Текст книги "Семенов-Тян-Шанский"

Автор книги: Андрей Алдан-Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Губернские комитеты закончили свою работу. Их бесчисленные проекты, предложения, пожелания прошли через руки Семенова, прежде чем попасть в Редакционные комиссии. Эта кропотливая, изнурительная работа оказалась под силу Петру Петровичу лишь потому, что он отдал ей всю свою энергию, все свое время.

Общий законопроект и Положение о крестьянах отредактированы. Упразднение личной зависимости, наделение крестьян землей и определение повинностей за землю, выкуп крестьянских наделов – этим трем главным вопросам посвящались сотни страниц Положения.

В начале 1860 года умер Ростовцев. Царь назначил председателем Редакционных комиссий графа Панина.

Назначение графа Панина произвело на членов Редакционных комиссий ошеломляющее впечатление. «Многочисленные тайные противники освобождения крестьян очень обрадовались. Они были убеждены в том, что председательство гр. Панина сознательно или бессознательно задушит в корне законопроект Редакционных комиссий», – вспоминал Петр Петрович.

Члены-эксперты из группы либералов – Черкасский, Самарин, Милютин, Татаринов, Заблоцкий-Десятовский и другие решили уйти в отставку.

Сам Семенов очутился в сложном и щекотливом положении. После смерти Ростовцева царь вызвал Петра Петровича и долго беседовал с ним в Зимнем дворце. Спрашивал – кого можно назначить преемником покойному графу Ростовцеву. Петр Петрович уклонился от прямого ответа.

– Мне кажется, ваше императорское величество, вы напрасно тревожитесь. Кто бы ни был преемником, успех дела зависит от вас, ваше императорское величество.

Царь заверил Петра Петровича, что законопроект об освобождении крестьян останется без изменений.

– Я разрешаю вам сообщить слова мои вашим товарищам и успокоить их, – сказал Александр Второй.

«Он обнял меня и благодарил за ту неустанную помощь, которую я оказывал Ростовцеву».

Прихоти императора, колебания и неуверенность либералов, противодействие могущественных крепостников князей Меньшиковых, Гагариных, Горчаковых, баронов Корфа и Палена, капризное вмешательство в дела Редакционных комиссий со стороны великой княгини Елены Павловны, собственные сомнения толкали Петра Петровича на постоянные уступки.

Он лавировал среди либералов и консерваторов, реакционеров и прогрессивных дворян, между всесильными министрами и хитрыми попами. Противоречивые мнения, скрытые страсти, принципиальные убеждения и беспринципные цели, закулисные интриги и коварство подстерегали Семенова на каждом шагу.

Царь хотел, чтобы Семенов стал примирителем между графом Паниным и членами-экспертами Редакционных комиссий. Царская воля для Петра Петровича была законом. Он отправился к графу Панину для выяснения их будущих отношений.

Богатый аристократ, всех и все презирающий, нелюдимый, капризный, ярый крепостник встретил Петра Петровича в своем уединенном кабинете.

– Его императорское величество поручил мне сблизиться с вами прежде, чем я приступлю к исполнению обязанностей председателя, – заговорил Панин, усаживая Петра Петровича в кресло. И сразу же спросил о том, что его больше всего волновало. Какого мнения был о нем покойный Ростовцев, что думают о нем сейчас члены-эксперты. – Говорите все откровенно, по совести, – предупредил граф Петра Петровича.

Семенов поразил Панина своей откровенностью. От имени покойного Ростовцева он сказал графу все, что думал о нем сам и что думали либеральные члены Редакционных комиссий.

– Граф Панин, столь нелюдимый, недоступный и не уважающий мнения других людей, не может руководить Редакционными комиссиями. Граф Панин – крайне непрактичный и совершенно незнакомый с бытом русского народа человек. Граф живет в искусственной атмосфере, и люди, окружающие его, не имеют ни собственных мнений, ни человеческого достоинства. Граф Панин отрезан от интеллигентных сил России, чужд ее общественным и духовным интересам.

«Когда я кончил, наступило несколько минут полного молчания. Граф Панин, видимо, был поражен моим сообщением, в котором не было никаких прикрас», – вспоминал Петр Петрович.

Он тайно надеялся, что Панин откажется от должности руководителя Редакционных комиссий. А если и не откажется, то не станет вмешиваться в работу членов-экспертов, не посмеет изменять законопроект в угоду помещикам-крепостникам. Все вышло наоборот.

Петр Петрович до конца своих дней не подозревал, что граф Панин искромсал законопроект с ведома Александра Второго.

Панин сделал все, чтобы земля и доходы с нее остались в руках помещиков. Всякие параграфы о немедленной свободе для крепостных крестьян были вычеркнуты. Освобождение предполагалось только через два года после царского манифеста. Помещики сохраняли право собственности на землю. Крестьянам по-прежнему приходилось исполнять натуральные повинности и бесплатно работать на помещиков. Только с их согласия мужики могли выкупать собственные земельные наделы.

Либеральный монархист Семенов был обманут в своих мечтах о немедленном освобождении крестьян с землею. Был обманут горячо обожаемым монархом.

Глава 20
МАНИФЕСТ

Текст «высочайшего манифеста» Александр Второй поручил написать московскому митрополиту Филарету.

Филарет – один из самых реакционных представителей православной церкви и защитник крепостничества. Крепостное право митрополит оправдывал текстами из Ветхого завета. Это Филарет со сворой своих священнослужителей допускал порку крестьян в сельских церквах. Это Филарет и его пастыри говорили о бунтующих мужиках, что они теперь «милостью божьей сосланы в Закавказье и Сибирь».

За витиеватым слогом «высочайшего манифеста», сочиненного митрополитом Филаретом, скрывались все те же дворянские интересы.

… «Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с нами божие благословение на твой свободный труд», – возвещал манифест и тут же указывал, что «крепостные люди получат в свое время полные права свободных сельских обывателей».

Манифест провозглашал «состояние свободных крестьян-собственников», но десятью строчками ниже объявлял, что помещики сохраняют «право собственности на все принадлежащие им земли».

Манифест требовал от народа, чтобы он не забывал о своих обязанностях перед царем и помещиками.

«Всякая душа должна повиноваться властям предержащим, воздавать всем должное и в особенности кому должно – урок, дань, страх, честь». И сразу же после цитаты из священного писания манифест предупреждал крестьян, что «было бы противно всякой справедливости пользоваться от помещиков землею и не нести за сие соответственных повинностей…».

П. П. Семенов – вице-председатель Географического общества.

Н. М. Пржевальский.

А.И. Воейков.

28 января 1861 года состоялось заседание государственного совета под председательством Александра Второго.

В роскошном зале дворца стояла благоговейная тишина. Замерли седые, лысые, в холеных бакенбардах и пышных бородах царские сенаторы, правительственные чиновники, знатные дворяне, члены священного синода. Багровые шеи, тугие подбородки, широкие лбы. Золото крестов и медалей, андреевские ленты, жирные эполеты, черные фраки, шелковые рясы, генеральские мундиры. Государственный совет почтительно ожидал, когда царь откроет заседание.

Петр Петрович, проникнутый величием минуты, нетерпеливо посматривал на мраморные колонны, лепной потолок, хрустальные люстры, на тяжелые гербы, развешанные по стенам.

Гербы, гербы!

Гербы всея Великая, Малая, Белая Руси, царства Польского, княжества Финляндского, королевства Литовского и прочая, и прочая, и прочая…

Царь открыл заседание.

– Я надеюсь, господа, что при рассмотрении проектов, представленных в государственный совет, вы убедитесь, что все, что можно было сделать для ограждения выгод помещиков, сделано…

После короткой паузы царь продолжал:

– Приступая к этому важному делу, я не скрывал от себя всех тех затруднений, которые нас ожидали, и не скрываю их и теперь, но, твердо уповая на милость божию и уверенный в святости этого дела, я надеюсь, что бог нас не оставит и благословит нас кончить его для будущего благодеяния любимого нами отечества. Теперь с божией помощью приступим к самому делу…

При этих словах императора благоговейную тишину зала нарушил какой-то странный шорох. «Что-то быстро проскользнуло сверху вниз по левой от государя боковой стене роскошно убранной залы Государственного совета».

Герб королевства Литовского сорвался с места и упал за спиной царя, обдав его легким облачком пыли. Царь оглянулся – расколотый герб лежал на полу. По залу пронеслась незримая волна страха. Лица всех присутствующих перекосились, вытянулись, сотни глаз устремились на злополучный герб. Надо же было случиться несчастью, да еще в такую историческую минуту! Какой позор – во время речи самодержца всея Руси сорвался герб подданного ему королевства! Что это – небрежность дворцовых служителей? Или чьи-то тайные козни? Или простая случайность?

– Не к добру сие, не к добру, – прошептал митрополит Филарет, сидевший около Петра Петровича.

В мучительной тишине зала был спокоен лишь Александр Второй. Он закончил свою речь и открыл заседание.

Государственный совет верноподданнически одобрил общий законопроект реформы. 19 февраля Александр Второй подписал манифест. 5 марта он был обнародован…

Звонили колокола всех русских церквей. Со всех амвонов попы читали манифест, призывая народ возблагодарить царя-«освободителя». Помещики-крепостники и помещики-либералы устраивали званые обеды. Лилось шампанское, произносились пышные речи. Казенные борзописцы писали, что «народ радостно принял великую реформу». Поэт Сергей Тимофеевич Аксаков славил в своих стихах императора, ведущего «к святому назначению от бога вверенный народ». Историк Погодин вещал, что в день манифеста мужички, «пригладив волосы квасом, пойдут молиться богу и это будет светлая минута, которой ангелы на небеси возрадуются». Губернаторы доносили, что в деревнях и селах ликующие крестьяне пьют водку во славу царя. «Московские ведомости» объявили, что теперь «в России больше нет недовольных».

К верноподданническому хору умиленных либералов присоединил свой голос и Петр Петрович. Он, посвятивший крестьянской реформе три года напряженной работы, искренне верил, что «великий акт не изгладится из памяти русского народа». Молебны, речи, малиновый звон, казенное славословие он принимал за благодарность народа. Он вспоминал: «Я вошел в свою приходскую церковь св. Андрея Первозванного, переполненную народом. По окончании литургии дьякон прочел с амвона громким и внятным голосом Царский Манифест. Все присутствующие бросились на колени перед Престолом Всевышнего…»

А в это время во все губернии посланы генералы и царские адъютанты на случай волнений. Военные гарнизоны приведены в боевую готовность. Полицейским роздали дополнительные патроны. Перепуганные помещики покидали свои имения или же отправляли отчаянные письма в Петербург. «Скверно у нас. Крестьяне бунтуют, не хотят отправлять барщину», – сообщалось из Белостока. «От крестьян ни слова, ни звука радости», – писали из Владимирской губернии. «Газеты безбожно лгут, говоря, будто крестьяне были в восторге: они разошлись из церквей с поникшими головами», – истошно кричали помещики из Херсона.

По всей необъятной империи начались крестьянские волнения. Мужики отказывались работать на барщине, платить повинности, стали самовольно забирать землю, вырубать помещичьи леса. Большое крестьянское волнение произошло в селе Бездна Казанской губернии. Для усмирения крестьян в Бездне царское правительство применило военную силу. Граф Апраксин расстрелял безоружных мужиков. Погиб пятьдесят один человек. Руководителя волнений крестьянина Антона Петрова казнили.

Взбунтовались мужики и в деревне Кандиевка в Пензенской губернии. Бунт перекинулся на окрестные деревни; число бунтующих достигло десяти тысяч человек. Мужики носили по деревням красное знамя, требовали земли и воли, угрожали царским чиновникам. Александр Второй приказал усмирить крестьян любыми способами.

Генерал Дренякин расстрелял бунтовщиков. Четыреста человек выпороли розгами и шомполами, часть из них сослали в Сибирь.

А в это время русские либералы продолжали славить реформу и царя, стараясь не замечать крестьянских волнений. Зато революционные демократы Герцен, Огарев, Чернышевский призывали народ к борьбе с самодержавием и помещиками. Крестьянское движение вызывало у них сочувствие, а в реформе они видели наглый обман народа. И страстно и гневно разоблачали истинную суть реформы.

«Старое крепостное право заменено новым. Вообще крепостное право не отменялось. Народ был обманут», – писал Огарев.

Чернышевский утверждал, что крестьяне, «несмотря на внушение и меры усмирения, остались в уверенности, что надобно им ждать другой, настоящей воли».

Николай Шелгунов и Михаил Михайлов выпустили прокламацию «К молодому поколению». Они требовали передачи всей земли народу. «Если для раздела земли между народом пришлось бы вырезать 100 000 помещиков – мы не испугались бы этого».

Московский студент Зайчневский написал прокламацию «Молодая Россия». Эта прокламация получила необычайное распространение среди передовых русских людей и особенно между студентами. «Россия вступает в революционный период своего существования, – так начиналась прокламация. – Революция кровавая, неумолимая революция, которая должна радикально изменить все, все без исключения основы современного общества и погубить сторонников нынешнего порядка…»

Студенческая молодежь восторженно воспринимала идеи революционных демократов. Герцен, Чернышевский, Добролюбов стали ее духовными вождями. В Петербургском, Московском, Киевском, Казанском университетах начались волнения.

Самодержавие жестоко расправлялось с участниками революционного движения.

В стране происходили массовые аресты. Закрывались прогрессивные журналы, воскресные школы, народные читальни. На каторжные работы в Сибирь угнали поэта Михайлова, его друга Шелгунова – в ссылку. По доносу провокатора бросили в Петропавловскую крепость Чернышевского.

Либералы оказались на стороне самодержавия в его борьбе с революционными демократами. Они одобряли царские репрессии против крестьян, не признающих реформу, против революционной молодежи. «Помещичьи губернские комитеты в 1861 году и помещики – мировые посредники (они названы были мировыми, должно быть, потому, что мирволили помещикам) – они так освободили крестьян, что пятая часть крестьянской земли оказалась отрезанной помещиками! Они так освободили крестьян, что за оставшийся у крестьян после этого грабежа надел заставили мужика платить втридорога! Ни для кого не тайна ведь, что при „выкупе“ 1861 года мужика заставили заплатить гораздо больше того, что земля стоила. Ни для кого не тайна, что мужика заставили тогда выкупать не только крестьянскую землю, но и крестьянскую свободу. Ни для кого не тайна, что „благодеяние“ государственного выкупа состояло в том, что казна содрала с крестьян больше денег за землю (в виде выкупных платежей), чем она отдала помещикам! Это был братский союз помещика и „либерального“ чиновника для ограбления мужика…

Крестьянина так „освободили“ в 1861 году, что он сразу попал в петлю к помещику. Крестьянин так притеснен захваченными помещиком землями, что ему остается либо умирать с голоду либо идти в кабалу».[5]5
  Ленин В. И., Сочинения, изд. 4, т. 12, стр. 237.


[Закрыть]

Так рассыпались прахом, обратились в дым мечты и надежды Петра Петровича Семенова об освобождении народа из крепостного рабства.

Глава 21
СОДРУЖЕСТВО ТАЛАНТОВ

Однажды Семенова спросили:

– Откуда вы черпали силы для огромной и сложной работы в Редакционных комиссиях? Ведь вы же трудились по восемнадцати часов в сутки?

– Я черпал силы в оптимизме и уверенности в том, что делаю нужное дело, – ответил Петр Петрович.

Он называл в шутку свою многогранную деятельность аппетитом к работе.

И действительно, работая в Главном комитете и Редакционных комиссиях, он с неослабевающим энтузиазмом занимался научными проблемами. Годы, израсходованные Семеновым на подготовку к крестьянской реформе, были и годами его плодотворной научной деятельности.

В 1858 году он закончил перевод второго тома Риттерова «Землеведения Азии». Его «Предисловие переводчика» ко второму тому стало самостоятельной научной работой, посвященной Тянь-Шаню. Подробно, обстоятельно обсуждал он три очень важных для землеведения Азии вопроса. Это были вопросы о высоте снежной линии Небесного хребта, о существовании альпийских ледников, о вулканизме. Он определил высоту снежной линии Тянь-Шаня до трех с половиной тысяч метров.

Александр Гумбольдт усомнился в этом определении. Между прославленным немецким географом и Семеновым завязалась научная полемика. С глубоким знанием дела, пользуясь сравнительным методом в географии, Петр Петрович доказал свою правоту. Он также окончательно опроверг гипотезу Гумбольдта о вулканическом происхождении Тянь-Шаня.

Петр Петрович решительно исправлял ошибки Гумбольдта, хотя в то время немецкий географ был непререкаемым авторитетом для науки. Семенов говорил: «Наука есть вечное стремление человечества к истине, а истина достигается только долгим путем посреди неизбежных ошибок и заблуждений… Каждому свое дело, но и на самом скромном деятеле лежит святая обязанность указать и исправить ошибку гениального зодчего…»

Петр Петрович пристально следил за всеми новыми исследованиями во Внутренней Азии. Особенно волновала его судьба Кашгарской экспедиции Чокана Валиханова. Об отважном путешественнике в Петербурге все еще не было никаких сведений.

Валиханов появился в столице осенью 1859 года. Молодой ученый блестяще выполнил программу работ, составленную Семеновым.

Путешествие Чокана в Кашгарию было настоящим научным подвигом. Он привез драгоценные сведения о Восточном Туркестане. В своей книге «О состоянии Алтышара или шести восточных городов китайской провинции Нан-Лу (Малой Бухарин)» Чокан открыл для науки неизвестную страну.

Петр Петрович радостно встретил Чокана. По его представлению Валиханова избрали членом Географического общества.

От Чокана он узнал подробности трагической гибели Адольфа Шлагинтвейта. Сведения, сообщенные Валихановым, были ужасны.

Кашгаром правил ходжа Валихан. Курильщик опиума, деспот, садист, он расправлялся со всеми неугодными ему кашгарцами. Каждый день в городе происходили казни. На площади Кашгара из голов казненных складывали пирамиду.

Вот к этому-то «правителю» и явился Адольф Шлагинтвейт из Британской Индии. У Шлагинтвейта были с собой письма, адресованные к кокандскому хану Худеяру. Валихан-ходжа потребовал эти письма. Шлагинтвейт отказался. Взбешенный ходжа приказал немедленно казнить путешественника.

Адольф Шлагинтвейт был казнен. Голову его положили на чудовищную пирамиду, «сотворенную» кашгарским деспотом.

Петр Петрович слушал рассказ о гибели Шлагинтвейта и думал о том, сколько ума, выдержки, ловкости, смелости потребовалось Валиханову, чтобы благополучно совершить свое путешествие по Кашгарии.

Он гордился своим молодым талантливым учеником. Он перезнакомил его со всеми выдающимися учеными и общественными деятелями Петербурга. Хлопотал в Географическом обществе об издании его книги, добился, чтобы Чокана наградили орденом, повысили в чине, оставили в столице для научных занятий.

Семенов не забыл увековечить и память Адольфа Шлагинтвейта. Значительно позже по его настоянию в Кашгаре воздвигли памятник мученику науки.

Усталый, но довольный, возвращался он в свою большую холостяцкую квартиру: дома ждали его любимые писатели да картины голландских живописцев.

Коллекционирование картин уже давно стало страстью Семенова. Страсть эта гоняла его по антикварным лавкам и петербургским базарам. Он покупал, не торгуясь, любую картину так называемых «маленьких голландцев». У него уже появились великолепные картины Рейсдаля и Ван Гойена, Стэна и Гельста. Он дорожил картинами Питера Артзена, Абрама Ван Темпеля, Гольста-младшего, Иона ван Клеве, но мечтал заполучить великого Рембрандта. Тайная мечта пока не сбывалась.

В свободные часы он любил рассматривать своих «голландцев». В раскрытые окна вливался неосязаемый, неуловимый свет. Над городом сходились вечерняя и утренняя зори. Нева и каменные плиты ее набережных отсвечивали бронзой.

Петр Петрович останавливался перед картинами Соломона ван Рейсдаля. Пейзажи «маленького голландца» дышали радостями патриархальной жизни, крестьянского мирного труда, бледными красками северной природы. Скромные, тихие – река с лодкой, ивы над водой, сеть, закинутая рыбаками, – они напоминали пейзажи Волги. Безлунное сияние петербургской ночи заливало старые полотна.

Он долго глядел на «портрет молодой девушки» кисти Гаспара Натшера, фламандца, художника XVI века. Портрет прежде мало привлекал его, но теперь, что-то вспомнив, он опустился в кресло…

Молоденькая девушка с щенком на коленях облокотилась на круглый столик. У нее еще детская головка с пепельными волосами, забранными в узел. Припухшие губы тронула лукавая улыбка, глаза доверчиво смотрят в пространство. Правое плечо обнажено, грудь прикрывает тяжелое бархатное платье, на шее коралловое ожерелье. Девушка как бы пробудилась, но еще во власти сновидений встречает утро.

«Портрет молодой девушки» имеет сходство с Лизой Заблоцкой-Десятовской. Та же лукавая улыбка, те же глаза. И такие же пепельные волосы, стянутые узлом на затылке.

А тени белой ночи, блуждающие по комнатам, продолжали манить и тревожить. Петр Петрович надел плащ, вышел на улицу. Был одиннадцатый час, но все вокруг смутно сияло. Темные воды Невы, Медный всадник, шпиль Петропавловской крепости, громады Зимнего дворца и Адмиралтейства.

Над Петербургом плыла белая ночь. В белые ночи влюбляются, создают поэмы, страдают от неисполнимых желаний.

Сам не замечая того, он очутился у подъезда старинного дома. Дверь открыла Лиза.

Он извинился за поздний визит. Андрея Парфеновича дома не оказалось. Лиза предложила Петру Петровичу чашку кофе. Он пил мелкими глотками и любовался девушкой – ее незащищенными от человеческой боли глазами, добрым голосом, волосами, стянутыми в узел. Он рассказывал о Тянь-Шане, Хан-Тенгри, Киргизской степи, о рязанских привольных рощах.

На его расспросы она отвечала живо и весело. Да, она любит живопись, только у нее нет лишних денег, чтобы приобретать картины. Да, она переписывает сочинения отца, только страницы, испещренные бесконечными цифрами, скучны. Сочинение «О финансах Австрии», например.

Смеясь, она призналась, что боится молнии и прячется в темной комнате от грома. Ей, опять призналась она, больше по душе размеренная домашняя жизнь, звон посуды на кухне, крик ребятишек в доме.

Он ушел от нее очарованный и влюбленный. Томящее одиночество исчезло, усталости как не бывало.

Теперь с утра он садился за работу, днем спешил в Главный комитет, вечером на свидание с Лизой. Они бродили по набережным Невы, посещали картинные галереи, антикварные лавки. Говорили о литературе, музыке, живописи.

Он был убежден, что ненависть не породила ни одного крупного художественного произведения. Ненависть бесплодна, как тень. Художник, ищущий вдохновения в ненависти или в презрении к человеку, тоже бесплоден. Искусство должно любить человека, служить человеческой правде.

В жизнь Петра Петровича снова вошла любовь. И снова он ощущал в себе прилив творческих сил и опять был уверен, что его хватит на тысячу дел.

Весной 1861 года он женился на Лизе Заблоцкой-Десятовской, переехал на квартиру к тестю и навсегда поселился в доме по Восьмой линии.

Елизавета Андреевна оказалась нежной, доброй, заботливой женой. Она была отзывчивой на людские беды, избегала шумных сборищ, светского общества. По ее просьбе Петр Петрович вызвал из деревни восьмилетнего Митю. Елизавета Андреевна полюбила и воспитывала мальчика, как своего сына.

Семенов полностью отдался научной деятельности. В шестидесятые годы он перевел третий том «Землеведения Азии» с новыми дополнениями об Алтайско-Саянской горной системе.

Теперь, когда он посвятил себя науке, он все больше задумывается над ее назначением. Еще недавно в своем предисловии к первому тому Риттеровой книги он писал: «Национальность же науки заключается именно в том, чтобы она проникала в жизнь народную, делалась для него не мертвым символом, а пластическим началом. Это необходимо потому, что наука в наш реальный век уже не есть туманное отвлечение схоластических умов; она есть самопознание, познание окружающих предметов и сил природы, умение подчинить их своей власти, употребить их для нужд своих и потребностей…

Поэтому стремлением каждого ученого, если он не желает оставаться холодным космополитом, а хочет жить одной жизнью со своими соотечественниками, должно быть, кроме старания подвинуть абсолютно вперед человеческое знание, еще и желание ввести его сокровища в жизнь народную».

Пришло время, когда он должен оправдать свои же собственные слова о назначении науки. По поручению Географического общества он выезжал в Англию, Францию, Бельгию для знакомства с работой и достижениями научных учреждений. Эти поездки помогли изучить систему податей и акцизных сборов, вопросы статистики, новые проблемы географической науки.

Семенова избирают председателем отделения физической географии Географического общества. Здесь чаще всего возникают идеи новых исследований по географии, этнографии, истории России, Центральной Азии, сопредельных стран. Петр Петрович становится как бы аккумулятором этих идей и организатором экспедиций. Он добивается, чтобы Большая Сибирская экспедиция продолжала свои незаконченные работы. Возбуждает вопрос об исследовании Верхнего или Черного Иртыша, совершенно неизвестного науке. В записке Географическому обществу он рекомендует для иртышских исследований Григория Потанина.

Занятый с утра до вечера неотложными и увлекательными делами в Географическом обществе, он все же с грустью вспоминает о своей третьей, несостоявшейся экспедиции на Тянь-Шань. Особенно грустно ему при встречах с вице-председателем общества адмиралом Литке. Он не может забыть слов адмирала об его проекте: «Такая грандиозная экспедиция неосуществима в ближайшем будущем».

Может быть, это действительно так? У Географического общества нет средств, а у него – времени. Кроме этих важных причин, есть еще одна, самая значительная. Взгляды его на исследование Азии необычно расширились.

Для изучения Азиатского материка нужны не две, не пять, а десятки комплексных экспедиций. Киргизские степи, монгольские пустыни, сибирские чащи, тундровые просторы, побережье Ледовитого океана все еще остаются «белыми пятнами» на географических картах.

Русские должны открыть для себя Россию!

«Открыть Россию для себя» – это исследовать, узнать, понять и поставить на службу народу все бескрайные ее просторы и безграничные богатства ее природы. Во имя этой цели не обязательно путешествовать самому – можно организовывать путешествия других. Поддерживать идеи и замыслы новых экспедиций. Помогать молодым ученым – и делом и хорошим советом.

Кому, как не ему, Семенову, заниматься сейчас всеми этими научными замыслами и начинаниями? Он стоит у колыбели многих экспедиций, к нему обращаются за помощью и поддержкой географы и геологи, ботаники и энтомологи, историки и этнографы.

Их интересы стали его судьбой, его интересами. С удивляющим всех рвением и страстью Семенов работает в Географическом обществе, сосредоточиваясь на самых разных проблемах.

Его день распределен и расписан. Он встает с зарею, тихо, чтобы не разбудить домашних, умывается. Мельком оглядывает себя в зеркало: продолговатое лицо с круглыми бакенбардами, под глазами – мелкие морщины, в курчавых волосах – преждевременные седые нити.

За окном – веселая зеленая зыбь берез, небо словно отлито из ясного голубого стекла, над крышами соседних домов розовеют скошенные стволы дымов. У Петра Петровича сразу же появилось желание работать.

На столе его желтые и синие папки. В каждой хранятся статьи, рецензии, статистические таблицы, проекты географических, геологических, климатологических экспедиций, записки и дневники путешественников, письма любителей природы, документы по новым исследованиям стран и народов.

Он читал каждое письмо с глубокой заинтересованностью. Видный геолог – князь Кропоткин – пишет о своих исследованиях на Амуре, Уссури, в Северной Маньчжурии. Письмо Кропоткина сменяется проектом Федченко об экспедициях в Ферганскую и Зеравшанскую долины. Еще записка – географ Ханыков излагает цели своего будущего путешествия в Хорасан. А это проект Ивашенкова об изучении Каспийского моря. А вот сообщение Воейкова о климате в Европейской России и на Урале и письмо Струве об астрономических наблюдениях в горах Алтая.

Он снова перечитывает материалы, правит их своим бисерным почерком. Рука затекает, он откладывает перо.

Дверь приоткрылась. В кабинет вошла Елизавета Андреевна.

– Завтракать пора. Почему ты встаешь так рано? Ты же изматываешь себя с утра.

– Усталость – дурная привычка, которую я не имею.

После завтрака Петр Петрович уходит в здание у Чернышева моста. В Географическом обществе уже полно народу. Географы, статистики, этнографы. Студенты, какая-то пышно одетая дама, заплаканная старушка ожидают Семенова. Имя его приобрело большую популярность в Петербурге. К нему идут с просьбами, жалобами, за советом, за денежной помощью.

Сперва он выслушивает просителей. Заплаканная старушка рассказывает о своем сыне. Был студентом геологического института. Участвовал в каких-то запрещенных сходках. Выгнали из института.

Петр Петрович понимает горе старухи. Пусть она пришлет к нему сына. Он постарается помочь.

Роскошная дама – член благотворительного общества. Он терпеливо спрашивает какого. Дама просит о помощи сиротскому дому. Сиротам он отказать не может.

Юноша в обтрепанном пальтишке, в стоптанных ботинках. Изможденное худое лицо, голодный блеск в глазах. Молодой человек учится в технологическом институте, живет на одном хлебе.

– Принесите мне письмо от декана вашего института. Пусть напишет, как учитесь. Тогда я смогу выдавать вам ежемесячную стипендию, ну, хотя бы до окончания курса.

После частных посетителей начинаются дела, связанные с Географическим обществом. Надо помочь экспедиции Северцева в Туркестане. Николай Алексеевич не может продолжать свои исследования Туркестанского края – нет средств. А исследовательские работы Северцева имеют важное значение. Северцев – большой и отважный талант. Во имя науки готов на страдания, на смерть. На Сыр-Дарье его захватили в плен кокандцы. Издевались над ним, искалечили его. Только вмешательство русских военных властей спасло Северцева от гибели. А через три месяца он уже снова исследовал Сыр-Дарью…