Текст книги "Прощание с Джоулем (СИ)"
Автор книги: Андрей Лапин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
– Но есть же в тылу дома инвалидов, какие-то приюты для ветеранов...
– Только если ты человек с вафлями. А какие у нас выходные пособия ты сам знаешь.
– И что ты собираешься делать дальше? – спросил Кесс. – Ведь скрываться по местным зарослям это тоже не дело, Пью.
– А почему? – усмехнулся Пью. – Старинные дружки меня пока не оставляют своими милостями. Иногда даже хватает и на прифронтовой ресторан, и на бордель, и на все остальное. Я уверен, что они меня не бросят. А знаешь почему?
– Почему?
– Потому, что когда они на меня смотрят, то видят себя. Это значит, что они подают не мне, а как бы себе. Только не себе нынешнему, а себе будущему. Вкладывая свои вафли в мою золотую каску, они вкладываются в свое будущее. Понимаешь?
– Думаю, да. Но все же, жить так – это не дело. А вдруг тебя подстрелят жандармы?
– Не подстрелят, – рассмеялся Пью. – Я же разведчик. Конечно, я теперь живу в мире звуков, а не в мире зрительных образов, но все равно. Если дело дойдет до стрельбы, то жандармам не поздоровится, поверь. Да и ребята помогут, они никому не позволят стрелять в свое будущее. А кроме того недолго мне осталось шнырять по местным зарослям, Одноглазка.
– Почему? – с тревогой в голосе спросил Кесс. – У тебя что-нибудь болит?
– Кроме души – ничего! – Красавчик уже начинал похохатывать, видимо, разговор его развлекал. – Дело в том, что наша гребаная медицина уже изобрела головные протезы, об этом просто никто пока не знает.
– А ты, выходит, знаешь?
– Я же разведчик, забыл? – Пью уже хохотал во всю. – Нет, серьезно. Однажды я два дня пил с одним хирургом в "Красной Матрице", это такой бордель в U-218, и он мне поведал об этих новейших протезах под большим секретом. Медицина красноголовых изобрела эти протезы уже давно, дело только за полевыми испытаниями. Наша медицина тоже уже на подходе со своими протезами, но это не имеет значения. Запротезироваться можно где угодно, были бы вафли. Но с этим делом мне обещал помочь капитан Оу. Он мой должник по одному щекотливому дельцу. Вот такие дела, Одноглазка, а ты говоришь – дом инвалидов, ветеранский приют. Пусть в них заселяют прифронтовых сутенеров, а наше место – здесь.
– А своей натуральной головы, тебе, выходит, не жалко?
– А чего ее жалеть? Слишком мало толку я от нее видел за свою жизнь, ха-ха-ха! Пусть пропадает...
– Вы наговорились? – из раскрытой двери автобуса высунулся заспанный сержант-кондуктор красноголовых. – Мы сейчас отправляемся. Пью, ты едешь?
– Нет, Мото, – голова Красавчика быстро развернулась правым ухом к дверям. – Я сегодня не при вафлях.
– Давай сюда свою каску, Пью, – Кесс расстегнул боковой карман мешка и вытащил пачку килокалорий. Он быстро отсчитал десять вафель и сунул их в протянутую золотую каску. Потом Кесс порылся в карманах бриджей и бросил в каску четыре чайных пакетика с синим орлом.
– Ну, что, Пью? – спросил сержант-кондуктор, – а теперь едешь?
– Нет, Мото, – Пью ощупал подарок Кесса и быстро рассовал его по карманам ветхого кителя. – Я тут еще погуляю. Может, услышу еще кого-нибудь из наших.
– А ты едешь? – спросил сержант-кондуктор у Кесса.
– Я – да.
– Тогда – прошу на борт.
Кесс встал на первую ступеньку автобусной подножки, пропустил внутрь Джоуля, а потом обернулся назад и зачем-то махнул Красавчику рукой.
– Прощай, Пью.
– До скорого, – Красавчик тоже зачем-то махнул ему рукой. – Береги себя.
– Постараюсь.
Автобус рыкнул сразу двумя своими двигателями и Кесс быстро вбежал в салон. Сзади с шипением встала на свое место тяжелая стеклянная дверь и прифронтовая полоса начала сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее уноситься назад и вдаль.
***
Сержант-кондуктор быстро проверил бумаги Кесса и сделал пометку в своем журнале, а потом попросил предъявить к осмотру личное оружие. Он привычным движением выщелкнул из обоймы патрон, измерил его диаметр крошечным золотым штангель-циркулем и удовлетворенно кивнул головой.
– Двенадцатый калибр СЗК, все в порядке, – сказал он, возвращая пистолет Кессу. – Сорок килокалорий в кассу и располагайся где хочешь. Сегодня ты у нас единственный пассажир.
Кесс оплатил поездку, прошел вдоль рядов удобных мягких кресел и присмотрел себе место – в шестом ряду, у окна. Джоуль с радостным повизгиванием носился по салону, обнюхивал сиденья и белоснежные кружевные салфетки на подголовниках, крутился у двери в автобусный туалет, а потом запрыгнул на сиденье рядом с Кессом, потоптался на нем и лег, положив голову на скрещенные лапы.
– Собачка по шестьсот шестьдесят седьмому приказу едет? – с участием спросил сержант-кондуктор.
– Да.
– Бедняга, – сержант тяжело вздохнул. – У нас то же самое. Ты думаешь, почему у нас сегодня автобусы порожняком уходят?
– Почему?
– Фронтовики по всему фронту командированных с собаками ловят. Из наших командированных только один к рейсу на U-231 смог прорваться. Правда, весь израненный и без собаки, прямо перед тобой санитары в тыл увезли. Остальных, я думаю, уже укокошили. А ты, выходит, смог?
– Да, – этот разговор начал раздражать Кесса уже в самом начале и отвечал он односложно, сквозь зубы.
– Счастливчик ты, выходит. Везунчик. Или ваши фронтовики – дерьмо, ротозеи. Я ведь эту собачку сразу признал. Это она крайний бункер унюхала?
– Ага, – сказал Кесс, страшно осклабившись всеми своими золотыми зубами.
– Имей в виду, если нас по пути остановят, мы с шофером за тебя вписываться не станем. У нас на этот счет другой приказ – в случае нападения обеспечить сохранность военного имущества любыми средствами. Автобус, значит, от разъяренной солдатни уберечь. Вот так, значит. А за сохранность командировочных мы ответственности не несем.
– Я на это и не рассчитываю, – Кесс отвернулся к окну и начал рассматривать проплывающие мимо виды.
Прифронтовая дорога была полностью разбита снарядами средних калибров и лишь кое-где подлатана щебнем, но автобус шел мягко, плавно покачиваясь на самых глубоких ямах и смотреть в окно было приятно. У Кесса сразу возникло ощущение, что он рассматривает не фронтовую дорогу, а просматривает древний военный фильм, причем не просто так, а сидя в оборудованном кондиционерами и мягкими креслами довоенном кинотеатре.
Мимо окна медленно проплывали выжженные участки земли, ободранные взрывами, похожие на плохо оструганные пыточные колья, деревья, закопченные золотые танки со свернутыми на бок башнями, разбитые прямым попаданием установки залпового огня, перевернутые колесами к небу остовы автомобилей, навеки умолкшие орудия с причудливо выгнутыми и скрученными золотыми стволами. Кесс всматривался в разбитую технику, пытаясь определить ее принадлежность, но почти все номера и эмблемы были оплавлены, стерты и слизаны бушевавшим здесь пламенем, а типы и виды техники были почти одинаковыми и поэтому что-то понять можно было только по направлению стволов, радиаторов и ведущих катков, да и то далеко не всегда.
Вдруг мимо окна проплыл грубо сколоченный помост над которым раскачивалось несколько трупов, почти уже скелетов слегка прикрытых остатками истлевшего обмундирования. Бесстыжий фронтовой ветерок словно бы играл с выбеленными солнцем костями, золотом протезов, грязной военной рваниной и длинными лентами размотавшейся алюминиевой фольги.
– Вы своих трусов тоже так? – спросил сержант-кондуктор.
– Нет, – ответил Кесс сквозь зубы. – У нас все гуманнее.
– Не звезди, – миролюбиво заметил сержант-кондуктор. – Это ваши висят. Мы их специально убирать не стали, с пропагандистскими целями.
– Может и наши, – не стал спорить Кесс. – Какая теперь разница? Кому какое сейчас до этого дело?
– Ну а с другой стороны – вокруг такое твориться, а тут еще эти трусы со своей фольгой.
– Да. А тут еще эти трусы.
Бои на этих полях шли ожесточенные и Кесс в них участвовал лично. Именно здесь он потерял правую половину своего лица, где-то здесь он оставил свой глаз. Если бы не это ранение, полученное в самом начале первой фазы наступления, его, наверное, здесь бы и укокошили. Несколько раз эта земля переходила из рук в руки, а от квадратных тогда все шли и шли директивы на очередное наступление. В ожесточенных боях обе стороны быстро теряли технику и расходовали боеприпасы, а по тылам днями и ночами работала авиация, подвоза почти не было, и вскоре на полях сражений дело дошло до штыковых и рукопашных атак. Золотые штыки и ножи гнулись о золото протезов, суставы отлетали после слишком сильных ударов, рвались провода, трещала соединительная ткань, но люди, казалось, ничего не замечали. Они раз за разом поднимались по свистку и бежали навстречу друг другу с перекошенными злобой и болью лицами, а добежав они как бы сплетались в крепчайших объятиях, кромсали и рвали друг друга.
Все тогда держалось только на чае, который прямо на позиции сбрасывали транспортные самолеты. В итоге чай красноголовых оказался сильнее и синегубые отступили. После этих боев и началась затяжная позиционная война по всему местному фронту. Обе стороны уже не решались идти в наступление и перешли к активной обороне. Квадратные, конечно, продолжали слать свои приказы, но их просто некому было исполнять – отдельные части просто исчезли из списков, а остальные потеряли до семидесяти процентов личного состава. А тут еще эти трусы. Кто в такой ситуации будет думать о каких-то там трусах? Кто будет решать, как с ними лучше расправиться? Да и кто их будет просто ловить? Так – кто подвернулся под руку, того и прикончили с помощью подручных средств и материалов. Была бы рядом какая-нибудь река или хотя бы болото, то их, наверное, просто топили бы. Вот вам и все фронтовые эшафоты, вот вам и все мешки на головах. Марз всегда найдет – как расправиться с трусом. Афродизи ему в помощь. И Маммонэ над всеми ними.
– А что это на ваших нашло прошлой ночью? – вдруг вспомнил Кесс. – С чего это они решили прорывать нашу оборону?
– Да все этот проклятый чай, – кондуктор-сержант обильно сплюнул на пол и тщательно растер плевок сапогом. – Я вот давно не нюхаю и до сих пор жив-здоров. И почти без золота – так пара пальцев на правой ноге и все.
"Дверью автобуса, наверное, прищемило, – с фронтовой злостью подумал Кесс. – Или дверью какого-нибудь борделя".
– Осколок случайный, – продолжал сержант-кондуктор, – неожиданно прилетел прямо на остановку, представляешь? А фронтовых разве кто удержит от этого проклятого чая?
– Свежая поставка?
– Ага. Причем огромная – сразу за полгода. Эти полгода они или пухли, или на вашем чае сидели, а тут привалило, причем сразу. Ну, вот они и пошли. Прямо как были, как чай разгружали – без оружия, а многие и не одетые даже.
– Хотели поделиться с нами свежим чаем?
– Кто их теперь разберет? – рассудительно заметил сержант-кондуктор. – Фронтовиков этих. Ты вот сам фронтовик, а меня спрашиваешь.
– Правду ты сказал, кондуктор, – сквозь зубы заметил Кесс. – Чистую и незамутненную правду. Ты только что изрек истину.
– А в чем она – истина? – довольно захрюкал сержант-кондуктор, вскрывая жестянку с компотом.
– Я думаю – в чае.
– И наш чай лучше, – подвел черту сержант-кондуктор, прикладываясь к банке. – Вот и вся истина. Вся, что ни на есть, до последней вафли.
Кесс не успел ничего сказать, так как вдруг раздался сильный шум работающих винтов и салон начал вибрировать крупной дрожью. А потом слева от автобуса завис штурмовой вертопрад с полным навесным боекомплектом. Он развернулся всеми своими ракетами к автобусу и некоторое время летел боком, поднимая винтами тучи пыли и каких-то ошметков. Кесс разглядел под вторым защитным колпаком лицо пилота в темных очках на половину лица и приложился ладонью к густо затонированному стеклу, стараясь привлечь его внимание. Пилот быстро заметил Кесса и показал ему на пальцах, на этом фронтовом языке мнимых глухонемых, которому все желающие выжить очень быстро выучиваются на любом фронте: "Дальше следовать не могу, возвращаюсь на базу". И сержант просигналил ему в ответ "Благодарю за поддержку". Пилот два раза кивнул очками и ветропрад свечой ушел в небо, а салон тут же перестал вибрировать и его прохладная гражданская тишина сразу вернулась обратно.
– Так вот как ты до остановки добрался, – сказал сержант-кондуктор, стряхивая с кителя капли компота. – А еще подумал – как же это он смог уцелеть? А ты – вон как.
– А ты как думал, – довольно заметил Кесс.
И еще он тогда подумал – какие хорошие ребята эти летчики. Небесные летуны, летяги. Летчики всегда или полностью натуральные или их просто нет. Ведь бой у них длится какие-то секунды. Вот ты только что пил кофе и курил сигару, а потом – воздушная тревога и ты уже бежишь к своему вертопраду по смоченной весенним дождиком бетонке. Взлет, неудачный маневр, а через минуту тебя уже нет нигде. Или ты есть. Или-или. Правду говорят, что они летают прямо под парадизом. Чуть дал газу или потянул на себя ручку и ты уже там. И никаких тебе госпиталей, никаких протезов, никаких имплантов. Не то что мы – гребаная пехтура, подумал Кесс.
– Это правильно, что они улетели, – сержант-кондуктор снова припал губами к своему компоту. – Дальше начинается мирная зона. Собьют сразу и запросы делать не станут.
– Не то что мы – гребаная пехтура, – вслед своим мыслям добавил Кесс.
– Говори за себя, – недовольно нахмурившись, сказал сержант-кондуктор. – Мы – автобусники, народ особый.
Кесс подумал, что ему, наверное, попалась банка просроченного прогорклого капота и не стал продолжать этот разговор.
***
Постепенно дорога становилась все лучше и чище, на отдельных участках колеса автобуса цепляли уже и за настоящий гладкий асфальт, а количество разбитой техники быстро уменьшалось. Теперь это были главным образом тяжелые золотые танки с тусклыми красными драконами на башнях. Все танки были без видимых повреждений и стояли вдоль обеих обочин ровными колоннами по четыре машины в ряд, как на параде. Скорее всего, их оставили состоявшие из настоящих, стопроцентных трусов экипажи красноголовых в самом начале наступления, так тогда подумалось Кессу.
Сержант-кондуктор уже допил свой компот и теперь, по-видимому, распалившись им, занимался большой банкой фронтовой тушенки. По салону уже разнесся тошнотворный запах чуть подкопченного гнилого мяса с которым не могли справиться даже работающие на полную мощность кондиционеры. Как только по салону распространился запах мяса, Джоуль привстал на своем сидении и теперь, упершись передними лапами в накрахмаленную кружевную накидку переднего подголовника, во все глаза смотрел на энергично работающего челюстями сержанта-кондуктора, который тоже заметил собачий интерес к своей банке и, прожевывая слишком большие куски, сигналил Джоулю глазами, игриво подмигивал ему – подожди, мол, сейчас и ты получишь свою долю. Кесс отстегнул ошейник Джоуля и тот стремглав бросился к креслу сержанта-кондуктора, с радостным поскуливанием уселся у его ног и начал с выражением простодушной собачьей надежды всматриваться в его жующее лицо. Это животное простодушие не могло не тронуть даже самое жесткое сердце и вскоре в сторону Джоуля полетели небольшие кусочки облепленного желтым жиром мяса, которые тот очень ловко хватал на лету с радостным лаем и визгом. Обычная фронтовая автобусная сценка, подумал Кесс и отвернулся к окну. Человек и собака в неблагоприятно сложившихся для них обоих обстоятельствах. Собака и человек. Созерцать проносящиеся мимо окна виды было куда интереснее, чем смотреть на эту совместную трапезу и Кесс полностью погрузился в это занятие.
Время от времени мимом окон пролетали легкие танкетки полевой и дорожной жандармерии, но ни одна из них так и не подала условный сигнал на остановку и досмотр одинокого военного автобуса. Наоборот, сидящие на броне жандармы каждый раз отворачивали свои квадратные усатые лица от высоких автобусных окон, как бы давая понять, что им нет до них никакого дела, и что у них полно других, куда более важных хлопот.
Когда автобус легонько качнулся и встал перед полосатым шлагбаумом, сержант-кондуктор торопливо спрятал свою банку в высокий автобусный холодильник, а потом еще раз подмигнул Джоулю и вытер губы большим клетчатым платком. Это была последняя дорожная проверка документов, после которой начиналась прифронтовая мирная зона красноголовых. Дальше было чисто до самого U-218. Такие проверки были простой формальностью, так как с военных автобусов взятки были всегда гладки и это отлично понимали мобильные отряды дорожных жандармов. К тому же связываться с вооруженными военными отпускниками или самовольщиками было себе дороже и их обычно пропускали без досмотра, но сегодня был не тот случай. Сегодня Кесс был единственным пассажиром, и это резко меняло дело.
Когда дверь автобуса с шипением отъехала в сторону, в салон вошли сразу два жандарма в синих мундирах, туго перетянутых белыми портупеями. Они были одинакового роста, одинакового квадратного телосложения и даже усы на их одинаковых рожах были одного фасона. Прямо близнецы-братья по нелегкому жандармскому делу, подумал Кесс, вынимая и разворачивая сопроводительные документы, интересно, что они хотят здесь сегодня найти? Ведь видно же, что это военный транспорт, а не какой-нибудь кочующий по фронтовой полосе бордель на колесах, от пола до потолка забитый припрятанным в разных неожиданных местах приятными сюрпризами – нюхательным чаем, разнообразными спиртными напитками, румяными проститутками и мятыми вафлями. Такое и досмотреть лишний раз приятно, а здесь...
Один из жандармов быстро осмотрел салон и сразу утратил к происходящему интерес. Он развалился на переднем сидении, опустил тяжелый короткоствольный пулемет на колени и даже закрыл глаза, как бы давая понять всем присутствующим, что все это ему уже давно надоело, и что пусть оно все идет от него куда подальше вместе со своими сопроводительными документами, тяжелым запахом жареного гнилого мяса, какими-то отпускниками, собаками и всеми остальными прелестями. Этот усатый жандарм как бы давал понять окружающему миру, что он устал, очень устал от него и поэтому должен хоть немного и прямо сейчас отдохнуть от его досмотров, сопроводительных документов, да и от всего остального тоже.
Второй жандарм, напротив, выглядел очень бодрым и энергичным. Он несколько раз прошелся по салону, пару раз заглянул под кресла, подергал за ручку автобусного туалета и попросил сержанта-кондуктора открыть его, но осматривать почему-то не стал, а вместо этого принялся очень дотошно и тщательно изучать сопроводительные документы Кесса. При этом он так и сыпал различными установочными вопросами.
– В U-218 направляетесь? – спросил, принимая в свои широкие красные ладони сопроводительные документы сержанта.
– Да.
– С какой целью?
– С целью совершения серии диверсий в ваших борделях, – без выражения заметил Кесс. – И еще для выгула вот этой собаки в ваших парках.
– Я бы не советовал вам так шутить. Другие тоже вот так шутили и дошутились.
– А вы просто внимательно читайте мои бумаги, там все написано. Для этого их, собственно, и выдумывали.
После этих слов жандарм буквально влип, впился своими большими миндалевидными глазами с хитрым прищуром в бумаги Кесса. Он долго держал их перед своим широким лицом, словно бы вчитываясь в каждую букву, в каждую точку и запятую, пристально изучая каждое тире, внимательно исследуя все вопросительные и восклицательные знаки.
Кесс с любопытством наблюдал за выражением широкого усатого лица, которое имело такой вид, будто оно было специально создано самой природой для изучения самых разных бумаг, будто бы специально для такого вот дела его хозяин и был когда-то рожден на белый свет своей далекой жандармской матерью.
– Почему у вашей собаки нет личного номера? – через некоторое время, быстро и с затаенной радостью спросил жандарм.
– Потому, что это внештатная собака, – устало сказал Кесс. – Читайте внимательно мои бумаги, там все написано.
– Я хочу ее досмотреть. Немедленно.
– Валяйте.
Жандарм решительно направился к Джоулю и даже протянул к нему свою волосатую руку, но тот так страшно оскалил зубы и так низко и утробно зарычал на него, что у бедняги сразу же пропало желание делать досмотр.
"Наши собаки тоже не любят жандармов, хотя ничего о них не знают и знать не могут, – злорадно подумал Кесс. – Никто не любит жандармов, эту гвардию тыловых песчаных карьеров".
– Джелико, да брось ты, в самом деле, – не выдержал сержант-кондуктор. – Зачем ты занимаешься этой ерундой?
– А ты, Мото, лучше помалкивай, – жандарм вернул бумаги Кессу и небрежно козырнул ему двумя пальцами. – Сейчас и до тебя дойдет очередь. Уж я-то тебя хорошо знаю. Скажи лучше сам – где ты прячешь контрабанду?
– Да ты что, Джелико? – вполне натурально возмутился сержант-кондуктор. – Какая с фронта может быть контрабанда? Ты сам подумай – какая?
– Уже подумал, – жандарм с угрожающим видом двинулся к сержанту-кондуктору. – Я тебя хорошо знаю, Мото, слишком хорошо. Поэтому предлагаю сдать контрабанду добровольно. В противном случае у меня есть приказ вскрывать полы.
– Да подавись ты, – сержант-кондуктор выдвинул из-под своего кресла плоский цинк и сапогом пнул его в сторону жандарма.
– Вот так бы сразу, – довольно сказал тот, вынимая из поясного футляра золотую разрешительную печать.
– Я одного не могу понять, Джелико – на кой тебе сдалось это фронтовое золото?
– А если завтра титан упадет, а золото взлетит? – жандарм провел языком по печати и приложил ее к протянутым сержантом-кондуктором бумагам. – Что ты тогда скажешь, Мото?
– Оно уже никогда не взлетит, Джелико, разве не ясно?
– Это биржевая бабушка еще надвое нашептала, – заметил жандарм, хватаясь обеими руками за тяжелый цинк.
– Дурак ты, Джелико.
– Ты у меня дождешься, Мото. Когда-нибудь я вскрою здесь все полы, отдеру крышу и расковыряю ломом твой туалет.
– Ладно-ладно, – примирительно сказал сержант-кондуктор. – Забирай свое золото и проваливай. Видеть тебя больше не могу.
– Это местный сумасшедший? – спросил Кесс, когда за жандармами закрылась дверь, и автобус проехал под поднятым шлагбаумом. – Ему так нравится золото?
– Это как сказать.
– Но тогда почему он не оприходует какой-нибудь танк? – Кесс широким жестом обвел панораму за окном.
– Я думаю, что он сбывает патроны криминальным сутенерам, а танки им как раз не нужны. Во всяком случае – пока.
– Вот оно что, – сказал Кесс вслух, подумав при этом: "Да ведь в тылу все черные рынки уже буквально завалены золотыми патронами всех возможных калибров, на любой вкус. Похоже, что вы оба болваны, ребята".
После этого он снова отвернулся к окну и начал наблюдать за дорогой. Впрочем, смотреть там было уже не на что. Сразу за шлагбаумом выгоревшая земля закончилась, и как по команде пошли однообразные зеленые квадраты насаждений молодой кукурузы. Изредка взгляд Кесса останавливался на выгоревшем полотне согнутых спин кукурузных фермеров, да один раз автобус пронесся мимо большого черного джипа с эмблемой "Фонда Мировых Хлебных Заготовок". Рядом с джипом стояло два человека в черном, скорее всего это были инспектора или чиновники ФМХЗ на выезде. Черные костюмы, сорочки, туфли, галстуки-бабочки и очки производили тягостный похоронный эффект и Кесс автоматически отметил это обстоятельство.
– Сколько еще до U-218? – спросил он у сержанта кондуктора.
– Около четырех часов, – ответил тот, поерзав в своем кресле. – Самое время соснуть.
Кесс подумал, что сержант-кондуктор полностью прав – мягкий ход автобуса по гладкому асфальту шоссе и унылые мирные виды за окном как бы сами приглашали вздремнуть, но спать почему-то совсем не хотелось. Поэтому сержант решил прибегнуть к испытанному фронтовому снотворному – чтению пропагандистской брошюры по противоречиям Лизма-Низма. Он покопался в походном мешке и извлек на свет потрепанную книжицу в лиловой обложке, раскрыл ее наугад, сделал над собой волевое усилие и уперся глазами в засаленные и залапанные страницы.
"Что такое Лизм, и что такое Низм? – читал Кесс, чувствуя, как быстро соловеет его единственный натуральный глаз. – Это две дороги в светлое будущее человечества. Но одна дорога – прямая, светлая, правильная, а другая – темная, извилистая, мрачная и далеко не факт, что она куда-нибудь приведет идущих по ней простаков. И как же нам разобраться – какая из этих дорог правильная, а какая нет? Только непримиримейшая борьба может дать на это ответ. Поэтому – скорее к оружию, братья! Прибегните к этому славному аргументу, и да помогут нам всем Маммонэ, Афродизи и Марз!"
Натуральный глаз Кесса помутнел, его веко словно бы наполнилось тяжелым свинцом и поползло вниз как тяжелый занавес в конце пошлой театральной пьески, пропагандистская брошюра выпала из его рук, а голова сначала опустилась на грудь, а потом уперлась лбом в мягкий подголовник переднего кресла.
Испытанное фронтовое снотворное средство не подкачало и в этот раз, оно сработало так, как надо...
***
Кесс очнулся, когда автобус въехал на центральный проспект U-218 и начал с частыми гудками и глухим воем перегретых моторов продираться к ближайшей военной автостанции через дорожные пробки и заторы. То, что это центральный проспект Кесс понял сразу по огромному количеству заваленных разноцветным тряпьем лотков и прилавков, которые стояли впритык к дорожному полотну, из-за чего толпы гражданских лиц двигались прямо по проезжей части проспекта и, смешиваясь там с ржавыми авто довоенной эпохи, а также с многочисленными вело, био и мото рикшами, формировали и образовывали все эти пробки и заторы.
Автобус то резко срывался с места, то тормозил, то упирался радиатором в какую-нибудь ржавую развалюху, прилавок, лоток, био, вело или мото рикшу, то скрипнув тормозами вставал как вкопанный перед каким-нибудь зазевавшимся гражданским лицом, и это очень скоро начало действовать сержанту на нервы. Впереди ругался последними военными словами красный от чая и злости сержант-кондуктор и сквозь полупрозрачную занавеску кабины было видно, как мечется и подпрыгивает в своем кресле шофер-инспектор автобуса.
Вскоре сержант-кондуктор не выдержал. Он открыл дверь, встал на подножку и начал изрыгать на толпу совсем уже страшные военные проклятия, размахивая при этом большой полосатой палкой.
– С дороги, грязные скоты! – кричал он. – С дороги, или я, Маммонэ свидетель, открою по вам огонь!
Кесс видел, через полупрозрачную занавеску, как шофер-инспектор оставил в покое рулевое колесо и вытащил из-за спинки кресла мутно сверкнувшую тусклым золотом короткоствольную штурмовую винтовку. Он как раз начал возиться со своей дверью, которая или заклинила, или была заблокирована снаружи, когда Кесс решил сойти.
Сержант быстро защелкнул на ошейнике Джоуля два золотых карабина, подхватил свой походный мешок и двинулся к выходу.
– Сходишь? – спросил красный от крика и чая сержант-кондуктор, когда Кесс спускался по ступеням.
– Да.
– Правильно делаешь, – сержант-кондуктор вытер тяжелые капли пота, которые гроздями висели на его красном подбородке промокшим рукавом кителя. – А мы тут, похоже, застряли надолго. Праздник у них сегодня, что ли?
– У них здесь каждый день праздник, – заметил Кесс, спрыгивая на грязный асфальт. – Он называется "мир". Будь здоров, кондуктор.
– И ты не болей. Куда прешь, гражданская сволочь? – сержант-кондуктор с такой силой и остервенением огрел своей полосатой палкой какого-то тучного гражданского, что тот сразу сел прямо на дорожное полотно, словно бы вдавился в него серыми от пыли шортами, и теперь сидел там, широко раскинув грязные полные ноги, страшно выпучив глаза и прижимая к голове окровавленную ладонь. Это зрелище было до того невоенным, до того омерзительным, что Кесс тихо выругался и, дернув за поводок, как бы ввинтился в горячий поток гражданских лиц, намереваясь как можно быстрее пробиться через него и уйти с этого проспекта на какую-нибудь боковую улицу.
Пробираться по проспекту было очень тяжело из-за жары, толкотни и тяжелых городских запахов человеческого пота, дешевого одеколона, горелого масла, несвежей уличной снеди и еще каких-то тяжелых городских ароматов, которые смешивались в ужасное амбре и буквально не давали вздохнуть. Оказавшись снаружи автобусного салона Кесс с Джоулем словно бы ввинтились в узкий душный мешок, состоящий из раскаленного асфальта, выгоревшего на солнце тряпья, горячего ржавого железа, криков, глухого урчания маломощных моторов и потных гражданских тел. Джоуль сразу как-то сник и прижался к сапогу Кесса, его уши словно бы приклеились к лохматой голове, а хвост безвольно обвис и поджался под задние лапы. Сразу было видно, что это полевая собака, которая первый раз оказалась в таком месте.
– Ну-ну, – сказал Кесс, потрепав Джоуля по голове. – Спокойно. Спокойно.
Вдобавок ко всему, как только они оказались в этом узком и душном мешке, по обмундированию Кесса начали шарить ловкие и легкие пальчики. Они быстро ощупали обмундирование и походный мешок, а потом переместились в область карманов кителя и галифе, как бы намереваясь проникнуть под их застежки и клапаны, и он пару раз ловил их специальным захватом их, но не смог удержать, потому, что эти легкие пальчики были покрыты какой-то скользкой и липкой дрянью. Поэтому сержанту вскоре пришлось сбросить с плеча походный мешок и прижать его накладными карманами, в которых лежали сопроводительные документы и отпускные вафли прямо к своему животу.
Это городское гражданское безобразие страшно злило и быстро утомляло, поэтому Кесс решил не пробиваться на боковые улицы самому, а немедленно нанять какого-нибудь рикшу, чтобы побыстрее покинуть узкий и душный мешок, который в его сознании из центрального проспекта U-218 уже давно превратился в ловушку для военных отпускников.
Мото и велорикши прочно стояли в заторах рядом со ржавыми довоенными авто и лишь биорикши кое-как через них пока еще протискивались, буквально перепрыгивая и переваливаясь своими легкими колесами через капоты, прилавки и тела гражданских. Один такой биорикша как раз вращал своими колесами неподалеку и Кесс начала пробиваться к нему сквозь очередную пробку энергично работая локтями и коленями.
– Куда? – не оборачиваясь, спросил биорикша, когда Кесс и Джоуль запрыгнули под кожаный балдахин его коляски.
– Подальше отсюда, – сказал Кесс, задергивая за собой кожаный балдахин. – И побыстрее. Плачу двойную.
Мышцы на голой спине биорикши вздулись узловатыми буграми и он с такой силой дернулся вперед, что опрокинул на проезжую часть два или три лотка с какими-то грязными тряпками. Сразу за лотками оказалась низкая и темная арка в которую биорикша протиснулся с неподражаемым мастерством и уже через минуту они катили по какой-то боковой улице, полностью безлюдной, заросшей вьющейся по стенам зеленью и прохладной. Хлопая тяжелыми ступнями по брусчатке, биорикша быстро бежал по узкой и тихой улице, бугры мышц на его спине уже покрывались потом и матово блестели в полумраке.
