Текст книги "Белый ферзь"

Автор книги: Андрей Измайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

2

Багаж прибыл. Разобрали. Микроавтобус ждал…

ИННЫ В АЭРОПОРТУ НЕ ОКАЗАЛОСЬ

…ждал, ждал, ждал. Но уже нетерпеливо.

Та самая пауза, возникающая сразу после прибытия, так сказать, домой.

В Токио ходили гуртом, сплоченной группой – и когда предавались гимбуре в канун финалов (надо, надо было ребяткам сбросить психологическое напряжение, гимбурой же сами японцы именуют эдакое расслабленное времяпрепровождение, специальный термин, означающий «прошвырнуться по Гинзе»). И когда бродили по Амэно Иоко, по торговому кварталу – не чтобы купить, а чтобы поглазеть (было, было на что глазеть! одни рыбные ряды – шевелящиеся, хлюпающие, переливающиеся – того стоят! это вам не спинка минтая, не салака пряного посола!). И когда – любите ли вы театр?! – нагрянули в Кабуки-дза, а чтобы не путать его с Гинза-Но, сходили и в Гинза-Но. Теперь не спутают. Главное, запомнить: актеры Кабуки гримируют лица, актеры Но выступают в масках… Это все уже после, разумеется, уже когда чемпионат завершился и выдались сутки на культурную программу.

Так всемером и ходили – Колчин плюс шесть подопечных, серебряная команда. Колчин мысленно крестился при всем своем неприятии православия: вот и еще день прошел, все живы-здоровы, никто не потерялся. Одно дело – отвечать только за себя: когда впервые был в Токио, на всю ночь уходил из гостиницы, просто бродил, впечатлялся. Другое дело – отвечать за группу.

– Ю-Дмич! – в общем, ни на шаг.

А теперь – прибыли. И вроде бы никак не расстаться, но и к своим, к родным не терпится – со щитом вернулись, со щитом! Сэнсей сэнсеем, но каждый в своей семье сам себе сэнсей – для жены хотя бы…

ИННЫ В АЭРОПОРТУ НЕ ОКАЗАЛОСЬ

…потому – подспудное желание избавиться от спуда опеки. На первое время, хотя бы на день прибытия.

– Ю-Дмич! Ю-Дмич! К нам!

– Не ждите, ребятки. Я – сам…

Беспокойства не было, а была досада: ну что еще за новости?! где Инна?! где «мазда»?!

Подошел Ильяс. Он подоспел в аэропорт не с микроавтобусом, на своей, на «девятке»:

– А то поехали? Мне так и так через Шаболовку.

– Ну, поехали.

Хорошо! Предположим, разбила – декабрь, скользко, занесло. Если и разбила, то не сильно – водитель она первостатейный. То есть ничего страшного, а машина – наживное, пустяк, отогнать к Егору Брадастому на поправку, в малое предприятие «Квадрига»… Вполне возможно, там она, «мазда», сейчас и проходит курс лечения. Но пусть не на «мазде» – на «Волге» Дробязго приехала бы. Что ли отец не одолжит дочери «тачку» – в Шереметьево и обратно, зятя-триумфатора до дому доставить с комфортом и всяческим почетом…

В крайнем случае сам Дробязго мог бы соизволить, если опасается Инне руль доверить, – за рулем тесть, Инна рядом, а телохранители, положенные по рангу и по штату, – на хрен! Погуляйте, погуляйте! Валентина Палыча Дробязго сегодня, ежели что, защитит зять – он, зять, такой, ого-го! Колчин.

О, Колчин, о! Фамилия, известная всем, кто хоть сколько-нибудь серьезно занимался единоборствами, – и тем, которые бандитствуют, и тем, которые телохра-нительствуют.

Как ни верти ситуацию, но должны они быть, однако…

ИННЫ В АЭРОПОРТУ НЕ ОКАЗАЛОСЬ

…их не было. Вот… ситуация! Какая-такая? Да простая:

Возвращается муж из командировки!

Ильяс подхватил колчинскую сумку – легкая! кимоно, свитер, парадно-выходной костюм, пяток видеокассет, документация, само собой. Похромал к машине.

Дурацкая травма – но стоила она Ильясу Сатдрединову участия в чемпионате. За неделю до поездки шальной «каблук» подрезал, да так неудачно, что впилился в бок «девятке». Кости целы, но связку порвало. Дверцу вмяло, понятно. Тут же навели справки, прошлись по «крышам» – нет, выяснилось, чистая случайность, никакого умысла. Да и парнишка вылез из «каблука» серовато-белый, как апрельский снег, – мысленно прощаясь с квартирой, дачей, ежели есть, накоплениями, ежели накопил что. Дыши носом, парнишка, повезло тебе, не на бандитов попал – возмести ущерб и катись. Возместил. Сам отбуксовал, сам новую дверцу выискал, сам ремонтные работы произвел, денег кое-каких добавил… Материальный ущерб, да, возместил, но автомобиль, железяка хренова, выздоравливает не в пример быстрей, нежели человек. Япония помахала Ильясу ручкой: воина с порванной связкой везти на чемпионат – это альтруизм чистой воды, на который права нет. Ильяс сам все прекрасно понимал – обидно, конечно, до чертиков, но… – однако некоторое послевкусие оставалось, оставалось послевкусие. Потому и приехал в аэропорт – встретить коллег, поприветствовать, а заодно продемонстрировать, что нет уже никакого послевкусия, послевкусия нет. Даже наоборот: вот, мол, рад вас видеть, однако будь я вместе с вами там, может быть, не серебро, а золото отвоевали бы. И ведь пожалуй, пожалуй. Не в командном, но в личном было бы на одно золото больше.

– Поведешь? – предложил Ильяс Колчину, притворно морщась, приступая на больную ногу. Сделикатничал.

Дело в том, что Колчин предпочитал вести машину сам. И вообще всегда всё предпочитал сам. Не ведомый, но ведущий.

– Поведу. Может, тогда я тебя лучше к твоим доставлю? Как нога-то?

– Нога… – философски пожал плечами Ильяс. – Сносно. Нет, я сам могу. Просто пока…

Они друг друга поняли, Колчин передал пенал-коробку Ильясу и сел за руль. А Сатдретдинов, помешкав, устроился рядом, на переднем сиденье.

Колчин усмехнулся – была у Ильяса подвижка примоститься на правом заднем сиденье. Рефлекс.

Правило: потенциальной жертве полагается сидеть не за рулем, а на правом заднем сиденье. И по городу, кстати, надо двигаться в крайнем левом ряду… «Знай и умей – дольше проживешь».

Одно дело публично заявлять: «Мое имя и репутация – достаточные гарантии тому, что даже возможность подобных попыток исключена». (Он не говорит ВСЕГО того, что думает.) Другое дело – исходить из реалий и быть начеку. Воины, достигшие высот в своем искусстве, потому и достигли высот, что готовы к любым неожиданностям.

Колчин – достиг.

Ильяс – тоже достиг. Потому подвижка Ильяса была чисто рефлекторной.

И Колчин оценил рефлекс по достоинству: молодец, то самое чувство боевой ситуации не утеряно, пусть и не Афган вокруг.

Казалось бы, да ну вас совсем с вашими героическими рефлексиями: чуть кто пукнет поодаль – прыгать в сторону и перекатом уходить за безопасный угол! Недолго и до неврастении! Но есть большая разница между пуганой вороной и полностью мобилизованным воином. Цитата: «Безопасности, как и беременности, не бывает немножко, безопасность – штука стопроцентная». В строгом соответствии со шкалой.

Шкала безопасности (по нарастающей) такова:

1. Всё безоблачно, мне не о чем волноваться.

2. Я не вижу для себя конкретной угрозы, но теоретическая вероятность того, что она когда-нибудь возникнет, уже появилась.

3. Я сознаю, что вмешался в чьи-то интересы. Конкретной угрозы нет, но я знаю людей (силы), от которых она, угроза, может исходить.

4. За мной идет охота, конкретная угроза стала реальностью, и я знаю, от кого она исходит.

Четвертую степень Колчин почти исключал как для себя, так и для учеников. Попробовал бы кто реально угрожать, да так, чтобы ясно было – кто!

Третья степень – пожалуй… Пожалуй, да. Что-что, а при нынешнем раскладе с боевыми искусствами, когда одних федераций только в столице – дюжина и каждая считает себя, и только себя подлинной-первоисточной, а значит, и единственно достойной представлять единоборства на европейском, на мировом уровнях (читай: командировки, валюта, призовой фонд, предпочтения спонсоров)… Но вся петрушка в том, что Колчин действительно стоял у истоков, Колчин действительно – номер один в тяжелом весе (есть ли в России воин, который может похваст… то есть гордиться тем, что учителем у него – мастер, японец, десятый дан… а Хисатака-сан – это десятый дан Косики-каратэ). Колчин знает каждого-любого, причастного к искусству боя. И каждый-любой знает цену ЮК. Потому-то третья степень лишь теоретически – пожалуй, да. Практически – пожалуй, нет.

Вот вторая степень – это вполне, вполне. Чем больше успех, тем многочисленней армия завистников. Переоценивать не стоит. Недооценивать – тоже.

Увы, но первую степень по шкале безопасности может позволить себе в этой стране разве клинический идиот, безвылазно обосновавшийся в некоем заведении имени Сербского: солнышко светит, ля-ля-ля, дяди пришли, ля-ля-ля, кушать ведут, ля-ля-ля, слюни текут, ля-ля-ля, завтра будет лучше, чем вчера!

Колчин сел за руль. Ильяс сел рядом.

– Что тут? – спросил Ильяс, взвешивая пенал с шаолиньской доской на ладони.

– «Калаш» с откидным прикладом! – нахмурил суровые брови Колчин. Оно понятно – и по весу, и по размеру, и вообще, – что не «калаш». Но объяснять долго, да и зависть, даже белая, разобщает как-никак. Потом, попозже, не сейчас.

А сейчас…

ИННЫ В АЭРОПОРТУ НЕ ОКАЗАЛОСЬ

…досада Колчина переродилась в настороженность.

Первые минуты после приземления, первые минуты топтания на родной земле еще хранили зарубежно-беспечную ауру. Но по мере осознания – ты дома! – включались некие внутренние тумблеры, защитное поле, начисто отключенное в Стране восходящего солнца.

Дожили! Раньше благодаря страшилкам международников, окопавшихся за рубежом (они и репортажи свои вели брезгливо-брюзгливо, чудовищным усилием воли удерживаясь от зажимания носа перед камерой, – настолько тлетворен Зарубеж!), только и благодарили провидение за угоразд родиться именно тут, а не там.

Дожили! Колчин три года назад, впервые добившись возможности отправиться в Японию, цельную неделю ночами ходил-бродил по Токио без сопровождения, присаживаясь-засиживаясь в парке Уэно и под плеск полуметровых золотых рыбок-карасей в пруду при свете бумажных фонариков строча в блокнот свод вопросов для Хисатаки-сан, готовясь к дневным урокам в до-дзё учителя. И за всю ночную неделю – не то что эксцессов, но и намека организма на вероятность эксцессов не возникало. Вообще слово «преступность» у японцев никак и давно не ассоциируется со словом «уличная»… Да и в этот приезд если и был (был, был!) у Колчина мандраж, то лишь (сказано уже) сродни мандражу пионервожатого, ушедшего в поход с ночевкой, – великовозрастные гаврики, норовящие растеряться по чащобам, съесть чего не того…

Дожили, короче! Возвращается муж из командировки, из Страны восходящего солнца – всю беспечность моментально накрывает легкий панцирь опаски: вот я и дома… К тому же…

ИННЫ В АЭРОПОРТУ НЕ ОКАЗАЛОСЬ

…ученик, готовый подбросить до дому до хаты, рефлекторно подвигается на заднее правое сиденье. Не из-за реальной опасности, из-за эфемерной… однако…

Разумеется, Колчин отдавал себе отчет в том, что серебряную команду вряд ли встретит обожающее многоглазье поклонников (еще раз: ремейк «Мертвого сезона»), но чье-то «глазье» он определенно ощутил. Ощутил, да. Был кто-то следящий и прячущийся. Хорошо прячущийся, профессионально. Во всяком случае Колчин никак не мог поймать это «глазье» – при всей реакции, при всем чувстве боевой ситуации. Или то обычное и непроизвольно очнувшееся: вот ты и дома, ты не в парке Уэно!

Любой мог «глазить»…

и фарца, присматривающаяся: чэнч, сэр?., а, нет, эт’ наш…

и ворье, готовое гепнуть сумку, только опусти ее на пол и разожми руку…

и таксисты: поедем, нет? нет? у-у-у…

и впередсмотрящие, готовые отсигналить на трассу: едет «жирняк», готовьте подставу, внакладе не будем!..

В общем, примета времени – у каждого, даже добропорядочного, имеет место быть природная ласковость взгляда, как выразился генерал Лебедь, ниспослав телепридурку-интервьюеру ту самую природную ласковость взгляда: а не лезь в душу, умник!

Однако было еще что-то, помимо общей, с позволения сказать, хлебосольной доброжелательности россиян, случайно оказавшихся при событии, то бишь приземлении самолета компании Japan Air Lines из Страны восходящего солнца.

Солнце клонится к закату – не пора ль извлечь гранату!

Колчин пусть и ощутил, выделил взгляды из общего толкучего месива, но персонифицировать – увы. Даже совершенный «Панасоник» – о, Джапан, о! – не способен очистить звук до абсолюта, если на той же волне резвятся с десяток станций.

Ладно! Он сказал, поехали. И махнул рукой. Этакий жест предупреждения. Короче, вы в курсе, что будет, если ЮК махнет рукой, – и не в формальных комплексах, не в ката.

Колчин волей-неволей присматривал встречные машины – вдруг сверкнет желтком знакомая «мазда».

Не мелькала. Да и не в правилах Инны опаздывать. Не в тех правилах, которые они негласно установили друг для друга. Разве что случилось экстраординарное. А – не случилось. Будучи в Токио, Колчин ничего подобного не учуял – кожей, как принято выражаться. Звонить не звонил – слишком дорогое удовольствие, да и само по себе удовольствие сомнительное – телефон выхолащивает не только эмоцию, но частенько и смысл. Улетал – провожала. Когда прилетит – знает, встретит. Да и толку-то звонить в Москву на Шаболовку, когда и если доподлинно известно – Инна, если Колчин так и так в отсутствии, предпримет непременную вылазку в Санкт-Петербург.

Да уж, Питер. Обоснование более чем понятно. Инна – востоковед. Институт востоковедения в столице – разумеется, уважаемое заведение. Институт востоковедения в столице… уважать себя заставил, а мог бы выдумать чего и поубедительней. Нет, конечно, и там есть в чем покопаться – библиотека Рериха… того, который в двадцатые съехал, а в пятидесятые вернулся. И чего только с собой не привез. Но это «чего» все равно ни в какое сравнение не идет (и рядом не лежало – что не лежало, то не лежало!) с тем собранием Востока, собранным (и не разобранным толком до сих пор) в северной столице. Ибо как бы ни самоуничижались питерцы, подпуская нотку превосходства: великий город с областной судьбой… но подлинным востоковедам если и работать, то работать и работать как раз в Санкт-Петербурге.

Очень просто! Это ныне он – ИВАН (Ого! Каламбурчик! Типично восточное именование – ИВАН! Институт востоковедения Академии наук), а ранее звался Азиатским департаментом, и место ему было определено именно в Питере, как есть он столица – времен известных, допереворотных. Соответственно, все мыслимое и привозимое с Востока определялось именно в Азиатском департаменте, коий – на набережной Невы, а не Москва-реки. Так что ежели надо всерьез покопаться в подлинном – поезжайте в Питер, если есть допуск в храп. А после небезызвестного переворота всё только вывозилось, но не ввозилось. Трюизм, казалось бы, но необходимый, дабы осознать: муж в силу специфики увлечений вынужден часто пребывать в командировках, но и жена в силу специфики СВОИХ увлечений также вынуждена – где еще нароешь нечто, не в Москве же, где… см. сами знаете куда, то есть в книгу, а там – фига, все мало-мальски пристойные раритеты в той столице, что северней.

Инна, да, должна была (не могла не) отъехать в Петербург на период зарубежного отсутствия Колчина. Но точно так же должна была (не могла не) вернуться к моменту приземления Колчина и компании в Шереметьево-2. Такие у них сложились отношения за восемь лет совместного проживания. Но…

ИННЫ В АЭРОПОРТУ НЕ ОКАЗАЛОСЬ

…понятная досада толчком преобразовалась в непонятное… непонятную… непонятный… Или просто пока непонятый? Что раздражало. Как комар. Который и не впился, но жужжит, паразит. Может, и не вопьется, покружит-покружит, да и решит резонно, мол, лучше с эдаким не связываться. Но комар частенько бывает прихлопнут не за укус как таковой, а за жужжание. Только бы точней определить, где он, паразит, крылушками вибрирует. А то надаешь сгоряча самому себе по физиономии, а он, гад, все жужжит. Так-то…

Колчин поймал себя на том, что выжимает из ильясовской «девятки» чуть поболее, чем свойственно бы сэнсею Колчину, с победой вернувшемуся из. Если приключилось непредвиденное, то уже приключилось. Да?

Да. Так.

Да не так. Он сбросил газ. Перешел на нормальные шестьдесят по трассе. И сразу уловил в зеркальце сильный мокроасфальтный БМВ с тонированными стеклами. БМВ не ждал столь резкого спада скорости у «девятки», потому попался в поле обзора. А ведь аккуратно шел, на той дистанции, когда и в мыслях не возникнет: ага! за нами кто-то есть! ага! за нами, за нами!

Собственно, так вас, фраеров, и подлавливают – на резком сбросе. Иное дело, Колчин поймал БМВ непроизвольно – мало ли на шоссе иномарок, а он просто поймал себя (себя!) на том, что выжимает из «девятки» чуток поболее, чем свойственно бы сэнсею Колчину – причин таких не было, разве что повод возник, и то в подсознании… Ан поймал.

Колчин включился. И сказал:

– Ильяс-с?

И Сатдретдинов Ильяс сказал:

– Да. Да, Ю-Дмич. – В смысле, вижу, понял, тоже поймал.

К ночи помянутый Хичкок еще бы помурыжил, еще бы потрепал нервы, еще бы напустил туману импортным словом «саспенс! саспенс!». Большой, кстати, мастер был по части саспенса – ни черта не происходит, но атмосферка все сгущается и сгущается. А потом вдруг – брык, бульк, пиф, паф, глыть! Всё и кончилось. Но мы – иные. Мы – кто? Ах да! Да, скифы мы, да, азиаты мы! Нам подавай экшн поперек саспенса. Извольте. И рады бы длить саспенс, но нетерпеливое азиатство или, если угодно, эфиопство рвется наружу. Ибо сказано тем самым эфиопом, который поставил диагноз: «Анекдот – кирпич русской литературы»… ну так вот, тем самым эфиопом сказано: «Читатель ждет уж рифмы „розы“ – так на, возьми ее скорей!»

Мокроасфальтный БМВ мгновенно сбросил скорость и выпал из зеркальца.

Колчин провоцированно прибавил, потом снова споткнулся.

БМВ не попал на уловку, не мелькнул в обзоре и… следовательно, был не случаен.

Ну-ка, ну-ка!

Может быть, через километр бээмвэшники еще и рискнут стопануть «девятку»? Иначе зачем бы им, бээмвэшникам, так плотно пасти неприметное авто? (Условно неприметное. «Девятка» – не «вольво», не «сьерра», не, так сказать, престиж, по расценкам гопников с большой автодороги.) Правда, если «девятку» срисовали еще в Шереметьеве-2… Зря ли – ощутимое многоглазье?

Вторая степень: я не вижу для себя конкретной угрозы, но теоретическая вероятность…

Черт побери русский язык! Вероятность может быть только теоретической! Если она превращается в практическую, это уже не вероятность! Ясность!

Внесем ясность! Ну-ка!

Колчин еще поиграл с БМВ. Проснулся азарт. Это что ж такое?! Неужто он, Колчин, настолько утерял чувство реальности, что не просто заявил (с долей изрядного лукавства, с изрядной долей, да!) в ответ на предложение о возможности наезда-давления: «Н-не знаю. Не могу себе представить…», но и действительно поверил в собственное заявление! «Н-не знаю» – да. То есть доподлинно не знаю в данный момент. Но представить себе, кто и, главное, почему вдруг осмелится надавить, – это запросто, это пожалуйста. Но потом, но попозже. Когда будет время сесть, обмозговать, примерить на себя тех или иных. Пока же предстоит действовать на рефлексах, опережая в технике и реакции.

За тонированными стеклами БМВ никого не разглядеть. Тем более что декабрь, смерклось до той степени, когда пора включать фары. Зимой темнеет не только рано, еще и быстро – плюс ко всему одеяльная облачность, из которой посыпалась снежно-дождевая дрянь.

БМВ приблизился, был в полусотне метров, нагонял. Очевидно, ездоки-преследователи раскумекали – обнаружены, а тогда чего тянуть кота за хвост!

БМВ нагонял. Сорок метров, тридцать, двадцать пять.

Что-что, но в физике, иначе говоря в мощности, «девятка» явно уступала. Ну-ну! Зато в технике и реакции – еще повоюем.

Не уступить бы, не пропустить БМВ вперед. Колчин заиграл рулем, понуждая «девятку» зигзагообразно вилять. Несколько раз рискнул заступить на встречную полосу – при такой погоде, при таком дорожном покрытии недолго и потерять контроль над машиной, она слетит с катушек и заюлит.

– Резина лысовата! – напряженно сказал Ильяс.

– Да, – согласился Колчин. – Это – да. Глянь у них номера. Потом пощупаем.

– Или – сейчас? – выразил готовность к бою Ильяс.

– Или сейчас! – почти согласился Колчин.

Эх, погодка дрянь. Нет сильного желания высовываться наружу. А то бы – не вопрос. Сколько в БМВ шакалов? Четверо? Пятеро? Не количество. Шут с вами, парнишки! Именно шут, именно с вами – тот самый, который решился шутить с ЮК. Или вы все там шуты? Весь квартет? Квинтет?

Он отнюдь не настраивался на непременную разборку. Полагал, что до рукомашества-дрыгоножества дело не дойдет, даже если «девятка» вдруг внезапно остановится и предоставит шутам из БМВ инициативу. Полагал, что обладает достаточным даром убеждения, даром речи, а не даром Косики-каратэ, – убедить не делом, но словом. Чтобы исход был: «Извини, мастер! Обознались! Когда б знали… Извини!»

Но очень не хотелось тормозить, терять худо-бедно четверть часа. Он и так-то непроизвольно гнал «девятку» быстрее разумного и достаточного, ведь…

ИННЫ В АЭРОПОРТУ НЕ ОКАЗАЛОСЬ

…давно он дома не был. Дома, где что-то не так, досадно не так. До поры до времени просто досадно: слуга без хозяина, сокровище без присмотра.

– Не вижу. Не разглядеть! – сказал Ильяс про номера БМВ. – Темновато.

И тут БМВ включил фары, и номера рассмотреть стало и вовсе невозможно. Разве что подпустить шустряков ближе, еще ближе, ближе как только можно, и все-таки еще ближе.

Однако преследователи, почти нагнав жертву (шуты гороховые! «жертву»!), предпочли соблюдать двадцатиметровую дистанцию;

Странно. Почему бы им и не приблизиться, не попытаться обойти «девятку», если по науке. Наука дорожного рэкета тоже имеет много гитик, о чем вскользь упомянуто. Пусть Колчин и маневрирует таким манером, что обогнать машину трудновато, но попробовать-то стоит? Иначе зачем было затевать гонки-догонялки?

Бээмвэшники и пробовать не пытались, шли по трезво выверенной прямой, соблюдая почему-то выбранную двадцатиметровую дистанцию.

Надолго вас хватит, шуты-шутники? Километра через три – пост ГАИ, там шутки и кончатся. А значит?..

Значит – сейчас или никогда. Ну, еще через километр или никогда. Может, все же тормознуть и, начхав на ненастье, прояснить позиции? Может…

Колчин краем глаза следил за арьергардным БМВ, не теряя сугубого контроля за шоссе перед собой.

– Э!!! – не испугался, но возмутился Ильяс.

Но Колчин и сам уви… учуял встречного тихушника. Тихушника, ибо фары встречной машины вспыхнули, полу ослепив, когда между ними расстояние съелось до критического. А до того – ни намека на встречного. Этот самый встречный – тоже БМВ – шел в лоб, на таран, по полосе Колчина.

Ого!!!

Сказано вам, шуты гороховые: реакция у нас лучше!

Иной-другой точно запаниковал бы и зарулил до юза в глубокую слякоть Больших Говныщ – с шоссе.

Колчин чуть тронул руль и – объехал, объехал бы по кривой этих шутников таранного типа! Тем более что никто сам себе не враг, и встречное авто само в последний миг вильнуло назад, на предназначенную ему полосу. Он пугает, а мне не страшно. Просвистели впритирку. Более того! Он, встречный, ушел почти к обочине, уступая путь тем, кто сдуру увязался за «девяткой» от Шереметьева-2.

И преследователь тут – и только тут-то! – рьяно прибавил ходу, ловко разминулся с псевдотараном и поравнялся с «девяткой», смазал ее по левой скуле.

Будь они, преследователь и преследуемый, один на один, не вмешайся встречный идиот, сбивший с толку, Колчин еще побаловался бы в «толкалки» – кто кого. Всяко ремонт БМВ обошелся бы хозяевам подороже, чем ремонт «девятки». Но машина после выверта, после разминки со встречной еще шла в полном соответствии с законами физики неустойчиво-равновесно. Самую малость надо, секунд пять-шесть, чтобы выровнять и утвердить авто в прежнем, надежном положении.

Из этих пяти-шести секунд не хватило одной-двух. Нагнавший БМВ мазнул по скуле, удар по злополучной дверце получился гулким, внушительным, «девятку» поволокло-поволокло по касательной и таки… таки вляпались они, Колчин и Сатдретдинов, во глубину Больших Говныщ, заглохли. В салоне хрустнуло.

Да-а, шуты гороховые, дошутились вы. Ну, гляди-ите! Достанем. Не сейчас, но достанем. В каждой шутке есть доля пренебрежения: во, мол, как мы тебя, гы-гы! По отношению к ЮК, равно как и по отношению к его ученикам, пренебрежительность, к тому же столь демонстративно… продемонстрированная (да, это по-русски!), обойдется дороже, чем, к примеру, ремонт БМВ, даже если, к примеру, восстанавливать БМВ, условно говоря, из пепла. Как феникс. Случайный «каблук», промявший дверцу, – это одно. Неслучайный БМВ (ох не случайный!) в паре с другим неслучайным БМВ (ох не случайным!) – абсолютно иное. Надо, надо будет навести справки и передать привет: «Передайте, что Колчин Юрий Дмитриевич ОЧ-ЧЕНЬ НЕДОВОЛЕН…»

Жаль, номер ни того ни другого шутника не зафиксировать было. Ну да это не самое неразрешимое – бээмвэшек ныне в столице, конечно, поболее, нежели тех же «девяток», казалось бы, ищи-свищи. Однако не каждая контора способна позволить себе сразу два идентичных «байера» и тем более задействовать и тот и другой в запланированной операции. Не так ли?

То, что операция заранее запланирована, – мало того, она еще и не без блеска исполнена! – сомнений не осталось.

Операция запугивания?

Кто ж у нас, в белокаменной, такой непуганый… идиот?!

Операция предупреждения?

Кто ж у нас, в первопрестольной, такой предупредительный?!

Сидите, мол, большие мастера, по уши в Больших Говныщах и… и не чирикайте!

Могло, кстати, всё кончиться намного плачевней. Впереди, метрах в ста по их стороне, пустынно мерзла автобусная остановка – бетонно-швеллерное чудище с недовыбитым стеклянным покрытием. Окажись «девятка» на эту сотню метров ближе к городу, еще не так бы хрустнуло!

– Ильяс? – обеспокоился Колчин, уточняя причину хруста.

– В норме, Ю-Дмич. Это пенал. Кажется, треснул.

– Что – нога?

– Нога… – прежним философским тоном отозвался Ильяс. Надо понимать, с ней – ничего. Хотя при толчке Колчина шатнуло аккурат вправо, и он примял Сатдретдинова аккурат на прежнюю травму.

М-да, никто сам себе не враг, бээмвэшники разминулись друг с другом, как в балете, или, что ближе уму и сердцу, как бойцы в показательном поединке на публику. Они, разумеется, сами себе не враги. Но теперь им есть против кого дружить – врага они приобрели недюжинного.

Колчин попытался распахнуть свою дверцу – заклинило. Не везет Ильясу с дверцей. Ну да теперь это – проблема ЮК, как-никак, но за рулем сидел он, потому ремонтные хлопоты – на нем, сколь бы Сатдретдинов ни возражал, ни отбрыкивался. Делов-то – отбуксовать «девятку» в «Квадригу» к Брадастому; не за день, но за два, за три – восстановят.

– Выйди, Ильяс, пропусти. Заклинило.

Сатдретдинов чуть замешкался, держа на весу пенал, доверенный учителем, извернулся, чтобы переложить за спину, на заднее сиденье. Охнул. Все-таки рановато он загулял – ой, нога моя, нога! Так и Германия помашет ручкой вслед за Японией. Впрочем, не каждый вечер тебя берут в «коробочку» анонимные «байеры».

Ильяс тяжело ступил из машины в грязь и замер цаплей на болоте, поджав травмированную конечность. Нет, для цапли, пожалуй, Сатдретдинов чуть грузноват, не столь изящен и сухощав, но что болото, то болото. Колчин вышел следом и вчапался в почву повыше щиколоток.

– Посиди пока, – распорядился Колчин, возвращая Ильяса в салон страхующе-осторожными движениями.

Пошел на шоссе. Пытаться вытянуть «девятку» самоходом – значит все глубже и глубже зарывать ее в недра Больших Говныщ.

Голосовал долго.

С полчаса голосовал.

По выражению, навязшему в зубах у государственных мужей: кредит доверия исчерпан.

Кто доверится на большой дороге голосующему детине под два метра с внешностью злодея из ролей второго плана?

То есть – с какой внешностью?

А с такой: не – много мяса, мало лба (это злодеи плана третьего-четвертого), но – столь же располагающий, столь же гладкомышчатый, столь же, а то и болеепрофессиональный, сколь и герой, но… но только он злодей… (ах, не будь он злодей по воле сценаристов-режиссеров, куда бы герою до своего злого гения!., во всяком случае, когда Егор Брадастый предлагал Колчину поучаствовать в съемках очередной мордобойной кинопродукции, и не только в качестве постановщика едино– и многоборств, но и роль предлагал, это всегда было амплуа злодея второго плана… вот и в последний раз тоже – правда, не у Брадастого, а у Вити Ломакина, у каскадера из Питера, тоже – злодей-террорист на «Часе червей»… только там что-то не выгорело, какая-то финансовая нескладуха…)

Исчерпан кредит доверия, исчерпан. Нечастые автомобили шарахались от голосующего Колчина, будто… будто он голосовал за принятие поправки, обеспечивающей дальнейший преступный разгул и беспредел.

Вот еще многажды проверенное оружие – обезоруживающая улыбка. Она у ЮК была на редкость притягательной, что и позволяло, кстати, в эпизодических ролях морочить головы многоопытным зрителям: с такой улыбкой – злодей? не-е…

Да? А если улыбку спрятать и брови схмурить?

О! Теперь злодей! У-у, ка-акой злодей!..

Брови у Колчина были еще те (манерный литературный болван когда-то обозвал подобные брови соболиными… ну пусть так и будут).

Улыбаться всем встречным-колёсным – как-то не ко времени и не к ситуации. Чё, спрашивается, лыбишься?

Настроение хорошее, проблем нет? Ну и бывай, а то потом с тобой проблем не оберешься, и где гарантия, что ты нам настроение не испортишь, – зна-аем мы эти штучки!

Напускать на себя смур, мол, да помогите же проблему решить, из дерьма машину выволочь!.. «Ты на физиономию его посмотри! Не вздумай мне тут тормозить! – Что я, ку-ку?!»