, как оказался в вихре самых невероятных интриг, о каких прежде и подозревать не мог. Рейхсмаршал Геринг расценил мое назначение как покушение на его авторитет, все три рода войск в вопросах производства вооружений и разработки новых технологий тянули одеяло на себя.

У меня ум за разум заходил, когда пришлось столкнуться с бесконечными спорами о «пределах компетенции» различных ведомств и группировок – Министерство финансов, армия, флот, промышленность, смертно надоевший Четырехлетний план и, разумеется, неопределенные государственно-правовые формы моего министерства: не было даже документальной фиксации сферы моей деятельности и прямых обязанностей!

Кошмар, одним словом. Не будь прямой поддержки со стороны Гитлера, я бы столкнулся с ворохом принципиально неразрешимых проблем и с позором ушел в отставку через месяц после назначения.

– Описанное вами – никакая не политика, – сказал Гейдрих, выслушав мои осторожные жалобы на царящий в экономике и промышленности плохо управляемый хаос. – Видна ваша неопытность, господин Шпеер, уж простите за прямоту… Однако вы верно уловили направление: основная опасность заключена не в русских армиях в заснеженных степях, не в английском флоте и не в гигантском потенциале Североамериканских Штатов, которым мы столь опрометчиво объявили войну в декабре. Нас погубит внутренняя борьба группировок, я это утверждаю не впервые, но никто не желает слушать. Может быть, хоть вы, человек новый, обладающий свежим и трезвым взглядом, поймете.

– Что именно мне следует понять?

– То, о чем напрямую говорил покойный доктор Тодт. Война в экономическом и военном отношении проиграна. Точнее, неминуемо будет проиграна, если сложившаяся у нас система продолжит действовать так, как действует сейчас, – с нажимом сказал Рейнхард Гейдрих.

С ответом я не нашелся. Меньше всего ожидал услышать подобные слова от руководителя РСХА.

– Я не утверждаю, что сама идея Четырехлетнего плана была порочной, – обергруппенфюрер предпочел не замечать моей растерянности. – Но его исполнение вызывает обоснованные и неприятные вопросы. Мало того, что экономика подчинена напрочь неспособному к кропотливой будничной работе Герингу, так еще из этой сферы изгнаны мешающие его амбициям профессионалы. Я осознал, что мы подходим к краю бездны, после отставки Яльмара Шахта с поста министра и главы Рейхсбанка – его оценки полностью совпадали с мнением Фрица Тодта. Когда два человека, занимающихся серьезным делом, утверждают одно и то же, к ним лучше прислушаться.

– «Большевизация экономики», – сказал я, припомнив резкие слова Шахта, за которые, по мнению многих, он поплатился министерским портфелем. – Количественный рост при снижении качества и эффективности. Я сталкиваюсь с этим ежедневно.

– Вот видите? – развел руками Гейдрих. – А я в свою очередь ежедневно получаю соответствующие донесения по линии нашего тихого ведомства. Валютные запасы мизерны. Государственный долг в настоящий момент около ста пятидесяти миллиардов марок, то есть не менее трети всех денег, находящихся в обращении. И он продолжает расти с устрашающей быстротой. Безумная кредитная политика, государственных векселей сейчас выпущено на двадцать пять миллиардов, но они ничем не обеспечены. Управленческий аппарат увеличился вшестеропо сравнению с тридцать четвертым годом. Вопиющий дефицит квалифицированной рабочей силы. Я могу привести десятки подобных примеров, впрочем, вы знаете обо всем ничуть не хуже меня – да только сведения разбросаны по десяткам сводок, отчетов и рапортов.

– Цельная картина? – мрачно повторил я. – Но простите, почему вы завели этот разговор именно со мной?

– А с кем еще? – подался вперед Гейдрих. – С рейхсмаршалом? Или с управляющими его «Рейхсверке Герман Геринг»? С Борманом? С Гиммлером? Хорошо, предположим, я составил подробный меморандум и отослал его фюреру. Вообразим, что бумага прошла строжайшую цензуру Бормана и попала на стол канцлера. Что дальше?

– Боюсь, ничего, – я пожал плечами. – В лучшем случае грозит очередная реорганизация, в худшем вы отправитесь вслед за Шахтом.

– Даже если вы попытаетесь лично переговорить с фюрером? Используя ваше… э-э… влияние на Гитлера?

– Влияние?

– Не прибедняйтесь, доктор Шпеер. Фюрер настолько явно оказывает вам всемерную поддержку, что опасаться нечего. Мне докладывали о февральском совещании в Министерстве авиации. Вы произвели настоящий фурор – никто и никогда в Рейхе не вступал в должность подобным образом! Расскажите в подробностях, мне интересно. Не возражаете?

– Что вы, господин обергруппенфюрер, какие возражения?..

Гейдрих излагал чистую правду. Фактически тогда я ехал во вражеский стан, и приятельские отношения с фельдмаршалом Эрхардом Мильхом ничего изменить не могли: Геринг продолжал считать меня прямым и опасным конкурентом. Ничего не оставалось, кроме как попросить помощи у фюрера, прибывшего из Растенбурга в Берлин на похороны доктора Тодта.

– …Даже так? – Гитлер, выслушав, посмотрел на меня поверх очков. – Понимаю вашу неуверенность, Шпеер. Поступим нестандартно: я без предупреждения приеду в министерство и буду ожидать в зале заседаний кабинета министров. Если появятся затруднения или против вас кто-нибудь посмеет выступить открыто, смело прерывайте совещание и передайте присутствующим мое личное приглашение. Надеюсь, уж ко мне-тоони прислушаются…

Когда требовали обстоятельства, фюрер умел произвести надлежащий эффект. Сразу после начала конференции, когда в пленарном зале Министерства авиации собрались высокие гости, – министр финансов Функ, руководители промышленности, армейского и флотского отделов вооружений, фельдмаршал Мильх от ВВС, уполномоченные по Четырехлетнему плану, – Гитлер в буквальном смысле этих слов с черного хода вошел в здание и, категорически запретив сообщать о своем визите, устроился по соседству, в «кабинетном» помещении.

Последовали не слишком оптимистичные выступления участников совещания о финансовых затруднениях и неразберихе, создаваемой конкуренцией трех родов войск. Чиновники сходились в одном: остро требуется единоначалие, одно руководящее лицо, которому будет подчинена вся структура.

Дальнейшее напоминало хорошо срежиссированный фарс. Поднялся Вальтер Функ, устремил взгляд на фельдмаршала и с патетикой героя дурной мелодрамы воскликнул:

– И кто мог бы лучше, чем вы, дорогой Мильх, подойти для этой роли? Вы, пользующийся полным доверием нашего высокочтимого рейхсмаршала! Я полагаю, что говорю от имени всех присутствующих, когда прошу вас взять эту задачу на себя!

О моей скромной персоне никто не вспомнил – оказывается, обязанностями рейхсминистра вооружений и боеприпасов должен заниматься человек Геринга. Тот факт, что верноподданническое заявление Функа было заранее согласовано, никаких сомнений у меня не вызывал.

Ну что ж, введем в действие артиллерию главного калибра.

Функ еще продолжал говорить, красочно расписывая, каких неслыханных успехов мы достигнем и какие скрытые резервы раскроем под руководством господина фельдмаршала, как я незаметно подтолкнул Мильха локтем и сказал вполголоса:

– Эрхард, вы председательствуете? Прекрасно. Окажите любезность, прервите совещание – оно будет немедленно продолжено, но не здесь, а в зале заседаний кабинета, где нас ожидает фюрер.

– Фюрер? – развалившийся в кресле фельдмаршал выпрямился и заморгал, будто спросонья. – Здесь?

– Здесь, здесь, – я с трудом сдержал торжествующе-саркастичную улыбку. – Извольте выполнять.

Я знал Эрхарда Мильха много лет, он являлся одним из редких людей в высшей иерархии государства, с кем мы вне официальной обстановки общались на «ты». Фельдмаршал умный человек, он моментально всё понял.

Мильх прервал щебетавшего жаворонком министра финансов, сухо объявил, что предложение, безусловно, лестное, однако в настоящий момент он настолько загружен работой, что принять таковое не может. Лицо Функа изумленно вытянулось.

Объявили перерыв, я попутно успел вкратце проинформировать собравшихся, что пятнадцать минут спустя нас примет рейхсканцлер Германии.

Гитлер обещание сдержал. Публично было дано распоряжение вычленить из Четырехлетнего плана задачи наращивания производства вооружений, прежде всего учесть потребности вермахта и флота (еще один завуалированный выпад в сторону Геринга) и передать их в ведение доктора Шпеера, известного своими организаторскими заслугами в области строительства и сейчас, ради нашего общего дела, приносящего личную жертву, приняв на себя столь колоссальную ответственность…

– Надеюсь, вы отнесетесь к нему как джентльмены, – закончил фюрер. – И сотрудничество будет не только плодотворным, но и по-спортивному честным.

Я вышел из Министерства авиации триумфатором.

* * *

– Это, знаете ли, carte blanche, – покачал головой Гейдрих, выслушав. – «Как джентльмены»? Именно так и выразился?

– Дословно.

– Брависсимо, доктор. Изумительный дебют. Реакция Мильха?

– Спокойная, – ответил я и, подумав, добавил: – Есть одна существенная деталь. В своей речи фюрер делал упор на оснащение армии и военно-морских сил, избегая темы Люфтваффе, поэтому Геринг остался при своем, да и фельдмаршал Мильх на меня не в обиде. Мы с ним вполне успешно сотрудничаем в последние недели, его рекомендации очень ценны.