Текст книги "Семенов-Тян-Шанский"

Автор книги: Андрей Алдан-Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Из воды доносились сопение, поскрипывание, шуршание. Семенов ахнул: бухта была заполнена полчищами сазанов. Огромные, толстомордые, с желтой блестящей чешуей рыбины сновали во всех направлениях, путаясь в стеблях водорослей, обсасывали лилии и лопухи.

Казаки не выдержали: выхватив шашки, кинулись в воду и стали рубить запутавшихся в водорослях сазанов. Рубили азартно, с веселыми выкриками, охваченные рыбацкой страстью.

Старый буддийский монах Сюан-Цзан оказался частично прав. В Иссык-Куле было несметное количество рыбы.

Драконов не было.

Глава 12
ЗАГАДКИ РЕКИ ЧУ

Семенов не зря опасался сарыбагишей.

Они появились вечером в южной части озера. На склонах гор замелькали всадники, запылали сигнальные костры. Задерживаться на берегу Иссык-Куля горстке людей было и бессмысленно и опасно. С досадой на самого себя за неудачное путешествие Семенов решил возвращаться в Верное.

И как же ему не досадовать, ведь ни одна из задач экспедиции не решена! У него нет материалов, подтверждающих гипотезу Гумбольдта о вулканическом происхождении Тянь-Шаня. Он не дошел до истоков реки Чу – вытекает ли она из Иссык-Куля? Он не знает общих размеров и глубины озера, не успел исследовать флору и фауну его окрестностей. Он не разобрался в сложной системе хребтов над Иссык-Кулем. Поверхностные, случайные впечатления – это все, что он вынес из краткого путешествия.

С выступа Тюп-Джаргалинской равнины он окинул прощальным взглядом панораму Иссык-Куля. Золотая, солнечная струя разламывала озерную ширь, с горных вершин сползали светлые облака тумана.

Вечерние сумерки растаяли в беззвездной ночи, очертания гор исчезли. Подул сильный, пронизывающий ветер, заморосил невидимый дождь, температура упала до нуля. Дождь сменился крупным мокрым снегом, лошади и всадники превратились в белые, мелькающие в темноте фигуры. Четыре часа непрерывного перехода измотали людей. Семенов приказал остановиться. Продрогшие казаки валились с ног от усталости, а Петр Петрович не решился развести, костер: мокрый, измученный, завернулся в полушубок, растянулся на сырой земле.

Он проснулся в полночь. Снег прекратился, тучи разошлись, но было сыро, зябко. Разбудил казаков; чтобы не мерзнуть, решили продолжать путь.

Рассвет застал Семенова в долине реки Тюп. Он долго не мог согреться. После холодной и тревожной ночи чувствовал себя совершенно разбитым.

По долине бурно бежали ручьи, голые обрывы тускло блестели. Усталость и равнодушие исчезли, в Семенове снова заговорил ученый. Он не мог безразлично пройти мимо интересных по своему геологическому строению скал. «Известняк здесь выходил в таких малых обнажениях, что нельзя было заметить его простирания, ко он покоился на плотном, несколько метаморфизованном песчанике… Все это было прорвано конгломератами и брекчией, состоявшими из огромных глыб того же известняка, песчаника и красного порфира… Очевидно, прорывающей здесь породой является красный порфир, который образует штоки в осадочных породах».

Горные перевалы сменялись широкими долинами, бурные потоки водопадами, но проводник чутьем опытного следопыта находил дорогу в запутанном лабиринте Небесных гор. Теперь, через неделю, он вывел экспедицию в долину реки Чилик, на границу Киргизской степи.

16 сентября Семенов возвратился в Верное. Хоментовский обрадовался его возвращению; правда, полковника не слишком интересовали научные результаты экспедиции, за радостью скрывались другие причины.

Пока Семенов путешествовал, обстановка в Верном ухудшилась. Опять начались набеги сарыбагишей на аулы богинцев. Русские караваны, идущие из Верного, подвергались разграблению.

Хоментовский с тремя сотнями казаков и пехотной ротой, сопровождаемый киргизами Большой орды, явился в долину Чу, к кокандскому укреплению Токмаку. Разгромил здесь кочевья сарыбагишей, захватил крупные табуны лошадей и овечьи отары.

Хоментовский рассказал о последних событиях в Чуйской долине и неожиданно предложил Семенову:

– Я дам сотню казаков. Вы совершите разведку в тылу сарыбагишей. Проникните в Чуйскую долину, соберете сведения о военных силах кокандского хана, – говорил Хоментовский и радовался, что случай послал ему человека, обладающего военными знаниями.

Семенов слушал, крутя в пальцах янтарную трубку хозяина. И спросил:

– Когда выезжать в поход? Я принимаю на себя командование военным отрядом…

Он выступил из Верного с отрядом в девяносто казаков. Путь его теперь лежал на запад вдоль Заилийского Алатау. В сорока верстах от Верного Петр Петрович переправился через реку Кескелен и углубился в предгорья. Путь затрудняли глубокие, с обрывистыми берегами ложбины. Семенов с трудом сдерживал воинственный пыл казаков – они жаждали встречи с сарыбагишами.

Эта встреча произошла в тот же день.

Отряд приближался к одной из глубоких ложбин, когда Семенов услышал отчаянные крики, призывающие на помощь. Группа барантачей напала на маленький караван, идущий из Ташкента в Верное. Бандиты развьючивали верблюдов и раздевали узбекских купцов, когда появился отряд Семенова.

Сарыбагиши ударились в бегство. Семенов выхватил пистолет, устремился в погоню. Он гнался за барантачами, не замечая растянувшихся цепью казаков. Взмыленный мерин не выдержал скачки, перешел на рысь. Расстояние между Семеновым и барантачами сразу увеличилось.

Он натянул поводья, мерин остановился. Стали останавливаться и поворачивать коней казаки. Между казаками и барантачами взметнулось оранжевое пламя; преследуемые подожгли сухую траву. Степной пал взвился зыбкой стеной и, раздуваемый ветром, устремился на казаков. Теперь уже им пришлось поспешно отступать перед огнем. Семенов укрылся в ложбине и, пережидая пожар, устроился в ней на ночлег.

Утро выдалось вёдреное, ясное. В звонком осеннем воздухе плыли Небесные горы. С востока на запад шли круто и смело вздыбленные хребты, а над ними главенствовал массивный купол Прохладной горы – Суок-тобе. Ее вершина была в мягком белесом сиянии, еловые леса зеленовато мерцали. Между горными вершинами стояли облака, похожие на перламутровые раковины. А вокруг Семенова неслышно догорали мохнатые мальвы, желтыми солнцами трепетали последние цветы софор, осыпался солодковый корень. Речные камыши вздымали коричневые, напоминающие толстые вертела шишки.

По каракастекской долине огряд медленно поднимался на Заилийский Алатау. Четыре часа шел Семенов по руслу мелководного Кастека, пока речка не разбилась на две ветви.

Заночевали на седловине перевала. Утомленные долгими и тяжелыми переходами казаки молча сидели у костров, не выпуская из рук винтовок. Было очень холодно, в пронзительном меловом лунном свете мрачнели черные скалы.

Семенов, скорчившись, сидел на камне, записывая дневные впечатления. Проводник, хлопотавший у костра, заварил кок-чай. Семенов пересел с валуна к костру, взял в иззябшие пальцы пиалу зеленого с бараньим жиром чая. Пил мелкими глотками, чувствуя на себе добрый взгляд проводника.

– Пей еще. Больше пей, аксакал, не замерзнешь.

И голос проводника был таким же добрым, как и его взгляд. «Разве ему нужны киргизские распри или русские завоевания?» – невольно подумал Петр Петрович.

23 сентября он во главе отряда продолжал подниматься на перевал. Туман заволакивал Небесные горы, но солнце уже пробивалось сквозь сырую серую мглу. Казаки, переругиваясь между собою, брели за Семеновым. Когда достигли вершины перевала, солнце появилось во всем своем ослепительном ореоле. Под осенними лучами его мерцала загадочная река Чу. Она текла по широкой долине, разбившись на несколько рукавов. За Чу простирался новый горный хребет, покрытый вечным снегом. Невольно думалось, что нет конца хребтам, вершинам, пропастям, что они завладели землей и небом и тянутся к солнцу, задыхаясь в земной атмосфере.

В Чуйской долине мирно курились дымки. Около Токмака, военной крепости кокандского хана, сарыбагишских кочевий не было. Куда они исчезли? Петр Петрович твердо решил: при встрече с сарыбагишами не завязывать военных действий, а мирно и тихо проникнуть в верховья Чу.

Он спустился в долину, незаметно обошел Токмак и направился вверх по Чу. Передовой казачий разъезд захватил старого киргиза. Старик что-то долго и путано рассказывал, проводник так же долго и путано переводил рассказ. Со слов киргиза Семенов понял: сарыбагиши, напуганные схваткой с Хоментовским, откочевали к озеру Иссык-Куль вместе с верховным манапом Умбет-Ала.

Семенов решил встретиться с верховным манапом.

Широкая Чуйская долина превратилась в мрачное ущелье. Утесы отвесно падали в реку, начались бесчисленные переправы с правого на левый берег. Семенов догадывался, что вошел в знаменитое Боамское ущелье, о котором много слышал еще в Верном.

Мощный поток воды, сдавленный скалами, неистово гремел. Огромные камни волочились по дну, угрожая людям и лошадям. Продвижение становилось все труднее и труднее. То и дело приходилось развьючивать лошадей, подниматься на скалы и обходить реку.

Весь день Семенов пробирался по Боамскому ущелью. Ночь захватила его в тесной котловине. Он расположился между двумя высокими скалами-бомами, на их вершинах выставил сторожевые пикеты. Запрокинув голову, он вглядывался в черную полосу неба между вершинами бомов. Прямо в звездное небо уходили бесконечные скалы. Он невольно заопасался. Если туда заберутся сарыбагиши, отрядам не поздоровится. Они сотрут всех в порошок, сбрасывая глыбы и камни.

Семенов залез в походную палатку, но напрасно старался уснуть, настороженность не покидала его.

«На мне лежала ответственность за жизнь почти сотни людей и за успех всего предприятия. Тревожное мое состояние вскоре оправдалось: один за другим раздались два сигнальных выстрела. Казаки тотчас бросились к своим заседланным лошадям, а я, схватив пистолет, выскочил из своей палатки».

Задыхаясь от быстрого шага, он поднялся на вершину бома. С неудовольствием выслушал от пикетчиков причину переполоха.

Сторожевые казаки услышали над собой шорох падающих камней. При выкатившейся из-за скал луне увидели двух кокандцев, крадущихся по обрывам.

Но, как ни осторожно продвигались они, шум сыплющейся гальки встревожил пикетчиков. Пикетчики дали сигнальные выстрелы, подняв на ноги весь лагерь.

Семенов долго наблюдал за уходящими по крутизне сарыбагишами. Их можно было бы сбросить вниз меткими выстрелами, но он запретил стрелять. «Единственная опасность, которую мы могли ожидать от них, состояла в том, чтобы они не предупредили находившихся на Иссык-Куле каракиргизов о приближении русского отряда и тем самым не приготовили бы нам враждебной встречи… Я поднял весь отряд, и мы снова пустились в путь…»

Опять начались переходы с одного берега на другой, подъемы на скалы, опасное скольжение по обрывам. Несколько раз река угрожала Семенову смертью, опрокидывая вместе с лошадью. И каждый раз он был обязан своим спасением двум охраняющим его казакам. Было неловко благодарить, его спасители не поняли бы и обиделись на него.

Боамское ущелье стало расширяться, отвесные скалы понижались, отряд Семенова вышел в просторную долину и сразу же наткнулся на киргизский аул. Мужчины, заметив казаков, ускакали в горы, дряхлый старец на пегом быке заковылял в ущелье. В ауле оставались лишь женщины и дети. Перепуганные, они с плачем бросились на колени.

– Скажи им, – попросил он проводника, – я не собираюсь их обижать. И еще скажи им: я еду в гости к манапу Умбет-Ала. Я хочу быть ему другом. Где он находится?

Умбет-Ала со своими аулами находился на берегах речушки Кутемалды, неподалеку от озера Иссык-Куль. Так рассказали женщины. Не задерживаясь, Семенов направился по уже широкой и ровной Чуйской долине к аулам манапа.

Навстречу отряду текли овечьи отары. Овцы шли плотно, бок о бок, сопровождаемые бородатыми седыми козлами. Овечье блеяние, жалобный плач ягнят, хрупкий топот плыли в горном воздухе. А сзади этих необозримых стад раздавались конское ржание, мычание коров, протяжный верблюжий рев.

Отряд остановился. Казакам пришлось прокладывать дорогу среди овец, и это продолжалось четыре часа.

Семенов послал гонца к верховному манапу, чтобы предупредить о своем появлении. Весть о белом начальнике, который едет в гости к Умбет-Ала, быстро распространялась. Когда Семенов вступил в урочище Кутемалды, оно уже шумело потревоженным ульем. Из юрт выходили почтенные аксакалы, вооруженные воины, боязливо толпились женщины и ребятишки. Навстречу Семенову скакали всадники и, лихо развернувшись, возвращались назад. Петру Петровичу казалось: все племя сарыбагишей собралось вокруг аула верховного манапа. Он впервые видел настоящую степную орду, кочующую на летних горных пастбищах, его словно перенесло во времена Чингисхана.

Казаки плотно окружили своего командира, боязливо поглядывая на сарыбагишей. Их, опасных и воинственных, было во много раз больше, чем казаков, но Семенов спокойно ехал вперед. Он знал: пока он гость Умбет-Ала, сарыбагиши будут встречать его как гостя. Законы гостеприимства здесь священны.

У большой из белого войлока юрты Петра Петровича встретили брат и дядя манапа. Ввели в юрту, украшенную богатыми коврами, вежливо, но уклончиво объявили, что верховного манапа в ауле нет.

– Умбет-Ала уехал готовить байгу по убитым сородичам. Наши сородичи погибли в сражении с русскими, – косясь на Семенова, сказал брат манапа. – Ты назвал себя тамыром Умбет-Ала, и мы будем верить твоим словам.

Петр Петрович начал свою ответную речь дипломатично и задушевно:

– Я приехал к вам издалека. К великому сожалению, я лишь в Верном узнал о столкновении русских с сарыбагишами. Мне кажется, у нас должны быть добрососедские отношения. Русские никогда первыми не нападали и не нападут на вас, если вы перестанете совершать набеги на русских и на киргизов Большой орды, подданных русского царя. Я хочу стать настоящим тамыром Умбет-Ала, и я уверен, наша дружба будет дружбой между русскими и каракиргизами.

Дядя верховного манапа слушал Семенова, кивая в знак согласия головой. Брат манапа сидел прямо и настороженно. Выслушав речь Семенова, он коротко ответил:

– Пусть будет так.

И быстро вышел из юрты. Он вернулся, ведя в поводу трех великолепных скакунов.

– Новому другу моего брата Умбет-Ала я дарю этих быстроногих коней. Я передам твои слова Умбет-Ала, который, к сожалению, не может приехать, чтобы обнять своего тамыра. Ты можешь делать все, что делает друг в гостях друга.

Семенов обрадовался. Ему представился удачливый случай посетить западную часть Иссык-Куля и выяснить, вытекает ли Чу из озера. Он решил выехать рано утром в сопровождении двух проводников-сарыбагишей.

Уже давно и европейские и русские географы спорили о реке Чу.

Унковский, составивший первую карту Иссык-Куля, показал Чу как реку, не имеющую связи с озером.

Картограф Ренат принимал речку Большой Кебин за истоки Чу.

Исленьев на своей карте обозначил истоки Чу на западной стороне Иссык-Куля.

Карл Риттер думал, что Иссык-Куль имеет сток и стоком этим является Чу.

Александр Гумбольдт, будучи в Семипалатинске, записал со слов бухарских и ташкентских купцов, что сток Иссык-Куля – болотистая речушка Кутемалды. Поверив купцам на слово, Гумбольдт утверждал: Кутемалды вытекает из Иссык-Куля.

Европейские географы присоединились к мнению Гумбольдта…

Семенов ехал по Чуйской долине до тех пор, пока она не превратилась в болото. Здесь Чу круто поворачивала от Иссык-Куля в горы. В болоте еле виднелся ручеек. «Река эта по своему мелководию и ничтожеству носила название Кутемалды… Кутемалды значит мокрый зад».

Семенов проследил ее русло до впадения в Иссык-Куль и убедился, что Кутемалды не соединяет озеро с Чу. «Озеро Иссык-Куль стока не имеет… Оно в настоящее время не питает реки Чу… Мощная река эта образуется из двух главных ветвей: Кочкара, берущего начало в вечных снегах Тянь-Шаня, и Кебина, текущего из вечных снегов и из продольной долины Заилийского Алатау…

Если бы представить себе уровень озера повысившимся всего от 15 до 20 метров, то река Чу сделалась бы стоком Иссык-Куля, но было ли это когда-нибудь, я отложил всякие размышления до своей поездки в бассейн озера в следующем 1857 году…»

Так писал он позже в статье «Поездка из укрепления Верного через горный перевал у Суок-тобе и ущелье Боам к западной оконечности оз. Иссык-Куль в 1856 г.».

Но Семенов не только установил истинные истоки Чу, исправив этим самым ошибочные догадки Александра Гумбольдта и Карла Риттера. Он объяснил причины и сильного понижения уровня Иссык-Куля и происхождение Боамского ущелья.

Семенов возвращался в Верное, преодолевая снежные перевалы. Стоял последний день сентября. После ночных морозов было особенно хорошо ехать по осенней Кескеленской долине. Над синим покоем тянь-шаньских елей, взлетев на высоту пяти тысяч метров, коченел в прозрачном небе Талгарский пик. А сколько еще каменных великанов скрывается за Талгарским пиком? Какие ледники, какие долины и водопады, что за цветы и травы хранят эти неизвестные науке вершины?

В Небесных горах мелькали сполохи – там торжествовала невидимая гроза. Оттого ли, что гроза была далеко, оттого ли, что гром был особенно праздничным и бодрящим, Семенова охватило возбуждение.

Он, выронив из рук поводья, старался запомнить окружающий мир – от лиловой головки чертополоха до Талгарского пика.

Повернулся к ледяным высотам. Произнес твердо и убежденно:

– Я еще вернусь к вам, Небесные горы!

Глава 13
БАРНАУЛЬСКАЯ ЗИМА

Над Барнаулом четвертые сутки бушевала метель.

Ветер продувал улицы, захлестывал домишки, нес клочья сена, мерзлые ветки, гнилое тряпье. Раскачивались жестяные вывески кабаков, звенели обледенелые березы, жалобно вскрикивали колокола кафедрального собора. В палисадниках и дворах росли зыбкие сугробы, на закуржавелых стеклах расцветали белые, неведомые травы. От ветровых ударов подрагивали оконные рамы, похрустывали крыши, сыпалась из пазов труха. Приглушенные звуки, стоны, вздохи переполняли большой полукаменный дом с заиндевелой вывеской: «Оптовая торговля Мокея Семибратова. Меха. Овчины. Шерсть. Кожа».

Второй этаж дома купец сдал внаем молодому и, на его взгляд, не очень серьезному господину. Господин Семенов превратил купеческие комнаты в музей.

На деревянных диванах, стульях, шкафах лежали растения. Пучки засохших цветов торчали над массивными, упрятанными в дубовый футляр часами. Цветы дрожали от могучего медного боя, каждый час сокрушавшего тишину дома. Петр Петрович даже привскакивал на стуле и невольно считал удары.

Тянь-шаньские растения терпкими запахами волновали его. Еще бы! Большинство из них неизвестны ботаникам. Радость первооткрывателя пьянила Петра Петровича. С утра до вечера он сортировал, определял, систематизировал, описывал свои богатства.

Минуло четыре месяца, как Семенов вернулся из путешествия. Он решил перезимовать в Барнауле, чтобы весной восемьсот пятьдесят седьмого года отправиться во второе путешествие на Тянь-Шань.

Глухоманный сибирский городок не казался ему серым и скучным. Интересные люди живут везде. Надо только видеть и слышать их. И он пристально присматривался, внимательно прислушивался к людям. Барнаульские чиновники и золотопромышленники, хлебные торговцы и винные откупщики, горные инженеры и приписные крестьяне привлекали к себе его внимание.

Он встречался с ними на горных заводах, разбросанных вокруг Барнаула, в алтайских селах, на городских базарах, в трактирах и лавках. Он стал завсегдатаем городской библиотеки, а по вечерам посещал любительские спектакли. Перезнакомился со всеми примечательными людьми города. Среди них выделялся горный инженер Самойлов – родной брат знаменитого петербургского артиста. Да и сам инженер был великолепным комиком, восхищая Семенова своей игрой.

Званые обеды и вечера, встречи с Самойловым на любительских спектаклях не заслоняли Петру Петровичу научную деятельность. Работа доставляла и наслаждение, и радость, и восторг вдохновения.

Он сидел за огромным столом, заваленным травами, камнями, рукописями, и писал размашисто, неразборчиво. Вскидывал курчавую голову и, приподняв карандаш до уровня глаз, косился на закуржавелое окно. Угадывал в этих узорах и перья папоротников, и цветы неопалимой купины, и перезрелые плоды яблоневых рощ. Рождались и таяли сережки бересклета, тонкая ниточка инея набухала илийской водой.

Он перевел глаза на диван, укрытый полосатой шкурой. Улыбнулся. Вспомнил, как охотники-проводники убили тигра и подарили ему шкуру. Вышел из-за стола, в раздумье постоял перед полосатым диваном. Попадет ли он в будущем году на Иссыкское плоскогорье? Увидит ли снова те удивительные места? Ему показалось странным, почти невероятным, что он был там совсем недавно.

Мысль его сосредоточилась на Небесных горах. Он шагал по кабинету, думая, о расположении растительных зон на Тянь-Шане. Сама природа воздвигла эти зоны, как этажи, одну над другой. Нижняя, или первая, зона имеет до шестисот метров абсолютной высоты. Она характерна жарким летом и мягкой зимой и степной, совершенно азиатской флорой и фауной. «Понятно, что эта зона не могла привлечь русской колонизации и осталась почти всецело в руках кочевых аборигенов, составляя для них одно из важнейших условий их существования, так как здесь они имеют свои зимовки, на которых, при сравнительно теплых зимах и малом количестве выпадающего снега, их стада находят себе подножный корм в течение всей зимы».

Он остановился у окна, наклонил набок голову. Продолжал свои размышления. Думал о том, что вторая зона, начинаясь на шестисотметровой высоте, достигает тысячи четырехсот метров и там обрывается. Вторая зона отличается умеренным климатом как зимой, так и летом. У нее почти русско-европейская флора, с легкой примесью растений азиатского типа. Зона эта занимает все северное подгорье Заилийского Алатау и замечательна богатым орошением. В ней многочисленные речки и горные озера. Поливные земли второй зоны дают богатые урожаи, здесь можно разводить сады, и виноградники, и бахчи.

Семенов присел к столу, быстро записал свои мысли. Отчет Географическому обществу разрастался. Вместе с научными наблюдениями появлялись деловые мысли о колонизации, сельском хозяйстве, садоводстве. «Понятно, что эта зона сделалась главной для русской колонизации…

Русские, научившись приемам ирригации у аборигенов, беспрепятственно смогли получить баснословные урожаи на своих пашнях и развести роскошные сады и виноградники».

А третья зона—лесная. Она простирается до двух с половиной тысяч метров абсолютной высоты и занимает горные скаты. У нее суровый, хотя и влажный, климат. Третья зона богата лесом. Для переселенцев лесная зона явилась необходимым подспорьем колонизации. Здесь берут они все строительные материалы, здесь устраивают охотничьи заимки и пасеки…

Семенов мысленно видел тянь-шаньские ели, висящие над пропастями. Они взбираются по обрывам, чтобы остановиться у границы четвертой субальпийской зоны. Здесь царство холода, ветров и альпийских пастбищ. Здесь пасут киргизы свои неисчислимые стада.

В мечтах Семенов поднимался по альпийским лугам в пятую зону Тянь-Шаня. Эта зона кажется совершенно непригодной для поселенцев. Она привлекательна только для путешественников и альпинистов. «При всем том она играет важную роль в экономике природы этого благословенного края, так как она, при своей кажущейся безжизненности, оживляет его при помощи благотворных лучей южного солнца. Таяние снегов этой зоны не только питает непосредственно ее луга, но и дает начало чудным горным истокам, которые, врываясь многоводными реками в земледельческую зону, оплодотворяют там ее богатые пашни, сады и виноградники. В земледельческой зоне эти реки теряются, не доходя до жаркой нижней зоны, и впадают, таким образом, можно сказать, в воздушный океан, из которого снова собираются исполинами снежной зоны в огромные запасы ее вечных снегов».

Размышления о пяти зонах Заилийского Алатау Семенов подкреплял наблюдениями над их растительностью. Ведь он собрал на склонах хребта, в его ущельях и долинах 70 видов разных растений. Среди них были четыре совершенно неизвестных науке, в том числе новые виды клена и рябины.

В отчете Географическому обществу Семенов дал развернутую характеристику всех пяти зон.

Он показал, что растительный покров – явление географическое и что его надо рассматривать в тесной связи с геологией, гидрографией, климатическими условиями местности. Каждая выделенная и рассмотренная Петром Петровичем зона Заилийского Алатау встала географическим целым во внешнем ее облике и во всем своем значении для жизни человеческой. Географические зоны явились важным шагом в изучении земли, стали программой работ для географов.

Последующие исследователи Тянь-Шаня пошли путем, указанным Семеновым. Схемы зонального деления горных хребтов, созданные Н. А. Северцовым, А. Н. Красновым, Р. И. Аболиным, подтвердили правильность семеновского метода.

Семенов не отрывал природу от человека. Он рассматривал ее во взаимосвязи с человеческими потребностями и хозяйственными интересами. Анализируя третью (лесную) зону Заилийского Алатау, он сразу же делал конкретный вывод: «Чиликско-кебинская продольная долина, разделяющая обе снежные цепи Заилийского Алатау, представляет местность, пригодную по своим климатическим условиям для культуры и оседлой колонизации…»

Он задумывался о возможностях лесонасаждений в сухих предгорьях Средней Азии, советовал переселенцам заниматься пчеловодством, создавать заимки и пасеки, как рубить леса в сырых зонах и как сохранять древесину.

Еще в начале научной деятельности Семенов понял, что наука – это «познание окружающих предметов и сил природы, умение подчинить их своей власти, употребить их для нужд своих и потребностей…».

А метель на дворе разбушевалась вовсю. Ветер непрерывно стучал ставнями, обледенелые сучья елозили по крыше, снег завихрялся и шипел на стекле. Яростный порыв ветра ударил по окну звоном бубенчиков.

«Кого это носит в такую пургу?» – с досадой подумал Семенов.

Тяжелые шаги в коридоре, скрип раскрываемой двери. В комнату ввалился человек в тулупе, в барнаульских, расшитых красным бисером пимах. Откинул воротник тулупа, и Петр Петрович узнал Достоевского.

Впалые щеки писателя порозовели, глаза светились, сутулые плечи расправились. И одет он был почти щегольски: длиннополый сюртук, узкие брюки. Черный галстук тугим узлом поддерживал воротнички.

– Ты выглядишь как жених! – засмеялся Семенов, обнимая нежданного гостя.

– Угадал. Еду жениться.

Семенов усадил Федора Михайловича на диван и, пока готовили ужин, слушал исповедь своего друга.

В Семипалатинске Достоевский познакомился с Марией Дмитриевной Исаевой, молодой образованной женщиной. Муж ее, мелкий чиновник, грубый, неисправимый алкоголик, отравлял жизнь своей жене. Исаева перевели в Кузнецк. Этот заштатный городишко в Томской губернии еще хуже Семипалатинска. Недавно в письме своем Марья Дмитриевна сообщила, что муж умер. Достоевский решил жениться и вот отправился в Кузнецк.

Разговор перешел на второе путешествие Петра Петровича в Небесные горы. Узнав, что Семенов перед путешествием намерен съездить в Омск к генерал-губернатору Гасфорту, Достоевский воскликнул:

– Обязательно познакомьтесь с моим другом Валихаиовым. Он будет вам очень полезен.

Достоевский встретился с Чоканом в 1855 году, когда тот сопровождал Гасфорта в поездке по Семиречью. Юный Валиханов принес большую пользу генерал-губернатору своим знанием языка и обычаев киргизского народа.

– Чокан томится в Омске. Я ведь с ним переписываюсь. – Достоевский достал письмо Валиханова. – Вот что пишет Чокан: «Омск так противен со своими сплетнями и интригами, что я не на шутку думаю его оставить. Как вы думаете об этом? Посоветуйте, Федор Михайлович!»

Достоевский прогостил у Петра Петровича две недели. Они ходили по барнаульским магазинам, закупая нужные вещи для свадьбы. Посещали любительские спектакли, гуляли по городским окраинам. Катались на лошадях по зимнему простору Оби.

Но самыми незабываемыми для Семенова были часы, когда Достоевский читал главы из еще не оконченных «Записок из мертвого дома». Читал главу за главой, дополняя книгу рассказами об омском остроге, о каторжниках.

Петр Петрович стал первым слушателем гениального произведения. Через полвека, когда уже не было в живых Достоевского, престарелый Петр Петрович вспоминал в мемуарах:

«…Потрясающее впечатление производило на меня это чтение и как я живо переносился в ужасные условия жизни страдальца, вышедшего более чем когда-либо с чистой душой и просветленным умом из тяжелой борьбы, в которой „тяжкий млат, дробя стекло, кует булат“. Конечно, никакой писатель такого масштаба никогда не был поставлен в более благоприятные условия для наблюдения и психологического анализа над самыми разнообразными по своему характеру людьми, с которыми ему привелось жить так долго одной жизнью. Можно сказать, что пребывание в „Мертвом доме“ сделало из талантливого Достоевского великого писателя-психолога.

П. П. Семенов в период путешествия на Тянь-Шань.

Г. Н. Потанин.

Ч. Ч. Валиханов.

Но не легко достался ему этот способ развития своих природных дарований. Болезненность осталась у него на всю жизнь. Тяжело было видеть его в припадках падучей болезни, повторявшихся в то время не только периодически, но даже довольно часто. Да и материальное положение его было самое тяжелое, и, вступая в семейную жизнь, он должен был готовиться на всякие лишения и, можно сказать, на тяжелую борьбу за существование.

Я был счастлив тем, что мне первому привелось путем живого слова ободрить его своим глубоким убеждением, что в „Записках из мертвого дома“ он уже имеет такой капитал, который обеспечит его от тяжкой нужды, а что все остальное придет очень скоро само собой. Оживленный надеждой на лучшее будущее, Достоевский поехал в Кузнецк и через неделю возвратился ко мне с молодой женой и пасынком, в самом лучшем настроении духа и, прогостив у меня еще две недели, уехал в Семипалатинск…»

Семенов тоже стал собираться в путь. За день до отъезда он встретил Самойлова.

– Вот я опять остаюсь наедине с собою, – грустно сказал инженер. – Хорошо мне было с вами, Петр Петрович. От всей души желаю, чтобы генерал-губернатор разрешил вам ехать в новое путешествие и как можно скорее. Кстати, почему бы вам не прихватить в сотоварищи художника?

– Кто же согласится в далекое путешествие на Тянь-Шань?

– У меня есть на примете. Преподаватель рисования в томской гимназии. Кошаров. Павел Михайлович. Хотите, я напишу ему? Да и вы черкните несколько слов.

Совет инженера Самойлова пришелся по душе. Петр Петрович написал пригласительное письмо художнику Кошарову и выехал в Омск.