Текст книги "Волк и конь (СИ)"
Автор книги: Андрей Каминский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Луп посмотрел на сидевшую у него в ногах Отсанду, но та сидела, потупив взор, как и подобает примерной жене, несмотря на то, что данный разговор затрагивал и ее. Она была дочерью владыки васконов – и, взяв ее в жены, Луп Аквитанский, раздвинул южные границы своих владений вглубь Пиренейских гор. Знал это и Хакам, почему, скрепя сердце, и согласился на присутствие женщины при разговоре мужчин. Чего не знал не только вали, но и большая часть населения Аквитании, – особенно бережно этот секрет сберегался от церкви, – что Отсанда, хоть и венчалась в соборе святого Северина, втайне поклонялась древним богам васконов, которые в глубине своих гор еще чтили Орци и Илларгию, Мари и Сугаара.
-Я всегда готов платить по счетам, – сказал Луп, – но, разве ты не видишь, что твой Аллах дарует нам шанс, какого не было со времен, когда мавры явились в Испанию. Сейчас нет ни одного законного претендента в королевстве франков – и я, чья бабка была принцессой из Меровингов, дочерью старого короля Хлотаря, могу взойти на трон не хуже кого иного. Разве халифу не лучше иметь у франков дружественного короля?
– Мы не можем сейчас воевать на юге и на севере одновременно, – сказал аль-Мансур – пусть лучше франки и дальше продолжат рвать друг другу глотки. Аллах карает гордыню, как и твой Иса – усмири ее и повелитель правоверных в Кордобе всегда будет рад видеть в своих друзьях короля Аквитании. Впрочем, – он сощурился, – если ты примешь истинную веру, то халиф может и изменить решение насчет помощи. Но это произойдет лишь после того как мы сокрушим Астурию.
Луп натянуто улыбнулся, пытаясь скрыть досаду, и потянулся к вазочке с засахаренными фруктами, которые привез с собой гость. Тот же насмешливо улыбался в густую бороду, прихлебывая сладкий щербет из серебряного кувшина. Улыбалась и Останда, рассеяно гладя пантеру, как бы невзначай вычесывая и пряча меж пальцев черные волоски.
А спустя несколько дней поздней ночью, в своей комнате, обнаженная королева Аквитании сжигала звериную шерсть вместе с колдовскими травами в бронзовой курильнице, одновременно шепча тайные заклинания басконских ведьм – соргинак . Вот ее глаза закатились, из горла вырвалось глухое рычание и она рухнула на кровати, забившись в судорогах. Потом она замерла, уставившись в потолок остекленевшими глазами, что медленно окрашивались желтым.
Вали Тулузы, крепко спавший в отведенных ему покоях, оказался вырван из сна громкими воплями, доносившимися с улиц города. Сонную дрему стряхнуло как рукой, когда он осознал, что крики боли и гнева звучат на арабском.
-Бисмилляхи! Аллаху Акбар! Да будут прокляты неверные псы!
Хакам поспешил к окну и, выглянув, похолодел от ужаса и гнева. Там где стояли шатры его воинов, полыхало исполинское пожарище, на фоне которого метались темные фигуры. Лязг стали, предсмертные вопли на арабском и торжествующие крики неверных – франков и васконов, ясно говорили, кто побеждает в этом сражении.
Глухое рычание послышалось позади и, обернувшись, вали увидел черную пантеру – прирученная еще котенком, она с давних пор спала в одной комнате с хозяином, охраняя его сон. Однако сейчас араб не узнавал свою любимицу – глаза большой кошки мерцали злым блеском, острые зубы недобро скалились.
-Узза, – прошептал Хакам аль-Мансур, – девочка, что ты...
Его рука рылась в ворохе одежды, ища саблю, но пантера оказалась быстрее – с грозным рыком она прыгнула вперед, сшибая вали с ног. Он истошно кричал, барахтаясь под придавившим его хищником, чувствуя как под ним хлюпает кровь, пропитавшая шелковые покрывала, пока острые когти рвали людскую плоть. Хакам замолчал лишь когда хищные челюсти вгрызлись в его лицо, разом лишая вали Тулузы носа, глаз и языка.
В своей комнате Отсанда, не открывая глаз, блаженно потянулась – словно большая кошка, – улыбаясь довольной хищной улыбкой.
Извечный как мир закон стаи – добить раненого, загрызть захворавшего, пожрать слабого. Луп и Отсанда замыслили предательство, как только поняли, что могущественные соседи – сарацины и Меровинги – ослаблены как никогда. Тогда же король Аквитании решил, что будущему королю франков стоит избавиться от позорного клейма «прислужника сарацинов». Сделав вид, что он согласен на поход на юг, Луп созвал своих вассалов – франков и васконов, якобы на помощь арабам. Однако вместо этого он приказал им напасть на ничего не подозревавших союзников. Самого же вали убила жена-ведьма, вселившись в его пантеру. Сарацинов вырезали подчистую – кроме нескольких пленников, которых Отсанда тайно принесла в жертву своим богам. В следующие дни войско Лупа, совершив марш-бросок по долине Гаронны, ворвалось в оставленную сарацинами Тулузу, безжалостно вырезав немногочисленный гарнизон.
Всю Тулузу оглашал звон колоколов, – впервые за почти полвека сарацинских запретов христиане могли без страха, открыто и громко напомнить о своей вере. Толпы народа, высыпали на улицы, встречая цветами и восторженными криками аквитанских солдат, важно шествующих через город. Впереди, на белом коне, в начищенных до блеска доспехах и позолоченным остроконечном шлеме, ехал король Луп, над головой которого реяли знамена с ликом Христа. Рядом с владыкой Аквитании, на вороной кобыле, скакала Отсанда – черные волосы украшала алая роза, на губах играла счастливая улыбка, когда королева махала ликующим подданным.
Так под звон колоколов и крики толпы, процессия остановилась у церкви Святого Сатурнина, покровителя Тулузы, где монарха уже встречал местный архиепископ вместе с прочими священниками. После прошедшей в церкви святой мессы, Луп преклонил колени перед алтарем и архиепископ торжественно возложил на голову короля роскошную корону, усыпанную драгоценными камнями и жемчугом. Пластины чеканного золота украшали резные сцены из Ветхого и Нового Заветов, а над лбом возвышался массивный крест с крупным рубином посредине.
-Бог коронует тебя венцом славы и праведности…владыкой франков...защитником веры..
-Перед лицом Господа Нашего, – обернувшись к народу, воскликнул владыка Аквитании, – я, Луп, Первый его имени, провозглашаю себя королем франков и готов мечом и огнем сокрушить каждого, кто посмеет оспорить мое право на трон.
Очередной восторженный крик раздавался отовсюду – и громче всех кричала королева Отсанда. Черные волосы разметались по ее плечам, щеки раскраснелись, но улыбка напоминала хищный оскал загнавшей жертву волчицы.
Владычица Кёльна
....и будут уповать на Тебя знающие имя Твое, потому что Ты не оставляешь ищущих Тебя, Господи....Да обратятся нечестивые в ад,– все народы, забывающие Бога.
Склонив голову перед алтарем, Виллехад, архиепископ Кёльна, молился, сжав руки перед собой и истово шепча строки псалма. Лишь несколько тонких свечей освещали пресвитерий, – за время войны воск подорожал, как и многое другое, – однако священнослужителю не нужно было много света, чтобы видеть барельеф над алтарем, изображавший воздевшую руки молодую женщину с нимбом вокруг растрепавшихся волос. Скульптор, чье имя потерялось в веках, без всякого почтения к величию мученичества, изобразил святую до кощунства схожей с обычной женщиной – вплоть до того, что сползшая с плеча накидка обнажала левую грудь с четко обозначенным соском. Иному нестойкому в вере мирянину подобное могло и внушить греховные мысли – если бы не столь же четко изображенный меч, по рукоять вонзившийся в эту грудь. В других местах тело пронзали стрелы – сразу две торчали из горла мученицы, другие поразили плечи, живот и бедра. Но, несмотря на это, женское лицо оставалось спокойным, преисполненным осознания всего величия гибели за Христа. За спиной девы угадывались силуэты других женщин, также пронзенных стрелами и теперь корчившихся в предсмертных судорогах – девы-мученицы, спутницы Урсулы, святой покровительницы Кёльна. Она приняла смерть от стрел язычников-гуннов – и где как не у ног ее читать псалом об избавлении города от нашествия новых идолополконников?
– Восстань, Господи, Боже , вознеси руку Твою, не забудь угнетенных твоих до конца. Сокруши мышцу нечестивому и злому, так чтобы искать и не найти его нечестия.
Снаружи церкви доносились испуганные крики и детский плач, слышались отрывистые команды и свист стрел, однако епископ продолжал читать.
– Господь – царь на веки, навсегда; исчезнут язычники с земли Его.
Всего час назад Виллехад стоял на крепостной стене, рядом с Пипином – командующим франкским гарнизоном. Лицо военачальника было мрачнее тучи – и Виллехад вполне разделял его чувства: он знал, что Хлодомир, готовясь к битве с братом, вывел из Кёльна большую часть войск, оставив на защите всего пятьсот воинов. В более мирные времена этого оказалось бы и достаточно – но не сейчас, когда в ночи за Рейном вспыхивали все новые костры и лодки, одна за другой, причаливали к правому берегу, на который выскакивали вооруженные до зубов язычники. Воинство идущее под зеленым знаменем с черным медведем казалось неисчислимым – а ведь были еще и проклятые отступники, что выходили из лесов, отсекая все пути к отступлению. Иные из них волокли за собой грубо сколоченные лестницы, другие крутили в руках веревки с трехлапыми крюками на конце. Также Виллехад увидел и несколько больших бревен, что несли на своих плечах сразу по десять язычников. Над головами их развевались нечестивые знамена: на синем фоне – три золотых жабы.
-Город не устоит, – сплюнул Пипин, – и помощи ждать неоткуда.
– Уповай на Господа, сын мой, – произнес Виллехад, – Он один сильнее, чем все языческие полчища. Как ангельские полки поразили тех нечестивцев, что убили дев-мучениц, так и этих язычников ждет лишь жалкая смерть и бесчестие.
– Самим девам ангелы-то не сильно помогли, – криво усмехнулся Пипин, – только отомстили за них. А я, признаюсь, никогда не спешил в мученики. Ладно, что много рассуждать – будем воевать пока сможем, а там, глядишь, о чем-то и договоримся с язычниками. Вы бы спустились со стены, святой отец – здесь скоро будет жарко, а вы, насколько я знаю, не привычны к бою.
-У каждого из нас свой бой, сын мой, – величаво сказал епископ, – я буду молиться в церкви о нашей победе и, если понадобиться, приму мученическую смерть перед ликом Урсулы. Ты же верь Господу нашему и ничего не бойся.
С этими словами епископ развернулся, чтобы спуститься со стены, когда протрубил звук рога и язычники двинулись к городу. Одновременно Пипин увидел, как в глубине леса полыхнул большой костер.
-Почему не я веду войско! – недовольно воскликнул Амальгар, – или не я король франков?
Бастард короля Хильперика сейчас выглядел куда внушительнее, чем когда он являлся просителем в Дорестад: в начищенной до блеска гибкой кольчуге, похожей на змеиную чешую, и в шлеме, увенчанным фигуркой золотого вепря. С пояса его свисал меч, в украшенных золотом ножнах, но сам Амальгар куда лучше обращался с большим луком у него за спиной: годы, проведенные в лесах, приучили его к этому оружию. Кроме Амальгара на большой поляне в глубине леса находилось с пару десятков язычников-франков, вооруженных и с зажженными факелами в руках. Впереди них стояла статная и все еще красивая, несмотря на возраст, матрона с золотисто-каштановыми волосами и зелеными глазами. Пышную фигуру подчеркивало зеленое платье, с откинутым на спину капюшоном. Все еще тонкую талию охватывал пояс из посеребренной свиной кожи, с крепившимися к нему бронзовыми фигурками вепрей и ножом с насечкой рун на лезвии. Голову женщины украшал венок из дубовых листьев.
-Твоя жизнь слишком важна, сын мой, чтобы утратить ее из-за пустяков, – низким грудным голосом сказала Фредегунда, – сейчас есть кому проливать свою кровь.
-Но Редвальд идет впереди своих воинов!– воскликнул Амальгар.
-Редвальд опытный воин и он – король-жрец Одина, – напомнила женщина, – его дело принимать первый удар. На твою долю хватит битв – если сейчас Редвальд погибнет, взяв Кёльн – в следующий раз объединенное войско поведешь уже ты.
-И все же я не могу отсиживаться в лесу, пока мои воины гибнут, – упорствовал Амальгар.
-Боги дадут нам знак, – ответила жрица, – сама Богиня подскажет, будет ли счастливым для тебя исход этой битвы.
Под кронами деревьев что-то зашевелилось и из ночного леса вышло еще несколько франков, с натугой волокущих большую повозку. На ней стояла бронзовая статуя, изображавшая молодую женщину в короткой тунике и с ножом у пояса, восседавшую на огромном вепре. Между передних ног зверя виднелась бронзовая табличка с надписью «deae Ardbinnae». Следом понуро шли два франкских крестьянина со связанными руками, которых вели на веревках подручные Ведьмы Токсандрии. Рядом с ними шла стройная девушка, очень похожая лицом на Амальгара – Брунхильда, его сестра-близнец. Она носила похожее на материнское одеяние, разве что венок в золотистых волосах был из листьев омелы, а на поясе, увешанном хрустальными шариками в бронзовой оправе, крепился не нож, а серебряный серп.
– Поставьте их там, – Фредегунда указала на большой дуб у края поляны. Сюда подтащили повозку, затем подвели и пленников, заставив их встать на специально заготовленные пни и продеть голову в свисавшие с ветвей веревочные петли. Подручные ведьмы накидали перед деревом кучу хвороста и швырнули в нее факелы, от которых занялось яркое пламя. Оно осветило лица пленников – Амальгар только сейчас заметил, насколько они разные: один уже немолодой, черноволосый, с карими глазами и смуглым лицом, второй – юноша, почти мальчик с огненно-рыжими волосами, серыми глазами и белоснежной кожей, усыпанной веснушками. Слугам Фредегунды пришлось постараться, чтобы выбрать из местных крестьян двух столь непохожих мужчин.
Фредегунда встала перед изваянием богини, широко раскинув руки.
-Взываю к тебе, Охотница, владычица леса и всех, кто живет и плодится в нем. О, всемогущая, милостивая и безжалостная, пошли слугу своего из лесной чащобы и дай нам знак своего благоволения.
Она дала знак и франки выбили пни из под ног пленников. Сорвав с пояса нож, Фредегунда с неженской силой, одним за другим вспорола им животы крест-накрест. В тот же миг послышался громкий топот – и из леса выбежал огромный вепрь с острыми клыками. На миг он застыл на краю поляну, сощурив подслеповатые глазки и ворочая головой. Все собравшиеся затаили дыхание, следя за кабаном, когда тот, словно решившись, направился к все еще дергавшимся в петлях жертвам. Подбежав к рыжему юноше, вепрь поставил передние ноги на пень и погрузил рыло в окровавленный разрез, с чавканьем и громким хрюканьем, пожирая вываливавшиеся внутренности. Фредегунда торжествующе посмотрела на Амальгара.
-Боги дали свой знак, сын мой, – сказала она, – иди в бой и не страшись ничего!
-Стреляй! – рявкнул Пипин и туча стрел, взвившись над стенами Кельна, смертоносным дождем обрушилась на язычников. Многие из них остались на поле, пронзенные стрелами, однако остальные упрямо рвались к городу. Лишь немногие тюринги стреляли в ответ – большинство стремилось как можно скорее сойтись в рукопашной.
Франкские лучники успели дать еще один залп, прежде чем враги приблизились к стенам. В следующий миг городские ворота затрещали от ударов таранов. Защитники города лили на них кипяток и собранные наспех скудные запасы смолы, однако тюринги, саксы и франки-изменники пусть и ошпаренные, обожженные, покалеченные не выпускали из рук бревен, вновь и вновь обрушивая их на жалобно трещавшие створки. Другие же, приставляли осадные лестницы, забрасывали на стены веревки с крюками. Пипин, свирепо рыча, метался от одной башни к другой, самолично перерубая тросы, однако врагов оказалось слишком много и вскоре на стенах закипел жестокий бой. Лязг стали, проклятия и стоны умирающих слились в один протяжный вопль и крикам «За Господа нашего!» вторило яростное «Слава Одину» и «Тор с нами»! Кровь обильно стекала по древним стенам и сам Рейн стал красным в эту ночь.
Редвальд одним из первых вскарабкался на стену, удачно забросив «кошку» и вовремя перерубив руку, уже занесшую меч, чтобы рассечь веревку. Взметнувшись на стену, словно лесная рысь, он одним ударом снес голову франку, схватившемуся за обрубок руки и, оскалив зубы, ринулся в гущу битвы, с каждым ударом снося кому-то голову или выпуская кишки. Как молния сверкал окровавленный меч с лезвием усеянным рунами и со змеем с волчьей головой, кусающим собственный хвост на перекрестье рукояти. Меч этот, закаленный в крови водяного дракона, обладал невероятной крепостью – и не один воин франков не верящим взглядом смотрел на собственный клинок, разлетевшийся на куски от удара. Впрочем, удивлялся он недолго – следующим ударом Редвальд сносил врагу голову или разрубал его одним ударом от плеча до поясницы. Рядом с ним, столь же свирепо дрались и воины из его собственной саксонской дружины, воспитанники братства «ножевиков». При виде того, как отчаянно сражается их король, из их уст то и дело рвался торжествующий вопль.
-За Редвальда! За Тюрингию! Слава Империи! Слава императору!
-Один и Ругивит! – взревел Редвальд, перекрывая общий вопль, – отправьте этих собак в Хель! Больше крови нашим богам!
Неожиданно ряды оборонявшихся смешались и перед Редвальдом вынырнул немолодой уже воин, в покореженной кольчуге и сбитом набок шлеме. Голубые глаза горели, как у безумца, руки сжимали огромную секиру.
– Пусть Сатана заберет тебя в ад, проклятый язычник, – прокричал он, – клянусь Господом нашим, даже если Кельн падет, я Пипин, граф Бонненбургский, не дам тебе восторжествовать проклятое отродье!
Он кричал все это, одновременно обрушивая удар за ударом на Редвальда и взмах его секиры оказался столь силен, что на миг Редвальд был вынужден отскочить для лучшего замаха. Его нога скользнула на окровавленном камне и король тюрингов, опасно закачался, чуть не потеряв равновесие и стараясь не выронить меч. Пипин, с безумной улыбкой кинулся на него, занося секиру, но вдруг замер, покачнувшись. Изо рта его выплеснулась кровь, секира выпала из рук, а следом и сам граф рухнул со стены. Редвальд поднял голову и увидел Амальгара, опускавшего лук, из которого он выпустил стрелу. До сих пор Редвальд не видел молодого франка на поле боя, однако сейчас было явно не время о том вспоминать.
-Я твой должник, – он хлопнул франка по плечу, – и будь уверен, что наверстаю свой долг – когда отдам этот город в твои руки. Идем делать тебя королем!
Он оглянулся по сторонам – стена уже полностью находилась в руках тюрингов и все больше воинов устремлялись за отступавшими франками, отчаянно рубясь прямо на улицах Кёльна. Редвальд усмехнулся и, сделав Амальгару знак следовать за ним, словно в воду нырнул в кипящую под стенами битву.
– Заступница Кельна, защитница города, снизойди до нас всех! Не дай умереть тому, кто хранит саму душу нашего города!
Архиепископ Виллехад уже слышал, как за стенами церкви раздаются вопли язычников, выкрикивающие славления своим кровожадным богам, видел отблески пожарищ и понимал, что Кёльн обречен. Что ждало его самого, гадать не приходится – все восточные области королевства уже полнили жуткие слухи о том, как жестоко обращаются язычники с попавшими к ним в руки священниками. Оставалось надеяться лишь на чудо – и епископ, отринув все тексты из Библии, уже своими словами обращался к неподвижному каменному барельефу.
-Ты душа Кельна, его надежда и опора, без тебя он не имеет смысла и тобой же только он живет. Ты, умершая до срока, не сделала еще всего, что предназначила тебе судьба – так сверши же это сейчас! Хранительница, заступница, императрица – встань из пепла веков и огради град свой!
Он поднял взгляд на барельеф – и замер пораженный.
Изваяние мерцало зловещим алым светом, озарявшим темное помещение куда сильнее, чем жалкий огарок свечи, почти погасший. Сияние становилось все ярче – и в этом свете было видно, как на стенах вдруг проступают капли, а потом и потеки темной жидкости, скоплявшейся лужицами у ног епископа. Робко он коснулся пальцем тех струй и тут же отдернул, когда пальцы окрасились красным. Но не успел Виллехад испугаться, как от барельефа отделилась фигура молодой женщины невероятной красоты. Скорбное лицо обратило свой взор на епископа и тот задрожал одновременно от благоговения и страха, увидев меч и стрелы, пронзившие женское тело, кровоточившее во множестве мест. Женщина, не издав не звука, отстранилась – и Виллехад увидел, как за ее спиной дрогнула, словно расплываясь стена, как открывается проход, ведущий куда-то в темноту. Слезы потоком хлынули из глаз епископа, когда он понял, что все это значит.
-Чудо, – дрожащим голосом сказал он, – мне, недостойному явилось чудо.
Он бросил взгляд на святую и та кивком указала ему на открывшийся туннель. На миг Виллехад заколебался – уместно ли пастырю бросать свою паству на произвол судьбы, – однако он тут же отбросил эти мысли. Если уж великомученица решила открыть путь ему – значит именно его Господь предопределил к спасению, значит, на него у Бога есть особый план. «Не искушай Господа нашего» – мелькнуло в голове и Виллехад, бросив последний благодарный взгляд на святую Урсулу, ринулся в открывшийся ему ход. Он уже не видел, как фигура призрака вдруг заколебалась, как лицо великомученицы сменяется совсем иным ликом – принадлежащим уже зрелой женщине, с надменным взглядом и презрительно поджатым маленьким ртом, из которого выглядывал острый клык. Изменилась и одежда – богато украшенная туника могла принадлежать знатной даме, но родом из давно исчезнувшего прошлого, также как и сандалии, украшенные жемчугом и расшитые золотом. Рыжевато-каштановые волосы были уложены в изысканную прическу, с гребнем из черепахового панциря. Сгинули и все стрелы – и лишь меч остался на месте, пронзая уже не грудь, но чрево. Видение держалось всего миг, после призрак скользнул к стене и слился с ней. В следующий миг исчез и сам проход.
Карл, селянин из небольшой деревушки, к юго-востоку от Кельна, вместе с несколькими односельчанами пробирался через густой лес. Хотя до них еще и не добрались язычники, все же крестьяне, наслышанные о бесчинствах захватчиков, как можно скорее стремились уйти в безопасное место. Они преодолели уже половину пути, когда кусты перед ними вдруг зашевелились и на лесную тропу вышел человек, явно из благородных, в потрепанной, но богатой одежде, выдающей его духовное звание – и немалое.
-Я Виллехад, архиепископ Кельнский, – голос выдавал человека привыкшего повелевать, – мне нужна лошадь – и как можно скорее.
– У нас нет лошадей, святой отец, – Карл, ни на миг не усомнившийся в словах епископа, говорил извиняющимся тоном, – но мы идем в Аахен – может там вы найдете, то что хотите. Если епископ снизойдет до нас, недостойных – мы можем проводить…
-Хорошо, – надменно кивнул священник, – я пойду с кем угодно, кто поможет мне, как можно скорее добраться до короля.
-Какого короля? – осмелился спросить Карл, но епископ, казалось, даже не заметил сколь неуместно прозвучал этот вопрос.
-Любого, кто станет сражаться за Христа, – отрезал Виллехад.
Фредегунда вошла в церковь, по-хозяйски оглядываясь по сторонам. Презрительно хмыкнула, посмотрев на барельеф святой Урсулы, и подала знак воинам-франкам, что на руках внесли изваяние богини верхом на вепре. Следом за ними, осторожно, словно ступая по тонкому льду, вошла и Брунхильда.
-Ты что-то видишь здесь? – обратилась к ней Фредегунда: от нее не укрылось то, с какой тревогой ее дочь, с детства облеченная пророческим даром вельвы, осматривает церковь. В ответ Брунхильда зябко поежилась, как от холода.
-Зло, древнее зло, – пробормотала она, – кто-то по глупости или по умыслу призвал его сюда. Кто-то, кто появился здесь на свет, но умер далеко....очень, очень далеко, смог вернуться к месту рождения...и я никак не могу понять, что ему нужно.
-Это ничего, – пожала плечами Фредугунда, – силой Богини теперь это место ограждено от любого зла. Перед Ее ликом твой брат примет корону франков.
Она кивнула своим подручным и те, согнувшись в три погибели, поставили на алтарь перед барельефом бронзовую богиню.
На «Саксонском берегу»
Байе было не впервой встречать гостей из-за Пролива – с тех пор как в Британии одержали верх язычники, саксонские христиане неудержимым потоком хлынули за море, спасаясь от резни устроенной Энгрифледой. Особенно много беженцев поселилось в Бессене, где еще с римских времен оседали переселенцы-саксы, к потомкам которых и устремлялись их островные родичи. Однако до сих пор еще ни один из тех беженцев не привлекал к себе столько внимания, как сегодняшний гость. Еще с утра рыбаки из прибрежных сел с изумлением взирали на вошедший в устье реки Ор длинный корабль, с высокими мачтами и широкими парусами украшенными изображениями алых и золотых драконов. Не менее тридцати весел с каждого борта размеренно поднимались и опускались, неся судно вверх по течению. Вдоль бортов прохаживались крепкие воины, со светлыми и рыжими волосами, вооруженные мечами, копьями и боевыми топорами. Иные из них носили добротные кольчуги, тела же других прикрывали лишь доспехи вареной кожи или же куртки стеганой шерсти.
На носу судна стоял молодой человек, почти мальчик, в алом плаще с зелеными полосами, накинутом поверх льняной туники и таких же льняных штанов, заправленных в кожаные полусапожки. Талию охватывал широкий пояс, с которого свисал короткий меч в отделанных золотом ножнах. Светлые волосы охватывал серебряный обруч, шею украшала золотая гривна с окончаниями в виде конских голов. Рядом с юношей стояла статная женщина в черном платье с серебряными узорами, скрепленным у горла золотой брошью инкрустированной драгоценными камнями. В темно-каштановых волосах, уложенных в замысловатую прическу, мелькали седые пряди, в углах глаз скопились морщинки, но, несмотря на это, женщина еще была красива неброской прелестью ухоженной зрелости..
За главным кораблем двигались с десяток судов поменьше – одни похожие на передний корабль, другие – просто большие лодки, обтянутые бычьими шкурами. Весь этот небольшой флот двигался вверх по Ору, приближаясь к столице Бессена. На городской пристани уже скопился народ, с жадным любопытством рассматривавший приближающиеся корабли. Впереди, отдельно от остальных, стояло с десяток всадников, чьи богато украшенные одежды и добротные доспехи выдавали их знатное происхождение. Рядом с ними стояли и пешие воины – лучники и копейщики. Здесь же, восседая на сером коне в яблоках, находился и пожилой мужчина в облачении священнослужителя и с большим крестом на груди.
Большой корабль ударился носом о берег и молодой человек нетерпеливо спрыгнул на причал. Надменно вскинув голову и окинув столпившуюся на берегу толпу пренебрежительным взглядом, он подошел к встречавшей его знати.
-Я вижу, тут собрались лучшие люди Бессена, – вместо приветствия сказал он, – поскольку вы все были вассалами моего дяди...
-Дяди? – рыжебородый мужчина в синем плаще, тронул коня, так что молодой человек вынужден был отскочить, чтобы не угодить под копыта – откуда мне знать, что ты говоришь правду, юнец? Слишком много проходимцев, с тех пор как умер герцог...
-Может, и меня ты не узнаешь, Беренгар? – послышался голос и черноволосая женщина, в сопровождении нескольких воинов, сошла на причал. При виде ее рыжебородый, только сейчас разглядевший спутницу юноши, заметно смутился.
-Госпожа Берта, – он поклонился, – мы молились, чтобы с вами было все в порядке, но...
-Как видите, ваши молитвы услышал Господь – прервала его женщина, – жива и я и мой сын Эльфрик – племянник герцога Вильгельма, в верности которому вы клялись и сын короля Эдмунда.
– И мы все помним о наших клятвах, королева Берта, – поднял голос священник, – уверен граф Беренгар не хотел обидеть ни вас, ни принца Эльфрика...
– Он вовсе не принц! – послышался вдруг громкий голос и вперед, на белом коне, выехал молодой воин, в черном панцире украшенным изображением белой лошади. Светлые волосы разметались на широких плечах, голубые глаза смотрели смело, но не дерзко.
-Он уже не принц, – повторил воин, – он король. Мой король!
Он спрыгнул с коня и опустился на колено перед молодым монархом.
– Вы из Уэссекса? – спросила Берта.
– Я тэн Канвульф из Кента, моя королева, – поклонился он, – но я христианин и ненавижу ведьму из-за которой умер старый король, а вся Британия погрузилась во мрак идолопоклонства. Кровавая сука Энгрифледа вырезала в Кенте всех, кто поддерживал настоящего короля Эдмунда и лишь немногим кентцам удалось бежать на континент.
-И почему же средь этих немногих оказался ты? – спросила Берта, в упор взглянув на воина, – почему ты не умер за своего короля в Британии?
-Я был в Кенте, когда началась война и ваш брат высадился в Кенте, – не отвел взгляда молодой воин, – и я хотел идти с ним под Люнденбург, чтобы потом соединиться с королевской армией. Но мой отец, тэн Этельберт велел мне оставаться в Кенте, чтобы в случае чего, предотвратить мятеж язычников. Сам же он пошел на штурм Люнденбурга – и погиб от рук Редвальда, того, что зовет себя императором Тюрингии.
-Я слышала об этом, – кивнула Берта, – твой отец погиб как герой. Если ты его сын – тебе можно верить.
-Тэн Канвульф недавно в Бессене, но уже успел покрыть себя славой, – сказал священник, – он воевал за короля Хлодомира под Реймсом, а потом, обманув псов узурпатора, вырвался обратно в Бессен. Еще раньше он сумел вывезти из Реймса принцессу Сихильду, дочь короля Хлодомира и укрыть ее в безопасном месте.
-А еще под моим началом три тысячи воинов саксов, – сказал Канвульф, – и все они ваши, мой король.
Он снова склонил голову и Эльфрик, поймав одобрительный взгляд матери, коснулся золотистой макушки, в знак своего благоволения.
Уже позже Элфьрик, Канвульф, Берта, франкская знать, а также священник, оказавшийся епископом Сиагрием, настоятелем Байе и всего Бессена, собрались в замке графа Беренгара, построенном на месте старинной римского форта. В главном зале, меж стен, увешанных оружием и головами охотничьих трофеев, стоял большой стол, где лежали зажаренный целиком гусь, фаршированный яблоками из знаменитых садов Бессена, увесистый кусок говядины и ковриги хлеба, стоял кувшин с вином и несколько кубков. Впрочем собравшиеся мало ели и пили, увлеченные разговором
-Я законный наследник королевства моего отца, – говорил Эльфрик, – и вся Британия – моя по праву, не так ли матушка?
-Все так сын мой, – кивнула Берта, – и Уэссекс еще будет твоим.
-Два года прошло с тех пор, как пал ваш муж, – напомнил герцог Хильдебранд Руанский, – мы все были уверены, что вы погибли. Как же вам удалось избежать гнева Энгрифледы?
