Текст книги "Прощание с Джоулем (СИ)"
Автор книги: Андрей Лапин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
– Куда дальше? – спросил биорикша, когда шум, теснота и духота центрального проспекта остались далеко позади.
– К храму, – неожиданно для себя самого сказал Кесс.
– К какому? – спросил биорикша.
– У вас их много?
– Да.
– К храму Маммонэ. Самому большому и старому.
Биорикша резко взял влево, потом снова нырнул под арку, потом еще под одну и вскоре Кесс совсем успокоился, он понял, что инстинктивно взял правильное городское направление.
И действительно, зачем сразу ехать в военный госпиталь? Он все равно никуда не денется, никуда не убежит от них с Джоулем. А вот посетить какой-нибудь храм никогда не помешает. Тем более не какой-нибудь там походный, а самый настоящий – городской, большой и старый.
Городские улицы, по которым быстрой трусцой теперь бежал биорикша постепенно меняли свой облик. Вокруг становилось все больше зелени и все меньше гражданских лиц. Иногда они казались совсем безлюдными, а кусты, низенькие деревья и лианы росли прямо из щелей домов, они словно бы пробивались сквозь бетон и кирпичную кладку ветхих высотных домов докризисной и довоенной постройки, тянулись из этих узких каменных ущелий вперед и ввысь – к высокому и светлому небу. Иногда в каком-нибудь окне отодвигалась пыльная занавеска, и за ней появлялось сморщенное гражданское лицо или в какой-нибудь подворотне мелькала прикрытая грязной холстиной спина, но вокруг стояла такая удивительная тишина, что Кесс сразу подумал – вот такой и должна быть настоящая дорога к настоящему храму. Не фронтовая – узкая, изувеченная разрывами ракет и снарядов полевая тропинка, ведущая к какому-нибудь едва прикрытому маскировочной сеткой и дырявым брезентом полевому алтарю, а именно дорога – широкая, зеленая и безлюдная. И чтобы обязательно было тихо вокруг, чтобы не было слышно ни выстрелов, ни разрывов бомб, ни криков, ни навязчивого и бессмысленного лепета. Особенно – лепета. Чтобы продвигаясь к храмам по таким вот дорогам можно было хотя бы ненадолго забыться и отдохнуть душой.
Джоуль, казалось, как-то уловил или почувствовал настроение сержанта, он очень скоро тоже пришел в себя и успокоился. Теперь его уши снова стояли торчком, глаза сверкали и в них снова появился интерес к окружающему миру, а хвост энергично стучал по кожаной подушке в такт с хлопками тяжелых ступней биорикши по брусчатке.
"Кажется, вторая фаза операции прошла успешно, – с облегчением подумал Кесс. – Мы почти доехали. Добрались сюда несмотря ни на что. Интересно, что мотивирует квадратных отдавать эти дурацкие приказы? Операция "Диана", надо же было такое придумать. Неужели нами командуют не только какие-то квадратные генералы, но и квадратные генеральши? Неужели капитан Оу прав и эти приказы приходят к ним прямо в снах?"
***
Храм Маммонэ оказался по настоящему большим и действительно старым. А еще он очень внушительно выглядел и был оформлен с большим художественным вкусом. Даже не верилось, что такое сооружение могли придумать и спроектировать какие-то военные архитекторы под руководством мастеров художественной пропаганды из довоенной контрразведки.
Вся лицевая, обращенная к городу часть храма была облицована тяжелыми медными пластинами с очень реалистичными и анатомически правильными изображениями людей и животных. Чтобы рассмотреть покрытые благородным зеленым налетом медные горельефы верхнего уровня, Кессу приходилось высоко задирать голову, придерживать фуражку рукой и сильно напрягать глаза. На горельефах были выдавлены и выбиты сценки из жизни – низенькие пузатые люди шли на них в бой, оказывали друг другу интимные услуги, обменивались какими-то предметами, демонстрировали друг другу непропорционально большие и толстые пачки вафель, пели, плясали, занимались воровством, разбоем, кутежами, пьянством, и делали еще массу хорошо узнаваемых, благодаря замечательному искусству неизвестных скульпторов, вещей. Все эти изображения действительно были выполнены с замечательным мастерством и так искусно, что ни за что на свете нельзя было спутать солдата с криминальным сутенером или базарным воришкой, а проститутку с уличным вафельным менялой. Изображений животных тоже было немало и в сценках они как бы прислуживали людям – возили их на своих спинах, подносили им подстреленную дичь, разминировали дороги, убивали других животных и охраняли от самодовольных толстых грызунов и юрких воришек какие-то посевы, кучи и склады. Одним словом, оформление фронтона могло впечатлить не только бывшего специалиста по античному искусству, но и самого необразованного, полностью равнодушного к любому из двенадцати известных искусств, человеку.
По-видимому, именно этот храм имел в виду капитан Оу, решил Кесс, рассматривая его внешнее убранство. Сейчас медь считалась одним из самых дорогих и благородных металлов, и фронтоны современных храмов уже давно ею не оформлялись. Весь храмовый новодел сейчас сверкал исключительно золотом, которое использовалось для отделки в невероятных количествах. Кесс уже пару раз сталкивался с огромными новыми храмами, состоящими исключительно из этого металла. Если пайка была хорошего качества, то швы на этом золоте совсем не были видны и тогда казалось, что они как бы отлиты одним цельным золотым куском. В солнечные дни на такие фронтоны невозможно было смотреть без густо затемненных очков.
Но здесь было совсем другое дело – зеленая медь отлично гармонировала с живой зеленью, что выбивалось из всех щелей и пор фронтальной стены, и как бы струилась по ней веселыми зелеными водопадами. Особенно хороши были молодые лианы, глаз на них словно бы отдыхал.
– Ну что, собака? – спросил Кесс у Джоуля, окончив осмотр фронтона. – Сходим в гости к Маммонэ? Сегодня у нас с тобой такой день, что это не помешает.
Джоуль радостно тявкнул и начал быстро перебирать лапами, как бы выражая свое собачье согласие и сержант поставил сапог на первую мраморную ступеньку.
Широкая лестница сначала привела их под высокий и длинный портик, стены которого тоже были украшены медными горельефами со сценами из бытия священной триады, которое до краев было заполнено различными божественными хлопотами, за ним оказался длинный и узкий зал теперь уже с живописными росписями на ту же тему, сразу за которым был еще один круглый зал совсем без горельефов и росписи.
Это был так называемый "очистительный зал" в котором каждому прихожанину или просителю как бы предлагалось очистить свой разум от повседневных быстрых мыслей, скоротечных надежд, мимолетных желаний и всего остального, что так мешает любому человеку правильно подготовиться к встрече с вечным и неизменным.
Из зала вели три выхода, над которыми висели тяжелые бронзовые плиты. Над центральным выходом висела самая большая медная плита с надписью "М╒ММПНё" и знаком "Ь", над левым – плита с надписью "╒FRШDIZI" и знаком "в", а над правым – "М╒RZ" и "Щ".
Кесс лишь на мгновенье задержал взгляд на этих плитах, и сразу уверенно шагнул в центральный проход.
За проходом располагалось огромное гулкое помещение с высоким куполообразным потолком, настолько высоким, что его верхняя точка была едва различимой в свете многочисленных светильников и факелов. В центре огромной залы возвышалась колоссальная медная статуя Маммонэ в образе сидящего тучного мужчины с как бы распростертой над миром правой дланью. Длань была обращена щепотью вверх, ее указательный и большой пальцы были соединены каноническим кольцом потирания, а остальные персты были развернуты широким благословляющим веером. Маммонэ был завернут в просторную тогу и сидел на широком и прочном жертвеннике – каноническом изображении Марза. Афродизи в образе канонической хрупкой девушки сидела на левом колене Маммонэ и улыбающийся древний бог заботливо придерживал ее левой дланью. Из-за тяжелого тройного подбородка его улыбка казалась тоже как бы тройной и тяжелой. Кесс снова задрал голову вверх и придавил сползающую фуражку левой рукой. Ему очень хотелось рассмотреть эту замечательную скульптуру во всех подробностях.
С первого взгляда он понял, что перед ним настоящее древнее произведение искусства, причем исполненное в подлинном, очень подробном каноническом стиле и с невероятным мастерством. Сейчас такого уже не делали. Даже высокий островерхий колпачок Афродизи был на своем месте, и ее продолговатые двойные крылышки были развернуты над поддерживающей дланью Маммонэ под правильным, приблизительно в шестьдесят градусов, углом. Буква "М" на жертвеннике располагалась точно в центре между ногами Маммонэ и была украшена двумя короткими скрещенными мечами, которые как бы парили над полем очень искусно выдавленных крошечных черепов. Повинуясь старому военному рефлексу, Кесс поклонился сначала жертвеннику и этой тяжелой букве, а только потом Маммонэ и Афродизи.
Благодаря мастерству неизвестного скульптора и качеству древней отливки священная триада выглядела как единое существо.
"Да, сейчас такое уже не встретишь, – думал Кесс, всматриваясь в скульптуру и открывая для себя все новые и новые подробности и детали, – сейчас каждый художественный агитатор-лепила отливает что попало, причем в этом грязном золоте, жалея потратить на свое произведение даже грамм благородной меди, олова или бронзы".
Это была чистая правда, Кесс уже пару раз видел изображение Маммонэ в виде бегущего золотого Гермесия, а несчастную Афродизи и вовсе изображали кому и как это было угодно и она постоянно оказывалась то в образе старой грудастой феи со смешными короткими крылышками, то в виде худющей волчицы с семью неправдоподобно большими сосцами. Одним из таких новоделов было изображение Дианы-охотницы во время охоты на каких-то двуногих то ли оленей, то ли фавнов, причем, гладко и чисто выбритых и абсолютно безрогих.
Одного только Марза современные лепилы все еще боялись трогать и даже в храмах самой новой постройки он все еще представал в своем классическом виде массивного жертвенного седла, правда, иногда без скрещенных под буквой "М" мечей, и без черепов, а иногда уже и без самой буквы, но такое еще можно было стерпеть. Особенно если ты бывший искусствовед, специалист по античной культуре и еще помнишь, как Марза изображали настоящие древние скульпторы. Впрочем, вот это конкретное изображение говорило, что даже среди художественных пропагандистов раньше попадались настоящие мастера своего дела, почти что эдакие лисиппы. "Чего уж там, – подумал Кесс. – Других у нас все равно уже не будет".
Сержант залюбовался скульптурой и настолько глубоко ушел в свои размышления о прекрасном и древнем, что очнулся только тогда, когда Джоуль сильно дернул за поводок и залился громким лаем. Этот лай сразу вызвал к жизни многоступенчатое гулкое эхо, которое начало, отражаясь от стен и купола, метаться по всему залу.
Кесс резко обернулся назад и увидел перед собой худую низкорослую фигуру в широкой серой тоге с глубоко надвинутым на маленькую, как бы птичью головку, капюшоном. Капюшон был очень большим для такой маленькой головы и оканчивался широким темным раструбом в котором абсолютно ничего нельзя было рассмотреть даже несмотря на яркие отблески огней многочисленных факелов и светильников. Обернувшись, Кесс так и застыл – с широко раскрытыми глазами, с расширившимся зрачком левого глаза и с механически положенной на кобуру ладонью. Он молча всматривался в темноту капюшонного раструба и не знал, что сказать. Тогда он почему-то решил, что перед ним стоит какой-то младший храмовый служка из тех, которые обычно отвечают за чистоту в помещении и поддерживают огонь в светильниках. Эта тишина и противостояние явно затягивались, но вдруг по тоге служки прошла слабая вибрация (так это выглядело в полутьме) а потом высокий писклявый голос из самого центра раструба произнес:
– Мира и войны вам.
– Войны и мира нам всем, – автоматически ответил Кесс на приветствие. – Джоуль, фу, тихо, молчать.
– Вы пришли к нам с собакой?
– Да.
– И правильно сделали, – сказал служка. – Триада любит животных. Правда, не очень крупных. Но это будет стоить вам несколько лишних килокалорий. Вы к нам за напутствием, знаниями или просто так – зашли посмотреть?
– За напутствием и за знаниями. И просто так.
– Покажите ваши вафли.
"Все жрецы Маммонэ одинаковы, – подумал Кесс, вынимая из походного мешка пачку килокалорий. – Всегда и везде, по обеим сторонам от линии фронта".
– Хорошо, – сказал служка. – Все вместе обойдется вам в сорок килокалорий.
Кесс начал было отсчитывать вафли, но служка остановил его нетерпеливым жестом.
– Потом, – сказал он.
После этого служка обернулся к скульптуре и начал что-то неразборчиво бормотать словно бы обращаясь к массивным круглым коленям Маммонэ. Через равные промежутки времени служка совершал ритуальные телодвижения. Он протягивал руки вверх и некоторое время тер пальцами густой, напитанный благовониями воздух, как бы проверяя на прочность невидимое тонкое полотно, потом покачивал бедрами, энергично двигал тазом и сразу проводил пальцем под капюшоном, где-то в области горла, а потом снова принимался бормотать что-то невнятное. Это длилось довольно долго и Кесс подумал, что это уже слишком, что все это точно не стоит сорока килокалорий.
Словно бы услышав мысли сержанта, служка прекратил бормотать, развернулся к Кессу, низко склонил капюшон и уже совсем другим – низким и сильным голосом сказал:
– Сначала знания. Спрашивайте.
– Я хотел бы узнать, – сказал Кесс прокашлявшись, – почему наши Маммонэ, Афродизи и Марз выглядят именно так. Ведь в самом начале они выглядели совсем иначе.
– Вы имеете в виду первичную древнюю античность?
– Да.
– Это объяснить очень просто. Видите ли, после обмена ядерными ударами, когда старые боги не уберегли мир и были немедленно сброшены со своих пьедесталов, перед выжившими философами встал вопрос о настоящей божественной истинности. Но не древней истинности, ведь древние боги тоже были когда-то сброшены, растоптаны и забыты, а новой, или даже новейшей истинности. К счастью, этот вопрос оказался не сложным, и новая истинность была очень быстро обнаружена. Ведь, строго говоря, из всех древних богов только Маммонэ, Афродизи и Марз не нуждаются в храмах и каком-то особом поклонении. Все и так служат и поклоняются им ежедневно и повсеместно.
– Вы в этом уверены?
– Оглянитесь вокруг. Какие еще боги нужны этому миру? Гермесий? Афино? Аидос? Зеяя? Все это лишь различные личины Маммонэ, Афродизи и Марза, а если разобраться, то во всех них можно легко увидеть образ Маммонэ. И все остальные боги таковы.
– Но есть еще Зевс. То есть – Зевес.
– Старый добрый Зевес пока не удел, – рассмеялся служка. – Сейчас принято считать, что он отдыхает от прежних трудов. Можно сказать, что он в бессрочном отпуске. Правда, есть еще скрытый культ Асклепсиуса, но Маммонэ против него не возражает, потому, что это один из его особенно глубоко скрытых образов. Хотя тайных асклепсусиан у нас пока официально и гонят.
– Но откуда такие имена? – спросил Кесс. – Почему нельзя пользоваться старыми именами?
– А почему нельзя пользоваться старой одеждой? – особенно проникновенным и низким голосом вопросил служка. – Потому, что она истлела. А почему нельзя пользоваться старой едой? Потому, что она испортилась и превратилась в отраву.
– А старым вином?
– А где его взять? Где взять старое вино, если оно давно выпито, и даже от старых мехов не осталось и следа? К тому же, как воспользоваться вином, когда вокруг бушуют такие сухие законы?
– Вы говорите разумные вещи, – кивнул головой Кесс. – Ну а если кто-нибудь узнает старые имена?
– Бросьте, – раструб капюшона затрясся в беззвучном смехе. – Кто сейчас это может узнать? А главное – откуда? После запрета и разрушения информационных сетей это невозможно.
– А почему их нужно было запрещать и тем более разрушать?
– Да как же? Такое обязательно нужно было запретить и разрушить. Ведь до кризиса и войны все человечество было буквально превращено в скопление лишенных индивидуальности идиотов. Их настоящим, одним на всех, мозгом на момент начала кризиса и была та самая сеть. Причем, этот общий мозг постоянно промывался и продувался разрушительными абстрактными мыслями, которые брались неизвестно откуда и исчезали неизвестно куда. Сейчас можно сказать, что все люди тогда были самыми настоящими дронами, которые под воздействием ежесекундной промывки и продувки дергались на невидимых ниточках радиоволн и принимали это подергивание за настоящую жизнь. Это же ужас, правда? Сегодня мы не можем даже понять, каким именно богам поклонялись эти дроны. Кошмар, да? А ведь так было на самом деле.
– Поэтому были запрещены портативные устройства связи?
– Да, поэтому. Как военный человек, вы должны понимать, что для ведения боевых действий вполне достаточно тяжелых армейских радиостанций. Правда, в самом начале, некоторые дроны пытались ходить с тяжелыми ранцевыми станциями, при помощи которых они хотели связаться со своим старым мозгом, но сети уже не было и все это быстро сошло на нет. Поймите, виды и типы радиостанций не имеют особого значения, все дело в сетях, которые были созданы какими-то хитрыми древними демонами исключительно для уловления, промывки и продувки мозгов злосчастных дронов.
– Маммонэ не нравятся подобные сети?
– А что в них хорошего? – капюшон снова начал вибрировать от беззвучного смеха. – Что хорошего в радиоволнах, которые решают за дронов – куда им ходить, что одевать, что есть, что пить, о чем думать, как и на что тратить килокалории, кого или что любить, как и когда умирать? Это могут решать только Маммонэ, Афродизи и Марз, которые живут в каждом сердце, и которым не нужны никакие радиоволны, и уж тем более им не нужно поклонение каких-то дронов. В сущности, к кризису и войне привели именно все эти сети и волны. Их обязательно следовало разрушить. Обязательно.
– Я думаю, что не все так однозначно.
– Почему?
– Вряд ли те дроны были хуже ныне живущих. К тому же ими было легче управлять. Это хорошо в военном смысле.
– А стрелять по живым людям ядерными зарядами, это хорошо?
– Нет, это плохо.
– Правильно, потому, что все они – дети Маммонэ, Афродизи и Марза. Пусть и блудные, но все-таки дети. А первые ракеты запустили именно дроны с уловленными, промытыми и продутыми мозгами. Причем, до сих пор неизвестно кем были уловлены, промыты и продуты мозги этих дронов. Так нельзя. В мире должен быть хоть какой-то порядок. Беспорядочные миры попросту нежизнеспособны.
– И самое главное – титановые поставки должны продолжаться в любом случае, – тихо сказал Кесс.
– Что? – капюшон резко дернулся вверх и застыл, вибрируя от напряжения. – Что вы сейчас сказали?
– Ничего, – сказал Кесс. – Это я так.
– Вы удовлетворены полученными знаниями?
– В общем и целом – да.
– Тогда перейдем к напутствиям. Какое напутствие вы хотели бы получить?
– Я хотел бы получить такое напутствие, – Кесс на секунду замешкался, а потом выпрямился, одернул мундир и закончил уже другим, громким и решительным голосом, – которое позволило мы мне пережить эту дурацкую войну.
– Это невозможно, – служка пожал худыми плечами. – При всем желании Маммонэ, Афродизи и Марз не смогут дать вам такое напутствие.
– Но почему?
– Потому, что выжить на этой дурацкой войне невозможно.
– Да почему же? – воскликнул Кесс.
– Потому, что эта война будет длиться вечно. И знаете – почему?
– Нет, не знаю.
Служка привстал на цыпочках, быстро поднес свою крошечную, похожую на сморщенную птичью лапку, руку и упер длинный и острый ноготь указательного пальца в лоб Кесса. Все это произошло настолько быстро и неожиданно, что сержант даже не откачнулся, он так и стоял теперь с упертым в лоб пальцем.
– Потому, что эта война идет вот здесь, – продолжил служка сильно надавливая острым ногтем на лоб Кесса. – И только здесь она может закончиться. Вот где находится настоящее поле боя, а то, что происходит снаружи является лишь его отражением. Причем довольно бледным отражением.
– Если дело только в этом, то я могу закончить эту войну прямо сейчас, – хрипло сказал Кесс.
– Вы в этом уверены?
– Абсолютно.
– Хорошо если так. А другие? Они смогут закончить эту войну вместе с вами? Ведь для завершения любой войны нужно, чтобы она закончилась сразу на всех полях сражений, не так ли?
– Да, – из-за упертого в лоб ногтя, давление которого все усиливалось, Кесс боялся пошелохнуться и стоял словно бы окаменев.
– А теперь скажите – смогут квадратные генералы закончить свои войны вместе с вами? Смогут ли они очистить свои поля сражений?
– Нет, эти точно не смогут.
– А фронтовики смогут ее закончить? – ноготь уперся в лоб Кесса с такой силой, что под ним выступила кровь.
Сержант сразу вспомнил улыбающееся лицо Красавчика Пью с черной шелковой повязкой на глазах. Потом он вспомнил их последний разговор на фронтовой автобусной станции и сразу, почти не раздумывая, сказал:
– Нет. Они тоже не смогут.
– Теперь вы понимаете – почему эта дурацкая война будет длиться вечно?
– Понимаю, – прохрипел Кесс. – Но теперь я перестал понимать почему ее называют дурацкой.
– Да потому, что ее ведут дураки, причем уже много-много веков, – служка рассмеялся, убрал руку от головы Кесса и вытер окровавленный палец о свою тогу. – К тому же, как военный человек, вы должны понимать, что более-менее приличная война должна вестись разумными существами, которые хоть в чем-то не согласны друг с другом. А если они согласны абсолютно во всем, да еще одеты в одинаковую форму, используют одно и то же оружие, награждают друг друга одинаковыми медалями и в их карманах хрустят одинаковые вафли? Как еще можно назвать такую войну? Она является не просто дурацкой, а абсолютно дурацкой да вдобавок ко всему еще и неприличной по слишком многим причинам. Теперь вы поняли, почему священная триада не может дать вам своего напутствия на выживание конкретно в этой дурацкой и неприличной войне?
– Но ведь чай у нас разный? Может быть, все дело в чае?
– Может быть, – служка опять рассмеялся. – Но остальное вы поняли?
– Да, теперь я все понял, – Кесс расслабился и вытер кровь, которая тонкой струйкой текла по его переносице и капала на китель. – Абсолютно все. Большое вам спасибо.
– С вас сорок килокалорий, – подвел итог служка своим прежним писклявым голоском.
Кесс уже было потянулся к боковому карману походного мешка, но его правая рука вдруг словно бы зажила своей отдельной от остального организма жизнью. Она скользнула в нагрудный карман френча и извлекла из него подарок капитана Оу. После этого она разместила древнюю титановую монету на ногте большого пальца и замерла как бы в ожидании. Служка ничего не заметил, так как он как раз вынимал из-под стопы Маммонэ тяжелый, покрытый толстым слоем зеленого налета и заваленный полуистлевшими вафлями, поднос. Закончив с подносом, он обернулся и подставил его под руку сержанта.
– Примите от меня вот это, – сказал Кесс, подбрасывая вверх титановую монету. – В знак благодарности.
Монета взлетела высоко вверх, а потом начала вращаясь в воздухе и тускло поблескивая своими гранями в отсветах факелов и светильников опускаться на ворох полуистлевших вафель.
Кесс не видел выражения лица служки (да он и не мог, и не хотел его видеть), но по движению капюшонного раструба сразу понял, что тот внимательно следит за полетом монеты. И еще ему тогда представилось, что служка удивлен и взволнован неожиданным щедрым подарком. Да что там какой-то служка? В тот момент Кессу показалось, что само время замедлилось как бы от удивления такой небывалой щедростью, и даже пространство сжалось до точки, в которой теперь вращался крошечный титановый кружок, но тут случилось нечто невероятное.
Джоуль, который во время всего разговора проявлял беспокойство и постоянно дергал за поводок, вдруг дернул слишком сильно, слабые золотые карабины не выдержали этого рывка и разжались, и он серой мохнатой тенью взлетел вверх, поймал монету зубами уже у самой поверхности подноса, а потом стремглав бросился к выходу.
– Собака плохая! – закричал служка пронзительно и тонко, с грохотом роняя поднос на пол. – Плохая!
– Прошу прощения, – сказал Кесс, торопливо отсчитывая сорок килокалорий и опуская их на поднос. – Он у нас совсем молодой и почти дикий, внештатный. Сейчас я все исправлю.
После этого сержант бросился вслед за Джоулем, на ходу заталкивая пачку вафель в боковой карман походного мешка и набрасывая его лямки на плечи.
– Джоуль, ко мне! – кричал Кесс, пробегая через темные залы и переходы. – Ко мне! Вернись, Джоуль! Я кому сказал? На! На!
Но Джоуля нигде не было видно, вероятно он бежал из храма слишком быстро и сержант не мог состязаться с ним в этом беге.
***
Кесс искал Джоуля до самого заката, к вечеру он обошел и облазил все пространство вокруг храма и совсем охрип. Задачу поиска осложняло то обстоятельство, что прихрамовые улицы были абсолютно безлюдными и сильно заросшими пышной тропической растительностью. Стараясь не выпускать из виду единственный ориентир, которым был высокий храмовый шпиль, Кесс бродил по округе, пока не вышел на берег небольшого затянутого тиной старого пруда. К тому времени он совсем выбился из сил и почти потерял голос, а виды вокруг были настолько приятными для глаза, успокаивающими, как бы приглашающими отдохнуть, что сержант решил последовать этому приглашению.
Кесс подошел к самой воде и глубоко вдохнул напитанный запахами тины, отцветающих лилий и лотосов воздух, а потом сбросил с плеч походный мешок и растянулся на упругой траве. Он некоторое время лежал на берегу, закинув за голову руки и смотрел на высокое но еле различимое из-за древесных ветвей небо на котором уже догорал багрово-красный закат. Из головы все никак не шли мысли, навеянные разговором со странным служкой. Да и служка ли это был? Может быть, это был какой-нибудь храмовый призрак или даже дух одного из членов священной триады? Во всяком случае, он никак не походил на вечно пьяных полевых жрецов Маммонэ, с которыми сержанту приходилось иметь дело раньше.
"Полноте, – подумал Кесс, устав от этих размышлений. – Какой еще дух? А как же эта кровоточащая рана на моем лбу? Разве какой-нибудь дух смог бы так расцарапать мой лоб? Разве только я сам тоже стал духом, или хотя бы привидением, а я пока не то и не другое, слава Маммонэ. Нет, это был точно не дух, какое-то живое существо". Рана на лбу сержанта была небольшой, но глубокой, словно бы служка хотел проковырять в его лбу дыру для третьего глаза. Кровь уже подсохла, но дыра все еще сильно саднила и мешала сосредоточиться.
Когда багровый закат догорел и погас, Кесс решил отдохнуть от наполненного событиями и волнениями прошедшего дня и хоть немного поспать, но у него никак не получалось расслабиться. В голове его все ворочались и ворочались различные тяжелые мысли, и самой тяжелой была мысль, что он потерял Джоуля. Потерял бездарно и глупо, как какой-нибудь новобранец во время своих первых дней и даже часов пребывания на передовой теряет бодрость духа и уверенность в своих силах. Но новобранцы хоть что-то приобретают взамен, например опыт или животный страх перед жизнью, а он потерял Джоуля просто так, ничего не получив взамен и как-то уж совсем окончательно, безвозвратно. Древнюю титановую монету тоже почему-то было жаль, но не так сильно, как Джоуля.
В конце концов, Кесс понял, что не сможет расслабиться и заснуть без хотя бы одного пакетика чая, а весь чай он накануне бросил в золотую каску Красавчика Пью. Поэтому сержант снова перевернулся на спину и начал всматриваться в звезды, которые уже начали робко проступать через ветви деревьев. Вскоре послышались трели сверчков и осторожное кваканье лягушек, и вместе с успокаивающим сверканием далеких звезд все это начало убаюкивать Кесса. Вскоре он совсем расслабился и понял, что засыпает.
Уже на рассвете Кесс получил удар в грудь, быстро очнулся и растерянно захлопал натуральным глазом, который закис за ночь и теперь почти ничего не видел. Удар был странным – несильным и даже каким-то мягким, почти нежным и это обстоятельство сначала смутило его затуманенное сном сознание, но когда рядом послышалось слабое поскуливание и в натуральную щеку Кесса уперлось что-то теплое и мокрое, все сразу пришло в фокус и встало на свое место.
– Джоуль, – сонным голосом сказал сержант. – Это ты, собака? Куда ты вчера пропал, пес? Что на тебя нашло? Ну, все, все, хватит.
Он отпихнул от своего лица мохнатую морду и принял сидячее положение. Джоуль поскуливая и дурачась прыгал вокруг, всячески выказывая свое расположение и свой восторг по поводу встречи.
– Эх, ты, – сказал Кесс, протирая натуральный глаз. – Опозорил меня вчера перед самим Маммонэ. И спрашивается – зачем? Зачем ты лишил нашего доброго бога его законного подношения? Глупая ты собака. Ну иди сюда, иди. Глупый пес.
Джоуль, как бы играя в какую-то собачью игру, подскочил к Кессу, раскрыл пасть и выронил прямо на его колени тусклый, мокро поблескивающий в лучах восходящего солнца, кругляшок.
– Не может быть, – Кесс взял монету и начал тереть ее пальцами, как бы все еще не веря своему единственному натуральному глазу. – Ты всю ночь таскал ее, Джоуль?
Пес высоко подпрыгнул и залился радостным лаем, как бы говоря "Да! Я это сделал!"
– Эх, ты, дурашка, – Кесс потрепал Джоуля по голове. – Зачем ты это сделал? Впрочем, какая теперь разница? Ну что же, пора двигаться дальше. Если честно, Джоуль, я даже не знаю правильно ли ты поступил, вернувшись. Ну ладно, что теперь делать. Что теперь делать, а? Не знаешь? Вот и я не знаю? Ничего, папа Май, что-нибудь придумает. Обязательно.
Кесс опустился к воде, раздвинул ладонями тину, зачерпнул немного теплой мутной воды и осторожно, стараясь не зацепить рану на лбу, промыл левую половину лица. Чувствовал он себя неплохо, но очень хотелось есть. В мешке имелось все необходимое и они с Джоулем позавтракали армейской тушенкой и четырьмя мятыми вафлями.
– Мало? – спросил Кесс, вытирая о мешок лезвие универсального армейского ножа.
Джоуль громко тявкнул и завилял хвостом.
– Вижу, что мало. Ничего, добавим по дороге. Пошли.
Сержант вынул из походного мешка карту и компас, а потом попытался определить свое местоположение, чтобы определиться с направлением.
Все прифронтовые города были устроены одинаково – храмовый квартал в центре, квартал Афродизи на юге, квартал Марса на западе, медицинский квартал на востоке и все остальное на севере. Значит, им нужно было идти на восток, но в этом направлении просматривалась какая-то высокая и сильно поросшая колючими лианами стена, да и с едой в медицинских кварталах всегда было не очень, поэтому Кесс решил сначала заглянуть в квартал Афродизи, не с какими-то специальными целями, а просто, чтобы поесть самому и накормить Джоуля. Он знал, что в южных кварталах всегда полно закусочных и забегаловок на любой вкус. А кроме того, от заросшего пруда на юг вела неплохая асфальтовая дорожка, которая отлично просматривалась даже сквозь буйные тропические заросли.
