Текст книги "Белый ферзь"

Автор книги: Андрей Измайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

– Одеяло навешу и на ночь дверь закрою. А завтра придут, вставят новое. Вы идете или нет?!

– Иду…

– Спасибо! – забавно, однако прозвучало искренне, без издевки, без машинальности.

– Не за что…

– Ну что вы!

Так надо понимать, «спасибо» Колчину авансом – за щадящее умалчивание на будущее о том, что вот впустила постороннего вопреки инструкциям, тут-то все и приключилось.

Ладно, в ее интересах (и в своих, прежде – в своих!) он может и умолчать о том о сем. Как ни крути, но женская логика – эт-то что-то!.. Ну, про логику женскую, если она еще и накладывается на больные мозги (Алабышева!), – и вовсе говорить не приходится, умолчим-помолчим.

– Поужинать хоть успели? – проявил видимость заботы Колчин. Заботы не о сиделке, о тешшше. Какая-никакая, но родственница. Впрочем, видимость заботы…

– Вы меня приглашаете? – с непроизвольной язвительной надменностью отозвалась сиделка-Света и моментально нарвалась на ледяной холод колчинского взгляда. Это тебе, девочка, не морозец на кухне! Это потрескучей будет! Ишь, стоило на секундочку снизойти, а она злоупотребляет!

– Извините. Извините, пожалуйста… – запросилась в прежние отношения сиделка.

– Ничего. Бывает… – извинил Колчин.

– Спасибо. Спасибо вам.

– Не за что.

– Ну что вы!

Что он? Он – ничего.

Ничего внятного, полезного, новостного он не добился.

Зря ли так не хотелось в гости к тешшше… Еще пустяками отделался! А то вынудили бы обстоятельства всю ночь куковать в обществе Ревмиры Аркадьевны. Она ему: ку-ку! А он ей ответно, дабы не прекословить: ку-ку!

Так что это прежде всего сиделке спасибо, м-мда…

Но на ужин он ее не приглашает. Он не ее приглашает. И не он приглашает. Его приглашают…

13

…Так и сказали: «В пределах получаса – давай! Только постарайся не позже. А то остынет!»

Чета Мыльниковых – дома. Рождество – семейный праздник. Гостей обычно не зовут, да гости и не напрашиваются, у них тоже – семейно, у очага. Да вот только Колчин теперь один. Он и скрасит чете Мыльниковых вечерок. В конце концов, старшая подруга бывала еще менее церемонна, когда наезжала вместе с супругом в Москву – по поводу и без оного.

У Колчина нынче веская причина, не повод, – заявиться к Мыльниковым. А повод…

Что ж, Рождество – повод не хуже любого другого, даже если сам ты по меньшей мере скептически относишься к новорожденному. Но поздравить ближних, которые воспринимают это событие как праздник, – отчего не поздравить, отчего не соблюсти ритуал?!

Надо признать, соблюдение ритуалов – основное отличие цивилизованного человека от дикого животного. По мнению Кун-цзы.

Правда, даос Лао-цзы отстаивал несколько иную точку зрения – свою, разумеется. Мол, если человеку с рождения вдалбливать, что система табу, условностей, ритуалов разнит его, человека, с диким животным, то это есть не что иное, как признание априори человека за дикое животное, – а он, человек, априори не дикое животное, но человек, и чем естественней себя ведет, презрев ограничения, тем обширней поле Добра. Ибо по самой природе своей человек не дикий зверь, но существо, рожденное для жизни в гармонии с Миром.

Именно сегодня, именно сейчас Колчин склонялся на сторону Кун-цзы. Состояние души у него было сродни состоянию души дикого зверя (пусть приверженцы нетривиально зачатого младенца и настаивают категорически, что у зверя – например, у собаки – нет души, пусть их!..). И лишь следование ритуалу или (иначе) нормам человеческого общежития создавало впечатление: Юрий Дмитриевич Колчин – тактичен, обаятелен и так далее, только у него сейчас какие-то проблемы, однако он старается этого не демонстрировать. Впечатления идущего по следу – на инстинкте, на нюхе – зверя он не оставлял. Вот и замечательно. Что и требуется.

М-мда, впечатление! Какое все-таки впечатление о себе он создал у тешшши, у сиделки? Всего-то зашел соблюсти ритуал, с Рождеством поздравить!..

А теперь – к чете Мыльниковых.

Главное – ритуал! Учение Кун-цзы живет и побеждает. Даже кретином себя ощущай, но блюди нормы этого самого общежития. Как завещал все тот же Кун-цзы, признанный знаток всех и всяческих ритуалов.

Настолько знаток, что, попав в Лоян, столицу Чжоу эпохи Чжоу, пришел во дворец, где как раз творилась весьма сложная многоступенчатая церемония, Кун-цзы только и спрашивал-переспрашивал о значениях и подробностях творимого. (Какой точно дворец… Колчину навскидку не вспомнить, это у отца бы спросить, у Дмитрия Иваныча, профессора-китаиста, или… у Инны…)

И тут некий глупый позволил насмешку: «Хорош знаток ритуалов, поминутно спрашивающий-переспрашивающий о ритуалах же!»

И Кун-цзы ответствовал: «Молодой человек! Интересоваться подробностями ритуала в ТАКОМ месте – и есть самое строгое следование ритуалу».

Нет, все-таки Кун-цзы – весьма и весьма не дурак! Пусть и не согласен с ним по многим позициям даос Лао-цзы. А! Они, кстати, по легенде там и встретились нос к носу впервые! Кун-цзы и Лао-цзы. И продолжительно обменивались сентенциями. Со всем уважением. Обоюдным. И отнюдь не Лао-цзы позволил себе упомянутую насмешку – он тоже был весьма и весьма не дурак! – это некий мелкий дворцовый пристебай себе позволил, обалдуй…

Так вот, рождественские подарки – это ритуально.

Потому в отведенные ему по телефону полчаса Колчин уложился с трудом, с большим трудом. Пришлось побродить-поглазеть по стройным ларьковым рядам у метро «Удельная». А куда еще, где еще? Время – к полноправному вечеру!

Как бы так исхитриться – один подарок на всю семью? Не в деньгах дело, во времени. Время – деньги.

Он было решился отдариться Вике Мыльникову внезапной своей покупкой – из «Строительных материалов». Вика Мыльников, более-менее просвещенный в единоборствах, оценил бы по достоинству, но… тогда что-то равнозначное придется отыскивать для Галины. Цепь златую. Типа того… (Да и не хотелось Колчину расставаться с крупноформатным, на манер портмоне, замшевым футляром. Не столько из-за портмоне как такового, сколько из-за содержимого в многочисленных отделениях. Эдакие «разрушительные материалы»… Не жалко, но… самому Колчину пригодится.)

Цепь златую, цепь златую, значит. Женщинам дарить украшения – заранее обрекать себя на конфуз. К тому же у кого, у кого, но у бывшей Лешаковой, бывшей Красилиной, у НЫНЕШНЕЙ Мыльниковой – с ювелирными изделиями без проблем, с натуральными, а не с дешевой бижутерией, которая покачивалась, поблескивала звеньями в окошке киоска. Да-а, украшение! И глубокомысленная зазывная рекламка на картонке:

«ЦЕПЬ – ЛУЧШИЙ ПОДАРОК!»

Мыльникова, пожалуй, иного мнения. Пусть и строит на людях иллюзию: я – это я, а при мне – муж.

Скорее она у бывшего мента, а теперь полукриминаль-ного легала, – на цепи. Пусть и златой. Не важно – короткий поводок, длинный. Но поводок.

Она теперь не торгует в ларьке, не запирается наглухо от рэкетиров.

Она теперь – жена очччень влиятельного мужа, только влияние это распространяется на вполне известный круг людей.

А! К слову! И к месту! Если Колчин не ошибается, аккурат у метро «Удельная» в свое время Мыльникова (тогдашняя Красилина) торговала с ларька всяческими «дурилками», когда по-дурному восстала против рэкета и в конечном счете заработала непроходящий тик.

Рассказывала ведь Инна, младший друг, пытаясь загасить вечно тлеющее предубеждение Колчина в отношении Галины, старшего друга.

Да ладно вам! Повтор: друзей детства не выбирают, дружите хоть до старческого маразма! Только Колчина не вынуждайте!..

Хм! Друзей детства. Снова к слову, снова к месту: и ведь прошло Иннино детство в скверике, в доме, откуда полчаса назад ретировался Колчин, и где (Ленинград – город маленький!) обитала та же тогда еще Лешакова – откуда и общее детство.

Это потом, позже, Инна с Валей Дробязго переехали в Москву.

Это потом, позже, Лешакова стала Красилиной и переехала на Комендантский, где…

…где из последних минут ждут в гости рождественского москвича Юрия Дмитриевича!

Нет, определенно, пауза хоть в полчаса была необходима после буйства-полноводья чувств на Скобелевском, 17.

Но – пора, пора!

То удобно, что до четы Мыльниковых на машине – минуты три, сквозь лесопарковый массив по пристойному асфальтовому покрытию.

Однако – подарок!

Цветы – само собой. Пузырь – само собой. Лешакова-Красилина-Мыльникова уважает нечто полуалкогольное, экзотическое. «Мисти», если Колчину не изменяет память (привозила с собой из Питера: «Нет, вы попробуйте! Вы оцените! Это надо не глотками, не глоточками! Надо – поцелуйчиками!» Щ-щ-щас! Схожу-ка я за пивом. Внизу, «У Гриши», «Тверское-темное», извините, гости дорогие!).

Ныне он гость… А взять бы полдюжины питерского «Портера»! По слухам, приличное, даже более того. В Москве такого нет. Ну да – ритуал: дары должны соответствовать вкусам одариваемых. «Мисти» так «Мисти». Однако это не подарок, это так…

Что бы такое придумать… что бы…

Вот! Кто у Мыльниковых? Дог?

Помнится, «старший друг» на кисель исходил, рассказывая год назад о взятом в дом щенке – пятнистый дог, да! Инна пыталась деликатно закрыть тему, зная «послевкусие» Колчина от давней смерти Чака, бульдожки. Но «старший друг» игнорировал намеки-заминки.

Нет худа без добра! Цепь ассоциаций – цепь. Короткий поводок, длинный поводок. Рождество. Подарок. От души! Душе. Хоть таким сложным образом, но презреть ритуал, соблюдая ритуал! Подарок всей семье – всем, и самому душевному из всех в семье. Будешь ты теперь, бедолага, ходить по струночке. В прямом смысле, не в переносном. «Цепь – лучший подарок!» Поводок-струна – лучший подарок. На Рождество. Всей семье! И лично – бездуховному щену. Киоск, изобильный собаче-кошачьими консервами-мисками-шампунями-фенами-намордниками, еще торговал.

Рядышком мерзлая старушка торговала залежалой неликвидной литературой: роман-газетами, сборником «Товарищ комсомол» (о, Ревмира Аркадьевна, о!), Гражданским и Уголовным кодексами РСФСР – с потертыми корешками, оббитыми уголками… Затрепаны в хвост и в гриву. Бывший дефицит. Незнание законов не освобождает от ответственности за их нарушение, помните? Цугцванг: дайте хоть их, законы, прочесть-ознакомиться! – хрен в сумку! они только для служебного пользования! – а где бы достать? чтобы прочесть-ознакомиться? – а вам, собственно, зачем? есть намерения нарушить? – не-ет… просто чтобы знать… – когда понадобится, вас вызовут и ознакомят! – ку… куда?! – куда надо, туда вызовут! свободны! пока что…

Иные времена, иные нравы. Теперь старушки за ничто готовы сбагрить праздным прохожим бывшие для служебного пользования своды законов бывшей страны. Спрос – нулевой. Еще и бравые блюстители в полном облачении норовят шугануть, пинком сапога расшвыривая пожитки: неча тут, понимаешь! Теперь знание законов новой (да бывшей, бывшей!) страны освобождает от ответственности. Законы сами по себе, ответственность сама по себе.

(Вот и Колчин сам по себе.

А куда? В милицию заявление писать: ушла из дому и не вернулась…

Кто? Жена? Зна-аем мы этих жён! Сколько дней тому назад? Неделю-полторы? Мужик, ты чё? Не знаешь, что в стране творится? А туда же – баба пропала! Всероссийский розыск объявлять? Поищи-ка сам. Знаем мы, мужики, этих баб!)

Знает Колчин, что в стране творится, знает. В стране ФБР. Федеративная Бандитская Республика. То-то власть оговорилась, назвав далеких чеченцев незаконными вооруженными бандформированиями, тем самым выдав карт-бланш ЗАКОННЫМ вооруженным бандформированиям обеих столиц: давайте жить дружно!

В Москве худо-бедно Колчин ориентируется, кто есть кто. А в Питере…

Ленинград, конечно, город маленький. Но для точного ориентирования необходим старожил из тех, кто проникся истиной: главное – быть в гуще, знать масс! Такой, если угодно, невеликий, даже мелкий почин.

А как у вас по линии генлинии?

А как у вас по части спецчасти?

Ау, законные вооруженные бандформирования!

Братья Сердюки, внедрившие в незамысловатое обыкновение криминального Питера серию (сериал!) отрежиссированных разводок между бандитами и клиентами-«овцами». Из первой волны середины восьмидесятых. В таком авторитете, что даже небезызвестные братья-чапаевцы, стригущие автолюбителей, платили братьям Сердюкам.

Старший Сердюк по прозвищу Толя-Кунфу. По легендам – большой мастер. (Не знает Колчин такого мастера. Не слышал даже.) Держал на дому парочку манекенов, облаченных в милицейскую форму, – отрабатывал на них приемы ближнего боя. Добря-а-ак, надо полагать. Вышел бы сей Толя-Кунфу не против манекена, а против любого из колчинских учеников на татами в Центральной школе, – там и посмотрели бы. Не суждено. Грохнули Толю-Кунфу полтора года назад, проигнорировав легенду о сердюковской непобедимости. Кто-то из «своих», из конкурентов…

Комарин. Следующий после Сердюков некоронованный, но король. В отличие от предшественников, «бомбящих» граждан с полутемным прошлым-настоящим, он стремился поставить Дело на законную солидную основу. Что, впрочем, не отрицало иную основу. Дисциплинка в банде железная – наркотики ни-ни, алкоголь в меру. Сам Комарин мелковат физически, но выжимает штангу в полтора собственных веса. При появлении главаря в каком бы то ни было месте общественного питания-увеселения все встают. Пять лет назад банда Комарина столкнулась в чистом поле Девяткина с теми, кто уже шел на смену, торопил события. Перестрелка поинтенсивней чикагских.

Под этот орудийный шумок милиция и сграбастала львиную долю комаринских бойцов, включая Самого.

Но Сам недолго сидит в «Крестах» – скоренько переправляется на «химию» (нашлись хлопотуны в правоохранительных органах). А два года назад он и вовсе то там, то сям мелькает в Питере. И разборки с кровью-трупами учащаются. Надо укрепить пошатнувшийся статус-кво.

Вряд ли это устраивает идущих (пришедших!) на смену. Комарин гоняется за конкурентами, киллеры от конкурентов гоняются за Комариным. Он-то многих и многих нагнал, но они – многие и многие, а Сам – один-единственный такой. Полгода назад сел-таки на мушку.

Нужно иметь маресьевскую жажду жизни, чтобы выкарабкаться из небытия после стольких огнестрельных ранений. Выкарабкался, лишившись конечности. Но выкарабкался. На сегодняшний день, по слухам, окопался в Штатах. Зализывает. Вероятность возвращения в Питер ничтожна, но – есть, есть вероятность.

Только замещение вакантной должности уже произошло. Гладышев, ранее в подмастерьях у Комарина, однако подрос малыш, и памятная разборка в Девяткине именно Гладышевым инициирована. Бывший борец, но плохонький, в отличие от тех, кто в прошлом.

Но, известно, решает не личная стать и прыть, решают личные контакты в среде, где ценится стать и прыть. А контактирует Гладышев со спортсменами-профи плотно. Образование – тюрьма. Тем понятней его стремление окружить себя высоколобыми – юристами, адвокатами, экономистами. Не дал бог учености, тогда он (не бог, Гладышев!) ее просто купит. И обретя мозговой центр – в атаку на госпредприятия, ура! Взимание штрафов за нарушение контрактов и договоренностей… Впрочем, стригутся почти налысо обе стороны, затеявшие конфликт. Сферы влияния (и по месту, и по роду деятельности) настолько обширны, что поговаривали об империи Гладышева.

Вся беда любой империи – в удаленности границ и рассеивании сил. Как бы есть она, и нет ее. Попробуй удержи эдакую громадину в беспрекословном подчинении, если подданные не ощущают ежечасно – есть она? нет ее? К тому же и сам «император» на людях открещивается от высокого звания. Оно, конечно, сродни кокетству признанного, например, снайпера: да ну, отстаньте! я и ружья отроду в руках не держал… ладно, раз вы настаиваете… и – в «яблочко»! Но простодушные от рождения, имя коим – легион, могут воспринять кокетство за чистую воду: топи гада, он никто!

Гладышева «утопила» милиция два года назад – взяла прямо в гладышевском «вольво» и оторопела: у «императора» в кармане – пистолет! негоже так представляться! Может, он действительно не глава? Может, всё большой блеф? Какой же дурик станет при себе держать ствол, если он – глава?! Р-разберемся. А ты, малыш, посиди, пока мы будем р-разбираться. Да не здесь, не в машине. В тюрьме. Чтоб не скучал, вот тебе за компанию твое же ближайшее окружение…

Ближайшее окружение, надо признать, недолго составляло компанию «императору», зато моментально по освобождении затеяло кампанию в защиту безвинно томящегося узника бессовестности. Кампания и сейчас в полном разгаре. По сию пору…

А сам Гладышев по-прежнему на нарах?

На нарах.

А обесконеченный Комарин за кордоном?

За кордоном.

А Толя-Кунфу на три метра под землей?

На три метра под землей.

Получается, в данный момент и обратиться не к кому? В децентрализованном бандитском Питере? На тот случай, когда возникнет нужда получить ДОСТОВЕРНУЮ, ИСЧЕРПЫВАЮЩУЮ информацию по… частному случаю. Нет… м-м… коллектора?

Почему же нет… м-м… коллектора?! Почему же не к кому обратиться?!

Вика Мыльников наводяще задался риторическим вопросом. Только что в грудь себя не ткнул. Он, само собой, всего лишь мент в отставке. Но он и глава частной охранной структуры, способной разобраться в частном случае. Особенно если он, случай, пусть косвенно – задевает главу.

А задевает?

Да ни боже мой! Где бывший мент, бэх Мыльников, – и где исчезнувшая жена сэнсея!

А действительно – где?

Московский Бай-Баймирзоев, одно из первых лиц в известных кругах, авторитетно дал понять: не в Москве.

Питерский Мыльников – отнюдь не из первых лиц в известных кругах…

Хотя… круги эти всё сужаются и сужаются, если верить летописи бандитского Петербурга: Толя-Кунфу – Комарин – Гладышев…

Но если верить всё той же летописи, то существуют целые банды, состоящие преимущественно из милиционеров, из ста двадцати охранных обществ каждое третье действует как заправская бандитская организация.

Колчин как-то уже оповещал публично: он привык разговаривать только с первыми лицами.

Первым лицом в семье Мыльниковых для него была Галина Андреевна Лешакова-Красилина-Мыльникова. И не потому, что она верховодила на дому. Это она именно не на дому, а в гостях верховодила, то есть муж ей позволял компенсироваться, отзывался на уменьшительного Вику, величал жену мужественным «Гал» (галл!), Москва – не его город. Колчины – не его давние приятели (то есть Инна Колчина, но замужем она аж за сэнсеем!). Пусть потешится Гал (-л!), пусть восполнит острую самолюбийственную недостаточность.

Но дома, но в Питере – тень, знай своё место.

Ди-Жэнь – тень на одном склоне горы, солнце – на другом. Не так ли?

Не так. Первым лицом для Колчина была Галина. Ибо: старший друг – младший друг. В этом тандеме третий лишний. Третий – Вика Мыльников.

Инна, будучи в Питере, наверняка общалась с подругой детства. Не исключено, у нее же и останавливались. Где ж еще? Не у мамаши ведь – с ночевой: «У меня нет дочери! У меня никогда не было дочери!»

Кроме того, Инна не просто коротала время у подруги – надо ли говорить, что при встрече двух женщин беседа длится и длится, а темы… от прошлого босоногого совместного детства до грядущего пугающего возрастного будущего:

– Представляешь, мне уже тридцать!

– Вот когда тебе тридцать пять стукнет, тогда поймешь! Я тоже в тридцатник знаешь как паниковала! Детей так и нет?

– Не получается…

– И у нас. Просто я уже и не хочу.

– А я… мы…

– Да зачем! Собака лучше! Мы с Викой дога взяли. Посмотри, какая лялька! Юл! Юл, к ноге! К ноге, сказала!.. Тьфу, дурак! Он еще молодой. Зато теперь никто ко мне не сунется – ни в квартиру, ни на улице. Ну ты помнишь, я рассказывала…

– Помню…

Надо ли говорить?

Надо. Как раз надо. Ибо не только про дела давно минувших дней, не только о преимуществах щенка перед младенцем, не только о коротком бабьем веке обычно беседуют подруги… Всяко вопросы «ты завтра куда? надолго ли? и на кой тебе это?» неизбежны. И ответы – тоже.

Что же касается Вики Мыльникова и его завязок с миром криминала, то почему бы заодно и не использовать?

Пренебрегать подвернувшейся возможностью неразумно. Только возможность эту следует пользовать разумно: ни в коем случае не просить об услуге, но повернуть так, чтобы услугу тебе навязали, конфузясь, извиняясь, уверяя: всё будет сделано, а вы даже не думайте об отдельных нюансах!

Нюансов более чем достаточно. И один из них: жена сэнсея приехала в Петербург, остановилась у Мыльниковых и – в Москву не вернулась.

Вика Мыльников встретил Колчина, как и подобает встречать признанного учителя (хотя именно Мыльникова именно Колчин ничему такому не обучал), – ритуальный поклон, руки по швам, большое уважение, к столу, к столу! И ни малейшей фамильярности, типа: ну и как там в Японии? читали-чита-а-али! а вот скажи мне, Юрий Дмитрии, в Токио проститутки есть?..

Не-ет, это ты, Вика, Колчину скажи. Но не про наличие-отсутствие проституток – в Токио ли, в Питере ли.

Квартира у четы Мыльниковых была маломерная – одна комната в пятнадцать квадратов, кухня – в шесть, удобства раздельные. Тесновато для двух супругов и одного малолетнего, но многокилограммового щена.

Впрочем, у Мыльниковых – два телефонных номера в Питере.

Колчин был осведомлен – у Вики есть квартира о трех комнатах, о двух уровнях, где-то сразу за отелем «Санкт-Петербург».

Просто Галина Андреевна отстаивает свою независимость. Здесь ее вотчина. Продавать, обменивать, расширяться, объединяться – не на-адо ей. Да, первый этаж, да, блочный дом, да, маломерка. Но – своё. Муж есть муж, убежище есть убежище. Если вдруг что – она всегда может уйти. Есть куда. Не уйдет, нет. Но МОЖЕТ. Да и всегда удобно иметь запасную пустую кубатуру, где при случае уединиться. Или приедет кто-нибудь издалека… (Не Колчин. У него сняты апартаменты в «Чайке», неподалеку, пешком – три минуты. Но мало ли… Вот Инна…)

Собственно, Колчин и позвонил по номеру Галины Андреевны, а не по номеру Вики. Тем самым обозначив приоритет.

Удачно, что рождественский вечерок чета Мыльниковых порешила встретить в тесноте, но не в обиде – в маломерке на Комендантском. Иначе в «дворянском гнезде», как почему-то упорно называл свою квартиру Вика, пришлось бы дольше тратиться на всякого рода предварительности, – все же хозяин там Мыльников, а навестить Колчин желает прежде всего Мыльникову, в «Метрополь» зазвать на ужин, про «младшего друга» порасспрошать…

– Как Инна? – ритуально спросила Галина после церемонии вручения цветов-«Мисти»-поводка. Спросила и подмигнула, мол, отвечай ничего не значаще, отвечай нейтрально.

– А как Инна? – встречно спросил Колчин, на мгновение потерявшись, однако через мгновение сообразив: подмигивание – не знак тайный, но последствие той давней душевной травмы.

– То есть? – неуверенно улыбнулась Мыльникова.

– Потом… – вполголоса бросил Колчин.

К столу, к столу!

Было фондю. Стеклянная кастрюля без крышки. С кипящим маслом. Под ней – спиртовка. Специальные двузубые вилки на длинных ручках. Сырое мясо тонкими ломтями. Сам подцепляешь, держишь в масле до устраивающей тебя степени готовности, ешь. Экзотика.

(Экзотика? Вот в Роппонги была экзотика!

Пристрастие японцев к свежей пище временами излишне изощрено.

Дорогой подвальный ресторанчик, где подавали креветок. Несчастных тварей живьем швыряли на жаровню, по которой они суетливо сновали, постепенно меняя цвет. И в момент, когда креветка испускает дух, шеф обдает ее соусом и накрывает железным колпаком, чтоб впитала. Готово! Пять минут агонии – зато вкус специфический!

Вкус – да. Однако после Роппонги Колчин, кажется, навсегда пресытился креветками. Ну их!)

Из ритуальной вежливости Колчин попробовал один ломтик («Вы попробуйте, попробуйте!») – кусок в горло не шел, ассоциации с тварями, заживо испеченными в Роппонги.

Зато Мыльников перемалывал фондю живьем, если можно так выразиться. Он лишь символически окунал ломтик в кипящее масло и отправлял в рот, сыроед! (Не от сыра, а от сыро-!) Хрящеватые, «пельменные» уши главы охранного предприятия двигались, будто в фильме ужасов.

Аппетита участникам застолья хруст то ли ушей, то ли фондю не прибавил.

Единственный жратик, помимо Вики, – годовалый пятнистый Юл. Щен был на редкость невоспитанным – бодался в колени, гулко ронял башку на край стола, выпрашивая подачку, тявкал нутряным просительным фальцетом, если пауза между подачками затягивалась.

– Юл! Место! – строжала Мыльникова. – Место! Кому сказала! Место!

Щен-Юл переключался на обиженный баритональный рык и даже имитировал движение от стола: место так место… Но тут же возвращался: вот оно, мое место.

Мыльникова подмигивала всё чаще. То ли нервы разгуливались, то ли сигнализировала гостю. О чем? К еде она даже не притронулась. Мусолила очищенный банан, покусывая сантиметрами. И «поцелуйчиками» всасывала желто-белый «Мисти» – из бокала. Задумчиво-отрешенный вид: ах, когда вы наконец уйдете!

Все?

Нет, не все, но некоторые.

Из них двоих – Колчина и Мыльникова – некоторым был Вика.

Она бы и ему, Вике, с удовольствием сказала: «Место! Кому сказала! Место!»

То-то и оно: кому сказала.

Щену-Юлу могла. Вике – опасалась.

Место Вики Мыльникова – в трехкомнатной двухуровневой квартире за отелем «Санкт-Петербург». Здесь – она. К ней из Москвы приехали! И, кстати, радостный тон Галины в трубке, когда Колчин набрал номер с телефона Ревмиры Аркадьевны, тем и объясним: «Хоть кто-нибудь! Лишь бы не с глазу на глаз в пустой комнате с мужем!» За накрытым столом…

Стол был накрыт условно. То есть вроде бы богато-изобильно-разнообразно. Но – никак.

Сервировка почти полностью отсутствовала, вот что!

Будто пришел мужчина с добычей, вывалил всё – остальное должна организовать женщина.

А ей не хочется организовывать – ушел бы поскорей!

Куда?

Куда угодно! За новой добычей. Не куда, но отсюда.

Гроздья бананов, пластиковая корзинка с киви, ананасы. Десерт. Заранее нарезанные копчености в полиэтилене-фольге от «Самсона», располовиненная сырная голова «Эдам», парочка сухих вин в литровых пакетах, водка «Сильвер-Смирнов», нераспечатанная баночка икры. Блок «Мальборо-лайт». Всё.

Такое впечатление: Вика Мыльников перед визитом к жене тормознул у ларьков с табличкой «Защиту осуществляет охранное предприятие „Главное – здоровье“» и барски распорядился, мол, давай-ка… это… и вот это… ладно, вон то еще… и… для полного счета – что там, в банках?

Ка-акие могут быть счеты, уважаемый! Всегда рады!

Насчет радости рабов от ларька – вряд ли. Но и Галина Андреевна – не в восторге. Хорошо еще, сообразила про фондю. Сама сообразила, сама мясо ПОКУПАЛА, сама стеклянную кастрюлю приспособила – от давних пристрастий к химии-полимерам-реактивам. Гость грядет – из Москвы! А стол – будто на шикар-р-рном полубандитском междусобойчике. Вот еще удава живого из ванны вынуть и с ним на плечах фотографироваться на память – на фоне полуфабрикатных роскошеств.

– Ты уже где-то… остановились? – ритуально, однако с подтекстом, спросила Галина, плавая между «ты» и «вы».

– Пока нет… – почел за благо слукавить Колчин. А и в самом деле! Разве он остановился в «Чайке»? Он там только вещи сбросил и – снова весь в движении.

– А как Инна? – повторила старшая подруга.

– Она же недавно была! – встрял Мыльников. Он здесь не хухры-мухры, он в курсе, он полноправен, пусть даже и намекает жена: шел бы ты, Вика, к себе, не видишь – человек приехал, остановится у меня, прибрать надо, я потом, позже, подъеду, когда гостя устрою, а ты всё жрешь-жрешь-жрешь… – Здесь, – уточнил Мыльников, уставившись на жену в ожидании поддакивания. А что?

Лешакова-Красилина-Мыльникова опять подмигнула, на сей раз мужу, и… смолчала.

Аура возникла тягостная, гнетущая. Не продохнуть.

Впрочем, «не продохнуть» – по причине жадных и частых затяжек. Галина оставила в покое полууничтоженный банан и принялась уничтожать сигарету за сигаретой.

«Мальборо», возможно, и «лайт», но Колчин не любил никотинного дыма, никакого.

«Она же недавно была! Здесь…»

Полуторная тахта, торшер, телевизор, аудиоплейер, троица кресло-стульев, стол-раскладушка. Всё. Да! Еще из стены, прямо над изголовьем полуторной тахты, торчал обычнейший водопроводный кран – с вентилем, со свисающей из носика каплей воды (щас капнет, щас!). Сальваторщина-далиевщина! Бы. Если бы Колчин заранее не знал о прошлом увлечении Мыльниковой (тогда – Красилиной) всяческими «дурилками» – Инна рассказывала, да и Мыльникова, навещая «младшего друга», регулярно преподносила очередной авторский экземпляр. Собственно, и стеллаж был заставлен отнюдь не книгами, но некими… предметами авторского творчества.

«Она же недавно была! Здесь…»

– В Москве я ее не нашел… – между прочим пробросил Колчин и очертил временные рамки: —…после Токио.

– Как это?! – с уловимой фальшивинкой воскликнула Галина Андреевна, «старший друг».

– В Москве ее нет.

– Она из Петербурга вернулась? – с той же, такой же фальшивинкой заинтересовался Вика Мыльников.

– Я в Токио был. А в Москве ее нет… – ровно произнес Колчин. Та самая ровность тона, в которой ни просьбы, ни упрека, ни страха. Пусть сами, сами!..

Они – сами. Фальшивинка объяснима и понятна: ощущение вины, когда тебя еще никто ни в чем не обвиняет (ЕЩЕ!), но по сути-то… Приезжала гостья, гостила здесь, сами ее проводили на вокзал, а она – не приехала!

– Гал! Ты ее провожала?

– Когда?

– Когда она уезжала.

– Смотря куда.

– Что значит: смотря куда?! На вокзал!

– Я ее до метро проводила. До «Пионерской». Со мной же Юл был. Меня же с ним не пустят!

– Но она на поезд поехала?

– Ой, слушай, откуда я знаю! Что ты меня спрашиваешь?! Она передо мной не отчитывалась. У нее тут дела, помимо меня. Мы попрощались и… всё.

– Что значит: всё?! Она же твоя подруга!

– Да, подруга! А дальше?!

– Я тебя спрашиваю: а дальше?

– Ой, отстань! Откуда мне помнить! Да ничего с ней не могло случиться!

– Тебе напомнить, что может случиться с одинокой женщиной в Питере поздним вечером?

– Вот эту тему, пожалуйста, оставь! Я тебя ни о чем не просила, если хочешь знать! Я тебя только об одном просила: никогда мне не напоминать! – Тик у Мыльниковой еще участился, она привычно держала щеку ладонью. Жест получился не профилактическим-бесстрастным, а наоборот, «мамочки-мамочки-мамочки! страсти какие!».

– Ночевала она у тебя?

– А где же еще?

– Это не ответ.

– Допрос? У меня!

– А какого числа уезжала?

– А я помню?

– Предположительно – двадцатого. Девятнадцатого… – вставил реплику Колчин. Он вернулся из Токио двадцать первого. Инна должна была где-то тогда же поспеть.

Колчин как бы самоустранился от участия в семейном диалоге, безучастно разглядывая образчики «дурилок» на стеллаже, но пристально следил за развитием разговора.

Самой замысловатой «дурилкой» из всех находящихся в комнате была Лешакова-Красилина-Мыльникова. Ее, так сказать, фальшивинка была чуть ли не осязаемой. То ли она действительно знает больше, чем говорит, то ли говорит меньше, чем знает. Не одно и то же. Почувствуйте разницу. Отчитываться перед мужем Викой она не намерена, поделиться соображениями с гостем Колчиным – да, но не в присутствии третьего лишнего.