Текст книги "Волк и конь (СИ)"

Автор книги: Андрей Каминский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Давно уже Реймс не видел такого торжества: колокола всех церквей звенели так, что их было слышно далеко за городом, когда по центральной улице города проезжали знатные всадники в воинском облачении. Впереди скакал молодой король – за его плечами развевался голубой плащ, украшенный изображением золотисто-красного дракона – символа новой династии. Такой же дракон скалился и с нагрудной пластины панциря, в который облачился Эльфрик, всегда и всюду подчеркивающий свою роль как короля-воина, короля-избавителя от языческой скверны и внутренних междоусобиц.

У входа в Реймский собор Эльфрика ждала Сихильда – крупная девица с пышными формами, подчеркиваемых роскошным платьем из темно-зеленого бархата, расшитым золотыми нитями. Воротник и рукава украшал соболиный мех, а на груди переливалось роскошное ожерелье из белоснежного жемчуга с розовым отливом. Светлые волосы, уложенные в прическу на ромейский манер, украшала золотая диадема с небольшими бриллиантами. Рядом с будущей невесткой стояла и мать Эльфрика, королева Берта, в темно-синем платье, расшитом серебряными узорами и с золотыми браслетами на тонких запястьях.

Король соскочил с коня и Сихильда, склонившись в неуклюжем поклоне, под руку с женихом вошла в церковь. Храм уже полнился народом, знатные франки являлись на королевское бракосочетание не только из Нейстрии, но и из Бургундии и даже Австразии: как из тех краев, что пока оставались под властью христианских правителей, так и те, кто вынуждено оставил свои вотчины под натиском язычников. Таковым был и бывший архиепископ Кельна, а ныне Реймса – преподобный Виллехад, слухи о чудесном спасении которого из окруженного язычниками города распространились по всему королевству. Сейчас он стоял возле алтаря – в белой тунике, с надетой поверх нее золотой далматикой, расшитой серебряными узорами и с монограммой Христа на груди. Седеющую голову венчала золотая митра, украшенная мелкими бриллиантами. Рядом с епископом, на алтаре стояла золотая корона, также усыпанная драгоценными камнями.

Подойдя к священнику, будущий король и его невеста преклонили колени, в ожидании церемонии. Однако Виллехад, против ожидания, вдруг развернулся к остальным гостям, собравшимся в церкви.

-Не знает границ величие Господа нашего, – звучным, хорошо поставленным голосом, сказал он, – и милосердие Его безразмерно, как и все деяния Его. В милости своей, Господь дал великомученице Урсуле вывести меня из града обреченного и в той же милости он даровал победу Эльфрику над нечестивцем Лупом, предавшим дело Христа.

Эльфрик вскинул голову, с недоумением глянув на Виллехада, по залу пронесся взволнованный ропот, однако Виллехад, словно не замечая этого, продолжал вещать.

-Но вправе ли мы – всего лишь прах земной, песчинка в глазах Бога, принимать его дары как должное, не следуя замыслу Божьему? В праве ли мы думать лишь о своем земном, в погоне за бренным и преходящим, забывая о своей бессмертной душе? Ты, Эльфрик, что желаешь стать королем франков не по родству с прежними владыками, но лишь милостью Господа – готов ли стать мечом Господа, карающим язычников? Готов ли ты сокрушить приспешников Сатаны, под игом которых по сей день стонут Кельн, Аахен, Трир?

-Готов! – выпалил Эльфрик, поймав восхищенный взгляд невесты и сам воодушевленный этой проповедью, – я одену эту корону не для того, чтобы погрязнуть в самодовольстве, подобно тем, кто достиг предела своих желаний и почивает на лаврах. Перед престолом Господа нашего, я обещаю тебе, Виллехад, что став королем немедленно поведу поход на восток, во имя избавления наших земель от языческой скверны.

-Да будет так!– величаво кивнул Виллехад и, к облегчению Эльфрика, все же взял в руки Святую Стеклянницу с миром и елеем, – именем Господа нашего, я помазываю Эльфрика Уэссекского королем франков и да правит он долго, во славу Иисуса Христа и на посрамление врагов Господа.

Он помазал миром лоб юноши, после чего, взяв в руки корону, водрузил его на темя короля. Затем он накрыл ладонями руки Эльфрика с Сихильдой и, соединив их между собой, не делая перерыва между церемониями, затянул торжественным голосом.

-Венчается раб божий...

На следующий день, в своей резиденции в Реймсе, новоявленный король провел Совет со своими военачальниками.

-Как мне кажется, ваше величество, вы поторопились с этим обещанием, – настаивал герцог Хильдебранд, – Луп, по-прежнему, наш самый опасный враг– и сейчас, когда он воюют с сарацинами самое время вернуть себе Аквитанию.

– Как бы кто не относился к Лупу, сейчас он воюет за дело Христа, – возразил Дрогон, герцог Шампанский, – и если наш король ударит ему в спину...его могут счесть таким же пособником врага, каким считали самого Лупа.

-Какая разница, кто и кем будет считать? – фыркнул бретонец Кономор, – Аквитания – самая богатая из франкских земель и пока ею владеет Луп – он всегда сможет снова атаковать. Нужно ударить по нему, пока он завяз на юге.

-Он завяз не в одиночестве, – возразил Канвульф, – а в союзе с астурийцами и лангобардами. Если мы ударим по Лупу, то они могут вступить в войну – и тогда уже мы завязнем на юге, причем надолго. Редвальд только этого и ждет, пока он накапливает силы. Недавно его союзники-даны грабили и убивали в Бессене, а на днях, как мне сообщили мои люди на севере, королева Энгрифледа высадилась на материке со своим войском. Сейчас англосаксы, вместе с фризами и данами, осаждают Турне, город Хлодвига, пока сам Редвальд и его ручной Меровинг штурмуют Трир. Когда эти два города падут, язычники пойдут на Суасон, Реймс и дальше вглубь страны.

При произнесении имени королевы, лишившей его трона Уэссекса, лицо Эльфрика исказила злобная гримаса.

– Я король франков, – дрожащим от ярости голосом отчеканил он, – и я же хранитель веры, которую сейчас атакуют враги Христа. Вечной погибели обречется моя душа, если я нарушу слово данное архиепископу перед алтарем, в день моей свадьбы и коронации. Решено – завтра же мы выступаем за язычников.

Он обвел собравшихся вызывающим взором: Хильдебранд пожал плечами, Кономор яростно блеснул глазами, но промолчал, а Канвульф, также как и большинство франкских вельмож, всем видом выражали поддержку Эльфрику. Король сказал свое слово – слово, что решит как итог войны, так и судьбу всех трех владык франков.

Гора Зверя

– Воля , конечно, ваша, Ваше Величество, только что там делать христианскому королю. Нехорошее это место, вот, что люди говорят.

– Люди много чего говорят, – усмехнулся Луп Аквитанский, – всем охота почесать языки. Сам-то ты видел то, о чем они болтают?

-Я? Нет. Но говорят, Ваше Величество.

Своим одеянием и внешним видом Гуго, граф Гебодана больше напоминал зажиточного крестьянина или средней руки купца, чем вельможу: дородный широкоплечий мужчина, с обрюзгшим лицом и бегающими карими глазами. Одет он был в коричневый плащ, поверх короткой туники и такого же цвета брэ, заправленные в голенища коротких сапог из телячьей кожи. Из оружия он имел лишь небольшой меч, приталенный к охватывавшему талию широкому поясу. В целом же граф, а по сути, не особо знатный владетель здешних мест, возведенный в графское достоинство лишь за своевременно проявленную лояльность,– сильно уступал внешне королю, в его красном плаще, наброшенных поверх золоченых доспехов, тускло блестевших в свете заходящего солнца. Кроваво-красные отблески озаряли и лесистые горы, на вершине одной из которых и стоял черный конь Лупа. Рядом с ним, также на конях, стояли королева Отсанда и два десятка воинов из Васконии. Все они смотрели на то место, о котором говорил граф: скалистое плато к юго-западу от Лесуры, величайшей вершины Севеннских гор.

– В любом случае мне там делать нечего, – с деланным безразличием пожал плечами король, – к утру мне надо быть в Лионе. Так что здесь мы и попрощаемся, любезный граф.

– К ночи, может не стоит, ваше Величество, – робко произнес Гуго, – заночевали бы здесь.

-С удовольствием, – рассмеялся Луп, – как только ты отстроишь себе обиталище, более подобающее твоему новому титулу и подходящее для приема короля. До тех же пор – уволь, я предпочту провести время на свежем воздухе. Заодно и поохочусь, а то за всеми этими войнами так и не нашлось времени на отдых.

С этими словами он тронул поводья коня и направил его вниз, по уходящей вглубь лесов тропке. Вслед за ним направилась и остальные его спутники, оставив графа Гуго одиноко стоять на скалистой вершине.

Бондонское плато и впрямь могло смутить богобоязненного христианина своими гранитными менгирами и кромлехами, расставленными, казалось, в совершеннейшем беспорядке. В центре самого большого круга из камней горел костер, на котором стоял небольшой котелок с бурлящим, дурно пахнущим варевом. Перед костром лежало и три плачущих младенца, неведомо как выкраденных Отсандой из окрестных деревень. Сама королева двигалась вокруг костра, крадучись, словно огромная кошка – и мало кто средь благородных семейств Аквитании узнал бы сейчас супругу Лупа. Обнаженное тело прикрывали лишь ее распущенные волосы, украшенные венком из ядовитых трав, да пояс из змеиной кожи, с заткнутым за него острым ножом. Темные глаза блестели как у хищного зверя. То и дело Отсанда подбрасывала в костер все новые связки трав, от которых дым становился особенно едким, кружащим голову и вызывающим странные видения. Этот же дым, вместе с таким же дурманящим паром из котелка, вдыхал и сам герцог Луп – тоже голый, он стоял перед костром, широко раскинув руки и уставившись в ночное небо, на котором уже всходила полная Луна. Это плато, где, по словам Отсанды, приносились жертвы древним богам еще до того, как галлы и иберы появились на Западе, было самым подходящим местом, чтобы исполнить задуманное действо. В круг камней взошла только венценосная пара – воины, выбранные Отсандой из своего клана, хоть и поклонялись старым богам, но в подробности того, чем занималась королевская чета, особо не вникали. Сейчас они встали лагерем у подножия гор: нарезая знаменитый гебоданский сыр и поджаривая куски мяса с убитого еще днем кабанчика, они старались не вслушиваться в доносящиеся с плато звуки.

-Иларгия, Волчье Солнце, я призываю тебя! Освети путь тому, кто идет из глубин гор, из дремучих лесов, из речных глубин. Гуэко, всели ужас в души смертных! Ингума, наполни их сны кошмаром! Сугаар-Эресуге размножь своих змей по земле! Самым древним именем, Ама-Лурра, я призываю тебя Акербельц, Рогатый Бог!

Она сорвала с пояса нож и, ухватив одного из младенцев за ногу, одним ударом выпустила из него кишки. Алая кровь хлынула в бурлящее варево, пока Отсанда, отбросив изуродованное тело, принялась за следующую жертву. Густой пар из крови и ядовитых трав густым облаком поднялся над менгирами и в этом мареве проступил призрачный силуэт исполинского козла. Тело его было подобно горе, словно густым лесом поросшей черной шерстью, острые рога, казалось, доставали до Луны, красные глаза полыхали как костры адского пламени. Мгновение этот исполин нависал над двумя людьми, а потом его фигура заколебалась, словно съеживаясь пока не уменьшилась до очень высокого человека. Перед костром теперь сидел поросший черной шерстью великан с острыми рогами, копытами на ногах и огромным членом вздымавшимся меж могучих бедер. Отсанда, вскинув руки, опустилась на колени – и точно также опустился на колени и Луп. Оглушительный хохот разнесся над горой и черный великан развернулся к людям спиной, выставляя голые, лишенные шерсти, ягодицы. Отсанда приникла к ним жадным поцелуем, ее примеру, поколебавшись последовал и Луп, когда зад рогатого божества вдруг обернулся красивым юным лицом, непонятно мужским или женским. Алые губы искривились в злорадной ухмылке и огромный рот плюнул в Лупа маслянисто-черной жидкостью, разом залившей его с ног до головы. Король отпрянул, покатившись по земле, завывая как зверь и корчась в страшных судорогах. Все в нем стремительно менялись – волосы стали гуще, прорастая по всему телу, лицо вытянулось в морду, оскаленную белыми клыками, ногти превратились в когти. Рогатый Бог захохотал, так что сотряслись горы; вокруг него, соткавшись из все еще клубившегося тумана, заметались, заплясали ведьмы-ламиаки, с гусиными лапами вместо ног, озорные бесенята-иратшоаки, диковинные звери, напоминавшие коней с собачьими головами. Все это сборище вопило, лаяло, хохотало – и Акербельц, вновь обратившийся в огромного козла, взмыл ввысь и сгинул со всем своим сборищем. В круге из камней остался, оглушительно воя на Луну, лишь огромный черный волк. Прервавшись, он глянул на Отсанду – и та невольно попятилась от пристального взгляда желтых глаз.

-Это ведь то о чем ты просил, – сказала она, – ты доволен, муж мой?

Вместо ответа Луп-волк прыгнул к трупикам младенцев, все еще валявшихся возле костра, раздирая и пожирая нежное мясо. Затем, уже не глядя на супругу, он торжествующе взвыл и одним прыжком исчез в окружавшей плато чаще.

Большой волк мчался по лесу, сминая папоротники и высокие травы, громким рыком распугивая оказавшуюся у него на пути мелкую живность. Изнутри Лупа распирало от торжества: наконец-то, он сумел не просто вселиться в тело зверя, а наяву обернуться волком. Он с наслаждением ощущал капли росы, оседавшей на его шерсти, его ноздри раздувались, чувствуя доносящиеся отовсюду бесчисленные запахи. Какие-то тени мелькали в ночном лесу и зверь, с коротким рыком кидался вслед за разбегавшейся добычей. Перед сегодняшним действом он весь день постился и сейчас даже тела младенцев не утолили до конца терзавший его голод. Вот, преследуя перепуганного олененка, волк совершил огромный прыжок и внезапно очутился на неширокой тропке, явно протоптанный людьми. Тут же послышался короткий вскрик и на волка взглянули широко распахнутые голубые глаза.

Один Бог – христианский или кто-то из богов этих диких краев, – знал, что привело на лесную тропку этой ночью молоденькую девушку, почти девочку, в потрепанном крестьянском платье, с наброшенным поверх него красном плаще с капюшоном. Не задумывался об этом и оборотень – перед собой он видел просто добычу, на редкость медлительную и беззащитную. Хищные инстинкты зверя смешались с человеческой похотью и волк, коротко рявкнув, молнией кинулся на жертву. Та успела издать один только отчаянный крик, прежде чем острые зубы сомкнулись на нежном горле. Злобно рыча, зверь терзал окровавленное тело, вырывая куски мяса и жадно проглатывая их, набивая ненасытную утробу.

Лишь наутро Отсанда со своими васконцами, нашли короля: совершенно голый, вымазанный грязью и кровью, Луп мирно спал в поросшем папоротником овраге, зарывшись поглубже в лесную подстилку. Растолкав короля и вручив ему заранее припрятанную одежду, слуги подвели к нему лошадь и помогли уберечься в доспехи.

Отказавшись от еды, но согревшись заботливо поднесенным подогретым вином, Луп вновь держал путь к Лиону, где его уже ждало аквитанское войско. Возможно, его командиров и удивило бы это, хоть недолгое, но весьма странное отсутствие короля с королевой, также как и столь небольшая их свита. Впрочем, Луп пока не думал, как объяснить все эти странности войску. Сейчас король скакал по узким тропкам Севеннских гор, вновь и вновь вспоминая события минувшей ночи, а на его лице играла одновременно мечтательная и хищная улыбка.

Воины Девы

– И да оградит нас Богиня от стрел и мечей, от умысла злого и вражьих чар, от чужого бога и зловредных служителей его. И да укрепит она град сей от псов Утреда безаконного и не даст ему пасть от рук нечестивцев, прежде чем последний воин Ее с мечом в руке, да не упадет бездыханным...

Высокий волхв, в зеленом шелковом одеянии, расписанном серебряными узорами в виде стеблей и листьев, ловким движением перерезал горло могучему вепрю со связанными ногами. Смочив в хлынувшей из раны крови пучок зеленых ветвей, он двинулся вдоль выстроившихся перед ним воинами, окропляя их лица кровью. Для служителя богов Дивагость был молод – ему не исполнилось еще и тридцати, а темно-русая борода, с вплетенными в нее резными фигурками костяных сов и медведей, едва доставала до груди. Более старшие волхвы, убеленные сединами и умудренные годами, не торопились покидать богатые святилища Руяна, Волина и других славянских городов, ради малознакомых земель на западе, населенных народами чужой крови, чужого языка и чужой веры. Лишь Дивагость рискнул отправиться с князем Собеславом, что со своей дружиной примкнул к британскому походу Редвальда. И здесь же в Британии, нежданно-негаданно, Дивагость стал верховным служителем богини, которую сами саксы и примкнувшие к ним даны называли Гефьён, а славяне – Деваной или Дзеванной. Это имя оказалось созвучным Деве, которую чтили римляне и чье имя еще помнили местные жители. По совету волхва, князь достал из заброшенной римской каменоломни чудом сохранившуюся статую древней Богини, с копьем и совой на плече. Бывший Дева Виктрис легионеров, считавшийся одним из главных римских святилищ Британии, даже сейчас, став Девином, почитал свою покровительницу. Ее святилище стояло на месте римского храма, да и для его постройки использовались кирпичи и мраморные плиты, взятые из остатков римских зданий.

Сейчас перед изваянием богини стояли славяне, саксы, даны, в доспехах из вареной кожи или стеганой шерсти – лишь самые богатые и знатные носили кольчугу и шлем. Все они вооружились мечами, копьями и боевыми топорами. Некоторые имели еще и луки, а у пояса носили два колчана: один со стрелами, с оперением из орлиных или соколиных перьев, второй – с дротиками-сулицами. Те же из воинов, кто происходил из краев, соседствующих с аварами, по тамошнему обычаю также вооружились булавами и кистенями. Но, несмотря на разницу в вооружении, языке и происхождении, каждый из собравшихся в святилище видел в римской Деве свое божество и был готов умереть, чтобы не отдать его на поругание разрушителям святынь.

Князь Собеслав стоял впереди воинства, склонив бритую, по славянскому обычаю, голову с клоком русых волос на макушке. Мускулистое тело облегала чешуйчатая кольчуга, с наброшенным поверх нее сине-зеленым плащом отороченным мехом горностая. С широкого пояса, расшитого золотом и украшенного фигурками бронзовых медведей, свисал длинный меч и нож-скрамасакс. Собеслав был еще моложе волхва – младший сын князя либушан, несколько лет назад он покинул родные края, став во главе дружины, собранной чуть ли не со всех городов венедского Поморья. Вскоре он примкнул к походу Редвальда, а потом – и к Энгрифледе, вместе с ней участвуя в кровавом замирении бывших владений Эдмунда Уэссекского. В награду за усердие молодая королева пожаловала князю земли по реке Ди, вместе с городом который кельты звали Дивердоу, саксы – Легикастер, а славяне, составившие большинство переселенцев, переименовали в Девин. Вместе с вендами здесь расселялись даны, фризы и континентальные саксы – Энгрифледа, не доверяя бывшим подданным Эдмунда, старалась создать себе в западных областях Британии новую опору из самых убежденных язычников. Собеслав, взяв в жены Эльфрит – знатную вдову из числа оставшихся верными Одину англосаксов, – обязался оберегать новые владения от нападений Утреда, валлийских мятежников или набегов ирландцев из-за моря.

Собеслав казался полностью погруженным в себя – даже капли жертвенной крови, попадавшие на его лицо, не выводили его из самосозерцания. Губы его, вслед за волхвом шептали воззвания к Дзеванне, однако мысли его были на востоке острова, откуда приходили все более дурные вести. Утред, король пиктов, англов и скоттов, как он себя именовал, заключил союз с морскими разбойниками-норманнами и напал на владения Энгрифледы. Вероломный король умело подгадал время – как раз когда молодая королева отправилась на континент. Эоворуик, главный оплот Энгрифледы на севере, пал атакованный с суши и с моря, после чего, ворвавшиеся в город победители устроили дикую резню, разрушая святилища и сжигая в них тех, кто не принял Распятого. Захватчики разорили и всю округу, угоняя скот и выгребая все мало-мальски ценное. В считанные дни север владений Энгрифледы оказался в руках захватчиков.

Кроме Девинграда.

Узнав о падении Эоворуика Собеслав хотел оставить город и отступить к Люнденбургу. Однако тут восстали валлийцы, во главе с вернувшимся из изгнания в Эйре Кингеном ап Мануганом – потомком королей Поуиса. Южнее Девина его войска перешли Ди соединились с войском, посланным Утредом. В город устремились беженцы со всей округи: матери с серыми от горя лицами, ведущими за собой или несущим на руках плачущих детей, усталые мужчины в окровавленных одеждах. А затем поток беглецов иссяк – и Собеслав сразу понял, что случилось с теми, кто не успел. Оставалось запереться в городе и ждать штурма – без надежды на чью-либо помощь.

Его мысли прервало хлопанье множества крыльев – это совы и вороны, священные птицы Девы, слетались в святилище, чтобы насытиться жертвенным мясом. Священнодействие закончилось и воины, покинув храм, начали занимать место на крепостных стенах. Князь собирался встать рядом с ними, когда к нему подбежала молодая женщина в красном платье, расшитом золотыми нитями. Светлые волосы венчала серебряная диадема, на груди виднелось ожерелье из черного янтаря в золотой оправе. К груди она прижимала ребенка, не больше года от роду.

-Это ведь конец, – серые глаза внимательно, но без страха взглянули на мужа, – я слышала, что говорят беженцы с востока. Город падет.

-На все воля богов, люба, – князь крепко обнял жену и тут же отпустил, словно устыдившись своего внезапного порыва, – что бы не случилось сейчас, они не дадут нам расстаться.

-Да, – кивнула Эльфрит, – я знаю, что нужно делать. И все же...наш сын ведь только родился. Может...все таки хоть что-то можно еще сделать?

Она с такой отчаянной надеждой посмотрела на князя, что тот на миг не нашелся со словами, чтобы утешить супругу. Собеслав погладил по голове сына, тут же успокоившегося от прикосновений отцовской руки и указал на статую богини.

-Она дарует нам все, – сказал он, – жизнь и смерть в ее руках, Дзеванна и Морана – есть два ее лика. И если мы с благодарностью принимаем один ее дар – вправе ли мы отворачиваться от второго?

-Нет, – спокойно произнесла Эльфрит, – конечно, ты прав, муж мой. Все в руках Норн, но знай – какую бы пряжу не сплели они на этот раз, мы с сыном будем ждать тебя, чем бы не закончилась эта битва. Здесь...или там.

Собеслав потянулся вновь обнять жену, когда с вершины стены прогудел рог и князь, бросив ободряющий взгляд на Эльфрит, поспешил встать средь защитников Девина. Едва оказавшись на стене, Собеслав сразу понял, о чем предупреждал трубач – вдоль реки к городу, с севера и с востока, приближалось вражеское войско. Над ним реяли знамена с ликами Христа и иными символами, не знакомыми князю. Впереди шли эйринцы в своих ярких плащах, обряженные в килты или штаны, одни лишенные доспехов, вооруженные короткими копьями, дротиками и луком со стрелами, другие же, имевшие железные шлемы и кольчуги, потрясали длинными мечами и боевыми топорами на длинной ручке. За ирландцами следовали скотты и альтклутские бритты, вооруженные и снаряженные примерно также, как и их противники. Среди наступавших особенно выделялись пикты – их сложно было спутать с кем бы то ни было из-за синих татуировок, которым они, по стародавнему обычаю покрывали все тело. Отдельно держалось валлийское войско, шедшее под стягом с красным драконом Уэльса. Под ним, на рыжем коне, ехал угрюмый чернобородый воин, против кельтского обычая, надежно укрытый доспехами – сам Кинген ап Мануган, король Поуиса. Бок о бок с ним двигался и иной предводитель воинства – рыжеволосый молодой человек в круглом плаще расшитым зеленым, красным и голубым. Судя по стягу с красной ладонью на белом фоне, это и был Эохайд мак Дуналл, сын короля Улстера, командир ирландских наемников, пришедших на помощь Утреду.

Вражеское войско подходило все ближе, выстраиваясь вокруг расположенного рядом с городом римского амфитеатра, использовавшегося славянами для праздничных и учебных боев. Вот ряды кельтов расступились и вперед шагнул сухопарый мужчина в монашеской рясе и большим крестом на груди.

-Я брат Фергус, духовник Эохайда мак Дуналла, – крикнул он на ломаном саксонском, – могу ли я говорить со здешним королем?

Собеслав переглянулся с волхвом и Дивагость, кашлянув, шагнул вперед.

-Князь говорит только с равным себе, – сказал он, – если ваши короли желают переговоров через тебя, значит и отвечать будет Дивагость, волхв Дзеванны.

Фергус с трудом сдержав гримасу отвращения повернулся к Эохайду с Кингеном и, дождавшись ответного кивка, ответил.

-Король Утред хочет, чтобы Дивердоу возвратили его законному владельцу – королю Поуиса, – крикнул монах, – а вы, те кто заняли эти земли незаконно, должны уйти на юг. Это позволят всем, кто откажется от своих идолов и примет святое Крещение, – и, с некоторой паузой, явно пересиливая себя ответил, – даже тебе, жрец.

Дивагость вновь посмотрел на Собеслава, тот же, усмехнувшись, махнул лучникам – и множество луков, с наложенными на тетиву стрелами, поднялись над крепостной стеной. Все было ясно без слов – и Фергус, отступил за спины воинов, давая возможность им начинать бой. Переговоры кончились – валлийские и эйринские лучники шагнули вперед, также поднимая луки, и воздух наполнился смертоносным пением стрел. Послышались крики и проклятия, с обеих сторон падали сраженные люди, однако воинство кельтов, много превосходящее числом защитников Девина, все же сумело засыпать их стрелами, дротиками и камнями из пращи. Летели, в том числе и зажженные стрелы – и по всему Девину вспыхивали пожары, охватывавшие одно за другим строение. А к стенам города уже тянулись воины с осадными лестницами и грубыми таранами, наспех сооруженными из срубленных в лесу древесных стволов. Сверху лился кипяток, но ирландцы и скотты, прикрываясь щитами, все же подобрались к стенам и ворота затрещали под тяжестью ударов. Рядом по приставленным лестницам лезли другие осаждающие – сходу вступая в жестокий бой с вендами и саксами. Лязг стали, свист стрел, воинственные вопли и стоны умирающих смешались в один протяжный звук, разносящийся над погибающим городом.

В этом бою никто не просил и не давал пощады – свирепость язычников столкнулась с религиозным фанатизмом кельтов которые, совсем не с христианским смирением кидались на врага, будто вспомнив собственных диких предков, что умирали с именами кровавых богов на устах. Да и какая разница, кто призывает умереть во имя высшей цели – священник, друид или волхв! Славяне и саксы отчаянно сопротивлялись, но враг, не уступавший им в храбрости, но много превосходивший числом, постепенно брал вверх – и под крепостными стенами, с обеих сторон, росла груда людских тел.

В святилище Девы, княгиня Эльфрит, последний раз утерев слезы с лица плачущего малыша, подняла его над головой – и что есть силы приложила о камень, вышибая детские мозги под ноги богине. Тут же она сорвала с пояса короткий нож и одним взмахом перерезала себе горло. Эти две смерти стали сигналом – и другие женщины, искавшие укрытия рядом с Деваной, в едином жестоком порыве, убивали себя и своих детей, принося последнюю, самую страшную жертву богине в ее самом суровом обличье Владычицы Смерти. Совы и вороны, встревоженные шумом, с громкими криками вылетали из храма, и обезумевшие женщины видя в птицах души своих соплеменниц, уносящихся в объятья Мораны, спешили присоединиться к ним.

Под ударами тарана, наконец, с грохотом рухнули ворота и тут же послышалось громкое конское ржание: это князь Собеслав, верхом на вороном коне, устремился в толпу врагов, ожесточенно рубясь мечом. За ним ринулись и остальные его воины – славяне, саксы, даны, – рыча что-то нечленораздельное и в ярости грызя край щитов, они обрушились на врага с такой силой, что кельты на миг отшатнулись, смешав ряды. Впрочем, они тут же опомнились, сомкнувшись вокруг врубившегося в их строй клина. Кровавый водоворот закружился под стенами Девина, защитники которого уже не искали ни побед, ни спасения – одной лишь славной смерти.

Собеслав, раздавая удары направо и налево, рубился, уже не замечая, кому он несет смерть, не разбирая своих и чужих. На миг кровавая пелена спала с его глаз – когда перед ним вырос всадник на белом коне, с развевающимися рыжими волосами. Славянский меч со звоном ударил о щит, расколов его надвое, и пропахав кровавую борозду по груди едва успевшего отпрянуть Эохайда. Собеслав снова занес меч, но тут же выругался, почувствовав острую боль и холод стали вонзившейся ему в бок – один из пиктов, прорвавшийся к вражескому вождю, вонзил копье меж ребер. С воплем ярости Собеслав, развернулся, одним ударом раскалывая голову врагу и тот же миг клинок наследника Улстера отсек князю руку вместе с мечом. Но не успел Эойхайд порадоваться победе, как Собеслав, не обращая внимания на хлеставшую из обрубка кровь, левой рукой сорвал с пояса скрамасакс и в последнем рывке вогнал его в распахнутый в победном крике рот ирландца. Истекая кровью, оба рухнули под копыта собственных коней, что отчаянно ржали и дергались в предсмертной агонии, пронзенные сразу несколькими копьями. Но, несмотря на гибель князя, воины его продолжали биться – и их враги прорвались в город не раньше, чем умер с оружием в руке последний из защитников Девина. Сам город уже пылал, по улицам валялись мертвые тела, а на входе в горящее святилище Девы, с факелом в руке, стоял волхв Дивагость распевая славу своей богине и всем ее воинам. Волхв замолчал лишь когда сразу несколько стрел вонзились в его тело и в тот же миг полыхающее святилище рухнуло, словно погребальный костер служителю Дзеванны.

Ударом на удар

– Отправьте этих ублюдков в Хель!

Скаля зубы в кровожадной усмешке, Энгрифледа взмахнула рукой – и огненный дождь из зажженных стрел обрушился на осажденный город. Его защитники, укрывшиеся за крепостными стенами, едва успели пригнуться – лишь немногие, зазевавшиеся, оказались убиты на месте. Однако королева и не целила по ним – огненные снаряды падали на город, где тут же занимались пожары. Бретвальда вновь вскинула руку и сидевшие на ее плечах вороны с громким карканьем взвились в воздух. Это стало общим сигналом: за вороньим карканьем протрубил рог и воинство молодой королевы – англосаксы, фризы, венды, – устремилось вперед: волоча осадные лестницы, раскручивая на ходу канаты с крюками-кошками, вытаскивая, завязшие в речном иле, самодельные тараны.