Текст книги "Волк и конь (СИ)"

Автор книги: Андрей Каминский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

-Так нельзя!– крикнул он, с силой оттолкнув мать. Та отлетела в сторону, ударившись головой о портик купальни, и осела в воде, бессильно раскинув руки. Под ее головой растекалась большая лужа крови.

– Матушка? – Амальгар встревоженно потряс мать за плечо, – что с тобой? Матушка!

Женщина пошевелилась, издав слабый стон, тут же прервавшийся, когда из ее носа и рта хлынула кровь. Амальгар на подкашивающихся ногах вылез из купальни и дрожащими руками натянул одежду. Уже в дверях он столкнулся с сестрой.

-Брунхильда?! – воскликнул он, – что ты тут делаешь?!

-Матушка велела мне приехать вместе с ней, – сказала она, – я как раз искала ее, чтобы сказать, что комната, которую выделили мне, слишком мала. Она здесь?

-Ддд...да, она здесь, – сказал Амальгар, – ей нездоровится, сильно. Ты же училась врачеванию, посмотри, что с ней...а я поищу короля.

С этими словами он кинулся прочь. Брунхильда, пожав плечами, вошла в купальню и замерла, пораженная ужасом при виде матери, лежащей в полной крови горячей воде.

-Матушка! – она кинулась к Фредегунде, усаживаясь рядом, – что с тобой?!

Девушка осторожно подняла голову матери, с волосами слипшимися от крови, и положила себе на колени. В тот же миг Фредегунда открыл глаза – совсем не похожие на глаза женщины, которую Брунхильда знала с рождения. Рука умирающей дернулась и холодные, как лед, пальцы с неожиданной силой стиснули запястье девушки. Зловещий бесплотный хохот раздался в ее голове и Брунхильда вдруг почувствовала, как ее тело объял смертельный холод. В следующий миг Фредегунда издала последний вздох, словно это движение отняло у нее все силы, и с головой погрузилась в воду .

«Брунхильда» равнодушно посмотрела на мертвое тело лже-матери и вышла из купальни. Уже в дверях девушка столкнулась с воинами из личной стражи Амальгара.

-Что-то случилось? – спросил один из них, – король выбежал отсюда, как безумный.

– Наша мать случайно оступилась и размозжила себе голову, насмерть, – сказала «Брунхильда», – и сердце короля теперь разбито от горя. Я ищу Редвальда, чтобы он помог организовать нашей матушке достойное погребение – и решить, что делать дальше.

Нет Бога кроме Пророка

Вороны и черные грифы слетались на Поле Шахидов, где тела чернобородых воинов в окровавленных бурнусах столь густо усеивали равнину , что копыта коней и верблюдов, почти не ступали на землю, каждым шагом попирая трупы. Аль-Вади-Кабир тек кровью и та кровь смывала старый порядок в Аль-Андалусе.

Здесь у стен столицы потерпела жестокое поражение армия Хишама ибн Абд ар-Рахмана, халифа Кордобы и всей исламской Испании. Вырвавшееся, словно песчаный самум из магрибских пустынь, войско эмира Яхьи ибн Йакуба переправилось через Гибралтарский пролив и вторглось в Европу. Нападение это не было внезапным и все же халиф смог собрать собственную армию лишь когда враг оказался на подступах к его столице. Угроза оказалась столь велика, что Хишам призвал сражаться не только арабов с берберами, но и христианское ополчение, пообещав христианской знати полное освобождение от джизьи и иные послабления. Однако не все христиане откликнулись на этот зов, с куда большей надеждой смотря на север, где победоносные войска короля Родриго Астурийского недавно взяли Саламанку, а герцог Луп, оправившийся от недавнего поражения под Орлеаном, вступил в союз с Родриго и занял Септиманию. Так что на Поле Шахидов явились далеко не все христианские союзники халифа – и его армия оказалась разгромлена. Сам халиф, у которого из надежных сил остались лишь гвардия лично преданных ему рабов-сакалиба, отступил в Кордову.

По широкому мосту, еще римских времен, в столицу Халифата торжественно вступали победители. Впереди, на чистокровных жеребцах арабской породы, скакали вожди воинства – в белоснежных бурнусах, скрывающих доспехи, и остроконечных шлемах, блестевших на солнце золотой оковкой. Позолоченными были и рукояти мечей, украшенных драгоценными камнями, тогда как лезвия лучшей дамасской стали покрывала арабская вязь с молитвами Аллаху. Следом за командирами двигались воины попроще: как пешие, так и всадники верхом на лошадях и верблюдах. Отдельно шли берберы, составлявшие до двух третей воинства Яхьи ибн Йакуба: в халатах, раскрашенных в цвета песков Сахары, скрывавших кожаные шлемы и стеганые доспехи. Из оружия они имели боевые топоры, луки, мечи-флиссы, заточенные с одного края, и обоюдоострые мечи-такубы, с бронзовой рукоятью в виде конской головы. Берберская пехота несла еще и щиты в человеческий рост из нескольких слоев толстой кожи. Но только лучшие арабские и берберские воины имели полный комплект вооружения: два мощных лука и колчан из тридцати стрел; длинное бамбуковое копье с наконечником из лучшего железа; метательный диск с острыми краями; острый меч; боевую палицу или обоюдоострый топор. Защитное снаряжение этих воинов состояло из панциря, шлема, двух поручней, двух поножей и двух набедренников. Позади арабов и берберов шли полуголые чернокожие воины: с телами покрытыми замысловатой татуировкой, увешанные причудливыми амулетами. Они несли длинные копья и листовидные мечи – иды, смазанные смесью яда и перца. Это были рабы-зинджи, вывезенные во время походов Яхьи на богатую Гану, где новоявленный эмир приобрел не только много золота, но и этих свирепых воинов, сочетавших преданность псов с кровожадностью гиены.

Яхья ибн Йакуб ехал во главе своего воинства на белом жеребце чистейшей арабской породы. Это был высокий мужчина с худощавым лицом аскета и воина, одетый в бурнус из синего шелка, покрытого золотыми полосами. Откинутый капюшон открывал остроконечный шлем, с полосой чеканного золота по ободку, украшенного крупными сапфирами. Кожа, пусть и тронутая африканским солнцем, все же была заметно светлее, чем у смуглых арабов, а серо-зеленые глаза и аккуратно подстриженная рыжевато-каштановая борода, выдавали происхождение из берберов фендел-ауа, по легендам ведущего происхождение от вандалов, захвативших Карфаген и по сей день обитавших в его окрестностях. С пояса эмира свисала кривая сабля-нимча, с рукоятью украшенной золотом и драгоценными камнями. Над головой Яхьи один из берберов нес странное знамя: черное, с изображением белой трубы или рога, окруженного четырьмя крыльями и с замысловатой арабской вязью поверх рисунка.

Казалось бесконечным цоканье копыт по брусчатке моста, пока воинство, не встречая уже никакого сопротивления, въезжало в Кордову. Также беспрепятственно воины прошлись по притихшим улицам и остановились у огромного здания, возвышавшегося над остальными строениями – главной мечети Кордобы и всего аль-Андалуса. Под мраморной аркой, за которой начинался вход во внутренний двор, выстроились рослые воины, числом не менее тысячи. Оружие и доспехи у них ничем не отличались от воинства самого эмира, однако светлая кожа, глаза и волосы, также как и черты лица выдавали уроженцев куда более северных мест. Это и была гвардия саклабов – славянских и германских невольников, ставших последней надеждой Хишама ибн Абд ар-Рахмана.

Яхья ибн Йакуб, взмахом руки остановил уже схватившихся за оружие воинов и, тронув поводья коня, выехал вперед.

-Кто здесь главный? – громко спросил он.

– Я, – послышался странно тонкий голос и вперед шагнул дородный воин, с голубыми глазами и пухлым безбородым лицом.

-Как твое имя? – спросил его эмир.

-Якун ас-Саклаби, – ответил воин, бросив на эмира настороженный взгляд.

-Аллах дарует тебе, как и всем твоим воинам, выбор, Якун ас-Саклаби, – сказал Яхья, – умереть за безнадежно проигравшего господина, которого ты все равно не убережешь от смерти и который отнял у вас свободу и то что делало вас мужчинами. Или же, – он кивнул и вперед вышел чернокожий невольник несущий на широких плечах большой мешок. Он опустил его перед ошеломленным саклабом и отошел на пару шагов.

-Развяжи, – велел эмир и Якун, недоверчиво поглядывая на Яхью, развязал тесемки мешка и невольно зажмурился – солнце, отразившееся от наполнившего мешок золотого песка с рудников Ганы, невольно ослепило славянина.

-Все это ваше, – сказал Яхья, – также как и право вступить в мое войско, как свободные люди – если ты пропустишь меня в мечеть...просто поговорить с Хишамом. Он ведь там?

-Да, – сказал Якун, закрывая мешок и отволакивая его в сторону, – но...ты ведь не станешь рубить безоружного?

-Неужели ты думаешь, что я зайду с оружием в мечеть? – усмехнулся Яхья, отстегивая саблю и вручая ее одному из своих сподвижников, – ждите меня здесь.

Яхья спешился и саклабы расступились перед ним, когда он шагнул во внутренний двор мечети. Он прошел мимо зеленых садов и журчащих фонтанов, после чего поднялся в саму мечеть. Пройдя под двухъярусными арками с фасадами из красного кирпича и белого камня, поддерживаемыми колоннами из яшмы, оникса, мрамора, гранита и порфира, Яхья оказался в молитвенном зале. Его стены украшала замысловатая мозаика и куфические надписи, выполненные золотом на зеленом мраморе. В центре зала, посреди большого ковра, скорчился в поклоне человек в богатых одеждах. Из под уткнутого в пол лба слышалось невнятное бормотание и Яхья ибн Йакуб, преклонив колени рядом с халифом, присоединился к его молитве.

– Я знал, что ты придешь, – закончив намаз, халиф повернулся к эмиру. Лицо у свергнутого владыки Кордобы было полным, с черными растерянными глазами и пухлыми, как у женщины губами, что не могла скрыть даже жидкая бородка.

– Знал, – усмехнулся Яхья, – ну, а как же иначе. Все же мы вместе учились в Багдаде, вместе воевали...тогда на Сицилии.

-Я должен был понять когда пришел тебе на помощь, что ты не ограничишься этим островом, – с горечью сказал Абд ар-Рахман, – но захочешь отобрать у меня все.

-Отобрать? У тебя? Хишам, неужели ты считаешь меня настолько мелочным? Мне нужна не Сицилия, не Магриб и даже не твой аль-Андалус. Мне нужен весь мир – ибо только я вправе владеть им! И я готов оставить тебе эти владения – если ты пойдешь за мной!

– Я знал, что ты безумен! – покачал головой Абд ар-Рахман, – но не представлял насколько!

-Безумен? Был ли безумен Кейсар? Или Искандер Зулькарнайн? Или сам Пророк, мир ему? Меня ведет Аллах – и только именем его я могу завоевать весь мир.

-Ты не Кейсар и не Искандер, – возразил халиф, – и тем более не Пророк...

-Не Он, но его потомок, – сказал Яхья, – это тайна, которую мне открыл сам Исрафил, старейший из малаиков.

-Открыл? Тебе? Ты бредишь, Яхья?!

-Я прощаю тебе эту дерзость, – кивнул эмир, – ибо как можно сердиться на слепца, завидующего зрячему. Мои корни – от Рукайи, дочери Пророка и Утбы, сына Абу Лахаба, дяди Мохаммеда.

-Ты забыл Коран, Яхья?! – воскликнул Хишам, – твои слова кощунство! Все знают, что этот брак был расторгнут, потому что Абу Лахаб стал врагом Пророка, упорствующим в идолопоклонстве! А Рукайя умерла совсем юной и у нее никогда не было детей.

-Все знают, – усмехнулся Яхья, – но я знаю больше. Мне открылось, что Рукайя успела понести плод – и родить мальчика, хотя и умерла при родах. Абу Лахаб забрал внука у Утбы, желая воспитать его в язычестве, но тот, получивший имя Яхья, как и я, повзрослев всем сердцем обратился к Аллаху. Абу Лахаб скрыл от всех, даже от самого Яхьи, его происхождение, заявив, что сын Рукайи умер при родах. Яхья же, женился на дочери одного из старейшин курейшитов, а уже его сын, Али ибн Яхья, вступил в войско что завоевывало Египет, Карфаген и Магриб. В одном из боев Али попал в плен берберской царице Кахине, которая полюбила молодого пленника и предалась с ним страсти на своем ложе. И тогда же, как открылось мне, в тело Али снизошел сам мукаррабун Израфил, а в тело Кахины – аль-Узза, которую неверные зовут Венерой, а правоверные также именуют аль-Зухрой.

-Замолчи, богохульник!!! – взвизгнул Хишам, зажав уши руками, – то что ты говоришь – это мерзость, это куфр, это ширк! Сам Пророк заклеймил лжецами те, кто считал аль-Уззу богиней и дочерью Аллаха!

-Разве я называл ее богиней? – поднял бровь Яхья, – опомнись, Хишам – нет бога кроме Аллаха! Я не знаю кто она – джин, гуль, а может и малаик...

-И снова ширк! – воскликнул Хишам, – сам пророк учил, что малаики, а особенно мукаррабун бесполы и свободны от всех страстей земных, а ты...

-Сам ли Пророк так говорил или те, кто криво пересказал его проповедь? – нахмурился Яхья, – или ты считаешь, что Аллах, в неизмеримой милости своей даровавший радость отцовства людям и даже джиннам, отказал в этом любимейшим из своих созданий? И да, не сам Исрафил сошелся с женщиной, но Али, в тело которого вошел мукаррабун. Так была зачата девушка, что стала потом женой вождя фендел-ауа и моей бабкой. Али не увидел ее – еще до рождения дочери, он, даже не узнав, что Кахина беремена, пытался бежать, но был убит воинами царицы берберов.

-И как же ты сам узнал все это? – спросил Хашам.

-Я же говорил, – воскликнул Яхья, – мне было откровение. Когда я вел свои войска на Гану, в одном из боев меня тяжело ранили и я несколько дней лежал при смерти. И тогда я услышал трубный зов, оглушительный, как раскат грома и предо мной предстал ангел с четырьмя огромными крылами, застилавшими горизонт, с телом, покрытым волосами, ртами, зубами. Из глаз его текли кровавые слезы – и я понял, что это Исрафил и, что он плачет надо мной, своим потомком! Он открыл мне все то, что я рассказал тебе и я очнулся от забытья, сразу пойдя на поправку. А чтобы я не думал, что это был лишь предсмертный бред, мукаррабун оставил мне этот знак.

Он поднял руку и халиф увидел странное родимое пятно – в виде четырех черных крыльев, распахнувшихся на всю ладонь.

-Это метка Иблиса, – передернул плечами Хашам, – Яхья, ты одержим джиннами Черной Страны, что нашептали тебе весь этот ширк. Молю, во имя Аллаха, Всемилостивого...

-Ты молишь именем Аллаха?! – разгневанно перебил Яхья, – того, кто плоть от плоти Пророка? Того, кто уничтожил в себе все людское, духом слившись с Господом Миров?! Не я, а ты кощунник здесь, Хашам. Я надеялся, что ты пойдешь за мной, но теперь вижу, что ты безнадежен. Не я покараю тебя за неверие, а сам Аллах!

Он коснулся ладонью лба бывшего халифа и тот закричал, словно от страшной боли. По лицу его пошли черные пятна и он рухнул мертвым на пол. Яхья выпрямился и, с сожалением глянув на мертвого Хашама, вышел из мечети.

Уже к вечеру весь Аль-Андалус знал, что у него новый владыка. Саклабы Хишама ибн Абд ар-Рахмана стали его новой гвардией, наложницы в гареме мертвого халифа спорили, кто станет любимой женой, тогда как сам Яхья ибн Йакуб, развалившись на бархатном диване и, прихлебывая сладкий шербет, диктовал писцу-еврею.

"Владыкам Багдада и Фустата и обоих Румов и всем, кто есть под Солнцем. Я Яхья ибн Йакуб, потомок Мухаммеда, духовный сын мукаррабуна Исрафила, возвысившийся естеством до Господа Миров говорю вам , что нет Бога кроме Аллаха и нет человека в Яхье ибн Йакубе, но лишь Бог есть Единый во всем. Никто из вас не занимает свой трон по праву, но лишь Я есть истинный Владыка Всего. Покоритесь мне или же умрите навсегда, ибо Я приду к вам как неумолимый Судья, властный карать и миловать..."

Тень Леопарда

– Возьми это, – эмир Марселя Мухаммед ибн Юсуф взял со столика из сандалового дерева небольшой флакончик синего стекла и протянул молодому, великолепно сложенному африканцу, стоявшему рядом с ложем. Чернокожий, блеснув в ответ белыми зубами, скинул шелковую набедренную повязку и принялся неспешно втирать в себя прохладную скользкую мазь. Вскоре вся его кожа блестела, смазанная маслом, – и также замаслились и глаза толстого эмира, лежащего на устланном шелковыми подушками ложе в своей опочивальне. Рядом с ним стоял кувшин со сладким розовым вином и блюдо с изюмом и засахаренными орешками, которые эмир то и дело отправлял в рот. Прохладный ветерок шуршал прозрачными занавесями и свечи, мерцавшие на столике, наполняли комнату волнующим полумраком.

– Иди сюда, – хриплым от вожделения голосом произнес эмир и молодой африканец, словно большой черный кот, плавным движением опустился на кровать. Сильные руки коснулись покатых плеч халифа, спуская с них бархатный халат расшитый растительными узорами. Халиф со сладострастным всхлипом погладил широкую грудь и плоский живот черного раба, потом его рука скользнула ниже, сжав восставший ствол, оправдавший все ожидания ибн Юсуфа. В следующий миг африканец, без всякого почтения к своему хозяину, одним движением развернул его спиной к себе, заставляя пригнуть голову. Уткнутый лицом в подушки, эмир похотливо застонал, чувствуя внутри себя сильные, почти грубые толчки.

Много позже владыка Марселя, совершенно обессиленный после содомских утех, лежал на своем ложе, уложив голову на живот раба. Он пошарил рукой на столике, желая вином заглушить неприятный привкус во рту, но поднеся кувшин к губам, с неудовольствием понял, что тот пуст.

– Амра, пойди принеси еще вина, – капризно протянул эмир и молодой человек, с трудом скрыв гримасу, поднялся исполнить приказание. Вновь препоясав бедра шелковой повязкой, он взял золотой кувшин и вышел из опочивальни. Эмир же, откинувшись на подушки, медленно проводил языком по полным губам, сладострастно вспоминая, все что уже случилось этой ночью и предвкушая то, что еще будет. Как никогда он хвалил себя за предусмотрительность с которой он, чуть ли не первым из мусульманских властителей признал халифом Яхью ибн Йакуба. Никаких угрызений совести по отношению к его предшественнику в аль-Андалусе и своему прежнему покровителю Мухаммед ибн Юсуф не испытывал: Хишам ибн Абд ар-Рахман оказался слаб, запутался в интригах христианских владык, из-за чего и потерял почти половину владений. И не только своих – сначала Луп Аквитанский в союзе Родриго Астурийским, захватил Септиманию и Каталонию, а сейчас, уже в союзе с королем лангобардов Гримоальдом, атакует Джаляль-аль-Хиляль. Разумеется, ибн Юсуфу ничего не оставалось, как принять сторону Яхьи – и в этом не прогадал: новый халиф не только помог Мухаммеду вернуть Корсику, ранее захваченную лангобардами, но и прислал в Марсель две тысячи свирепых зинджей, набранных из дикарей далекого юга. Эмир был доволен – и не только тем, что это подкрепление усилило его собственное войско, изрядно потрепанное после двойного разгрома в Женеве и под Турином, – но и тем, что черные воины отнеслись с пониманием к противоестественным пристрастиям эмира. Молодой Амра, – «Лев», как его называли работорговцы, – вскоре стал любимцем эмира, редкую ночь не проводившего в объятьях мускулистого зинджа. Вот и сейчас, развалившись на перине, голый владыка Марселя лениво рукоблудил с нетерпением ожидая возвращения черного любовника.

Сам же Амра шел по коридорам дворца к секретной кладовой, где у эмира, – на словах, разумеется, правоверного мусульманина, – хранился секретный запас с самыми изысканными винами. Впрочем, не это было самой главной и постыдной тайной эмира от чего на лице Амры даже сейчас играла презрительная улыбка. В первые же дни общения с хозяином Марселя черный воин понял, что тот из себя представляет. Уже прошедший обряд посвящения в мужчины в собственном племени, лишь поверхностно исламизированный Амра, без особых колебаний согласился на то, на что ему предлагали. Единственное, что он отказался – так это выполнять женскую роль: после того самого посвящения мужчина его племени уже не мог играть подчиненного положения с другим мужчиной. Ослепленный похотью эмир согласился, чтобы Амра использовал его как женщину – что тот охотно и делал, вместе с еще несколькими своими собратьями. В свободное же время он, вместе с другими черными воинами наведывался в гарем эмира, где уставшие от мужниного невнимания наложницы горячо приветствовали появление в своих опочивальнях мускулистых неутомимых зинджей.

Вот и кладовая. Амра пошарил на поясе, нащупывая связку ключей, и вошел внутрь, поставив на пол масляную лампу. Дрожащий свет отразился от множества бутылок, бочонков и иных сосудов и африканец, на миг застыл, высматривая емкость с подходящим вином.

Глухое рычание раздалось у него за спиной и, обернувшись, Амра в ужасе отпрянул, налетев на стенку. С десяток бутылок с шумом опрокинулись, разбившись о пол, густой винный запах разнесся по кладовой, но Амра почти не заметил этой порчи хозяйского добра. Пораженный ужасом он смотрел на вынырнувший из темноты призрак его прошлого – коварного убийцу джунглей, могучего черного леопарда. Словно две луны мерцали во тьме зеленые глаза и острые клыки насмешливо скалились при виде испуганного негра. Амра открыл рот, собираясь закричать и большая кошка, словно поняв это, совсем не звериным жестом приложила лапу к пасти, будто призывая к молчанию. Амра послушно захлопнул рот, его охватил суеверный страх: слишком много в его родных краях ходило легенд об аниото – людях, способных превращаться в леопардов, чтобы зиндж не признал в нежданном госте одного из тех зловещих оборотней-людоедов. Зверь зевнул, обнажив белоснежные клыки, и негр, дрожа всем телом, рухнул на колени, уткнувшись лбом в пол.

-Не убивай меня, Великий Аниото, – бормотал он, – да, я знаю, я поступил низко, сойдясь с этим жирным отродьем гиены и бородавочника, но все же оставь мне жизнь. Клянусь духами предков, я сделаю все, чтобы искупить вину.

Требовательный рык раздался над его головой и Амра рискнул поднять голову. Черная пантера смотрела на него и молодой негр готов был поклясться, что в ее глазах мелькнула насмешка. В пыли, покрывшей пол, зверь что-то начертил лапой и Амра, приглядевшись, увидел большой полумесяц. Зверь тут же стер его лапой и, выпустив один коготь, тоже совсем человеческим жестом черкнул себя по горлу. Следующим жестом черная пантера начертила на месте стертого полумесяца большой крест.

-Я понял тебя, о Великий Леопард, – Амра снова поклонился, уткнувшись лбом в пол. Страх исчез, уступив место фанатичной решимости человека, воочию встретившегося с собственным божеством, – клянусь, я исполню волю предков и кровью смою позор и поругание от недостойного владыки

Новый рык раздался над его головой, но на этот раз в нем слышались явное одобрение. Леопард коснулся головы юноши своей мягкой лапой и бесшумно растворился средь полок. Амра же, выбрав нужную бутыль, вышел из кладовой, не став запирать дверь. По дороге к эмиру он заглянул в свою комнату и взял кинжал дамасской стали, с рукоятью усыпанной бриллиантами – один из подарков эмира своему любимцу.

-Чего так долго, – капризно протянул эмир, – я уже не могу ждать. Принес?

-Да, – Амра сковырнул пробку с бутыли и наполнил вином кувшин, протянув его Мухаммед ибн Юсуф. Тот сделал несколько глотков и, закусив орешками, нетерпеливо поманил к себе мускулистого негра. Тот тут же оказался на кровати, вновь ставя эмира в уже привычную ему позу. Мухаммед томно застонал, когда сильные руки легли ему на плечи и Амра, одним движением мускулистых бедер заставил эмира вскрикнуть от неожиданно болезненного проникновения. Одновременно сильная рука обхватила подбородок Мухаммеда ибн Юсуфа и, не успел эмир удивиться этой необычной ласке, как острие ножа полоснуло его по горлу. Булькая кровью, эмир повалился на кровать, хрипя в предсмертных судорогах и его последние дерганья доставили Амре острое чувственное наслаждение. Энергично двигая бедрами зиндж, кровожадно скаля зубы и сверкая белками глаз, продолжал терзать умиравшего эмира сразу двумя клинками – из стали и плоти. Лишь когда последние проблески жизни покинули Мухаммеда ибн Юсуфа, Амра вынул член и, присев над трупом, принялся сноровисто отпиливать ему голову. Закончив с этим он сделал, еще широкой надрез внизу живота трупа и, запустив туда руки, вырвал еще теплую печень и алчно погрузил в нее зубы.

Как от молнии ударившей в саванне во время засухи разгорается пожар, также стремительно вспыхнул и мятеж, когда Амра, весь залитый кровью, появился средь зинджей. Держа голову эмира в руках, он кричал, что сам Великий Леопард явился к нему, чтобы призвать к восстанию. Не успели его собратья переварить эту новость, когда громкий рык оповестил о появлении черной пантеры на крыше одной из мечетей, напротив казарм зинджей. В следующий миг зверь одним ударом когтистой лапы разорвал себе горло. Это, как и хлынувшая ручьем кровь, разом свели с ума негров, завопивших, что сам Эшу Элекун, пришел к ним, чтобы освободить от угнетателей. Вскоре и арабская стража, узнав о смерти эмира, кинулась мстить за него и на улицах Марселя закипела кровавая бойня. Негры и арабы ожесточенно резали друг друга, а заодно и простых горожан. Очень скоро зинджи добрались до винных погребов, что хранили зажиточные христиане, да и кое-кто из мусульман, несмотря на все запреты Корана, после чего в городе началось неописуемое. Крики «Аллаху акбар» перебивались воплями «Эшу Элегба» и «Эшу Элекун», пока по всему городу полыхали пожары. В начавшейся кровавой вакханалии никто уже не смотрел за городскими воротами – и тем, как несколько молодых христиан, перерезав немногочисленную оставшуюся стражу, открыли ворота. В скором времени по улицам города загрохотали копыта тяжелой конницы и на дерущихся между собой негров и арабов обрушились клинки христианского воинства. Над головами его реяли знамена с волками Аквитании и архангелом Михаилом в железной короне – символ Лангобардского королевства.

К утру все кончилось – зинджи и арабы, ожесточенно истреблявшие друг друга, не смогли объединиться для отпора общему врагу. Впервые за долгие годы в христианских церквях слышался звон колоколов, которыми освобожденные марсельцы приветствовали прежних хозяев города, одновременно уничтожая все исламские символы и истребляя всех мусульман, попадавшихся под руку.

– Что же, Луп, признаться ты сумел меня удивить!

Король лангобардов Гримоальд, вместе с королем франков Лупом, сейчас восседали на одной из террас бывшего дворца эмира, смакуя трофейное вино. Из дворца открывался неплохой вид на собор Святого Виктора , – бывшую главную мечеть города, – над которой сейчас высился крест и развевался стяг лангобардов.

-Не могу и представить, как тебе удалось организовать этот мятеж, – Гримоальд развел руками, – но тем не менее ты оказался прав и город нам достался малой кровью – христианской кровью, я имею в виду.

-Как и все христиане, я рад помочь собрату по вере, – сказал Луп, – и сердце мое радуется, как и твое, что над Марселем вновь поднялся святой крест. Молю бога о том, чтобы Христос вернулся теперь и на север.

– Так и будет, – Гримоальд щелкнул пальцами, подзывая виночерпия, – Марсель стоит той помощи, о которой ты просил. Очень скоро наши войска пойдут вместе с твоими, чтобы поразить врагов Господа, как здесь и дать корону франков истинному королю.

Рок от веры

– Мое тело истекает кровью и клинок варвара все еще пронзает мое сердце! Мученицы страдают от поруганий, пока язычники владеют градом святой Урсулы!

– Я тоже страдаю! Я был готов принять мученическую смерть!

– Умереть может каждый – но не всякая смерть угодна Господу. Тебе даровали спасение, чтобы ты избавил христиан от ига – так сделай то, что должен. Так я обрету избавление, а ты заслужишь место средь ангелов и святых. Если же ты уклонишься от своего предназначения, помни, что кара Господня неизбежна.

С диким криком епископ Виллехад проснулся, усевшись на ложе весь в холодном поту. Дрожащей рукой он потянулся к кувшину с водой и, стуча зубами о металлическое горлышко, с трудом сделал несколько глотков.

– Все в порядке, ваше Преосвященство? – в дверях послышался испуганный голос служки.

– Да, – Виллехад сам удивился каким хриплым, почти каркающим стал его голос, – уходи!

Последнее слово он почти выкрикнул и дверь сразу захлопнулась. Епископ, встав с кровати и босиком, не обращая внимания на холодный пол, прошелся к окну, невидящим взором уставившись на ночной город. В его ушах все еще звучали гневные слова, а перед внутренним взором представали кошмарные видения обнаженных женских тел, пронзенных мечами и копьями, кровоточившими из множества ран.

Несколько месяцев минуло с тех пор как архиепископ Виллехад чудом покинул осажденный Кёльн и обосновался в Реймсе, где из-за своего чудесного спасения стал самым влиятельным священнослужителем. Сам король Эльфрик назначил его архиепископом, сместив прежнего настоятеля. В благодарность Виллехад обещал помазать Эльфрика на царство и обвенчать его с Сихильдой, дочерью Хлодомира.

Однако радость от признания его заслуг отравляло неослабевающее чувство вины, постоянно снедающим Виллехада. Днем епископ неустанно молился, прося Господа дать ему знак, как оправдать свое чудесное спасение. Вскоре ему во сне и наяву являлась окровавленная святая Урсула, пронзенная мечами и стрелами, бросающая ему гневные обвинения. Этой ночью епископу приснилось особо страшное – мертвые девы, с чьих тел сползала гниющая плоть, обнажая белые кости, меж которых ползали могильные черви. Ржавые стрелы и мечи торчали из женских тел, а мертвые глаза с укором смотрели на Виллехада. А потом это видение исчезло – и перед епископом вновь предстала великомученица, которой он был обязан своим чудесным спасением.

– Все города и села захваченные язычниками сейчас подобны этим девам, – говорила она, – они все гниют заживо, умирают и не могут умереть, пока святотатцы разрушают христианские храмы и возводят богомерзкие кумирни. Лишь истинный король, с мечом в руке и верою в Христа в сердце способен даровать избавление этим землям.

Слова эти и сейчас эхом отзывались в мятущимся разуме епископа и постепенно страх уступал место холодной решительности. Сегодня же он отринет все сомнения и сам призовет короля Эльфрика к войне во имя истинной веры.

В римских катакомбах, сохранившихся под церковью Святой Урсулы в Кёльне, сидела Брунхильда – дочь Фредегунды и ее же наследница как жрицы Старых Богов. Получила девушка от родительницы и иное наследие – злобный дух, явившийся из глубины времен, владел телом дочери, также крепко как и матерью. Восставшая из мертвых не собиралась уступать своих позиций в варварской империи, ну, а то, что ей приходится делать это в теле уже не матери короля, а жрицы, вещающей от имени богов – что же и эта роль ей знакома. Она была немногим старше Брунхильды, когда безумный брат даровал ей с сестрами права и свободы весталок – и хотя это не мешало сумасбродному императору спать со всеми тремя, сейчас она охотно принимала эту роль снова. Также как и почти непонятную ей роль «мученицы» – никогда бы она не предположила, что ничтожная иудейская секта, достигнет такого влияния, что обычные казненные преступники займут, по сути, место богов. Однако пребывание в царстве мертвых, с неизбежным уподоблением самым злобным из отродий Тартара, наделило призрак новыми знаниями – а также особыми силами, позволившими ей убедительно сыграть перед варварским жрецом роль так почитаемой им девы. Кое-что о ней она знала даже больше чем Виллехад – например то, откуда в земле под церковью так много женских костей. Одну из них лже-Брунхильда держала в руках, зажав между бедрами и медленно двигая ею вверх-вниз. При этом презрительная улыбка то и дело кривила губы одержимой девушки. Невежественные варвары верят, что это кости их мучениц, погибших от рук других варваров, не разделявших заблуждения иудейской секты. Для них и к лучшему верить в это – знание о том, что за великое и кровавое действо произошло здесь, когда город только зарождался, могло бы разрушить и без того ограниченные разумы ничтожных фанатиков.