Текст книги "После потопа"

Автор книги: Андрей Колганов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Довольно сильный северный ветерок делал пребывание на берегу весьма зябким и Надя предложила:

"Хватай одежду, пошли в дюнки, погреемся на солнышке. Там меньше дует".

Дюны, действительно, хорошо прикрывали от ветра. Вскоре Сухоцкий согрелся и лежал в блаженном полузабытьи. Одежде, которую они развесили на воткнутых в песок палках, предстояло сохнуть еще довольно долго. И Юрий лежал, не обращая внимания ни на что вокруг, даже на голубовато-сизую траву-песколюб, колеблющуюся от ветерка и покалывающую его тело своими засохшими острыми кончиками. Однако вот что-то заставило его вздрогнуть. Это обнаженное Надино плечо коснулось его плеча. Прохладные нежные пальчики девушки легко пробежались по его бедру и его пронзило, как будто электрическим током.

Сухоцкий приоткрыл веки и повернул голову. В ответ на его движение Надя повернулась к нему, облокотившись на руку. Ее широко раскрытые темные глаза были полны слез.

"Чурбан бесчувственный" – заговорила она, странно растягивая слова. "Я лежу тут рядом с ним, а он даже голову не повернет! Ох, дура я, дура! Другие девчонки давно все с парнями, а мне чурка с глазами досталась…" – и тут она сорвалась на крик:

"Зачем ты меня от пуль закрывал? Зачем? Чтобы потом издеваться? Что я теперь? "Ополченец Бесланова"? А на все остальное тебе наплевать!" – и она завыла, сев на песке и судорожным движением вонзая ногти в ладони.

"Прекрати истерику!" – резко сказал Юрий, хватая ее за плечо. Она вырвалась, отворачиваясь. Тогда Юрий обхватил ее обеими руками вокруг плеч, напрягая мышцы, стиснул хватку, чувствуя, как это напряжение болью отдается в его теле, и, глядя ей прямо в глаза, тихо и раздельно произнес:

"Прекрати истерику".

Надя продолжала плакать. Она уже не кричала, но всю ее сотрясали судорожные рыдания. Сухоцкий попытался ее уговаривать негромким ласковым голосом:

"Не надо плакать, Надя. Ты такая крепкая девчонка, и такая умная, и такая красивая. Ну плюнь ты на меня, видно, так мне на роду написано. Вижу я все, вижу как ты маешься. И хочется тебя как-то приласкать, да пойми же – не могу я через себя переступить. Просто физически не могу". – Он продолжал говорить, все так же глядя Наде в глаза, полные слез. Объятия его ослабли и расцепились, он оперся на локоть, другой рукой поглаживая девушку по голове. Его пальцы смахнули слезы с Надиных щек. – "Ну вот, поплакала, и хватит. Ты молодец, Надя. Я знаю, я бы пропал без тебя. И никуда бы я от тебя не делся… Да не нужен мне никто, пойми. Сложись все по-другому…" – Юрий вздохнул. "Лучше тебя я ведь никого не встретил. Но не могу!" – с тоской произнес он последнюю фразу, и вдруг ощутил, что слова его оказались уже не вполне правдивы. Они лежали друг рядом с другом, чуть соприкасаясь телами, и Надя, похоже, тоже ощутила это.

"А все-таки ты чурбан бесчувственный", – повторила она, уже беззлобно, одновременно улыбаясь и сглатывая слезы. – "Ложись на спину, тебе больно" она мягко надавила ему на плечо ладонью.

Юрий опустился спиной на песок. Вяло мелькнула мысль, что в таком положении надо бы прикрыться от девушки руками, а Надя тем временем склонилась над ним, задевая его тело кончиками своих крупных, но еще сохранивших некоторую девическую заостренность грудей.

"Никуда ты теперь от меня не денешься…" – снова улыбнулась она, и, видя его попытку приподняться и отодвинуться, снова мягко нажала ладонью на его тело, повторив, – "Лежи! Тебе же больно. Я сама справлюсь". – Она привстала, и Юрий ощутил, как колени девушки мягко сжали его талию с двух сторон. Тело, подвергшееся долгому воздержанию, окончательно отказалось ему повиноваться. Руки, вопреки его воле, как будто сами по себе поднялись неуверенным дрожащим движением, и осторожно легли Наде на грудь…

…Надя, выходя из моря, стиснула бедра и поморщилась.

"Не очень больно?" – участливо спросил Юрий, обнимая ее одной рукой за плечи.

"Ерунда!" – тряхнула мокрыми волосами Надя, положив голову ему на плечо. Неожиданно для Юрия она оказалась довольно стойкой девственницей, и хотя она сама приложила основные усилия, чтобы избавиться от последней преграды своей невинности, он теперь был обеспокоен – а как Надя будет воспринимать его после этого болезненного для нее, во всех смыслах, события?

Воздух над дюнами уже как следует прогрелся. Обсохнув сам, Юрий пощупал свою одежду. Майка, носки, трусы уже высохли, камуфляж был еще влажным в швах, а ботинки оставались изнутри заметно сырыми. Тем не менее Юрий начал одеваться.

Отвернувшись к морю, он ждал, пока Надя приведет себя в порядок.

Юрий не стал натягивать майку и гимнастерку. Одной рукой подцепив оставшуюся одежду, каску и бронежилет, другой рукой он подхватил Надин пулемет.

"Нет уж", – сказал он в ответ на ее протестующее движение, – "должен ведь я как-то начать за тобой ухаживать?"

Надя мимолетно улыбнулась, подобрала с песка несколько ярко-розовых, источавших приятный аромат цветков шиповника, которые Юрий успел положить ей на грудь, когда она лежала, медленно возвращая себе восприятие окружающего мира. Один из цветков она пристроила себе в волосы, затем встала, закинула за плечо камуфляжную гимнастерку и побрела вслед за Виктором через поле.

"Опель" с выбитыми стеклами по-прежнему стоял на том же месте, где они его оставили. Из близлежащих селений никто благоразумно не решился интересоваться причиной и результатами перестрелки, несомненно, слышной далеко вокруг. Сухоцкий бросил свое имущество и пулемет на заднее сиденье, галантно стряхнул осколки стекла с переднего и широким жестом распахнул перед Надей дверцу:

"Прошу!" – и спросил, как будто спохватившись, – "Да, мы ведь с тобой так и не успели обсудить, куда же мы отправимся в свадебное путешествие?"

Надя устало покачала головой:

"Домой".

"В Рыбаково?" – переспросил Сухоцкий.

"Да, к тебе домой, в Рыбаково".

Юрий внезапно для себя самого резко обернулся к Наде, и, выкрикнув, "Я люблю тебя, Надька! Люблю, понимаешь?" – впился в ее губы долгим жадным поцелуем. Когда он закончился, Надя пристально посмотрела на Сухоцкого. По щекам ее текли слезы, но лицо и глаза улыбались.

"Ты же… Ты же первый раз меня поцеловал! Обычно ведь начинают с поцелуев", – прошептала девушка, – "а у тебя все наоборот". Надины руки захлестнулись вокруг его шеи.

"Мой! Никому не отдам!" – твердо заявила она.

Книга вторая.
Обычная жизнь

Пролог

Из записных книжек Виктора Калашникова:

"Почему-то недавно вспомнилось, как после уничтожения банды Коменданта мы хоронили четверых погибших в том бою. Тогда на братском кладбище в Рыбаково насчитывалась 61 могила. И все погибли в бою или от ран. Потом, к счастью, нам не пришлось столько воевать. Но все-таки сейчас, когда я оглядываюсь на прошедшие семь лет, я вижу, как много ребят мы потеряли. Из трех с половиной сотен первых Рыбаковских коммунаров, пришедших с нами из Города, сейчас осталось всего сто девяносто восемь человек. Из старших возрастов большинство полегло в боях.

Теперь военные мускулы коммуны ослабли. Мы должны кормить почти шесть сотен малышей. Все силы тратим на производство нефтепродуктов, чтобы обменивать на продовольствие, да кое-как подлатываем рассыпающиеся машины. На охрану территории людей едва хватает. Впрочем, после того, как мы разделались с Комендантом, крупные банды нам уже не докучали. Но мелких стычек хватало. Теперь у нас почти что мир. Они не трогают нашу территорию, мы не лезем к ним. Да и тронуть нас мудрено. Все же у нас танки, самолеты и вертолеты. Мы тогда вовремя спохватились и смогли собрать по полям сражений в радиусе полусотни километров вокруг Города практически все мало-мальски пригодное для восстановления тяжелое вооружение, так что после нас остался только металлолом или стрелковые мелочи. Ни одна банда с тех пор не может потягаться с нами в технической оснащенности. Да что банда! Мы и с армией северного нашего соседа готовы побороться: кто – кого…

…Мы надеялись, что Большая Земля нам поможет. Но там и до сих пор дела идут наперекосяк. На третьем году обосновалось было в Городе представительство Правительства. Из Питера несколько раз пришли танкеры с горючим и суда с кой-какими товарами. А теперь это представительство занято только тем, что охраняет само себя, да несколько кварталов Города поблизости – вот и вся от него польза. Да и что они могут сделать, если в России, что ни год, то какой-нибудь вооруженный конфликт.

Была у меня надежда, что державы, оставшиеся в стороне от конфликта, – скандинавы, Австралия, Новая Зеландия, Япония – чем-нибудь, да помогут. Пусть на кабальных условиях, но помогут. Не тут-то было.

Упадок мировой торговли погрузил эти страны в кризис. У нас под боком, в Прибалтике, дело дошло до настоящей гражданской войны. А на Востоке вспыхнула Вторая Великая Тихоокеанская война между Китаем и японо-австралийской коалицией, которая теперь уже распалась…

Теперь им самим бы кто помог. А мы тут перебиваемся, как сможем. Несмотря на все напасти, налаживается кое-какая торговлишка – с поляками, с литовцами, иной раз от шведов кое-что доходит. Обмениваемся продовольствием, вторсырьем, наша коммуна торгует нефтепродуктами. Банда, засевшая в Ясногорске, контролирует добычу янтаря и приторговывает им. В общем, жизнь как-то идет…"

Калашников захлопнул тетрадь со своим дневником и некоторое время сидел неподвижно, глядя в окно, на зеленые сосны, шумевшие под ветром, да на серое апрельское небо. Погода для этого сезона стояла прохладная, из затянувшей весь горизонт пелены туч то и дело начинал капать мелкий дождик. В дверь постучали.

"Не заперто!" – машинально бросил он, погруженный в свои мысли.

"Дежурный по гарнизону капитан Пяльцин! Товарищ майор, разрешите доложить?"

Виктор повернул голову к вошедшему. У дверей стоял Генка Пяльцин, один из немногих уцелевших рыбаковских коммунаров-старшеклассников. Теперь он, конечно, давно уже вышел из школьного возраста, был женат, имел четверых детей и командовал отдельным бронетанковым батальоном, дислоцировавшимся в Зеленодольске, в котором была сосредоточена половина имевшихся у рыбаковцев видов бронетехники. В составе батальона была рота боевых машин пехоты, рота танков и ремонтно-эвакуационный взвод. Колесные бронетранспортеры входили в состав двух пехотных рот, а самоходные артиллерийские установки вместе с четырьмя реактивными установками залпового огня и двумя минометными батареями образовывали артиллерийский батальон. Экипажи и расчеты всех этих видов тяжелого вооружения поглотили людские ресурсы коммуны и на собственно пехоту осталось совсем немного людей. Да еще десятка два ребят, после потерь, понесенных людьми из погранотряда Айтуллина в боях у Народного, пришлось отдать в пограничники… Виктор вздохнул.

На Генке красовалась полевая камуфляжная форма с капитанскими погонами. За короткий период более или менее регулярных связей с Большой Землей воинские единицы рыбаковских ополченцев получили официальный статус, а их командиры были аттестованы на офицерские звания. Сам Калашников был теперь майором, а их сосед – пограничник Зият Айтуллин поднялся до полковника, будучи утвержден в должности командира Северо-Западной Земландской сводной территориальной дивизии (куда входила и Рыбаковская сводная бригада, как она теперь именовалась). Айтуллин оставался также и представителем Верховного комиссара Федерального правительства в области.

Кроме Айтуллина, подобным статусом обладали командир Восточной Земландской сводной территориальной дивизии и командир Южной отдельной сводной территориальной бригады. Во всех этих воинских единицах существовали (или были созданы заново) крупные пограничные отряды. Однако даже вместе с батальоном охраны Верховного комиссара, дислоцировавшимся в северных районах Города, они полностью контролировали в общей сложности едва ли треть территории области. Bпрочем, крупные бандформирования были рассеяны, и вылазки вооруженных групп с сопредельных территорий также пресекались.

Последней крупной стычкой была попытка прорыва на территорию области с юга, из Польши. Тогда только соединенными силами Южной дивизии (понесшей основные потери и превратившейся после этого в бригаду), Восточной дивизии и подкреплений белорусских союзников, ударивших нападавшим во фланг и тыл, удалось отразить вторжение. Рыбаковская бригада тоже участвовала в этих боях, но только своей авиационной группой (к двум вертолетам и экраноплану морской разведки добавилось еще два мощных Су-37 и три легких гражданских самолета разных типов, переделанных в штурмовики).

Надо сказать, что и на долю Северо-Западной дивизии тоже выпали нелегкие испытания, когда она своими силами нанесла удар по литовцам, оккупировавшим Народный. Успех был достигнут за счет внезапности удара. Казармы литовцев ночью были скрытно окружены и на них обрушился шквал огня. Их подкрепления не смогли преодолеть Большую Реку, еще на подходах к мосту попав под удар артиллерийской засады. У причала был захвачен сторожевик (один из шести, составлявших костяк ВМС Литвы), а другой потоплен огнем безоткатных орудий. Это был чувствительный удар, на который литовцы ответили длительным артиллерийским обстрелом Народного. Но сил на вторую оккупацию у них уже не нашлось – в стране шла вялотекущая гражданская война.

Пяльцин тогда командовал танковой ротой, которую использовали в той же роли, что и самоходки – чтобы растрепать в пух и прах резервный батальон литовцев на том берегу. Литовцы, конечно, пытались отвечать, но Сухоцкий настолько удачно руководил боем, заставляя танки и самоходки бить только с закрытых позиций и постоянно менять расположение, четко корректируя их огонь с новых позиций, что потерь артиллерийская группа не имела.

Воспоминания неясной чередой промелькнули в сознании Виктора, он тряхнул головой, отгоняя видения прошлого, и произнес:

"Слушаю".

"Состав с нефтью благополучно прибыл из Залесья в Город. Оттуда только что получена радиограмма".

"Происшествия были?"

"В одном месте восстанавливали поврежденный путь. Но нападения не произошло".

"Пронесло, значит, на этот раз", – задумчиво пробормотал под нос Калашников. – "А как у нас с полевыми работами? Я имею в виду, с поставками горючего для крестьян и кооперативов, и с организацией охраны на это время?"

Пяльцин бодро отрапортовал:

"График поставки горючего составлен, наливники выделены, группы охраны сформированы и проинструктированы, боевые машины из состава моего батальона для дежурства назначены".

Калашников покачал головой, в которой поблескивало немало седых прядей:

"Смотрите… А то будет как в прошлом году, когда в Пуликово увели у нас из-под носа две цистерны с соляркой!"

Пяльцин промолчал, считая ниже своего достоинства пускаться в оправдания, затем промолвил:

"Есть еще новости. Мильченко передал. По его информации, какие-то катера, – предположительно, литовские, – несколько раз крутились по ночам у буровой платформы, правда, на почтительном расстоянии. Вообще, он полагает, что литва активизировала разведку вдоль морского побережья".

"Плохо!" – отрывисто бросил Виктор, сразу посерьезнев. – "Из-за посевной мы вряд ли сможем усилить патрулирование берега. А если с севера и вправду готовят какую-нибудь пакость? В лоб они уже не полезут – ученые. Да и сил у них сейчас не густо. Пакость же какую-нибудь сотворить исподтишка – с них станется". Он дернул щекой и сказал:

"На буровой ведь у нас два крупнокалиберных пулемета?"

"Один, но в бронированной башне от БТР".

"Надо бы поставить еще один. Да подкинуть им туда гранатомет – и не разовый, а РПГ-16 или РПГ-29. Распорядись немедленно. И еще – все-таки оторви от себя еще троих бойцов и поставь там круглосуточное наблюдение на опорах у самой воды".

Уже через два дня информация Сергея подтвердилась. Целая флотилия катеров, поддерживаемая сторожевиком, в предрассветных сумерках, с моторами, работающими тихонько, на пониженных оборотах, пыталась подобраться к буровой. Часовой вовремя поднял тревогу. Началась суматошная пальба, и литовские катера, уже не скрываясь, рванулись на полном ходу к буровой. Однако когда крупнокалиберные пулеметы разнесли в щепки один из катеров и серьезно повредили несколько других, когда сумерки прорезал огненный след противотанковой ракеты (впрочем, не поразившей никакой цели), литовцы почли за благо отойти. Ретировалась и черная надувная лодка с подвесным мотором, с которой трое аквалангистов уже собрались было подобраться к опорам, чтобы заминировать их.

Напоследок сторожевик стал обстреливать буровую из 57-мм пушки, успев нанести ей порядочный ущерб. Однако вскоре сторожевик (гордо именовавшийся в литовском флоте фрегатом) вынужден был больше заботиться о собственном спасении, нежели об атаке на буровую. Поднятый по тревоге экраноплан выскочил на несколько секунд из-за береговых дюн, обстрелял самое мощное судно литовцев и тут же скрылся. На этом сражение по существу закончилось. Очередь из авиационной пушки повредила управление, и сторожевик вынесло на мель. Узнав об этом, Калашников поднял последний имевшийся у него в Зеленодольске резерв – два отделения пехотинцев – и через 2 часа сторожевик, оказавшийся под прицелом самоходки пограничников, был брошен командой и занят пехотинцами, подобравшимися к нему на шлюпке.

Над морем вставало солнце, окрашивая песок пляжа и дюны в розоватые тона. День обещал быть солнечным и теплым.

Глава 1. Побег в неизвестность

…Сельцо наше, Прямоторовка, лежит километрах в 8 от моря, как раз на пути между Ясногорском и янтарным карьером. Нельзя сказать, что с этим делом нам шибко повезло. Ясногорские бандиты, забравшие под себя янтарный карьер, нередко заглядывали к нам в Прямоторовку по пути из Ясногорска в поселок Солнечный Камень и обратно. Не то, чтобы это сильно увеличивало наши тяготы, вроде всяких поборов (хотя, конечно, бандиты, проезжая, что-нибудь да прихватывали сверх обычной дани). Просто от бандитов только и жди какого-нибудь непотребства. Да и неудобств лишних хватало.

Особенно не повезло охотникам нашим. Охотой в здешних лесах можно было немало добавить к пропитанию – дичи хватало. После того, как край обезлюдел, живности расплодилось в достатке. Да бандиты строго-настрого запретили деревенским иметь огнестрельное оружие. Кто жил от них подальше, рисковали нарушать запрет. А прямоторовским приходилось держать ухо востро. У кого находили ружьишко – беда. Хорошо, просто изобьют до полусмерти. А то пристрелят под горячую руку, да семью разорят! Так за последние годы двое селян расстались с жизнью. Ну, правда, один сам был виноват. Он вместо ружьишка на охоту с автоматом ходил.

Так что охотились теперь прямоторовские только со всякими допотопными самострелами, да капканы ставили. А ружьишки (у многих ведь они были, прежде-то за них не взыскивали) кто выбросил от греха, а кто схоронил подальше да понадежнее. И то сказать, патроны-то к ружьям достать сделалось и вовсе невозможно. Те, что жили у границы, иной раз ухитрялись выменять толику боеприпасов у контрабандистов – польских ли, литовских ли. Да в Зеленодольском районе у тамошних крестьян по немалой цене можно было чуток прикупить – ну, так за теми была немалая воинская сила, что и говорить. Можно свои патрончики и продать повыгоднее… Прямоторовским же опять не повезло – к ним контрабандисты не захаживали, а в Зеленодольский район пробираться – можно и голову сложить. Не жаловали Ясногорские-то тех, кто от них в другие края податься захотел.

В тот майский день на Прямоторовку накатила новая напасть. Заявились в село трое бандитов, да на легковом автомобиле. Последние годы прямоторовские наши изредка видели только грузовики, на которых приезжали Ясногорские. Тут же и слепому было видно – не простая братва заявилась, раз у них резина целая и чистый бензин есть, чтобы на "Опеле" разъезжать!

И потянуло эту троицу на баб. Надо же такому случиться, что нарвались они на дочку старосты, Петровича. А у того немецкая винтовка была припрятана. Ну, и не стерпел мужик. Ухлопал враз тех двоих, что его дочку прямо у калитки поймали да разложили. А третий мигом протрезвел, в машину чисто угорь нырнул – и ходу. Тут Василий Коменский, пришлый, что после войны из города пришел, тоже из хаты выскочил, да начал по "Опелю" из ружья палить. Да только пустое! Ушел тот, на "Опеле". После этого все и началось…

Василий Коменский залез в подпол и стал лихорадочно выгружать оттуда всякие мешочки да свертки. Настя и ее мать взирали на него с недоумением.

"Чего смотрите!" – с досадой воскликнул Василий. – "Все, конец. Теперь бандиты всех нас со света сживут! Только я за дешево жизнь свою не отдам. А вы уходите! Немедленно, пока не поздно!"

"Никуда я не уйду" – тихо, но твердо сказала мать. – "Если и помирать, то все равно вместе. А ты, Настя, в любом случае уходи. Убить тебя, может, и не убьют, да как бы не пожалеть потом об этом… Бандиты – они есть бандиты… Измываться будут".

"Нет, и я с папой!" – воскликнула Настя, уцепившись за мамину руку.

"Уходи" – устало произнес отец. – "Я бы и сам ушел, да куда с моей ногой. Да и надоело от этой мрази прятаться. А ты уходи. Тебе жить надо".

Насте стало не по себе от той безнадежной тоски, которая явно сквозила в словах отца. Но тут он быстро переменился, стал деловитым и торопливым.

"Я их встречу с ружьем. И другие мужики, кто вместе с Петровичем пойдет, тоже. Остальным одна дорога – бежать, если они на милость бандитскую не рассчитывают. А эти гады, чую, злы сейчас без меры. Так что переодевайся, мать тебе провиант в дорогу насобирает, – и в путь. Пойдешь на Восток, может, повезет тебе, доберешься до Зеленодольска. Там тоже вооруженной рукой правят, но, слыхивал я, без такого разбою, что у нас творится. Пойдешь лесом, Ясногорск обходи как можно дальше. Пробираться будешь рано утром и в вечерних сумерках. Тогда в лесу на бандитов не наткнешься. Ночью спи, днем отсиживайся", – скороговоркой объяснял отец.

"Карту я тебе дам. Пойдешь без оружия, с одним ножом. Если на кого нарвешься, то увидят ствол – пристрелят сразу ("хорошо, если пристрелят" – подумал про себя Василий, – "а то еще и надругаются, если разглядят, что девчонка"). После Комсомольского Курорта можешь выходить к берегу. Там все равно леса жиденькие, все больше поля. Но и там идти только по утрам и поздно вечером. И вот что – ты в Зеленодольск пока не заходи. Заправляют там всем из Рыбаково, что на полуострове. Давай прямо туда. Лучше уж прямо с главарями дело иметь, чем с мелкой сошкой".

Настя подобрала выброшенный отцом из подпола почти новый камуфляж и начала переодеваться, поминутно всхлипывая и шмыгая носом. Мать кинулась на кухню, собирать снедь. Вскоре вещмешок с сухарями, куском копченой свинины, двухлитровой пластмассовой бутылкой парного молока был готов. Отец добавил туда банку мясной тушенки, невесть как сохранившуюся за семь лет, нацепил Насте на пояс кожаный ремень, на котором болтались ножны с десантным ножом.

"Ну, с богом", – сказала мать, опускаясь на грубо сколоченный табурет, и утирая рукавом глаза.

Настя всхлипнула громче, и тут с околицы послышался шум мотора.

"Беги!" – крикнул отец, хватая Настю за плечо. – "Через огороды – к лесу! И не останавливайся! Не вздумай сюда возвращаться! Нас больше нет – поняла? Хочешь, чтоб мы умерли спокойно – останься жива! Делай, как я сказал!" – он торопливо поцеловал дочку и вытолкнул ее в дверь, с силой хлопнув ладонью по спине.

Настя бежала к лесу, всхлипывая, и постоянно оглядываясь. Минут через десять за ее спиной хлопнул выстрел, затем еще один, затем раздался треск автоматной очереди. В деревне, как казалось девочке, разворачивалось целое сражение, хотя на стороне селян били по бандитам шесть ружей, одна автоматическая винтовка, да еще четверо рискнули выйти против вооруженного автоматами врага с самострелами.

Селяне прозевали момент, когда машины с бандитами подъезжали к Прямоторовке. Однако на улочках села грузовик попал под обстрел и был подбит. Было убито и ранено несколько бандитов, которые, не ожидая вооруженного отпора, спокойно сидели в кузове. Однако на каждое ружье ответили по меньшей мере два автоматных ствола. Бандиты взяли под прицел хаты, из которых отстреливались поселяне. А затем по окрестностям разнесся звук, которого уже много лет не слышали в этих местах – загрохотал крупнокалиберный пулемет, установленный на бронетранспортере. Тугой, гулкий звук ударил в уши, отдавался эхом от близкого леса. Настя упала и в страхе прижалась к земле.

Лишь через четверть часа, когда стрельба стала заметно реже, а грохот пулемета прекратился, она нашла в себе силы поднять голову и оглянуться. Над селом поднимался дым от четырех или пяти огромных костров. И одним из этих костров был ее дом. Настя зарыдала, не вставая с земли, ее кулачки бессильно стучали по сухой прошлогодней траве. Потом она встала и сделала шаг в сторону горевшего дома, затем еще один…

Над головой ее взвизгнула пуля. Девочка затравленно оглянулась на звук одиночного выстрела, и увидела вдали, метрах в пятистах, силуэт человека с автоматом у изгороди их участка. Он был хорошо виден на фоне пылавшего дома. Настя несколько секунд смотрела туда, потом бросилась бежать к деревьям, до которых оставалось десятка два шагов. Сзади грохнул второй выстрел, и пуля взвизгнула уже почти над самым ухом. Настя бросилась наземь, затем вскочила, и через несколько мгновений уже петляла между сосенками, скрывшими ее от обстрела.

Настя долго и безутешно плакала, сидя на еще не просохшей лесной земле. Затем она приподнялась, скинула с плеч вещмешок, и, порывшись в нем, отыскала и развернула карту. Вскоре она уже вышла к какому-то едва заметному заросшему проселку и двинулась примерно на восток. Местами приходилось продираться через сплошные заросли кустов, практически перекрывавших лесные просеки, а один раз она вышла к довольно хорошо сохранившемуся асфальтированному шоссе, быстренько пересекла его, и снова скрылась в лесу.

К концу дня Настя подошла к небольшой речушке, вдоль которой тянулся заброшенный, но некогда хорошо укатанный и даже сохранивший местами следы щебеночного покрытия проселок. Судя по карте, и речка, и дорога выводили прямо к Ясногорску. Настя явно забрала слишком близко к городку, где обосновались бандиты. Девочке вовсе не улыбалось попасть туда. Она отыскала поваленное дерево, переброшенное через ручей, и перебравшись через широкую болотистую пойму, стала выбираться на крутой склон холма, поросшего сосняком. На березовом подросте, местами покрывавшем склон, только-только начали разворачиваться первые листочки.

Там, на этом холме, девочка и заночевала, натаскав сухих листьев и веток, достав из вещмешка толстый свитер домашней вязки, который она натянула под камуфляжную куртку, и положив вещмешок под голову. Спала она плохо – и от холода, и от преследовавших ее ночных кошмаров. Ей все время снились то отец с матерью, запертые в горящем доме, то бандиты, от которых она безуспешно пытается скрыться.

За второй день она приблизилась к Комсомольскому курорту, обогнула его с юга, ориентируясь на старый маяк, изредка выглядывавший из-за леса на побережье восточнее поселка, и стала сворачивать к морю. Пока на ее пути не встретилось ни души. Лишь по дороге к морю ей попался заброшенный хуторок, где она и решилась заночевать. В полузавалившемся колодце ей удалось набрать довольно сносной воды в пустую бутылку из-под молока и поужинать сухарями и кусочком копченой свинины, запивая все это сырой водой.

Ночью ей снова вспоминался отец. Тогда ей только исполнилось семь лет, и она заканчивала первый класс. Над городом страшно грохнуло, взрослые сразу стали озабоченными и неприветливыми. Отец спешно велел собираться, и они на следующее утро поехали на машине к знакомым, в Прямотровку – "подальше от радиации" – повторял тогда отец.

Войну Настя не помнила. Да и не задела она те лесные места, где стояло село. Отзвуки сражений слышались вокруг: южнее, ближе к Городу, севернее, где стоял вертолетный полк, восточнее, где были радиолокационные посты, и западнее, у самого побережья.

Потом отец хаживал в те места, и кое-что из его рассказов она запомнила. В тех походах отец и нарвался на противопехотную мину. Он успел заметить проволочную растяжку, когда уже зацепил ее ногой. Осколки впились в левую ногу, а один раздробил колено. На счастье отца, с ним было еще двое прямоторовских мужиков. Кое-как они доволокли его до дому. Местный фельдшер извлек осколки. Ногу удалось сохранить, но она не гнулась и причиняла боль при ходьбе.

Своей школы в Прямотровке не было, та, что в Солнечном Камне, закрылась. Да вскоре стало и не до школьных занятий. Отец сам учил Настю школьным предметам, по старым учебникам, что отыскались у прямоторовских ребятишек…

Так, за воспоминаниями, Настя, наконец, уснула. Проснувшись рано поутру, Настя вышла на берег и двинулась в путь вдоль моря. Сначала идти было нелегко – берег был завален большими валунами, и перебираться с одного на другой было не просто. Девочка боялась поскользнуться и сломать ногу – помощи тут ждать было не от кого. Но вскоре между валунами стали попадаться ровные песчаные участки, а затем берег и вовсе стал целиком песчаным. Справа от нее возвышался крутой обрыв, поросший деревьями и густым кустарником. Там, меньше, чем в полутора километрах от этого обрыва, судя по карте, должен был быть поселок Пуликово.

Девочка все шла и шла, пока стрелки на отцовских часах не приблизились к восьми. В это время все крестьяне были уже давно на ногах, и хотя на морском берегу делать им было, в общем, нечего, Настя побоялась оставаться на совершенно открытом пространстве и, забравшись по крутому откосу (который стал уже заметно пониже) наверх, устроилась там в прибрежных зарослях на отдых. Где-то впереди должен был быть поселок Ястребки 2-е, а за ним – и 1-е. Так было написано на карте рукой отца.

Эти поселки Настя миновала поздно вечером, также по берегу моря. Не доходя до Зеленодольска, она устроилась ночевать в прибрежном лесу. Рано поутру, погрызя сухарей – на этот раз всухомятку, поскольку пригодной для питья воды найти не удалось – она собралась в дорогу. Но когда первые лучи предрассветного, еще невидимого солнца позолотили небо, она разглядела далеко впереди, на полосе песчаного пляжа, сразу три человеческих фигурки – и, не раздумывая, бросилась в прибрежные дюны.

Зеленодольск тоже пришлось обходить ночью. Она благополучно пробралась вдоль местами подмытой морем и обрушившейся бетонной набережной, над которой мрачным силуэтом возвышалось чудом еще державшаяся причудливая бетонная коробка на осевших и покосившихся бетонных колоннах (когда-то это был ресторан, смотревший широкими окнами на море). Настя миновала целую на вид погранвышку, и, осторожно приблизившись к сильно разрушенному домику пограничного поста, решила остановиться там на ночевку. Впереди, до Рыбаково, предстояло миновать только один населенный пункт – Сосновое.