Текст книги "Время учеников. Выпуск 3"

Автор книги: Андрей Лазарчук

Соавторы: Вячеслав Рыбаков,Александр Щеголев,Николай Романецкий,Елена Первушина,Александр Етоев,Никита Филатов,Андрей Чертков,Александр Хакимов,Владимир Васильев,Станислав Гимадеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

С каждым моим шагом Страннику становилось все легче.

– Счастье для всех… – произнес он с непонятной интонацией. – Это ведь была мечта Пека – счастье для всех. И моя. Было время, когда я точно знал, что хорошо и что плохо, еще до того, как меня забросило на тот астероид. Однако, видите ли, когда получаешь возможность коснуться даже самого крохотного рычажка божественной силы, почему-то пропадает уверенность. Пек придумал сделать сон реальностью, и возник слег, и эта сила смяла его же самого. Потому что надо было иначе – реальность сделать сном. Суперслег. Слово… Не хватает лишь одной Буквы, Ваня, всего одной. Не сердитесь, что пришлось вызвать вас сюда.

– Я не сержусь, Юра, – честно признался я. – Просто не понимаю, как реагировать на такие…гм… трактовки. Отчего бы, например, было не «вызвать» меня тогда же, семь лет назад?

Человек в моих руках бурно потел. Присмиревшая Рэй с любовью промокнула ему лоб платочком; она помалкивала, внимая речам оживающего мессии.

– Желания Ивана Жилина должны были вызреть, оформиться, сказал тот. – Иван Жилин должен был стать писателем. Я подозреваю, что вы даже самому себе не признаетесь, как много писатель Жилин взял из того мира, который подарил ему слег. Ваши необыкновенные, излучающие счастье книги – и есть результат теста.

– Нагромождение несуразностей, – заявил я. – Предположим, Юра, ты здоров. Я имею в виду, психически. И к тому же не… гм… скажем, не фантазируешь…

– Фантазируешь! – с восторгом отозвался он. – Надо же, в самую суть попал! – Бедняга попытался засмеяться. Лучше бы он этого не делал. Мороз пробрал по коже. Или ночь была прохладной? – Вам не тяжело? – вдруг спохватился он.

– Нести тебя или слушать, что ты несешь? – уточнил я.

– Я понимаю, о чем вы думаете, Ваня, – сказал он. – Зачем было все усложнять, к чему все эти приключения, так? Заклятие, наложенное на вашу память, одно похищение, второе, третье… Конспирация, доходящая до абсурда… Наши противники вполне реальны, и они тоже тщатся сконструировать свои сюжеты, но я скажу о другом. Не у всех же такая фантазия, Ваня, как у вас! Конечно, вы бы обставили сюжет гораздо интереснее, чем я. У нас, к сожалению, таланта поменьше.

– Вот тебе, кстати, и холм, добро пожаловать, – сказала Рэй.

– Это – холм? – спросил я, потрясенный.

Мы пришли. Обогнув административный корпус, мы оказались на просторной освещенной прожекторами лужайке, к которой стекались аллеи и дорожки парка. Прямо за деревьями прятался кампус (темные ряды двухэтажных домиков), по левую руку располагались учебные и лабораторные корпуса, доходившие до самого Парка Грез с его знаменитой телебашней, а справа, метрах в двухстах, громоздились руины древнего замка, поставленного еще Ульрихом де Каза. Холм был в центре. Во всяком случае, ничего иного, похожего на холм, поблизости не наблюдалось. Словно кучу мусора сволокли на лужайку – огромную кучу мусора высотой в половину мачты, на которой каждое утро поднимали флаг Университета, – а потом залили ее стеклом, чтобы была она праздничной и гигиеничной, чтобы сверкала и радовала глаз паломника. Полуночники лазили по склонам этой пирамиды, сидели у подножия, лежали на траве, бесцельно слонялись*вокруг; полуночников было много.

– Поставьте меня, пожалуйста, – с неловкостью попросил Юрий. – Спасибо. Вы очень сильный человек.

– Красивый, – добавила Рэй, кряхтя от натуги. – Умный. Эталон.

Она подхватила своего Странника, положив его руку себе на плечи; тот обвис, хватая свободной рукой воздух, однако на ногах устоял. Они заковыляли к пирамиде, не обращая внимания ни на меня, ни на окружающих.

– Погуляй тут, если хочешь, – оглянулась Рэй. – Серьезно.

Время вопросов закончилось, и я медленно побрел вокруг странного сооружения, чтобы рассмотреть его в подробностях. Стеклянная масса уходила вверх ступеньками-ярусами, а внутри, в прозрачных толщах, были похоронены вещи. Ковры, свернутые в трубку. Подушечки с рюшами и воланами. Репродукции в массивных багетах, модные когда-то семирожковые люстры, и еще хрусталь, фоноры, тоноры, стереовизоры, и еще теннисные ракетки, галстуки, трости… Специфический подбор вещей. Надо полагать, это и вправду был мусор. Хлам особого рода, который загромождает не столько дом, сколько сердце.

Вершину холма венчал большой фикус в кадке, отбрасывая четыре тени сразу.

Я смотрел на этот фикус и умилялся. Война закончилась, думал я, и люди пришли сюда, пришли ожесточенные и потерянные, чтобы выбросить прошлую жизнь на свалку, люди становились в очередь, тянулись нескончаемой вереницей, чтобы швырнуть в общую могилу трупы поверженных врагов, и возвращались домой – просветленные, с пустыми руками… и взлетал к небу огонь погребального костра, и восторженно ревела толпа… нет, не так было, никаких костров или толп! Люди шли семьями, с флажками и шариками в петлицах, торжествуя и гордясь собой, а вещи, проигравшие войну, были в руках победителей еще живыми, теплыми, они молили о сострадании и напоминали о совместном счастье, жизнь их питалась тем искренним обожанием, которое люди испытывали к своим бывшим друзьям, но Памятник Великой Победы тоже очень нуждался в любви… и массовая жертва была принесена, потому что торжествующая гордость всегда оказывается сильнее благодарности, сострадания и здравого смысла… Прекрати насмехаться! – сделал я себе замечание. Братская могила для вещей – всего лишь символ. Человек перестал быть зависимым. Это – символ освобождения.

Или человек просто сменил один вид зависимости на другой?

– …Я знаю, что ипохондрия не лечится, – с яростным напором произнесли у меня за спиной. – Я хочу знать, как ее лечить?..

Наверное, стеклянный холм возник вскоре после моего отъезда; хорошо помню, что здесь была здоровущая воронка, которую уже при мне превращали в котлован – собирались строить экспериментальную станцию космической связи. Эта чудесная поляна вся целиком была изуродована во время боев. Помнится, тогда Университет только-только начинали восстанавливать и начали, как видно, с того, что вместо станции космической связи организовали пирамиду с фикусом. Сейчас поляна, ясное дело, была обжитой и благоустроенной: фонтанчики для питья, беседки для занятий, искусственный грот с туалетом, декоративный водоем в форме сердечка… Я с наслаждением улыбался всем вокруг, и все вокруг улыбались мне; настроение оставалось прекрасным; и странные разговоры, в которых мне не было места, обтекали меня, как вода старую корягу…

– Сыроядение дает прекрасные результаты, но не отказываемся же мы на этом основании от голодания?

– Скажу больше: ошибки в выборе питания могут привести к слепоте.

– Я объясню, что такое покаяние, если ты до сих пор не включаешься! Покаяние – это так. Во-первых, попроси прощения. Во-вторых, сам прости. И в-третьих, в главных, попроси прощения у Бога.

– А правда, что узкое белье вредно для глаз?

– Если ты отвергаешь мироздание, оно отвергает тебя, вследствие чего и появляется болезнь. Включаешься?

– Что есть человек? Душа? Мозг? Или, может, руки?

– Человеку здоровый мозг вообще необязателен! Владимир Ильич, как известно, был анацефалом, то есть функционировало у него только одно полушарие, и, тем не менее, он был гением планетарного масштаба, который указал человечеству путь.

– Это какой Владимир Ильич?..

Люди отдыхали. Кто-то, сидя на траве, делал себе массаж ступней ног, головы, кистей рук, – кто-то сосредоточенно выискивал на теле соседа активные точки и воздействовал на них большим пальцем – словно клопов давил. Многие ходили или сидели с пиратскими повязками на одном глазу. («Кто это, корсары?» – озадаченно спросил я у дамы в сарафане. «Нет, вампиры», – ответила она, кокетливо поглаживая лямочки. «А зачем повязки?» – «Зрение обостряют».) Я все-таки ожидал чего-то другого. Я полагал обнаружить здесь групповые медитации, отправление неведомых мне ритуалов, хоровое пение мантр и шаманские пляски. Или, скажем, здесь мог быть психологический. практикум для алчных и агрессивных, или, того лучше, начальная школа здоровья, где прополаскивали мозги всем новичкам. А тут, оказывается, просто проводили время. Это было место, где общались, набирались энергии и оттачивали зрение…

«…Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце, – говорила девушка в блузе-распашонке. – Это, между прочим, из Библии. Так что смотреть на солнце – полезно! Причина солнцебоязни чисто психологическая…» Ее слушали. «…Выздоровление – это как включение, – говорила девушка в блузе с запахом. Что-то должно щелкнуть в голове. Щелк – и ты здоров, хотя секунду назад был еще болен…» Слушатели старательно включались. «Все дерьмо, кроме мочи! – кричал мужчина в бриджах. – Я понял это, товарищи, перейдя на интенсивные формы уринотерапии.» Крутом смеялись…

Итак, человек сменил один вид зависимости на другой, весело думал я. И нет, наверное, в этом ничего страшного, скорее наоборот… Но ведь любая медсестра знает, что для человека существует только один вид зависимости – нейрохимическая. Все остальное – наша безответственность или безволие. Более всего на свете человек зависит от равновесия в его нервной системе, которое поддерживается чудовищным коктейлем веществ, гуляющих между нервными клетками. Равновесие это на беду хрупкое, нарушаемое чем угодно: таблеткой, излучением, словом. Особенно успешно гомеостазис нарушается, когда мы хотим сделать, как лучше. В конце прошлого века был проведен эксперимент: крыс помещали в специальную среду, в которой продолжительность жизни клетки значительно увеличивалась. В результате крысы жили четыре-пять лет вместо обычных двух с половиной! Но при этом они большую часть своего фантастически долгого бытия спали. Они мало ели, неохотно двигались, редко давали потомство. За все надо платить, и за долголетие крысы заплатили несостоявшейся, проваленной жизнью. Эксперимент был повторен в Японии – уже на добровольцах из числа людей (когда это выплыло, скандал случился на всю планету; исполнителей потом судили). Последствия оказались иными: кто-то из подопытных, как и зверье, впал в спячку, но большинство сошло с ума. Психоз в различных формах – такова была человеческая реакция на долголетие. Опыты, конечно, свернули, и психическое состояние пострадавших в конце концов пришло в норму, однако некоторая общность в судьбе крыс и людей показала, что насильственное продление жизни прежде всего ломало личность… А какую цену готовились заплатить за вечную молодость в этом городе?

Звонкая, оглупляющая радость по утрам – это, знаете ли, симптом. Эйфория – вовсе не дар богов, а всего лишь нарушение психических функций…

Речь шла именно о решительном и бесповоротном замедлении старения – я склонен был верить Шершню. И всем намекам, стыдливым ухмылкам в кулак я также склонен был верить. Люди здесь стали другими, и те, У КОГО ПОЛУЧИЛОСЬ, и те, у кого пока нет, – вроде Рафы и Шершня. Вечная молодость поцеловала в морщинистый лоб их всех. Сон, якобы творящий чудеса… Почему, впрочем, якобы? Вещества, тормозящие старение, вырабатываются в организме человека ночью, во сне – как реакция на отсутствие света. Занимается этим расположенная в мозге шишковидная железа, которую еще именуют «эпифизом». Эпифиз – целая фабрика по производству волшебных биорегуляторов. Взять, например, мелатонин: удивительный гормон, обладающий огромным числом удивительных свойств. Или эпиталамин – еще более фантастическое вещество… однако не это важно. Их много, подобных веществ. Все ли они нам известны и все ли их действия нам известны? Почему бы не допустить наличие в организме внутренних соков, которые корректируют обменные процессы таким образом, что фаза сна остается вне старения? Почему бы также не допустить, что железы внутренней секреции могут и сами нейтрализовать свободные радикалы, накапливающиеся в клетках, стоит только направить процессы в нужном направлении? После пробуждения, сказал Шершень, эффект долго сохраняется. Эффект чего? Шершни нам не авторитет, но, предположим, нашлось такое средство, побуждающее мозг человека синтезировать эликсир жизни…

Деньги под подушкой. Смешно. Деньги, которые больше. Чем деньги. Животворящая сила, исчезающая, едва пересекаешь границу… Понятно, почему у Странника земля под ногами горит. К товарищу Страннику есть настоящий вопрос: как сделать, чтобы целительными снами мог наслаждаться любой уважаемый, солидный человек? Независимо от того, пытается ли он мыслить поновому и мыслит ли он вообще. Что за честь такая юродивым, которые носятся со своим покаянием и тем счастливы?

Неожиданно я уперся в лейтенанта Сикорски… Ушастый толстяк стоял ко мне спиной и внимательным взглядом изучал пространство, ограниченное кольцевой аллеей.

– И вы тут? – сказал я, постаравшись не напугать его. Он обернулся.

– Меня вызвали.

– Как, вас тоже вызвали? (Офицер, разумеется, не понял подтекст. Был он по-прежнему суров и неулыбчив – ночной вариант несения службы). Вы-то хоть зарплату за это получаете, – позавидовал я. – В денежном выражении. А мы за что страдаем?.

– Деньги, как вода, вкуса не имеют, – меланхолично сказал он. – Я к тому, что мы здесь по зову души, а не по обязанности. Хороших людей нужно защищать.

Он посмотрел на вершину холма. Я посмотрел туда же. Рэй дотащила Странника до самого верха и помогла ему усесться на стеклянную ступеньку. Это и были хорошие люди, которых надлежало защищать? Я вспомнил таможенника, непонятно зачем торчавшего возле арки главного входа. Тоже добровольный защитник? Сколько их еще? А я, подумалось мне, вхожу ли я в число хороших людей?

– Деньги, как вино, – возразил я полицейскому. – Их нужно выдержать, иначе они не приобретут целительной силы.

Теперь Сикорски внимательно посмотрел на меня.

– Спасибо вам, – с неожиданной теплотой сказал он. – Фройляйн Мария рассказала мне про вас. Я должен извиниться за свои идиотские подозрения.

– Бог с ними, с подозрениями, – сказал я. – Лучше объясни, Руди, зачем все это? – Я показал на уходящий к небу, усыпанный огнями амфитеатр города.

– Масштаб изменений? – участливо спросил он.

– Избирательность чуда, – ответил я. – Когда волшебство – не для всех, оно колдовство, и есть в этом что-то неприятное, несправедливое.

– Хорошим людям нужно помочь, слишком много здоровья у них уходит на поддержание душевного равновесия, – объяснил лейтенант. – Хороший человек должен жить долго.

– Хороший человек – всего лишь тот, кто не совершает дурных поступков, – сказал я. – Этого достаточно. И что там у него в голове, то ли гордыня, то ли просто глупость – никого не касается.

– Так точно, не надо никого насиловать, – сказал он раздраженно, – пусть у каждого будет выбор. Если хочешь жить долго – посмотри на себя в зеркало. Но, ей-богу, меня Рафа уже изгрызла этими разговорами, и теперь – вы… Стоит появиться хоть каким-нибудь результатам, обязательно возникает кто-то, кому подавай вселенскую справедливость.

– Опять ты меня с кем-то спутал, лейтенант, – развеселился я. – Тебя всего лишь о деньгах спрашивали. Почему, собственно, деньги? Во все века они были средоточием греха, в лучшем случае – всеобщим эквивалентом, а вы тут рождественские гирлянды из них скручиваете. Какой в этом скрытый смысл?

Он нечаянно подвигал ушами, размышляя над ответом.

– По-моему, никакого скрытого смысла, Иван. Деньги – самое удобное средство, у нас не было времени подыскивать другое.

– Абсурд на службе омоложения, – сказал я. – Средство от чего?

– Не «от», а «для». Представь себе уникальный механизм, где каждый элемент энергетически связан со всеми остальными. Это и есть деньги. Почему бы не использовать уже готовую систему, чтобы соединить с ее помощью и людей? В единый здоровый организм. Так уж получилось, что деньги – самый удобный посредник.

Все-таки они были изрядные выдумщики, мои новые друзья! Не мог я не подыграть им:

– А что? Пожалуй… Гигантский ретранслятор, выполненный в виде денежных россыпей… В каком спектре излучаем, товарищи?

– Излучение? – ужаснулся он. – Боже упаси! Биотроника пока не одобрена Мирздравом.

– Тогда запахи? – предположил я. – Специальная краска, содержащая летучие реверсанты… Феромоны, качественно меняющие гормональную регуляцию человека…

На его лице было отвращение. Он сказал с неохотой:

– Не проще ли допустить существование неизвестных науке полей и неоткрытых взаимодействий?

– Не проще, – сказал я. – Проще жить по Оккаму, не плодя новых сущностей.

– Энергетическое Поле Желания, – объявил Сикорски на всю лужайку. – Великая русская мечта – сделать реальность сном. Лампа Алладина, Золотая Рыбка, Золотой Шар. И вот теперь, когда появилась физическая возможность сцеплять кванты желаний в один всепобеждающий луч, мелкие государственные деятели вроде нас пользуются этим эффектом, чтобы излечить кого-то от энуреза. Смешно, товарищи.

Смешно мне давно уже не было. Я вдруг почувствовал неуверенность.

– Физическая возможность? – переспросил я. – В каком смысле?

– Многие люди мечтают… например, быть здоровыми и молодыми. Их тоскливые, несбыточные желания уходят попусту в пространство, не совершая никакой полезной работы. Жуткая расточительность, я как чиновник говорю. Хаос. Почему бы не упорядочить эту энергию и не сфокусировать ее в нужной точке?

Омолодиться, и вперед, осознал я. Они здесь веруют не просто в замедление или консервацию старения, а в омоложение. Но ведь это – невозможно… (Тпру, Жилин, осадил я себя. Ты не специалист, Жилин, пусть и знаешь ты про крыс-долгожителей и про шишковидную железу, пусть и владеешь кое-как терминологией. Ты увлекся медицинскими аспектами высшей нервной деятельности, чтобы понять, почему тебя так тянет обратно в эту проклятую ванну со слетом, ты, собственно, и писателем-то стал, чтобы заменить один вид зависимости на другой, но воздержись от выводов, Жилин, ты всегда был и остаешься только наблюдателем…) Если изменяется жизненный цикл клетки, подумал я, почему мы не сталкиваемся с массовыми душевными расстройствами? Или как раз это и имеем, стоит лишь осмотреться? Поле желания, кванты желания… Тпру, Жилин!

– И все-таки что-то в вашем раю сломалось, дорогие ангелы, – позволил я себе реплику.

– Каждому Бог посылает испытание, жаль только, примириться с этим очень трудно, – с горечью ответил Руди.

О чем он в действительности говорил? О судьбах мира или о своей супруге, быстрой на руку? Прощай и ты, хороший человек, подумал я, шагнул на ступени холма и прыжками двинулся вверх. Добравшись до фикуса, я злобно спросил у Рэй:

– Твой Странник, надеюсь, знает, где искать третью Букву?

– Никогда не спрашивала, – щурясь, сказала она.

– Поищите у себя, – посоветовал Юрий.

Я взглянул на свои оттопыренные штанины.

– Один, – сосчитал я. – Два. Хотите, чтобы я вывернул карманы?

Я присел на прозрачную ступеньку, упругую и прохладную.

– Мы хотим, чтобы вы поняли, – сказал он. – Будущее нужно сначала придумать. Для одного человека, например, для себя, придумать Будущее – это просто, но зато нет смысла. А для всех сразу… В общем, выбор за вами.

– Я выберу, – согласился я. – Когда ты объяснишь, зачем я тебе понадобился.

– Опять тот же вопрос, – устало сказал он. – Пек Зенай захотел слег, но ему, к счастью, не хватило фантазии охватить всю Землю. Я со своей вечной молодостью тоже жидковат оказался. Чтобы распространить фантазию за пределы одного города, нужен настоящий талант.

– Мой, – саркастически сказал я.

– Вы знаете, каким должно быть Будущее, и оно мне нравится, – сказал он.

– Сделаем, – сказал я. – Включим гипноизлучение, улучшающее человеческую природу, и все будет. Как советовал один юморист.

– Вашему удивлению, Ваня, меньше суток, – сказал он, помолчав. – А я вот уже пятнадцать лет не перестаю, как и вы, удивляться – почему я? Почему именно меня забросило на этот астероид? Вы помните, каким я был?

– Ты был образцом подрастающего поколения, – сказал я серьезно. – Ты жадно учился, перенимал опыт у старших товарищей, естественно, постоянно ошибался и был обуреваем всеми теми чувствами и иллюзиями, которые полагались тебе по возрасту.

– Иллюзии, – задумчиво сказал он. – Все правильно. Коммунистическое общество в целом построено, остались мелкие недоделки, технически легко устранимые… Я ведь и вправду так думал тогда. Та самая железная стена, которая отделяет благополучное общество от неблагополучного, – она была в моей голове.

– И какой же ответ? – живо поинтересовался я. – Почему именно ты?

– Спецрейс номер семнадцать, – тихо сказал он. – Космическое путешествие, которое свело нас вместе…

– Не понял, – сознался я.

– Неужели вы не чувствуете, что с того инспекционного рейса все и началось? Железные стены в наших головах поела ржа, иллюзии рассыпались в труху. Все, что было до уникального похода «Тахмасиба», – неправда, морок. Этот рейс – главное в истории нашего с вами мира. В другом мире он, возможно, не значил бы ничего, а в нашем он – отправная точка новой эры.

– У меня другое мнение, – сказал я вежливо. – Но это не важно. Я хотел узнать про астероид…

– А что астероид? – без интереса сказал Юрий. – Обычная малая планета. Двадцать километров в поперечнике. Название – Strugatskia… Впрочем, название вряд ли вам что-нибудь скажет.

Я порылся в своем мысленном каталоге. Название в самом деле ничего мне не говорило. Малых планет в Солнечной системе – несколько тысяч.

– Или вы спрашивали про мою историю? – продолжал он мертвым голосом. – Это тем более неважно, да и рассказывать долго. Если хотите что-то узнать, не бойтесь вытащить то, что у вас в карманах.

– Зачем? – сказал я тупо. Что-то со Странником происходило, но мне не до того было.

– Букв две, – сказал он. – Добавьте третью. Тест пройден, Ваня, и выбор за вами.

Прямо под нашими ногами застыл в стеклянной пустоте, прощально взмахнув оборванным шнуром, торшер в виде арапа, держащего баскетбольный мяч. Я смотрел вниз и с отчаянием думал о том, что спрашивать больше нечего. Не пора ли тебе, Жилин, собраться с духом и составить Слово – вот что мне тут пытались втолковать! Но имею ли я право? Даже если и есть у меня пресловутая «третья буква», даже если и догадался я, что сие означает…

– Можно, не сейчас? – бросил я в пустоту. Никто мне не ответил. Я поднялся. – И, кстати, меня давно ждет Строгов, известил я общество.

Рэй остановила меня у подножия холма.

– Моя любовь седа, глуха, слепа и безобразна, – произнесла она с непривычной скованностью. – Оказывается, это про тебя… – Она посмотрела мне в глаза и тут же отвела взгляд. – В случае чего встречаемся на взморье, договорились? В тот же час.