Текст книги "За тысячи лет до Рагнарека (СИ)"
Автор книги: Андрей Каминский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
На колеснице, запряженной четверкой боевых коней, носился Хектору, столь же неистовый и смертоносный, как и в первый день битвы. Каждый его выстрел из лука, каждый бросок копья вырывал из рядов живых хотя бы одного ахейца и в образовавшуюся брешь с громкими воплями устремлялись троянцы, жестоко рубясь с ненавистным врагом. А Хектору несся дальше: рот, обрамленный черной бородой, кривился в кровожадной улыбке, глаза горели жаждой убийства.
Рядом с ним послышался вдруг топот копыт и из гущи битвы вынырнула иная колесница, запряженная черными, как ночь, конями. Столь же черными были и доспехи всадника, с изображением муравья на нагруднике и уродливым шлемом в виде муравьиной головы. Хектору, узнав противника, издал яростный клич и, в избытке чувств, хлестнул плетью своего возницу Кебриона, чтобы он развернул коней к новому воину. Тот же с воинственным криком носился по полю брани, убивая всех на своем пути. Завидев Хектору мирмидонянин, раскрутив пращу, метнул камень – и Кибрион с пробитой головой рухнул на землю. Всадник, издав громкий смех, выставил вперед копье, и ринулся на Хектору, пытавшегося одной рукой справиться с управлением конями. Ему это удалось как раз, когда его враг метнул копье – лишь его искусство возницы позволило Хектору отклонить колесницу. Бешено вертящиеся колесные оси разминулись от силы на ширину ладони, а в следующий миг Хектору ударил копьем и всадник в черных доспехах повалился на землю. Из его пробитой шеи потоком лилась кровь, на губах пузырилась алая пена.
– Ахиллес мертв! – вскричал Хектору и радостный вопль пронесся по троянскому войску. Троянский полководец соскочил на землю и, подбежав к убитому, сорвал шлем. На него глянули мертвые, широко распахнутые карие глаза на красивом лице юноши, почти мальчика. Длинные каштановые волосы рассыпались по земле, пачкаясь в кровавой грязи.
– Это не Ахилл! – крикнул Хектору, отворачиваясь от мертвого и вскакивая на колесницу, – он нарядил мальчишку в свои доспехи и отправил воевать вместо себя. Где этот трус?!
В ответ ему раздался вопль – столь громкий, что разом перекрыл все прочие звуки битвы; столь дикий и страшный, что, казалось, это кричат чернокрылые боги смерти, вырвавшиеся из подземного мира, чтобы принять участие в битве. В следующий миг ахейское войско расступилось и вперед шагнул полуобнаженный гигант в набедренной повязке из львиной шкуры. Голубые глаза глянули на Хектору и тот невольно вздрогнул от читавшейся в этом взгляде нечеловеческой ненависти. Но не только царевич содрогнулся от вида Ахиллеса: впервые троянцы увидели его без скрывающего лицо шлема и ужаснулись от подлинного обличья царя мирмидонян. Идеальные черты портило жутковатое уродство, лишившее Ахилла губ: вместо них его рот обрамляли плоские роговые пластины, покрытые мельчайшими чешуйками, как у змей или ящериц. Великолепно сложенное тело также покрывала грубая, словно ороговевшая кожа, неприятного сероватого цвета. В одной руке он держал длинное и тяжелое копье, что больше бы подобало сказочному великану, чем обычному человеку; в другой – блестящий бронзовый щит с изображением черного муравья. С кожаного пояса, украшенного золотыми бляшками, свисал острый меч.
Вот приоткрылся жуткий рот и в нем блеснули острые, как у акулы, зубы.
– Не было у меня человека, ближе моего побратима Патрокла, – Ахиллес говорил вроде и не громко, но странным образом его голос отдавался во всех концах поля боя, – никого в жизни я не любил так как его. Тысячи троянцев заплатят своими жизнями за его смерть – и начну я с тебя, Хектору. Спустись с колесницы и умри как мужчина.
– Если я и умру, то смертью достойного мужа, – с достоинством ответил царевич, – а вот кем умрешь ты, порождение Бездны? Я ошибся, приняв твоего друга за тебя – сейчас же я исправлю свою ошибку.
Безгубый рот искривился в жуткой ухмылке, когда Хектору, взяв копье и меч, спустился с колесницы. Стих шум боя, троянцы и ахейцы, словно по негласному уговору прекратили убивать друг друга, напряженно следя за поединком героев.
Ахилл первым вступил в бой, метнув копье – Хектору спасся лишь тем, что припал к земле и смертоносный снаряд промелькнул над его головой, пробив латы и грудь одного из троянцев. Хектору тоже метнул копье, но Ахилл легко отбил его щитом и, сорвав с пояса меч, ринулся на Хектору. Тот сразу же выхватил свой клинок и в следующий миг поле боя наполнилось звоном металла. Мечи сверкали на солнце, словно вспышки молний, удары следовали за ударом и каждый из бойцов не раз находился на волосок от смерти, когда вражеский клинок мелькал в опасной близости от груди или лица противника.
И все же, нечеловеческая сила и выносливость Ахиллеса постепенно давала плоды: грудь Хектору тяжело вздымалась, по лбу стекали струи пота, со свистом вырывалось тяжелое дыхание. Его же противник не выказывал ни тени усталости: его меч неустанно плел смертоносную паутину вокруг Хектору – только бронзовый шлем, панцирь и поножи пока еще спасали троянского царевича от тяжелых ран.
В очередной раз с трудом отбив выпад Ахиллеса, Хектору все же дотянулся клинком до груди противника – но его меч лишь царапнул огрубевшую кожу, не пролив ни капли вражеской крови. Ахиллес рубанул в ответ и Хектору отшатнулся назад, на его предплечье раскрылся широкий рубец, с которого закапали тяжелые алые капли. Ахиллес же, в ярости, отбросив мешавший ему щит, кинулся вперед, крест-накрест рубя перед собой воздух. Хектору попытался пробить эту защиту, но Ахиллес легко отбил этот выпад. Удар, поворот, снова удар – и меч троянца со звоном отлетел в сторону. В следующий же миг Ахиллес с диким воплем «Патрооокл!!!» пробил мечом грудь Хектору. Тот дернулся, его глаза закатились, изо рта выплеснулась кровь. Ахилл, упершись ногой в живот поверженного врага, с силой отпихнул его, высвобождая собственный меч и, вскинув над головой окровавленный клинок, издал дикий торжествующий вой. Его тут же подхватили мирмидоняне, а за ними и прочие ахейцы – ударяя мечами о щиты и взывая к богам, они с удвоенной силой устремились на павших духом троянцев.
Ахилл, словно одержимый духом буйства, сражался в первых рядах: так и не облачившись в доспехи, он колол, рубил и резал, одним ударом разрубая троянских воинов от плеча до поясницы и пинками отбрасывал с дороги уродливые обрубки, брызжущие кровью и внутренностями. Глаза, налитые кровью до такой степени, что казались красными, придавали Ахиллу еще более нечеловеческий вид, как и ороговевшая кожа, на которой клинки троянцев так и не смогли оставить кровоточащего следа. Суеверный ужас объял их и многие из них бежали, не желая вступать в смертоубийственный бой с неуязвимым красноглазым гигантом. Тот же, впав в священное безумие, прокладывал кровавую борозду во вражеских рядах, с трудом вырывая меч из громоздящихся перед ним груд мертвой плоти.
Внезапно поле боя огласил волчий вой – и над головами сражавшихся взмыл черный конь, с дико вопящей всадницей в седле. Лицо Пенфесы покрывала черная боевая раскраска, рот искривился в злобном оскале, глаза блестели жаждой крови. Она направила своего коня прямо на Ахиллеса, одновременно нанося рубящий удар сверху вниз. Будь этот выпад удачней, он бы разрубил череп ахейцу, но Ахилл сумел уклониться, одновременно своим мечом вспарывая бок коню воительницы, разрубая животному ребра и выпуская внутренности. Конь, дико заржав, повалился на бок, его ноги судорожно дергались, пока под ним растекалась лужа крови. Пенфеса, оглушенная ударом о землю, не успела подняться, когда Ахилл, перепрыгнув через конскую тушу, одним ударом пробил грудь и спину женщины, прибивая ее к земле.
Гибель кемерской воительницы окончательно лишила троянцев мужества – тысячами они устремились к Скейским воротам, стремясь укрыться за несокрушимыми стенами Трои. Лишь немногие храбрецы, – прежде всего тракии с кемерами, – еще продолжали сражаться, прикрывая отход своих. Однако эта же смелость и стоила многим жизни: когда наблюдавший за боем Алаксанду, видя, что ахейцы на плечах бегущих могут ворваться в город, приказал закрыть ворота. Сам же царь, встав у одной из городских башен с луком в руках, с потемневшим от горя и ярости лицом, лихорадочно шарил глазами по полю боя, словно высматривая кого-то.
Одрик оказался в числе неудачников: тяжелые, окованные бронзой, ворота захлопнулись прямо перед его носом, оставляя рудогорца и еще сотни людей, вместе с разъяренными ахейцами, обезумевшими от жажды крови. Мысленно послав проклятие Аласканду, Одрик обернулся, с мечом в руках, готовясь дорого продать свою жизнь.
Однако ахейцы не торопились: людской прилив, угрожавший захлестнуть горстку смельчаков, вдруг отхлынул назад, застыв в какой-то сотне шагов от Трои. Откуда-то раздался трубный рев и вражеское войско неожиданно расступилось, открывая дорогу странной процессии.
Впереди шел Одиссей в диковинном одеянии, цвета морской волны и с накинутой на плечи рыбацкой сетью. В одной руке он держал бронзовый трезубец, а в другой – большую морскую раковину, в которую он и дул, исторгая громкие звуки. За ним шло четверо ахейских воинов, несущих тушу белого коня насаженную на острые шесты. Голова животного была отрублена: вместо нее из туши торчало короткое копье, с насаженной на него человеческой головой с растрепанными рыжими волосами.
– Посейдон! – крикнул Одиссей, вскинув над головой трезубец, – Бог богов, Колебатель Земли, сокруши, то, что ты возвел и даруй победу своему народу!
Одрик вдруг узнал человека, кому принадлежала приделанная к коню голова – и стоявшие рядом тракии разом взвыли от горя и гнева, также признав своего царя. Столько ярости и боли было в этом крике, что казалось, затряслась сама земля – но в следующий миг Одрик понял, что так оно и есть. Извилистые трещины, словно змеи, прорезали почву, из них с шипением вырвались струи желтоватого дыма.
Позади Одрика послышался громкий треск и, обернувшись, он увидел, как глубокая трещина пролегла по стене Трои. В небо взметнулись облака пыли и в тот же миг часть стены с ужасающим грохотом рухнула, погребая под собой не успевших спуститься троянцев. Целый дождь из обломков обрушился на кемеров и тракиев, что-то сильно ударило Одрика по голове и все вокруг поглотила тьма.
В Круге Камней
Коль умер на рассвете: ночью его бросало то в жар то в холод, он бредил и заговаривался, не давая никому спать. Вокруг старого короля горели костры, чтобы ему было тепло; рядом с ним постоянно находились Альбис и еще одна жрица, что с помощью наскоро приготовленных отваров из трав, пытались вернуть Коля к жизни. Но, в свете костров, Тейн видел каменные лица женщин и все больше осознавал, что надежды нет.
Еще две жрицы на всю ночь поднялись на холм, чтобы совершить там какие-то обряды – вместе с Сарси, что, казалось, совершенно забыла о своем любовнике. Не то, чтобы Тейна это сильно огорчало – чем больше он узнавал о своей спутнице, тем с большей теплотой вспоминал оставленную в Озерном Краю Амалу. Сейчас его волновало лишь то, получит ли он обещанное олово.
Рассвет застал Коля лежащим средь затухающих костров, с задранной кверху бородой, слипшейся от засохшей слюны и кровавой рвоты. Остекленевшие глаза старого короля слепо уставились в равнодушное небо.
– Он будет похоронен в Круге Камне, как и подобает истинному королю, – сказала над телом Морига, старшая из жриц, – но для погребения нужно успеть ко Дню Мертвых.
Никто не стал спорить: во владениях жриц Белой Кобылы их слово считалось законом. Несколько дружинников сделали для мертвеца носилки из срубленных в лесу веток и собственных одежд. Выглядели они ожидаемо невесело – в отличие от Бриндена, что с трудом сдерживал довольную усмешку.
– Мне стоило бы наградить того, кто пустил эту отравленную стрелу, – шепнул он на ухо Тейну, – без старого дурака, может, мне удастся вернуть Алиру.
– Не думаю, что тот, кто выстрелил в короля был нам другом, – негромко ответил наследник Скадвы, – в любом случае решают все они.
Он указал глазами на Маригу, что, самовольно завладев конем Коля, ехала впереди, о чем-то негромко переговариваясь с Альбис: после смерти Коля, все как-то сразу приняли, что их теперь ведут жрицы. Бринден проследил за взглядом Тейна и пожал плечами.
– Может, твоя подруга сможет их убедить, – он подмигнул шагавшей рядом Сарси, – похоже, ты им чем-то дорога.
– Они знают, что настало время перемен, – усмехнулась девушка, – все мы трое – их вестники. Кому-то из жриц они по душе, кому-то нет – все решит моя встреча с Андрастой.
На этом они и закончили разговор – каждый в отряде настороженно косился на высившийся вдоль дороги лес – не вылетит ли оттуда новая отравленная стрела? Впрочем, чем дальше они шли, тем меньше становилось тех опасений – лес все чаще сменялся возделанными полями, пастбищами и многолюдными селениями. Здешние жители низко кланялись при виде жриц и провожали подозрительными взглядами чужаков. Временами им попадались причудливые узоры из камней, возле которых жрицы и Сарси совершали разные обряды.
Через два дня они вышли на большую равнину, где редкие рощи перемежались множеством поселений, тянувшихся вдоль большой реки, которую местные называли Эвон. Уже вечерело, когда впереди замаячили монолиты главной святыни Альбы. Подойдя ближе, Тейн увидел, что Круг Камней окружали рвы и земляные валы, за которыми высились стоячие валуны из серого песчаника с каменными перемычками наверху.
На валах молчаливыми стражами неподвижно стояли женщины: молодые и в годах, в серебристых, черных и темно-зеленых одеяниях, с золотыми серпами на поясе и серебряными лунницами на шеях. Головы одних жриц прикрывали капюшоны, другие были простоволосы с венками из омелы и опавших желтых и красных листьев. В руках они держали жутковатые светильники – человеческие черепа с размещенной внутри них подожжённой пенькой плавающей в костяных плошках с расплавленным жиром.
От Эвона в сторону святилища поднимался широкий проход со стенами из рвов и земляных валов. У входа стоял высокий камень, покрытый впадинами и шишковидными выростами. Возле камня, будто преграждая путникам путь, стояла пожилая женщина в белом, как снег, облачении. Капюшон был отброшен на спину, открывая седые волосы, охваченные серебряным венцом в виде кусающей себя за хвост змеи с глазами-изумрудами. Перехватывавший талию кожаный пояс украшал большой бронзовый диск с изображением скачущей белой лошади. На поясе же крепился и серебряный серп. Морщинистое лицо покрывали замысловатые татуировки, темные глаза подозрительно рассматривали путников. В одной руке женщина держала жезл, увенчанный лошадиным черепом, расписанным странными рисунками, в другой – череп с горящим фитилем.
Рядом со жрицей стояла молодая девушка, почти девочка, в светло-зеленой накидке с наброшенным на голову капюшоном. Тем не менее, даже в колеблющемся свете жутковатого светильника Тейн разглядел, что девушка очень красива – выразительные серые глаза, пухлые губы, нежные черты лица, – и даже бесформенное одеяние не могло скрыть пленительных очертаний изящной фигуры.
Седая жрица первой нарушила молчание.
– Кто желает войти в Круг Камней дорогой мертвых?
– Король Коль, жрица Андраста, – сказала в ответ Альбис, – безвременно покинув наш мир, он желает пройти по Молочной Дороге в чертоги Белой Богини.
Стоявший рядом девушка громко всхлипнула, ее пальцы судорожно вцепились в руку жрицы и Тейн вдруг понял, что это и есть Алира – дочь человека, чье тело они принесли к Кругу Камней. Это подтверждало и разом изменившееся лицо Бриндена, когда он бросил полный откровенного желания взгляд на девушку. Верховная жрица Андраста, напротив, совершенно не изменилась в лице.
– Я еще не слышала о смерти короля Коля, – сказала она, – и разве для того, чтобы погрести его тело здесь, вы шли к Кругу Камней от самого моря?
– Нет, жрица Андраста, – сказала Альбис, – мы начали путь сюда после того, как эта женщина, на Древнем Наречии потребовала встречи с тобой.
Она кивнула в сторону Сарси и та, усмехнувшись, шагнула вперед. Глаза Андрасты сузились, в них блеснуло что-то похожее на узнавание и…страх?
– Я вижу тебя, отродье Древних, – сказала она, – я знала о твоем приходе, еще до того, как ты объявилась в северных морях. Ждала я и этой встречи.
– Что же, – усмехнулась Сарси, – на то ты и верховная жрица, чтобы видеть неведомое. А прозрела ли ты в этих видениях свою смерть?
– Моя смерть наступит не раньше и не позже, чем решит богиня, – сказала жрица, – а до тех пор я сделаю все, чтобы Белый Червь не вошел в святое место.
Она вскинула руку – и горящий череп вдруг взмыл ввысь, разбрызгивая искры в ночном воздухе. Одновременно Андраста толкнула Алиру себе за спину и шагнула навстречу хищно осклабившейся Сарси. Тейн не узнавал свою подругу – ее глаза поменяли цвет на ярко-зеленый, с вертикальными зрачками, как у змеи или кошки, меж полных губ мелькнул раздвоенный язык. Все остальные, – жрецы и воины, – поспешно расступились, освобождая место перед сторожевым камнем.
– Твое время прошло Андраста, – прошипела Сарси.
– Это вы должны были исчезнуть много веков назад! – выплюнула жрица, вскидывая над головой посох. Глазницы лошадиного черепа полыхнули мертвенно-бледным светом, когда в ночи раскатилось оглушительное ржание. Что-то ослепительно ярко сверкнуло и на месте Андрасты вдруг появилась белая кобыла, – раза в три выше обычных лошадей. Мелькнул налитый кровью глаз и огромная кобыла, с громким ржанием, скакнула вперед, стремясь раздавить копытами незваную гостью. Однако изменилась и Сарси – вместо нее на земле уже извивалась белесыми кольцами огромная змея с изумрудно-зелеными глазами. Словно белая молния метнулась треугольная голова, раздалось оглушительное шипение и вслед за ним – ужасный крик, полный смертельной боли. Белая кобыла исчезла – вместо нее возле сторожевого камня корчилась в предсмертных судорогах пожилая женщина, с растрепанными седыми волосами. Белое одеяние распахнулось, обнажив сморщенную старушечью грудь и алевшие над расплывшимся дряблым соском две отекшие круглые раны. От них по телу быстро расходился и наливался черным причудливый рисунок вен.
Сарси, уже приняв человеческий облик, шагнула вперед, срывая с пояса Андрасты серебряный серп. Одним взмахом она перерезала жрице глотку и, не обращая внимания на брызнувшую ей на руки кровь, подняла с земли серебряный обруч и надела на голову.
– У Круга Камней новая хозяйка! – громко выкрикнула Сарси.
В святилище горели костры и жрицы, выстроившись посреди внутреннего круга из голубых камней, пели славу Богине – и ее новой Верховной Жрице. Сарси стояла возле Алтарного камня – темно-зеленого монолита покрытого пятнами засохшей крови. Как уже знал Тейн, этот камень принесен через всю Альбу, с самого ее севера. Правой рукой Сарси нежно обнимала за плечи Алиру, что тряслась от страха в своем жреческом одеянии. Сама спутница Тейна, презрев все условности, стояла совершенно нагой – лишь кожаный пояс, с закрепленным на нем серебряным серпом, опоясывал стройные бедра.
– Как змея сбрасывает кожу, чтобы возродиться молодой и сильной, – говорила Сарси, – так и Альба должна обновиться, отбросив все, что мешало ей двигаться вперед. Властью Верховной Жрицы я освобождаю, Алиру, дочь Коля, от обета, возложенного на нее волей отца – она вернется домой с новым мужем – Бринденом сыном Куоретана, короля претанов. От этого брака родится союз альбов с претанами, что положит начало новому народу и даст новое имя всему Острову. Волею Древних, пусть этот брак станет залогом нового мира в северных морях – и пусть Тейн, сын Рольфа, короля Скадвы, получит желаемое им, в знак прочного союза между двумя народами. И пусть пламя погребального костра Коля озарит нам дорогу в лучшее будущее.
На высоком кургане, насыпанном внутри круга камней, уже лежало тело Коля – в его королевском наряде, с мечом в руках, обложенное охапками хвороста. По знаку Сарси Тейн и Бринден поднесли зажженные факелы – и яркое пламя вскоре заплясало, пожирая мертвую плоть. Треск хвороста и монотонные песнопения жриц заглушали предсмертные хрипы бывших дружинников Коля – не сумев защитить своего короля, они искупали свой позор, добровольно встав под острые серпы жестоких жриц. Золотые и серебряные лезвия взрезали мужские глотки и алая кровь с шипением лилась в погребальный костер, чтобы души воинов Коля сопровождали его на Молочном Пути в чертоги Ночной Кобылы.
Путь домой
– И что же мне с тобой делать…царевич? – задумчиво произнес Агамемнон.
Великий царь Микен восседал на обитом золотом деревянном троне в своем огромном шатре. Вблизи военный вождь Аххиявы оказался коренастым широкоплечим мужчиной, средних лет, с квадратным лицом и коротким, будто обрубленным, носом с широкими ноздрями. Плотное тело упрятано в бронзовый панцирь с золотой мордой льва на груди, короткие мускулистые ноги прикрывали бронзовые поножи отделанные серебром. С отделанного золотыми бляшками кожаного пояса свисал длинный меч, на коленях лежал шлем в форме львиной головы. Седеющие рыжеватые волосы, после сдернутого с головы шлема стояли торчком, однако окладистая черная борода аккуратно причесана и умащена благовониями. В руке царь держал золотую чашу, из которой и прихлебывал вино.
Сам шатер выглядел именно так, как и подобает жилищу царя царей: полы выстелены вавилонскими и египетскими коврами, на стенах висело трофейное оружие, – панцири, мечи, копья, – возле трона стояли обитые бронзовыми полосами сундуки, полные трофейного добра. По обе стороны от трона стояли четыре ахейских воина в полном бронзовом доспехе, с копьями в руках и мечами на поясах. Несколько испуганных миловидных женщин хлопотали возле большого очага, где, на бронзовых треногах стояли глиняные горшки с кипящим содержимым, аппетитно пахнущим чесноком, тушеным мясом и какими-то специями. В углу шатра, почти скрываясь в тени, сидел немолодой мужчина в черном хитоне, неспешно перебирающий пальцами струны лиры.
Во всей этой роскоши шатра Одрик смотрелся особенно невзрачно – босой, грязный в простой коричневой тунике и бурой от засохшей крови повязкой, обмотанной вокруг головы. Надо отдать царю должное – присматривавшие за наследником Рудогорья слуги заботились о его ране, хотя в остальном отношение к нему мало чем отличалось от прочих пленников. Одрика держали лишь на хлебе и воде, но разместили в отдельном от остальных загоне, что внушало смутные надежды на какое-то особое отношение царя. На третий день плена молодого человека вывели из загона и привели пред очи царя.
Агамемнон дал знак одной из рабынь и та, обвернув руки толстой тряпкой, ухватила один из горшков и с поклоном поставила его на треножник рядом с троном. Царь выловил из горшка кусок жирной говядины и погрузил в него крепкие зубы.
– Есть хочешь? – спросил царь Одрика и, когда тот настороженно кивнул, подал знак одной из рабынь, – дай и ему тоже.
Перед Одриком поставили еще один горшок и тот, усевшись на корточки, обжигаясь и дуя на обожженные пальцы, начал жадно есть сочное мясо. Агамемнон с насмешкой смотрел на оголодавшего молодого человека.
– Завоевателю полагалось бы давать прием во царском дворце завоеванного города, – заметил царь, – но сейчас это малость…неудобно. Ты же видел, что осталось от Трои?
Одрик видел: даже из загона, где он сидел, было хорошо видно пламя пожарищ над павшим городом. Вилуса горела даже спустя три дня после того, когда распаленные пролитой кровью ахейцы ворвались в пролом в стене и устроили в городе резню. Сам Одрик к тому времени уже валялся без сознания и боги избавили его от необходимости видеть все это.
– Ахиллес мертв, – вдруг сказал Агамемнон, – умер от стрелы Алаксанду.
– А что сам Алаксанду?
– Тоже мертв, – пожал плечами царь, – как и Менелай.
– А Елена? – вырвалось у Одрика.
– Исчезла.
Разочарование, должно быть, слишком явно отразилось на лице молодого человека и Агамеменон усмехнувшись, протянул пустой кубок рабыне, чтобы она наполнила его вином.
– И ему налей, – сказал он, кивнул на Одрика, – такие вести нужно запить.
Словно в подтверждение его слов, царский музыкант пробежался пальцами по струнам, вырвав из лиры некий звук, что мог бы сойти за насмешку. Одрик бросил быстрый взгляд в темный угол – что-то смутно знакомое почудилось ему в этой согбенной фигуре. Перевел взгляд на кубок и сделал осторожный глоток. Губы смочил уже знакомый вкус крепленного сладкого вина, что подавалось на пиру Алаксанду – понятное дело, содержимое троянских винных погребов стало одним из первых трофеев царя Микен.
– Сбежала Елена или валяется где-то мертвой – мне уже нет до того дела, – говорил Агамемнон, – со смертью Менелая и Алаксанду это не имеет значения. Елена это прошлое – а я смотрю в будущее. В нем может быть место и для тебя – если мы сейчас договоримся.
Музыкант извлек из лиры очередной странный звук, в котором Одрику почудился вопрос.
– Договоримся? – спросил он, – о чем?
– Богатства Трои – не единственная цель моего похода, – без обиняков сказал Агамемнон, – и уж тем более, не обиды моего покойного брата. Владения проливами, торговый путь на север – вот моя награда и мое будущее богатство. Я говорил с пленниками – и они рассказали мне, кто такой Одрик, сын Марона. Если я отпущу тебя на север, без всякого выкупа – твой отец станет вести торговые дела только со мной?
Одрик думал недолго.
– Мой отец стал тем, кем он есть еще и потому, что он всегда видел свою выгоду, – сказал он, – и, конечно же, он не откажется торговать с царем Аххиявы, победителем Трои.
В углу шатра заиграла новая мелодия – бодрая, решительная, вдохновляющая. Агамемнон усмехнулся и, подав знак рабыне, приказал ей снова наполнить оба кубка.
– Выпьем, царевич! – сказал он, – за процветание наших народов и вечный мир между Микенами и Рудогорьем. Во имя Посейдона, Бога богов, принесшего нам победу и тех богов, которым молятся в твоих краях – да будет так!
– Да будет, – кивнул Одрик опрокидывая свой кубок и закусывая уже остывшим мясом.
Уже вечерело, когда Одрик, сытый и пьяный, пошатываясь, вышел из царского шатра. Агамемнон, со своих щедрот, подарил ему и новые одежды – сейчас молодой человек носил тунику из чистой белой ткани и с черным узором по подолу, а также новые кожаные сандалии. На пальце красовался золотой перстень с синим сапфиром, ранее украшавший руку самого царя; с пояса свисал микенский кинжал с изображением льва на рукояти.
По всему лагерю победители все еще праздновали победу и из шатров ахейских царей то и дело доносились величавые речи, звон кубков и мелодичная музыка. Обычные воины веселились попроще: всюду, куда не кинь взгляд, можно было видеть пьяного ахейца, зачастую – в обнимку с веселой девицей. Песни и гимны богам возносились к темнеющему небу, когда множество веселых компаний собирались у полыхавших тут и там костров, терзая зубами жареное мясо и запивая его целыми амфорами вина.
Лишь из одного участка лагеря доносились не смех, но мрачные монотонные песнопения, сопровождаемые громкими ударами тимпанов. Там горел огромный костер и жалобные крики молодых юношей, раздававшиеся от пламени, звучал резким диссонансом с царившим всюду весельем.
– Мирмидоняне хоронят Ахилесса, – раздался за спиной Одрика знакомый голос, – третий день горят костры и льется кровь троянских юношей, чтобы они прислуживали герою в темном царстве его матери.
Одрик обернулся и увидел человека, что играл на лире в шатре Агамемнона. Он выглядел уже не таким старым, да и наряд его – синий плащ и широкополая шляпа, – был совсем иным, чем в царских покоях. И, тем не менее, Одрик сразу узнал его – прежде всего по хитро прищуренному единственному глазу.
– Ты! – воскликнул он, – я помню тебя, купец! Ты продал мне меч!
– Не продал, а подарил, – усмехнулся воин, снимая с пояса железный клинок, – и отдаю тебе снова. Досадно было, если добрый клинок затерялся на юге.
Одрик принял клинок из его рук и прицепил на пояс.
– Кто ты? – требовательно спросил он, – и почему следуешь за мной?
– Меня прозывают по-разному, – усмехнулся незнакомец, – здесь, например, меня знают, как Хтония, но ты можешь звать меня Хникаром. А насчет того, что мне нужно…я ведь уже говорил тебе, что благодарность владыки Рудогорья сама по себе – немалая плата.
– Владыка Рудогорья мой отец, – возразил Одрик, – и я по сей день не знаю, как он примет меня дома. Я должен был вернуться славным воином, но разве славный воин может оказаться средь проигравших? Да еще и почти без трофеев – если не считать подарков Агамемнона моему отцу – но это его заслуга, не моя.
– Военное счастье изменчиво, – пожал плечами назвавшийся Хникаром, – и любой воин сам творит свою судьбу. Ты сражался в одной из самых славных войн, что шли под солнцем, однако это не твоя война – и не твоя слава. Твоя великая битва еще впереди.
– Это тоже будет не моя война, – поморщился Одрик, – а моего отца – войско Рудогорья подчиняется только ему.
– У тебя еще может быть своя дружина, – возразил Хникар, – и немалая. В плену у ахейцев осталось немало тракиев и кемеров. Им некуда деваться: их предводители убиты, а другие вожди кланов не станут платить выкуп за неудачников. Их удел – смерть или рабство, но если ты хорошо попросишь Агамемнона, он отдаст тебе пленников – и они будут служить тебе, также как и троянские изгнанники, что прячутся в окрестных холмах. Эти воины будут только твоими – и тебе же решать, отдавать ли Марону собственное войско.
Последние слова прозвучали уже глухо, как бы отдаляясь: уже стемнело и Одрик, несмотря на горевшие всюду костры, все с большим трудом мог разглядеть собеседника, будто сливавшегося с ночной тьмой. Один лишь огненный глаз, не сводивший с Одрика пронзительного взгляда, горел во мраке. Внезапно в лицо ударил порыв сильного ветра, заставивший молодого человека зажмуриться, а когда он открыл глаза вновь – Хникар исчез.
Накануне
…семь, восемь, девять, десять!
Кусок олова громко звякнул, пополнив собой последнюю кучку из десяти тусклых слитков. Ровно шесть десятков таких же аккуратных кучек покрыли подворье Бория. Сам Владыка Озерного края стоя на крыльце своего Большого Дома, молча смотрел, как Тейн выкладывает перед ним обещанное приданное. Вокруг своего короля выстроилось с пару десятков дружинников, в бронзовых доспехах и при оружии. Из-за отцовского плеча, приподнявшись на цыпочках, выглядывала Амала, надевшая, по такому случаю, свое лучшее платье и украшения. Вот она поймала взгляд Тейна и очаровательно улыбнулась ему.
Тейн также явился сюда не в одиночестве – за его спиной, с одобрением смотря на сына, стоял король Рольф, в окружении своих дружинников, а также нескольких крепких светловолосых мужчин в плащах из волчьих шкур. Все на них, – оружие, браслеты, доспехи, – было обильно украшено янтарем. Сам король Скадвы также носил янтарь – а еще золото и слоновую кость, серебро и кораллы. Когда, наконец, Тейн закончил демонстрацию своего богатства, Рольф, через его голову посмотрел на Бория.
