Текст книги "Последняя война"
Автор книги: Андрей Мартьянов
Соавторы: Марина Кижина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)
На стене раздалось возмущенное и испуганное одновременно шуршание голосов. Чуткий слух Менгу выделил голос хана:
– Берикей! Дай самострел!
"Что такое самострел? – подумал Менгу, наткнувшись на незнакомое слово. Что бы это ни было, оно может быть опасным".
– Уходи! – Человек в серо-синей одежде вновь показался высоко над головой степного сотника. Его руки сжимали незнакомое Менгу приспособление – на узком деревянном ложе было укреплено некое подобие небольшого, словно детского, лука. Такими игрушками развлекаются малыши в предгорных кюрийенах, играя в охотников. Детские стрелы могут сильно ушибить кролика или щенка степной собаки, но никак не убить – чего же бояться человеку?
– Видишь дым? – Менгу едва сдерживал смех. Угрожать ему маленькой игрушкой? Саккаремцы безумны! Сотник чуть развернулся в седле и вытянул руку к полуночному восходу. Там догорала деревня, в которой он взял рабов. – Хочешь, чтобы твой улус превратился в пепел? Хочешь, чтобы твои соплеменники умерли? Открой ворота!..
Чик! С-с-с…
Хан Шехдада ответил не словами, а выстрелом. Менгу показалось, будто щелкнула сухая ветка в костре, а потом раздалось шипение искры, взлетающей над пламенем в ночное небо. Искра оказалась очень горячей – будто обугленной палкой ткнули в левую руку рядом с плечом.
Стрела – короткий болт с древком из неизвестного Менгу черного дерева и четырехгранным, очень тяжелым наконечником – разорвала кожу и часть мышцы на плече, пролетела дальше, ударившись о круп лошадки, вошла в ее плоть и там застряла до половины. Лошадь, тонко завизжав, поднялась на дыбы, и Менгу едва сумел ее сдержать. Он плохо понимал, что произошло. По руке течет кровь, всегда послушный и даже в чем-то робкий скакун беснуется, будто демон, живущий в пещерах Полуденных гор, а…
А наверху, на стене, смеются. Так, будто увидели забавного сумасшедшего или удивительного урода из отверженных, которые слоняются по Степи, добывая пропитание у людей, которым показывают свои извращенные природой члены.
"С-смеетесь?.. – зашипел Менгу, не открывая, однако, рта. Ярость, сдержанная в словах, явственно проявилась в его мыслях. – Назад! К своим! Танхой присоветует, что делать… Пусть они не слушали меня, но не слушать хагана…"
Лошадь почти не повиновалась и сильно хромала, двигаясь обратно к сотне, выстроившейся полумесяцем. Менгу ощущал, как у кобылки утяжелилось дыхание, и видел, как на гладкой, темной шее выступила грязная пена. Она пала, не дойдя двадцати шагов до Танхоя, сидевшего на своем скакуне, будто бесчувственный идол, вырезаемый из дерева закатными мергей-тами.
Менгу увидел, как пыль, окружавшая дорогу, рванулась к нему, правую ногу едва не придавило тушей лошади, но сотник успел соскочить и откатиться в сторону.
Танхой быстро сошел с седла и подбежал к своему командиру. За ним следовали несколько нукеров.
– Рана не опасна, – бормотал пятидесятник, с не присущей его небольшому росту силой поднимая на ноги высокого и широкоплечего Менгу. – Помазать жиром, перетянуть тонким войлоком…
– Лошадь! – рыкнул Менгу, оглядываясь. Несчастная животина уже издыхала.
– В Сейтат-улусе выберешь себе самую лучшую, сотник, – уверенно пообещал Танхой. – Пока забирай мою.
– Бейте их стрелами, – приказал Менгу, зло высматривая на стене приметный синий тюрбан хана. – Всех, кого увидите. Только человека в синем чапане не трогать.
– Вряд ли получится, – как всегда, спокойно ответил пятидесятник. – Люди направляют стрелы только до момента, когда они срываются с тетивы. Потом стрела в руках Заоблачных. Куда они ее направят – туда и попадет.
– Хан Сейтат-улуса принадлежит только твоему сотнику, – прошипел, зажимая ладонью раненое плечо, Менгу. – Я убью его сам!
Танхой чуть поклонился и холодно посмотрел на десятников. Не нужно было слов. Короткие команды – и разбившаяся на небольшие отряды сотня рванулась к стенам Шехдада, поднимая над головами тугие степные луки. Воины держались не руками – бедра и голени плотно охватили бока коней, удерживая всадника в седле.
Черный жалящий рой поднялся в небо.
Каждая стрела мергейта найдет свою жертву.
Ближе к вечеру Менгу был готов своей рукой зарезать самого лучшего барана для Заоблачных духов и окропить жертвенной кровью Землю-Мать за то, что они даровали в помощники неопытному сотнику Танхоя. Последний – всегда, впрочем, советовавшийся с Менгу, будто испрашивая его согласия, – негласно принял на себя командование боем.
Танхой отослал нескольких нукеров, приказав оглядеть стену Шехдада со всех сторон, попробовать пересчитать врага, оборонявшего вал, и постараться найти уязвимые места в укреплении. Шесть десятков конных мергейтов в это время крутились на своих лошадях под надвратной башней, выпускали одну-две стрелы и мгновенно откатывались в сторону. Хан Шехдада уже нес потери – Менгу различал сдавленные и приглушенные горячим воздухом вскрики, доносившиеся со стен, а однажды увидел, как неизвестный пожилой человек в белом чапане, неосторожно показавшийся из-за зубца, получил стрелу в горло и, потеряв равновесие, упал со стены наружу. Один из нукеров сумел подцепить тело петлей аркана и приволок его к стоящему в отдалении командиру.
Менгу не беспокоила боль в разорванном тяжелой стрелой (он потом вынул ее из крупа коня и спрятал в седельную суму – на память о первой ране) плече. Его полностью захватил боевой азарт, чувство новое и радостное. Однако мысль о том, что приказ хагана взять городок до заката может быть не выполнен, ничуть не радовала. Еще какое-то время можно будет стрелять по стенам, бесполезно теряя стрелы, а потом? Сколь бы ни были старыми и рассохшимися ворота, даже сотне мергейтов их не выбить, а уж тем более невозможно подняться на такие высокие стены.
– Посмотри, Менгу-батор! – Нукер сорвал петлю с ноги мертвого старца, одетого в белое. – Наверное, это какой-то хан?..
– Езжай, – шевельнул рукой пятидесятник, отсылая конника, и посмотрел на Менгу. В его взгляде сквозил испуг.
– Что случилось? – Менгу наклонил голову, рассматривая труп в вымазанной пылью белой с серебром одежде и с торчащей над кадыком стрелой. Обычный старик. Похоже, родич хана или его приближенный. Голова выбрита наголо – это стало видно после того, как слетел тюрбан. Нукеру, убившему этого человека, надо будет сделать подарок из личной добычи сотника – меткий выстрел…
– Шаман, – коротко бросил Танхой. – Хаган Степи строго-настрого повелел не трогать шаманов.
"Верно, – Менгу ощутил, как по коже расползаются мурашки. – Шаманы стоят к Заоблачным куда ближе обычных людей, и боги могут рассердиться, увидев, что их слугу убили".
Гурцат на Большом Круге действительно запретил касаться жрецов, служивших чужим богам, и разрушать каменные юрты, им посвященные. Никто ведь не знает, насколько эти боги могущественны. Вдруг их гнев поразит мергейтов, осмелившихся показать неуважение? Боги других народов тоже происходят от Вечносущих Земли и Неба, будучи их сыновьями и дочерьми!
– Он сам виноват, – будто оправдываясь, проворчал Менгу, – сидел бы в доме своего бога, а не лез на стену.
– Сейтат-улус можно сжечь дотла, – отозвался Танхой, – но прикажи воинам, чтобы не трогали жилище саккаремского бога Атта-Хаджа. Это могущественный дух. Я помню, когда конные тумены шада Даманхура вошли в Степь и встали рядом с нами в долине Тысячи Ручьев против войска меорэ, все воины повелителя Мельсины на рассвете слезли с коней и встали на колени, обратившись к восходящему солнцу…
– Да? – заинтересовался Менгу. Сам он по молодости лет не участвовал в той знаменитой битве с пришлецами из-за моря. – И что было потом?
– Саккаремцы просили своего Атта-Хаджа даровать им победу, – дернул плечом полусотник, не забывая коситься в сторону башни над воротами которую осыпали стрелами Бронзовые. Оттуда тоже постреливали, но не слишком успешно – в сотне пока было только четверо раненых, не считая Менгу, и один убитый: нукер погиб, сломав шею когда его конь упал, пораженный в глаз короткой и тяжелой стрелой. – Потом тумены шада вгрызлись в глотки меорэ с яростью голодных горных барсов и кровожадностью оборотней-гиен! Мергейтам в тот день тоже улыбнулась удача, но главную победу взял себе шад… Уверен, что дух по имени Атта-Хадж сидел на одном коне с командиром мельсинской конницы.
– Тогда не стоит обижать этого духа, – согласился Менгу и обернулся, заслышав быстрый топот копыт. Возвращались посланцы Танхоя.
– Говори, – приказал пятидесятник старшему. Нукера звали Булган, и он был столь же молод, как и сотник. Единственно, Менгу всегда был серьезен и немногословен, а Булган, происходивший из почти напрочь изведенного меорэ племени прибрежных мергейтов, имел язык без костей и удивительный для потерявшего всех родственников степняка веселый нрав.
– Их стены гниют, будто кости мертвых меорэ, – улыбнулся углом рта Булган. – Мы не заметили много людей, стоящих наверху справа и слева от ворот. Похоже, все собрались здесь. – Нукер кивнул в сторону башни и продолжил: – Дальше вдоль стены на триста конных шагов течет небольшой ручей, уходящий под стену. Наверное, именно он дает Сейтат-улусу воду.
– Широкий? – осведомился Танхой. – Какой глубины?
Булган мигом ответил:
– Три шага. Видимо, глубокий и с быстрым течением. Там рядом лежали инструменты, вымазанные глиной. Наверняка рабы саккаремщев его постоянно чистят, чтобы русло не занесло песком. Я заметил под стеной решетку, которая пропускает воду, уходящую в город.
"Вот как? – начал соображать Менгу. – Если ты хочешь лишить врага жизни отбери у него воду. Эту истину знает в Степи каждый мальчишка".
– Завалить протоку? – Сотник, ища одобрения, воззрился на Танхоя, но тот покачал головой.
– Это будет долго, – ответил он. – Проще пригнать два десятка пленных и заставить разбить решетку. Если не получится, сбросим в ручей несколько трупов – мертвецкий яд отравит воду. Булган, ты слышал, что приказал сотник? Езжай.
Невеликое самолюбие Менгу немножко ущемили последние слова Танхоя, однако он сдержался. Без пятидесятника нукеры Бронзовых до сих пор не знали бы, что делать, и просто стояли бы рядом с каменным улусом… Пусть лучше Танхой пока распоряжается.
Булган, махнув рукой, подозвал своих и исчез в клубах пыли, взвившейся из-под копыт лошадей.
Небо, миновав блекло-голубой цвет разгара дня, начало приобретать синий оттенок моря. Дневное светило откатывалось вниз, к закатному горизонту, скрывавшемуся за отдаленной цепью гор, затянутых относимым ветрами песком и высушенной землей, поднятой в воздух неиссякаемым потоком шедшей к полудню армии Гурцата. Менгу боялся, что опоздает. Как долго можно возиться с этим дрянным улусом, хан которого не желает признать власть Степи, явившейся за принадлежащими по праву землями?
Подъехал один из десятников, под командой которого был Булган, и сказал, что кончаются стрелы. Скоро надо будет посылать людей к оставленным у сожженной деревни кибиткам и забирать новые. Кроме того, нукеры, проведшие полный день под злым саккаремским солнцем, голодны и хотят пить.
– Пора! – усмехнулся Танхой, а Менгу поднял брови: что «пора»?
– Сейчас ты прикажешь нукерам обмотать стрелы тряпками, смочить их в жире и поджечь, – будто бы невзначай объяснял пятидесятник. – Потом отправишь три десятка воинов к закату и еще три – к восходу от ворот. Пусть они перебросят горящие стрелы через стену. В Сейтат-улусе начнется пожар. Много людей побежит гасить огонь, а мы сумеем подобраться к воротам и либо сломаем их, либо подожжем.
Менгу опешил: так все просто?
– Почему мы столько ждали? – начиная злиться, спросил он у Танхоя. – Это все можно было сделать еще до полудня!
– Я хотел, чтобы саккаремцы устали, – пятидесятник не смотрел на Менгу и говорил тихо и ровно, – за это время они могли сами открыть ворота, но не открыли… Теперь я… – Танхой поправился: – Ты и я будем делать то, что сделал старший сын хагана Гурцата у стен Эль-Дади. Вначале мы напугаем саккаремцев еще больше, потом отправим отряд из трех десятков к воротам ручья, ведущим в улус, а потом… Нукеры славно попируют в Сейтат-улусе! Так учил Гурцата и его сыновей один человек с Заката. Он знал, как брать города.
"Что за человек? – мельком подумал сотник. – Или… Я видел в становище хагана чужестранца. Белые волосы, глаза цвета воды горного ручья, очень светлая кожа с рыжими пятнышками… Гурцат к нему никого не пускал и не разрешал с ним говорить… Кто это может быть? Впрочем, сейчас это неважно…"
Танхой подозвал нукера из своего личного отряда, что-то коротко ему объяснил, и воин помчался к десятникам передавать приказ. Вскоре напротив въезда в Шехдад остались лишь двадцать или тридцать степняков, благоразумно отошедших подальше, так, чтобы не доставали летящие с укрепления стрелы. Менгу беспокойно поглядывал на солнце, все ниже и ниже скатывающееся к зубцам дальних гор.
– Теперь, – как бы невзначай сказал Танхой, кивая в сторону ворот, – они забеспокоятся и… Хош! Я так и знал! Если долго бить даже трусливую собаку, она начнет огрызаться!
Менгу не без удивления наблюдал, как тяжелые коричневато-желтые створки, привешенные на медные петли, изъеденные зеленоватым налетом, внезапно начали приоткрываться. Может быть, саккаремцы решили сдаться и сейчас пошлют к мергейтам своего хана с подарками и выражением преданности? Но все равно им не придется рассчитывать на почетный плен и доброту раненого сотника.
Глава четвертая. Падение Шехдада
Управитель Халаиб, умудренный многими годами службы во славу шада и на пользу великому Саккарему, отлично понимал: взятие города неведомо откуда появившимися степняками – вопрос времени и настойчивости мергейтского командира.
Очень многие, включая самого вейгила, полагали, что гости с полуночных равнин, плохо знакомые с царственным искусством войны и правилами осады, покрутятся под стенами и уйдут. Странные мысли… Будто бы собравшиеся рядом с надвратной башней простые горожане и высокорожденные эмаиры, приехавшие в город из своих поместий, не замечали движущееся с самого рассвета конное войско, числом отнюдь не уступавшее непобедимой армии шада Даманхура.
Халаиб сам ранил самострельным болтом молодого и чрезмерно нахального мергейта, назвавшегося сотником, но вскоре степняки отметили. Начав осыпать стрелами Шехдад, они случайно убили мардиба Биринджика. Атта-Хадж не помог своему верному слуге.
"Великий поднебесный Отец! – Халаиб застыл, обратившись в подобие ледяной статуи, которые так любят вырубать из промерзшего снега жители предгорий зимой. Он видел, как всадник-мергейт ловко подцепил веревочной петлей бездыханное тело мардиба, свалившегося со стены, и уволок прочь. – Если случилось так, что убили нашего заступника перед тобой, о незримый Атта-Хадж, то… Неужели ты отвернулся от своего народа?"
Халаиб никогда не был излишне суеверен. Разумеется, он знал, что далеко в глубине лазоревых небес действительно стоит узкий, как волос, и острый, как грань клинка, мост, через который праведники уйдут к Вековечному и его луноли-кой дочери, однако никогда ни о чем не просил Атта-Хаджа. Ведь записано в Книге Эль-Харфа: "У человека свой разум, своя воля и свои желания. Если человек решил сделать так, а не иначе, даже боги не станут противиться его стремлениям. Лишь бы не оскорблять Незримого мыслями или делом…"
Но сейчас управитель Шехдада понял, что от Атта-Хаджа зависит очень многое. Вернее, не от него самого, но от имени Владыки Мира. Когда столь нежданно и нелепо погиб старый Биринд-жик, Халаиб не зря перепугался до дрожи в руках. Смерть мардиба видели люди. И что они теперь подумают?
– Берикей? – Халаиб повернулся, сбрасывая столь ненужное сейчас оцепенение, и встретился взглядом с горящими темным злым огнем глазами верного десятника. За ним стояла Фейран, защищенная от стрел мергейтов, разъезжающих под стенами города, грудью Берикея, покрытой сверкающей на солнце непревзойденной мельсинской броней.
– Слушаю, господин. – Десятник изящно и быстро поклонился, вызвав у Халаиба некоторую неприязнь – Берикей был саккаремцем лишь наполовину. Его отец, эмайр одной из областей к закату от Мельсины, взял третьей женой девицу из Степи. Сын унаследовал от матери кожу цвета пергамента, узкие глаза, протянувшиеся двумя щелочками, и удивительный, присущий лишь степнякам темперамент: внешне десятник ничем не выдавал своих чувств, но в редкие моменты ярости мог сокрушить даже самого прославленного воина, будь тот сильнее Берикея в сотню раз.
– Отправляйся в храм, – дергая щекой, приказал Халаиб. – Выгони всех оттуда и приведи к стенам. Проследи, чтобы им дали хоть какое оружие. Да, и отвези Фейран домой.
– Я никуда не пойду, – тихим, но очень твердым голосом перебила отца Фейран. – Ты сам учил меня держать в руках лук и саблю. Лучше умереть здесь, чем в огне, охватившем собственный дом… Чем, – добавила она сквозь зубы, наложницей в юрте немытого степняка!
"Ты знаешь? – немо спросили глаза Халаиба. – Фейран, ты знаешь, что произойдет? Мы все умрем? "
"Многие… – Дочь опустила веки, дрогнув пушистыми ресницами. – Может быть, ты, я и Берикей не увидим следующего рассвета".
– Ерунда какая! – неслышно для других буркнул себе под нос управитель. Ему очень не хотелось видеть любимую дочь, на лице которой лежала печать какой-то осознанной обреченности. Неужели Фейран действительно в своих видениях и в тайных разговорах со звездами видела… Что видела? Как пламя пожирает Шехдад, а на его улицах бесчинствуют мергейты, бывшие некогда союзниками Саккарема? Как рушится мир, в котором она жила? Да разве можно считать миром отдаленный городок на границе со Степью, маленькие грязные поселки, куда она ездила с отцом для сбора налогов, и бесконечные, навевающие на душу усталость, хлопковые поля?
"Жаль, что я ни разу не свозил Фейран в Мельсину или, например, в Эль-Дади, – отрешенно подумал Халаиб, не замечая, что Берикей, получивший приказ, уже спустился с лестницы, ведущей на стену, и, вскочив на коня, отправился в глубь города. Фейран, разумеется, он с собой не взял, будто отрицательное слово дочери вейгила равнялось по значимости указаниям правителя области. – И все же, что она могла видеть в своих снах?"
– Фейран, – позвал Халаиб и, вытянув руку, привлек девушку к себе, нашего города больше не будет?
– Да, – кивнула она. – Но это только самое начало.
– То есть? – вытаращился Халаиб. – Солнцеликий шад… Да он выгонит мергейтов из страны за три дня!
– Отец, – вздохнула Фейран, даже не обращая внимания на упавший с лица темно-пурпурный полупрозрачный шарф, теперь безжизненно повисший на плече. Похоже, ее не волновали даже нескромные взгляды подчиненных вейгилу воинов, столпившихся рядом, под защитой зубцов укрепления города, – отец, я не знаю, как правильно сказать…
– Скажи как есть. – Халаиб мял правой ладонью ворот халата.
– Сила не здесь. – Фейран кивнула в сторону, туда, где над не политыми с утра полями висели тучи желто-серой пыли, поднятые в горячий воздух копытами степных лошадей и колесами редких кибиток. – Сила не у нас и не у шада, пусть живет он до скончания этого мира… Сила где-то там, у него. – Дочь вейгила вытянула тонкую руку к закату, где в голубоватом мареве колыхались отдаленные пики гор. – Оно проснулось.
– Что? – сдвинул брови Халаиб. – Что ты несешь, дочь? Что проснулось?
– Оно, – снова глубоко выдохнула Фейран, не глядя на отца.
– Пойди вниз, – резко сказал управитель. – Если хочешь – оставайся, только… Я сейчас прикажу десятнику, чтобы выдал тебе броню. Еще угодишь под стрелу, как Биринджик. Не нужно бояться, Фейран, – добавил он уже мягче. – Мы отобьемся. Подумаешь, какие-то пропахшие овечьим жиром мергейты!
…А в голове управителя неприятно шевелилась, будто черный с белесым брюшком волосатый паук, мысль: "Фейран никогда не ошибалась в предсказаниях… Кто может находиться на закате, в горах? Про кого она упомянула?"
– Мудрейший вейгил, – отвлек его серьезный голос. Рядом стоял Джендек-эмайр, прирожденный воин и богатый землевладелец, чье поместье находилось в полутора конных переходах от Шехдада, – мергейтов под стенами мало, всего сотня. В городе не меньше десятка благородных людей и у каждого своя маленькая дружина. Сделаем вылазку? Перебить этих тварей, покусившихся на владения шада, не составит труда…
– Этих? – расстроенно хмыкнул управитель. – Этих, может быть, и перебьем… А как насчет во-он тех? Которые идут по нашим полям, огибая город? Уничтожим вставшую под крепостью сотню – придут другие.
– Но ведь нельзя просто стоять и ничего не делать! – сжав кулаки, воскликнул Джендек. Его лицо покраснело. – Неужели ты боишься?
– Идите, – неожиданно быстро согласился Халаиб. – Ты командуешь.
В то же мгновение послышался растерянный и перепуганный одновременно крик наблюдателя, стоявшего на площадке, венчающей оконечье над-вратной башни.
– Огонь! Они поджигают город! Они пускают горящие стрелы!..
* * *
Халаиб первым уяснил, что поражение неминуемо.
Еще до того, как Джендек собрал конников у ворот, намереваясь сделать вылазку и задать нахальным степнякам подобающую трепку, часть людей, стоявших на укреплении, начали самовольно покидать стену. Халаиб не возражал – горожане ринулись к своим домам, над крышами которых уже начал подниматься поначалу серовато-голубой, а затем все более густеющий и тяжелый дым. Мергейты не жалели зажигательных стрел.
"Если вдруг поднимется ветер, – смятенно подумал вейгил, – Шехдаду конец. Степнякам не понадобится штурм. Мы сами откроем ворота, когда огонь начнет перебираться от дома к дому, или просто поджаримся внутри городских стен…"
Как ни странно, часть пожаров удалось погасить. Лишь в восходной части города, справа от надвратной башни, злобно рычало пламя, охватившее деревянный дом купца Миджирхана. А ведь благородный торговец так гордился своим жилищем, на постройку которого пошли лучшие стволы из предгорных кедровых рощ!
– Почтение славному вейгилу! – Вернулся Берикей, вспотевший, с мокрым лицом. Халаиб заметил, что молчавшая и будто бы застывшая в полусне Фейран глянула на молодого сотника с интересом и какой-то смутной надеждой.
– Что? – отрешенно спросил Халаиб.
– Прикажи, – скороговоркой продолжил Берикей, – перенести городскую казну в подвалы своего дома, туда, где хранятся сухие фрукты и кувшины с вином.
Халаиб поднял взгляд на десятника и уже открыл было рот, чтобы произнести злую отповедь – к чему сейчас заботиться о сундучках с золотом? – но Берикей опередил его, сказав:
– Я спрячу под домом всех твоих родичей, места хватит. Если начнется пожар, они останутся живы – там хороший настил. Пусть даже здание рухнет, никого не придавит. Они смогут отсидеться несколько дней, пока мергейты не уйдут.
– Ты думаешь… – Халаиб, глядя в узкие глаза десятника, внезапно растерял свой воинственный пыл, но ему снова не дали закончить фразу.
– Да, – чуть заметно кивнул Берикей, – нам не устоять. Очнись, господин, и посмотри вон туда.
…Немногим ранее городские воины, следуя приказам десятников и эмайра Джендека, на удивление быстро собравшего почти пять десятков всадников (в основном своих друзей, родичей и знакомых эмайров-землевладельцев), сняли с ворот два кованых деревянных запора, распахнули одну из створок, и на дорогу, ведущую к Шехда-ду, вылился поток всадников, восседавших на породистых длинноногих конях.
Яркие цветные халаты, бесценные шелковые тюрбаны с перьями, сверкание камней на эфесах сабель и перстнях – менее всего это походило на боевую вылазку. Словно благородные саккаремцы вдруг решили поехать на охоту и затравить джейрана, а то и степного волка.
– Атта-Хадж!!! – Саккаремский боевой клич прозвучал не грозно, скорее скучновато, будто горячий воздух заглушал его, а звуки запутывались в солнечных лучах. Отряд под командованием Джендека даже не держал строй – они просто рванулись вперед, на топтавшуюся в отдалении кучку мергейтов, туда, где находился сотник и болталось длинное желтовато-синее знамя, привешенное к украшенному конским хвостом древку.
– Что они делают?! – сквозь зубы прошипел Берикей, ударив кулаком по крытому высохшей глиняной замазкой зубцу стены. – Ослепли? Не замечают, что степняки разделились на три отряда!
И вдруг десятник личной охраны городского управителя перегнулся через стену и заорал:
– Сто-ойте! Назад!
– Бесполезно. – Вейгил почему-то отрывисто хихикнул, и у него дернулось веко. – Никто тебя не слышит.
Два отряда мергейтов, ушедших вдоль стен Шехдада разбрасывать огненные стрелы, повернули обратно. Джендек или кто-либо из его маленького конного войска не оглядывались назад – они увлеченно нагоняли внезапно сдвинувшихся с места степняков под знаменем. Последние, увидев приближающегося врага, решили не искушать удачу и отступить. Более быстрые кони саккаремцев обошли маленькую группу степняков справа и слева, Джендек постепенно взял противника в клещи, огненными полосами взметнулись к солнцу клинки-шамшеры…
– Пришел служитель Атта-Хаджа, – расслышал Халаиб глухой голос Берикея, успевавшего наблюдать и за полем, и за событиями на укреплении. Градоправитель раздраженно отмахнулся. Какой еще служитель? Старый Биринджик погиб, а кроме него, в Шехдаде нет посвященных мардибов. Управителя куда больше волновало жутковатое представление под стенами.
– Кольцо в кольце, – пробормотал Халаиб. Ему внезапно стало холодно, словно и не было солнечного дня да марева от нагретой земли. Джендек-эмайр совершил непростительную ошибку, позволив менее спесивым и не обуянным самомнением простецам-мергейтам обвести себя вокруг пальца. Нет сомнения, саккаремская конница непобедима, но, когда противник, к тому же превосходящий в численности, применяет описанный во всех трактатах по военному искусству ход под названием "Удав, пойманный в петлю", даже самые опытные воители могут оказаться на грани поражения.
У отряда Джендек-эмайра еще оставалась возможность если не победить, то хотя бы отступить без особых потерь и вернуться в город. Стоило лишь приказать перестать преследовать неожиданно побежавших мергейтских командиров и отвернуть вправо. Но, во-первых, благородные саккаремцы редко слушаются чьих-либо приказов, а во-вторых, вся полусотня отлично видела – степняки испугались, а значит, отдали победу. Их можно перебить за несколько мгновений – никто и никогда не должен показывать в битве, пусть даже и в маленькой, спину.
И вдруг все переменилось.
Три десятка отступавших мергейтов внезапно развернули коней, выстроились плотной кучкой и позволили (что за недомыслие! Или просто варварская глупость?) себя окружить. Шехдадцы налетели на врага с радостным ожиданием близкой победы – сейчас будет уничтожен этот отряд степняков, затем придет очередь двух других. Зря подданные хагана разделили свою сотню…
Джендек выбрал целью молодого сотника мергейтов – очень уж хотелось привезти его голову в город и гордо, под завистливым взглядом управителя, бросить на ступени храма Атта-Хаджа. Господин Халаиб струсил и не решился участвовать в вылазке из города, его телохранители тоже. Пусть тогда слава победителя степняков достанется одному Джендек-эмайру! А когда царственный шад со своей многотысячной армией придет мстить мергейтам (не позже чем через седмицу конные лавы Мельсины войдут в Степь, неся на остриях сабель наказание варварскому народу!), Джендек будет обласкан милостью солнцеликого Даманхура. Смелость подданных нравится великим правителям!
Сотник мергейтов – его саккаремец опознал по рыжей лисьей шапке с хвостом и перевязанной какими-то грязными тряпками левой руке – отчего-то был слишком спокоен. В его глазах не мерцал тусклый страх, какой обычно бывает у баранов на бойне. А именно бойню сейчас собирался учинить Джендек-эмайр.
– Атта-Хадж!! – Он направил коня прямо к высокому мергейту, сталь звякнула о сталь – вонючий степняк неплохо владел клинком и отлично держался в седле, хотя левая рука у него почти не действовала и он не мог даже ухватиться ладонью за гриву коня, чтобы сохранять равновесие.
Краем глаза Джендек замечал, как его воины ранили двух мергейтов, как был убит старший сын Мезил-эмайра из отдаленного поместья Эс-За-биб, – что ж, он умер со славой, во имя неколебимого Саккарема и золотого трона шада.
Мергейты начали сдавать – саккаремцы куда лучше, чем степняки, владели искусством клинкового боя, их шамшеры были несколько длиннее узких степных сабель, да и отряд Джендек-эмайра насчитывал куда больше воинов. Еще немного и можно будет с честью уйти обратно к стенам Шехдада, оставив на истоптанной копытами земле залитые кровью трупы нежданных гостей с полуночной равнины.
– Атта-Хадж! – Джендек, обмениваясь ударами с мергейтом-сотником, чувством, присущим лишь воину, понял, что выкрик был не победным и атакующим, а напуганным.
Джендек против своей воли обернулся, расслышав позади злые, каркающие, чужие голоса. Какая ошибка! Мергейты, ушедшие поджигать город, успели на помощь своему предводителю и его немногочисленным охранникам!
На саккаремцев обрушился град сабельных ударов с двух сторон – в лицо и из-за спин. Кольцо в кольце. Неразрывные, намертво замкнувшиеся стальные кольца.
Чтобы спастись, Джендеку нужно было иметь не две руки, а четыре. Младшего брата эмайра, прикрывавшего спину, убили почти сразу, слуга, находившийся по левую руку, раненым упал под копыта лошадей… Джендек отбил прямой рубящий удар, нанесенный каким-то стариком-мер-гейтом, потерявшим в гуще битвы белую четырехугольную шапочку и теперь сверкавшим серебряно-седыми волосами, увязанными в узел на затылке. Новую сине-золотую молнию Джендек не увидел. Достаточно было того, что она вонзилась, промелькнула где-то среди синевы небес и, поразив шею прямо под челюстью, исчезла.
Джендек успел подумать, что молнию сжимала коричневая, загорелая человеческая ладонь.
– Хорошо, Менгу! – Саккаремец, теряя сознание, уже валился из седла на землю, когда вдруг услышал это восклицание. Послышался ликующий ответ:
– Да, Танхой! Мы победили!
Жгучий, белый солнечный свет нежданно померк, тело Джендек-эмайра уже не почувствовало удара о землю.
Саккаремец с удивлением заметил, что темнота, сгустившаяся сразу после удара стальной молнии, расступилась, оставляя место бесчисленным звездам. Под его ногами находилась каменная плита, а сразу за ней над бездонной и мрачной пропастью взлетал, переливаясь оттенками радуги, едва различимый призрачный мост.
"Тоньше волоса и острее лезвия клинка, – вдруг подумалось саккаремцу. Он опустил взгляд и рассмотрел в колеблющемся свете, что посейчас сжимает богатую рукоять меча-шамшера. – Оставить? Меч у меня тяжелый… Нет, не брошу".
