Текст книги "Параметры риска"

Автор книги: Андрей Ильичев

Соавторы: Александр Шумилов,Леонид Репин,Виталий Волович,Юрий Рост,Сергей Лесков,Владимир Снегирев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Где моя большая ложка!

Уже три дня мы блуждаем в тайге. Все это время старались идти в одном направлении, чтобы не повторять типичных ошибок заблудших – большинство из них бродит по лесу кругами. Солнца и звезд мы ни разу не видели, поэтому никак не могли определить, хотя бы приблизительно, в какую сторону движемся.

Во время переходов комары особенно не докучали нам. Но стоило остановиться на отдых или расположиться на ночлег, как они начинали нас есть поедом. Ни одной ночи мы так и не спали – из-за треклятых комаров и сильного холода. Не знаю, сколько градусов показал бы термометр, но, когда мы пили воду из фляги, зубы ломило.

Кулинарные достоинства грибного блюда, которое трижды в день подавал нам Алексей, убывали в геометрической прогрессии. Мы ели по необходимости, чтобы сохранить хоть какие-то силы, но с каждым разом это делать становилось трудней и трудней. Две-три ложки пресного грибного отвара – больше мы не могли заставить себя съесть.

Попадались и ягоды. Крупная, сочная костяника – студенистые, полупрозрачные ягоды, с крепкой косточкой в середине. Таких больших ягод я никогда не встречал. Пробирались мы и через заросли спелого шиповника, с удовольствием поедая его алые, вяловатые ягоды. Алексей делал из них вкусный напиток, хорошо утоляющий жажду.

Мы находили обширные поляны, сплошь покрытые глянцевитыми кустами брусники. Но ягод на них почему-то не было, как не было черники и голубики. Наверное, их время прошло. И только однажды нам повезло: на одной из стоянок Толя и Леша, взяв котелки, отправились на поиски каких-нибудь ягод. Через три часа они принесли котелки, почти доверху наполненные малиной.

Ели ее с полным блаженством! Мы высыпали малину в кучу и, вооружившись Лешиной ложкой, по очереди въедались в нее. В эти минуты жизнь представлялась нам прекрасной. Подумать теперь об обеде, в которою на первое, второе и третье подаются грибы без соли нам просто противно…

Однако утром – куда деваться – пришлось есть грибы. У Леши получился очаровательный грибной супчик темно-коричневого цвета, в котором если чего не хватало, так это картошки, лука, сметаны и соли.

Едва до Толи донесся соблазнительный запах только что приготовленной пищи, как он моментально изменился в лице и с подозрительной поспешностью заявил, что отказывается от своей доли завтрака в нашу с Леше пользу. Мы принялись его уговаривать, и он заколебался было уже, но, заглянув в котелок и увидев изобилие маленьких беленьких червячков, очень мило смотревшиеся на темно-коричневом фоне, возмутился: "С червям! есть не буду!"

Леша веским доводом тут же сразил его наповал "И совершенно напрасно: это же мясо! Белок в чистом виде". Довод возымел силу, и Коваленко, кривясь и тихо поругиваясь, немного похлебал.

Несмотря на то, что мы все-таки что-то ели, силы очень быстро уходили. Особенно это ощущалось утром, когда выползали из-под укрытия, и ночью, когда приходилось вставать, чтобы подбросить пищи в огонь. Голова тут же начинала сильно кружиться, и приходилось какое-то время стоять на месте, выжидая, когда все пройдет.

Толя нашел хороший способ борьбы с таким состоянием: нужно сразу же резко наклониться вперед – и все моментально проходит. Не проходит только общая слабость, нежелание двигаться и вообще что-то делать. Тем более идти.

Куда? Если бы знали – куда… Впрочем, мы относились спокойно к тому, что шли без троп и дорог: верили, что рано или поздно, но найдем выход из леса.

Работы у нас было много. Собирать грибы – просто и даже приятное. В радиусе пятидесяти метров от каждой стоянки мы находили больше грибов, чем было нужно.

А самой трудоемкой работой стала заготовка на ночь дров для костра. Собирали буквально гору старых коряг, из-за которой нас самих не было видно… Но ночь от всего этого оставалось лишь несколько горстей серого пепла.

С водой никаких проблем пока еще не было. Каждый день шли дожди. Кроме того, однажды в распадке нашли ручей с кристально чистой водой. Пили мало – дни стояли прохладные, а по ночам из-за холода совершенно пить не хотелось. Иногда, правда, мы ставили котелок на огонь, чтобы согреться горячим.

С того момента, как мы открыли малинник, все наши гастрономические помыслы были связаны с ним: вдруг поняли, что совершенно не хотим от него уходить. Так пришло решение, психологически вполне оправданное: остаться на стоянке еще на день и сделать запас малины.

На этот раз мы отправились с Толей. За те же три часа набрали два полных котелка и полностью истощили малинник. Так что к обеду у нас опять получилось превосходное второе блюдо. Если же добавить, что было и третье – отвар из шиповника, то наш обед вполне можно назвать царским.

Покончив с ним и благоразумно оставив малину на ужин и даже на завтрак, мы пришли к единодушному мнению, что так вполне можно существовать.

Сытая жизнь всегда губила и губит человека: она его развращает. Вкусив ее, он ни в коем случае не желает от нее отказаться и всякие изменения в худшую сторону воспринимает как катастрофу. Кроме того, обеспечив себе сытую жизнь, человек непременно начинает обзаводиться предметами роскоши. А это означает уже полную деградацию личности. Так случилось и с нами.

Сытно (насколько это было возможно) поев, Коваленко сообщил, что ему надоело есть одной с нами ложкой и он твердо намерен обзавестись собственной. Я сразу подумал, что это начало падения: сначала он сделает ложку, потом соорудит индивидуальный шалаш и обнесет его изгородью, потом посадит личный малинник, потом построит телегу, потом… Дальше все ясно: мы потеряем его как товарища и полноценного члена нашего коллектива.

Все доводы он пропустил мимо ушей, срубил небольшую березу, отделил от нее поленце сантиметров в тридцать длиной. Потом взялся за топор – я сразу подумал, что его работа будет, наверно, топорной, – и, как скульптор, воплощающий замысел, принялся отсекать лишнее Дерево.

Через некоторое время у него в руках оказалось нечто напоминающее внешне гантель. "К чему бы это? – подумал я. – Маловата гантель для него, да и, пожалуй, легка…" Но Толя был так увлечен, что я не осмелился задать впрямую вопрос.

Вооружившись ножом, он перешел к тонкой части работы и к исходу второго часа показал нам изделие: "Вот… Ложко-вилка". И действительно, на одном конце этого уникального и наверняка единственного в мире столового прибора была вилка, а на другом – ложка.

По странному стечению обстоятельств эта часть ложко-вилки и фас и в профиль совершенно потрясающим образом походила на ковш землечерпалки средних размеров. Я только на мгновение представил ее в котелке, как сразу понял: нам с Лешиной ложкой за ним не угнаться. Наверное, поэтому, а также потому, что дурной пример заразителен, я тоже решил сделать ложку.

Неожиданно для себя увлекся и стал с ожесточением резать. Забыл о собственной слабости, и, странное дело, силы неизвестно откуда пришли, наполняя желанием скорее закончить работу и увидеть ее результат.

Ложка получилась очень удобной, даже красивой, по ее бокам – поближе к черенку – я вырезал пару глубоких выступов и назвал их– «ограничителями» – чтобы ложка не проходила в рот далеко. Кажется, Толя позавидовал этому новшеству. Тем более что ложка вопреки намерениям получилась еще и вместительней, чем у него.

А вечером грянул ливень. Мы его ждали, и он не смог застигнуть нас врасплох. Сначала закапал маленький, какой-то безликий дождик, а потом разгулялся, щедро полил. Толину пленку мы туго натянули на четыре кола. По бокам и сзади из свежих ветвей соорудили что-то вроде плетня – так чтобы вода под нас не текла. И, прижавшись друг к другу, смотрели, как ливень хлестал по кронам деревьев, по высокой траве. Вмиг он почернил стволы сосен, покрыл блестящей глазурью березы. И только до нас пока не добрался.

Костер потух под настилом воды, вобрал в себя пламя, и мы с беспокойством подумали, как бы он совсем не угас. В такую погоду новый уже не разжечь…

Тогда мы решили сделать крышу огню, наложив на него побольше коряг. Во-первых, они мокрые и будут долго сушиться, прежде чем загорятся, а во-вторых, защитят костер от дождя.

Так и сделали. Скоро пламя ожило, и никакой ливень ему уже не был страшен.

Дождь нарастал. Я подумал, что, если и завтра он; не утихнет, придется весь день просидеть под укрытием. Бессмысленно вылезать в такую погоду на улицу.

Укладываясь спать под частую трескучую дробь дождя, заглушавшую все остальные лесные звуки, Толя сказал очень вежливо:

– Леша, включи, пожалуйста, свет, а то совсем темно стало.

Алексей молчал, продолжая укладываться. Тогда Коваленко уточнил просьбу:

– Люстру, пожалуйста.

– Да он выключатель найти не может! – ответил я за Лешу.

– Не в этом дело, – печально сказал Алексей, – пробки перегорели.

И пришлось нам ложиться спать в кромешной тьме, изредка нарушаемой слабыми проблесками от огненных языков, лижущих мокрые коряги. Когда-то, очень давно, они были корнями старых деревьев…

Прибор для определения…

Столько животных мы здесь загубили! Собаку, кабана, теленка, барана, кролика, акулу… Так мы назвали живописные коряги, найденные в лесу для костра. Удивительно, до чего они напоминали этих животных. Поистине нет пределов возможностям природы, когда она берется сотворить что-то подобное тому, что в ней обитает. Баран, например, так выразительно жарился, что мне показалось: еще немного, и донесется невыносимо

Притягательный запах шашлыка… Увы…

У меня на этой стоянке есть и любимая коряга – персональное кресло. Она похожа на собаку, изогнувшуюся в характерном движении, когда та на бегу оглядывается. Сидеть на таком кресле очень удобно. Жаль с ней расставаться – як ней уже привык. Хоть с собой бери!

Как же быстро мы привыкаем к вещам, о существовании которых еще недавно не помышляли… Вот эта коряга. Что она для меня? А теперь привычная вещь, собственность. Как те ложки, которые мы только что сделали. И вот уже подлый, хваткий инстинкт нашептывает: "Возьми! Она твоя! Она тебе пригодится! Тебе будет с ней удобнее!"

Удобнее, может, и будет, да только я ее не возьму. А вообще-то ведь именно так – постепенно и незаметно для себя самого – человек становится рабом вещей. Привыкает к ним и уже не представляет своей жизни без них. А ведь если вдуматься, то окажется, что рядом с нами крайне немного вещей, без которых мы действительно не могли бы обходиться.

Что нам нужно? Крыша над головой, простая, удобная постель, предметы первой необходимости в домашнем обиходе. А чем мы окружили себя? И не упомнишь всего! Многие вещи, приобретенные не то по горячности, не то по безрассудности, лежат дома бесцельно, забытые в разных укромных местах, и, только случайно натыкаясь на них, мы вспоминаем: "Ах, черт возьми! И как я мог забыть о ней? Какая хорошая штука!" А раз забыл – значит, она не нужна.

Мы отказывались от всего этого. Конечно, легко, даже приятно, отказаться на время, зная, что потом вернешься к привычным вещам – своим сомнительным сокровищам.

Но нам очень хорошо в эти дни. Почти все необходимое у нас есть. Понадобилась крыша – мы ее сделали. Понадобилась максимально удобная в таких условиях постель – она у нас есть. Понадобились столовые приборы – мы и их сделали. А в других вещах пока потребности никакой не испытывали.

И все-таки думаю: нет, не умеем мы – во всяком случае, подавляющее большинство из нас – отказаться в повседневной жизни от ненужных вещей. Жажда накопительства – вот что еще приобрел человек в процессе развития цивилизации. Приобрел в этой погоне вместе с инфарктом, инсультом, раком и разнообразным ассортиментом нервных болезней. А жил бы человек спокойнее, разумнее, скромнее – ничего бы этого не было. Во всяком случае, в массовом масштабе.

Эта ночь показалась теплее. Пламя костра благодаря нашим усилиям все время оставалось высоким и хорошо согревало ступни, до нестерпимого жара разогревая подошвы на обуви. А выше колен все тело мерзло.

Рано утром, когда еще и шести не было, Леша поднялся, с полузакрытыми глазами вылез наружу, убедился, что дождь перестал, принес корзину с десятком грибов, оставшихся после вчерашнего дня, и мы принялись чистить их. И еще на завтрак есть остатки малины… Случилась странность какая-то: она нам опротивела тоже. Видимо, за последние три дня мы переели ее. Но зато появилось новое блюдо: чай из смородиновых листьев.

На этот куст мы наткнулись случайно во время последнего перехода. Ягод на нем не нашли, а листьев набрали, решив приготовить отвар. Чай получился чудесный – цвет, вкус, аромат – ничуть не хуже, чем у настоящего!

Пока мы с Лешей занимались грибами, Толя взялся за изготовление давно обещанного прибора. Спрашиваю его: "А что это все-таки будет?" Отвечает: "Он будет указывать части света". Спрашиваю: "Значит, компас?" Отвечает: "Нет. Он называется "Прибор для точного ориентирования на местности в трудных условиях".

Спрашиваю: "Трудные условия – это то, что мы все Время ходим голодные?" На этот раз я получил в ответ лишь презрительный взгляд. Можно безнаказанно обидеть изобретателя, но безнаказанно обидеть его создание вам никогда не удастся. "Дай-ка лучше булавку", – угрюмо попросил он.

Толя трудился в одиночестве не слишком-то долго, а потом торжествующим голосом разрешил подойти. Приблизившись, я сразу увидел самое последнее слово науки и техники, если только в ту же секунду неведомый изобретатель где-нибудь в дебрях Африки или Южной Америки уже не завершил работу над своим изобретением.

В крышке от котелка в воде, набранной из родника, плавала моя булавка с распрямленными концами. Разумеется, моя булавка ничем не отличалась от всех остальных и не обладала какой-то особой плавучестью. И, видимо, Толя подумал об этом, потому что насадил ее на два маленьких кусочка коры.

Стараясь не задеть самолюбия моего Кулибина, я бодро отреагировал, втайне сожалея о потере булавки:

– Очень интересно получилось! Потом не удержался и спросил:

– И это что, все?

– Да посмотри, как работает! – Толя подтолкнул сооружение пальцем, и оно, естественно, поплыло в одну сторону, потом медленнее в другую. И наконец, замерло.

– Дай я потолкаю немножко, – робко попросил я, смутно ожидая неожиданных результатов и готовый, как экспериментатор, на все.

– Да ты посмотри, как точно указывает!

Я вгляделся. Действительно, головка булавки с непостижимой точностью указывала на Алексея, которому именно сейчас впервые за все истекшие дни вздумалось расчесывать бороду. Увидев и сопоставив все это, я подивился наблюдательности и проницательности прибора.

– Вот-тут север, – уверенно сказал Коваленко и ткнул пальцем в небо.

– А там – юг. – Я тоже ткнул пальцем, но в противоположную сторону. – А вон там – Москва.

– А без прибора ты сейчас мог бы это сказать? – не без злорадства спросил Коваленко.

Небо, все сплошь затянуто тучами. Поэтому я решил промолчать.

– А прибор работает в любую погоду, – беспощадно добил меня его автор.

Короче: ночью он встал погреться к костру и застал кусок чистого неба. Ему повезло, и он нашел Полярную звезду. Потом Толя заметил дерево, находившееся точно под ней. Таким образом, он узнал точно, где север. А утром, сделав прибор, определил, какой конец булавки показывает на то самое дерево.

Увидев мое замешательство, он объявил: "Но это пока не прибор. Это только его имитация. Увидишь, что я еще сделаю", – припугнул он меня напоследок. Но я представить себе не мог, что возможно сделать еще что-то.

За завтраком мы ели диетический грибной супчик, приготовленный Лешей, с удивлением отмечая, что в нем появились какие-то новые вкусовые оттенки. Можно было бы, конечно, попытаться отнести их на счет возросшего мастерства нашего повара. Но, распробовав, мы поняли, что все дело в самих грибах.

До сих пор мы ели одни подберезовики и подосиновики, пренебрегая маслятами и моховиками. Когда благородные грибы в нашей корзине иссякли, мы, чтобы не ходить далеко, набрали маслят. Они-то и придали свежий вкус супу.

Потом мы съели по паре ложек малины – уже остатки. Потом – желанный чай из листьев смородины, неизбежно напоминавший нам о гастрономических прелестях цивилизованной жизни.

И снова – в дорогу. Каждый день после завтрака мы покидали место ночлега, хотя уже успевали привыкнуть к нему, и уходили в том направлении, которое выбирали. Исключение составляли те дни, когда нас держал на привязи дождь.

Мы не могли пока еще довериться Толиному прибору, его было проверить, а для этого нужен был хоть один солнечный день, хоть одна ясная ночь. Да что там день или ночь! Хотя бы час, хотя бы минута… Но небо не оставляло нам ни малейшей надежды.

Мы шли по крутым склонам сопок, спускались в распадки, где воздух становился холоднее, тяжелее, вновь поднимались по сопкам, пробирались через завалы, перелезали через поваленные ветром, а может, и временем, одинокие стволы старых деревьев.

Некоторые из них были столь велики, что не шло и речи о том, чтобы попытаться через них перелезть. И тогда мы под них подлезали. Если, конечно, между землей и деревом оставался просвет.

Высокие травы, хлесткие после дождей, цепляли нас за ноги, словно бы не желая смириться с нашим вторжением. И ни следа человека, ни следа топора… Иногда думал невольно: да были ли здесь когда-нибудь люди?

Двигались мы медленно, не имея ни малейшего представления о том, сколько прошли. Да и зачем это нам! Пройденное расстояние могли бы определить с очень сомнительной точностью. В эти дни мы поняли, что в тайге путь удобнее всего измерять с помощью времени. Отправляясь в дорогу, мы говорили: идем три часа, потом отдохнем, потом идем еще три часа и разбиваем стоянку.

Устроить ночлег мы старались задолго до наступления темноты, чтобы засветло заготовить дрова для костра. Для нас это стало самым важным занятием. Потому что ничто, пожалуй, нас так не мучило – ни голод, ни комары, как холодные бессонные ночи.

Мы знали всегда наперед, что будет ночью. Будем лежать, тесно прижавшись друг к другу, тщетно пытаясь сохранить остатки тепла. А вскоре встанем и подолгу будем стоять возле костра, протягивая к пламени остывшие руки. В такие часы мы мечтаем лишь об одном: чтобы скорее кончилась ночь.

И все-таки мы ждали, надеялись: вдруг утром появится солнце. Хоть немного тепла – вот чего так хотелось.

Если нам повезет…

Однажды, поднявшись на вершину круто выгнутой сопки, мы остановились передохнуть и сразу же поняли, что отсюда уходить не захочется. Перед нами открылась обширная поляна, поросшая высокой травой и окруженная могучими березами с пышными кронами. Кое-где между ними виднелись темная зелень, сосны и пихты. Сухо шелестели атласные листья осин, деловито позуживал шмель – и это все, что можно было услышать прислушавшись.

Но главное даже не это, не то, что здесь красиво и тихо. В безветрие в распадках бывает и тише. Впервые за все время блужданий в тайге мы вышли на открытый простор. Для нас уже стало привычным, естественным ощущение тесноты, некой странной придавленности – из-за того, что постоянно жили в окружении нескончаемого строя исполинских деревьев. Мы привыкли видеть перед глазами чащобу.

А тут вдруг лес расступился, и перед нами открылись зеленые дали. Всюду, куда ни взгляни, – плавные, округлые линии сопок, словно бы накрытых зеленым шерстяным одеялом.

Удивительные чувства мы испытали в эти минуты. Ощущение никогда прежде не испытанной легкости, желание подняться во встречном потоке воздуха и воспарить над этими зелеными сопками, которые издали кажутся безобидными и манят к себе, обещая уют и покой, а на деле встречают труднопроходимой чащей, завалами, сумрачными лощинами и неисчислимыми полчищами своих цепных псов – комаров.

Так хорошо нам было стоять над всем этим, чувствовать на лице теплое прикосновение ветра, а не холодное, влажное… Так хорошо, когда взгляд не упирается в стволы вплотную подступивших деревьев, а свободно устремляется вдаль…

А внизу, у основания сопки, метрах в двухстах от вершины, мы нашли светлый ручей и два родника, впадавших в него. Эти две сотни метров приводят в настоящие таежные дебри. Дикие места… Глушь… Даже не верится, что в нескольких минутах спокойной ходьбы существует такое мрачное царство.

Живности, за все дни наших блужданий, мы встретили немного пока: вспугнули зазевавшуюся жирную куропатку– почти из-под ног взлетела; неспешно поднялся тетеревиный выводок; как-то, поздно вечером, неслышно пролетела сова; суетились хлопотливые белки; бурундучки подбегали и изумленно взирали на нас, уставившись черными бусинками немигающих глаз; сновали под ногами непуганые мыши-полевки. А в небе, попискивая, парила какая-то хищная птица…

Прилетела шоколадница и с детской доверчивостью уселась на мой воротник. Прибежала и застыла на раскрытой странице блокнота крошечная ящерка – изящная, как украшение. А большие звери нам не встречались. Скорее всего, они просто избегали людей. Когда мы отправились в тайгу, в Москве нас вооружили советами на случай встречи с медведем. Создавалось впечатление, что все советчики хаживали на медведя с рогатиной. Среди рекомендаций были такие: Медведь нападает даже на тигра и, победив, съедает его. Свирепый хищник. Это только в сказках он добренький! Его лучше обходить стороной". Еще одно наставление: "По бурелому медведь развивает скорость до семидесяти километров в час. Но попытаться убежать, конечно, можно…" Я тут же подумал: "В таком случае И. Борзов вряд ли смог бы удрать от медведя…" Короче говоря, все эти разумные предостережения нам пока не пригодились. Хотя, если честно, очень хотелось повстречаться с медведем. При условии, что это будет сытый, добрый медведь, с характером робким, покладистым, и что при этом он не будет страдать от одиночества, скуки и любопытства.

Толя усовершенствовал свой прибор. На крышке котелка с внутренней стороны на поразительно равном расстоянии друг от друга он нанес 180 делений. Спрашиваю: "Как тебе это удалось?" Удивление мое при этом самое искреннее.

Оказывается, все очень просто: взял веревочку, обернул ее вокруг крышки, отрезал лишнее – так, чтобы она в точности была равна длине окружности крышки. Потом сложил ее пополам, нашел середину и нанес ножом рисочки. Таким образом он поделил окружность на четыре равные части. Сложив еще – на восемь. И так далее. В результате получился отменный лимб компаса.

Смотрю на прибор и думаю: вот ведь действительно вышла полезная вещь. Буквально из ничего! Поразительно, сколь изобретателен бывает порой человек. Особенно, если этого требуют конкретные обстоятельства жизни.

И вот, наконец, мы увидели солнце. Наша большая поляна преобразилась мгновенно-стала еще просторнее, светлее. Солнечные блики позолотили траву, морщинистую кору старых сосен, заставили свечами вспыхнуть белые стержни берез. Лучистое тепло согревало нас, наполняя блаженством. Наверное, мы были совершенно счастливы в этот момент.

Понежившись немного, Толя взялся доводить свой прибор. На это у него ушло что-то около часа. Потом он объявил: "Ну вот, теперь все в порядке. Можно пользоваться".

И сразу же в нашей жизни – мы это тут же почувствовали – возникло нечто, похожее на. определенность. Мы знали, что находимся на правом берегу Енисея, стало быть, идти надо на запад, чтобы встретиться с ним. Конечно, мы и не предполагали, как далеко забрались в тайгу. Но теперь, по крайней мере, знали, в какую сторону двигаться.

Ручей под нашей сопкой струился почти точно в нужном нам направлении, поэтому мы решили идти по нему. Должен же он когда-нибудь и куда-нибудь привести! И если нам повезет и он впадает в речонку, а Толя опять исхитрится и изобретет какое-нибудь рыболовное средство, и если окажется, что в той речке водится хоть какая-то мелочь, тогда, возможно, в наш рацион попадет что-нибудь, кроме грибов.

Конечно, мы понимали, что этих «если» слишком уж много. Но зато и перспектива попахивала ухой, а не, грибным Лешиным супчиком. И, кроме того, впервые перед нами забрезжила цель, к которой мы могли устремлено направиться.

Мы решили пожить на этой стоянке один полный день – просохнуть как следует, отогреться, пока солнце гуляет по небу, и прийти в себя после продолжительного общения с гнусом. Здесь, на верху сопки, его практически не было: свежий ветер почти без следа выметал эту нечисть.

Ночь мы провели точно так же, как и все предыдущие. Руки и лица стыли, приходилось то и дело вставать и подходить греться к костру. Искры от него плавно возносились к звездному небу, медленно блекли и угасали, не в силах соперничать с голубым светом звезд. Звезды эти были такие холодные!

Утром снова тронулись в путь. Толя последний раз наметил курс, мы спустились по склону сопки и сразу же оказались под плотным пологом леса. Множество поваленных деревьев преграждало нам путь, большие камни, покрытые мхом, предательски подрагивали, когда мы на них наступали. И тихо звенел ручей, неспешно бегущий неизвестно куда. Соединится ли он когда-нибудь с сильной, полноводной рекой?

На нашем пути часто встречались большие деревья, сраженные ударом молнии. Они так и стояли – обуглившиеся, расщепленные, без ветвей и коры. Черные, печальные обелиски. Их видно издалека – они четко вырисовываются на фоне жизнерадостной зелени. Сколько – i они еще так могут стоять? Когда упадут? Или будут стоять до конца, пока не рассыплются в прах? Встречаясь с ними, я всякий раз внимательно разглядывал их, пытаясь восстановить хоть что-то в безмолвной таежной драме, после которой не осталось свидетелей. Молния наверняка выбирала самые рослые, самые сильные деревья. Они были так неосторожны, что позволили себе вырасти выше других. И вот – сражены. Странно, но буквально ни разу я не увидел вокруг черных останков деревьев следов огня, пошедшего дальше. Дерево выгорало до самого корня, и никогда после этого не занимался пожар. Так и не смог найти приемлемого для себя объяснения…

Мы шли все время вдоль ручья, иногда перешагивали через него, иногда, прыгая с камня на камень, переходили. Здесь, в распадке, нам стала чаще попадаться черемуха, и мы тогда останавливались, с удовольствием поедая ее сладкие ягоды, но почти моментально набивая оскомину. Здесь больше встречалось рябины – мы не пренебрегали и ею. Но разве съешь много рябины? Леша, однако, набирал ее впрок: обычно он давил ее в котелке, наливал побольше воды, давал настояться, и получался довольно вкусный напиток.

Для разнообразия, а также из желания придать новые аспекты эксперименту на выживание, он готовил еще отвар из еловой хвои. Вероятно, ему хотелось узнать, как эта отрава действует – постепенно или мгновенно. – По правде сказать, это его изобретение успехом не пользовалось. Мы предпочитали отвар из шиповника или "рябиновку".

В тот день мы совершили самый большой свой переход. Ручей, вбирая в себя родники, рос на глазах, потихоньку превращаясь в речушку, через которую при всем желании не удавалось бы перешагнуть. Но лес о нас позаботился: множество деревьев, упавших поперек русла ручья, послужили мостами, и мы, балансируя, подобно канатоходцам, переправлялись на нужный берег.

Иногда, обходя препятствия, незаметно поднимались по склонам сопок, а потом с удивлением замечали, как далеко внизу шумит на камнях наш ручей. Тогда мы снова спускались и шли по мокрой траве, сметая с нее всю влагу себе на ноги, осторожно переходили с камня на камень, держась обеими руками за нависший обломок скалы. Но предпочитали все же такой путь: обходить скалы поверху было бы много труднее.

Мы давно уже вымокли так, что, погрузившись в ручей с головой, вряд ли промокли бы больше. Но, странное дело, на нас напала неутолимая жажда движения. Мы не только не хотели и не могли остановиться, но постоянно наращивали скорость ходьбы, как будто спешили куда-то или нам наступала на пятки погоня.

Не сразу я понял причину столь непривычного состояния. Мы думали лишь об одном в эти часы: не может быть, чтобы ручей, все ширивший свои берега, не привел нас к какой-нибудь таежной деревне. Мы ждали, едва ли не после каждого поворота: вот-вот выглянет сруб… И эта мысль подгоняла.

Потом все же благоразумие взяло верх, и мы надумали отдохнуть в самой чащобе. Что нам нужно сейчас? Воды – сколько угодно… Полная корзина грибов. Подосиновики, румяные, ядреные, как с картинки из книжки сказок… Нам все равно, где остановиться и спать… Любое дерево даст приют.

Стали готовить с Алексеем ночлег, а Толя, упаковав свой прибор, пошел за дровами. Все чаще и чаще поглядываю на него, не решаясь спросить: не сможет ли он попытаться сделать какое-то приспособление – разумеется, из подручного материала – которое смогло бы: перерабатывать грибы на картошку?