Текст книги "Золотые врата. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Николаев

Соавторы: Олег Маркеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 49 страниц)

– Извини, что‑то я распсиховался.

– Ничего. Все в порядке. Просто мы устали и не выспались. Пойдем домой, мой Бальгард.

Глава 14

Анюта давно спала, сжавшись под одеялом в комочек. В комнате, как всегда по ночам, горели свечи в стаканах и бутылках с отрезанными горлышками. Александр Александрович весьма удивился, в первый раз увидев такие странные подсвечники, и предложил обеспечить любимую дочь, а вместе с нею и Корсакова, хоть современными, стильными, хоть антикварными. Получив отказ, он так посмотрел на Игоря, словно тот предложил ему по меньшей мере противоестественную связь. А для Корсакова свечи в стаканах были просто напоминанием о своей беспечной и не отягощенной заботами студенческой юности. В душе он оставался романтиком, хотя первый высмеял бы того, кто бы его так назвал. Он предпочитал обычные белые стеариновые свечи, хотя сейчас можно легко было купить гелиевые любой формы и расцветки. Игорь резал свечи пополам и ставил в импровизированные светильники, накапав на дно стаканов и располовиненных бутылок расплавленный стеарин. Свечи таяли, постепенно заполняя свободный объем, Корсаков иногда стряхивал в стаканы кисти, а когда светильники заполнялись до краев, он нагревал их, переворачивал на лист фанеры, как ребенок – ведерко с песком, играя в куличики. Проткнув готовую форму, Игорь вставлял в отверстие фитилек из промасленной бечевы, получая новую свечу. Несколько подобных разноцветных самоделок стояли в ряд на столе. Жечь их было жалко, а дарить вроде бы и некому. Ну, в самом деле, не оценит, к примеру, Сашка‑Акварель такой подарок. Посмотрит странно, покрутит вслед у виска пальцем, а на ближайшей пьянке будет выпытывать, не видит ли Корсаков чертиков и розовых мышек. А то и предложит написать портрет И. А. Корсакова в полный рост акварелью, поскольку акварель очистит душу и истребит зло, накопившееся в оной душе.

Корсаков нагрел над свечой заполненный стеарином стакан, быстро перевернул его на лист фанеры, постучал по донышку и по стенкам и осторожно поднял. На листе остался белый конус со срезанной верхушкой и разноцветными прожилками и вкраплениями.

Игорь полюбовался своей работой. Вполне прилично получилось. Лучше бы, конечно, попробовать систематизировать возникающий цветной узор, но думать сейчас об этом не хотелось. Сейчас не хотелось ничего: он даже заснуть не смог. Поворочался на кровати, завидуя мгновенно уснувшей Анюте, поднявшись, надел халат и присел к столу, забавляться со свечами. «Старческая бессонница, – подумал он. – В тридцать лет с копейками старческая бессонница!» Разжалобить себя не удалось. В самом деле, тридцать лет – это расцвет человека. Уже есть кое‑какой жизненный опыт и сил еще много. Можно трахаться, как заведенный, можно глушить водку литрами, не спать ночами: до сороковника, когда подобные излишества начнут сказываться на здоровье, еще есть время. Нет, дело не в приближении старости. Просто в такие моменты, когда слишком напряженная работа заполняет целиком или многодневная пьянка гонит сон прочь, ему почему‑то хотелось внимания. Обычного человеческого внимания к своей скромной и не всегда трезвой особе. Хотелось, чтобы кто‑нибудь – полупьяный приятель или очередная женщина – отвлекли разговорами, даже пустыми и никчемными, и отогнали одним своим присутствием начинающуюся депрессию.

Корсаков оглянулся и посмотрел на спящую Анюту. Кровать смутно белела в полутьме спальни. В комнате было тихо, только потрескивали свечи, и до Игоря доносилось едва слышное дыхание девушки. А может, ему только казалось, что он слышит… «Да, – подумал он, – когда тебе двадцать, что такое бессонница даже и не представляешь».

Он разрезал две свечи, соорудил четыре светильника из опустевших стаканов и зажег их. Стекло защищало пламя от сквозняка из распахнутого окна, дробило огонь гранями, изредка высверкивая короткой радугой.

Меч, лежавший на столе, казался призрачным из‑за того, что свет, отражаясь в полированной поверхности, тонул в темном узоре, покрывавшем клинок. Как там говорил древний философ? «Глядя на дамасскую сталь, видишь ее как снаружи, так и внутри». Да, лучше, пожалуй, и не скажешь. Только это не дамаск. То есть, конечно, по технологии его, может быть, и можно отнести к дамаскированным сталям, но после разговора с Гладышевым и, особенно, после вмешательства магистра, Корсаков был уверен, что меч выкован в неведомых землях. Кстати сказать, хваленые арабские сабли, пусть даже и приобретенные в окрестностях знаменитого Дамаска, не слишком ценились на Западе, то есть, конечно, ценились, но больше как произведение искусства, чем как боевое оружие. Слишком хрупкими оказались изящные клинки для суровых северных зим. К тому же, уже в эпоху Меровингов использовалась технология «сварочного дамаска», а позже, к VIII – XI векам, производство мечей из стали с подобными свойствами уже поставили в Европе если не на конвейер, то на поток. Появились династии кузнецов, чьи клинки славились по всему миру, – тот же франкский мастер, чье имя Ulfberht дошло до нас, благодаря уникальным качествам его оружия. Задолго до первого конвейера мечи изготавливались по принципу разделения производства: кто‑то отливал заготовки, кто‑то ковал, другие придавали форму, калили, следили, что сталь не пережгли, охлаждали. Третьи занимались исключительно заточкой. Меч как оружие стал массовым. Исчезла романтика меча, сохранившись лишь в преданиях и легендах. Эскалибур, Меч‑Кладенец… Лишь Япония, благодаря закрытости своего общества, сохранила культ меча, но самурайский меч – это уже другая история.

Корсаков провел рукой по клинку, коснулся пальцами шершавой рукояти. Он вспомнил чувство единения с мечом, охватившее его на Ходынском поле. Даже не единения, а подчинения. Да, меч подчинил его, требуя продолжать битву, призывая погасить бушующий в нем огонь, погрузив сталь в тела врагов. Тогда Корсаков вроде даже испугался, ощущая готовность подчиниться куску металла, но теперь, чувствуя нарастающую в себе силу, он становился равным, если не повелителем страшного оружия.

Из– под рукава халата выскользнул браслет с выгравированным степным лисом, подаренный Ладой Алексеевной Белозерской. Корсаков настолько свыкся с ним, что перестал замечать его на запястье. Браслет звякнул о фигурную гарду, будто притянутый к мечу, и Корсаков впервые обратил внимание, насколько похож металл, из которого выкован браслет, и сталь клинка. Тот же узор и, похоже, тот же материал. Игорь приложил руку с браслетом к мечу, и последние сомнения отпали: меч и странное украшение вышли из‑под руки одного мастера. Так современные ювелиры делают серьги, кулоны, броши, кольца в одном стиле, объединяя их в единый ансамбль. Стоит снять что‑то из украшений, и законченность композиции исчезает. Так и здесь: браслет без меча выглядел забавной побрякушкой, а меч без браслета –бездушным орудием убийства, не более. Они дополняли друг друга, оживляя спрятанную в каждом изделии душу, выносили на поверхность скрытый смысл, вложенный безвестным мастером.

Корсаков подивился, почему он раньше не замечал столь явной схожести. Объяснений было несколько: браслет и меч пришли к нему разными путями, достались из разных рук, и время, чтобы соединить их, настало только теперь.

Корсаков сомкнул пальцы на рукояти и поднял меч над головой. Браслет, вопреки силе тяжести, не соскользнул по предплечью к локтю, а повис на запястье, словно удерживаемый магнитом, спрятанным в рукояти меча. Игорь ощутил покалывание в кисти. Будто слабый электрический ток побежал по руке. Пальцы, сжимавшие рукоять, налились тусклым светом. Свечение медленно распространилось на всю кисть и двинулось дальше.

Игорь положил меч, скинул халат и вновь поднял оружие над головой. Он смотрел, как наливается светом рука, ощущал, как распространяется покалывание, но не чувствовал страха или какой‑то дисгармонии. Мысль о том, что с ним происходит что‑то не то и надо бы немедленно отбросить меч, срезать с руки браслет и спокойно жить дальше, не приходила в голову. Он с удивлением понял, что предыдущими событиями подготовлен к переходу в… А куда, собственно, приведут его изменения, с каждой секундой захватывавшие тело и душу? Вместо страха навстречу поглощавшему его свету поднималась радость и странное спокойствие. Все идет, как должно, его время пришло, и пугающая поначалу неизвестность остается позади.

Дышать будто стало легче, свежесть заполнила каждую клеточку организма. Он ощутил себя отдохнувшим и готовым к действию в любую минуту. Он не боялся неожиданностей – неразрешимых задач не осталось. Есть цель… нет, цель пока неведома, но он уже понимал, что достигнет ее, добьется своего, разрушая преграды, преодолевая препятствия, потому что преград для него больше не существовало.

Уже все тело светилось странным светом, и он закружился, неслышно скользя по темной комнате. Меч вел его, степной лис указывал цель, Игорь рубил, колол, отражал удары в упоении от собственной мощи и неуязвимости.

Зеркало отразило его размытую движением фигуру, и вдруг он замер, не завершив очередной финт.

Упоение силой ушло, оставив странное чувство уверенности. Он вновь стал Игорем Корсаковым, изменившимся, но сохранившим в себе основу, заложенную всей жизнью. Он был плоть от плоти своего века, он помнил и любил своих друзей, девушку в постели, спящую безмятежным сном, свою профессию и все, все, все, что было дорого до перехода. В нем жил кто‑то еще, но этот кто‑то не давил, не старался погрести под собой былую сущность, а существовал параллельно. «Бзик, шизофрения, паранойя, раздвоение личности», – мелькнуло в голове, но Корсаков уже знал, что это не так. В определенные моменты, которые неизбежно возникнут на новом пути, новая личность возьмет на себя ответственность за то, что придется совершить, а он, Игорь Корсаков, проследит, чтобы ценности его собственного мира не утонули в хаосе предстоящего.

Корсаков вернулся к зеркалу. Он уже понял, что заставило его остановиться, – отражение замерло на мгновение, потом исчезло, и в глубине серебристого омута медленно проявилась другая фигура. Он был готов к этому, он знал и ждал встречи с нею, и потому наклонил голову, приветствуя ее.

– Здравствуй, Хельгра!

– Здравствуй, Бальгард!

Хельгра была одета так же, как при встрече с Анютой, – в короткую кожаную юбку с металлическими полосками, узорные поножи поднимались по стройным ногам к точеным коленям, только вместо кирасы на ней была кольчуга, сплетенная из тончайших колец, благодаря чему облегала фигуру подобно мягкой ткани. Воительница слегка откинула голову, рассматривая Корсакова сквозь полуопущенные длинные ресницы. Он невольно залюбовался идеальным овалом лица, чуть восточным разрезом черных глаз, полными губами, готовыми, казалось, улыбнуться ему.

– Может быть, ты хочешь, чтобы я называл тебя Марией? – спросил Корсаков.

– Мария… – женщина задумалась на мгновение, склонив голову. – Это имя было моим, когда я познакомилась с Белой Праматерью. Она была совсем девчонкой, бессильной и испуганной. Теперь она ушла, оставив вам свой дар. Тебе и твоей женщине. В свое время я спасла ваш мир, теперь пришел черед тебе вступать в борьбу, Бальгард. А что касается имени, то у меня было много имен. Большинство из них я давно позабыла. Максарма, Мария, Хельгра… какая разница, если ты знаешь, о ком говоришь? Впрочем, если тебе привычнее твое прежнее имя, я могу называть тебя «Игорь».

– Это имя прежнее, настоящее и будущее. Я не откажусь от него, просто, если меня назовут Бальгардом, я тоже отзовусь.

– Ах вот как? – полные губы поползли в усмешке. – Стало быть, переход не завершен.

– Завершение ничего не изменит, – Корсаков покачал головой. – Если ты полагала, что я забуду, кем был, оставь надежду.

– Не будем спорить, – мягко сказала она, – будущее покажет. Твоя женщина спит?

– Спит.

– Она слаба, она неразвита, она еще не стала женщиной…

– Примерно то же самое она говорила мне о тебе, – усмехнулся Корсаков.

– Могу представить, – Хельгра поморщилась. – А ты не желаешь составить собственное мнение? – как бы в нерешительности она подняла руки, взявшись за края кольчуги.

– Что ж такое, все желают видеть меня судьей на каком‑то стриптизе, – пробормотал Корсаков. – Отложим это. Ты ведь пришла не для того, чтобы обворожить меня.

– И для этого тоже, – вздохнула Хельгра, – однако время у нас еще будет, Бальгард. Я пришла посмотреть на тебя.

– Ну и как? – Корсаков только сейчас заметил, что он голый, и почувствовал некоторую неловкость. – Ты выбрала не слишком удачный момент.

– Это как посмотреть, – она откровенно его разглядывала. – Однако, твои мужские качества интересуют меня не в первую очередь.

– Да? А из разговора с «моей женщиной» я понял, что как раз наоборот.

– Мне мало мужчины, мне нужен Бальгард. Я не вульгарная самка, хотя и этот аспект жизни не имеет для меня тайн. Речь о Бальгарде – сыне бога, воине, повелителе и властителе. Тебе предстоит спуститься в мир, где твои представления о добре и зле, о красоте и уродстве, о сострадании и бесчувствии изменятся, поверь мне. Я могу подождать, в конце концов, я ждала несколько десятилетий. Что значит несколько дней?

– Несколько дней, – задумчиво повторил Корсаков. – Да, пожалуй ты права. Раз мое тело меняется, то ждать развязки осталось недолго.

– Очень недолго. Я знаю, ты будешь справедлив, как истинный сын бога, и меч в твоей руке, добытый тобой без чьей‑либо помощи, подтверждает это. Единственно, что могу посоветовать: не оставляй за спиной врагов, Бальгард.

Корсаков внимательно посмотрел на нее, словно хотел проникнуть в скрытый смысл слов, затем подкинул в руке меч, любуясь его совершенными линиями.

– Врагов у меня нет… хотя, – он вспомнил магистра, – кто знает…

– Ты имеешь в виду Инквизитора?

– Инквизитор? – кривая улыбка исказила лицо Корсакова. – Пожалуй, похож, если мы говорим об одном человеке.

– Он выполняет свою работу, Бальгард, хотя, мне все равно, что с ним станет. Теперь он в твоей власти, теперь ты справишься с ним, не знаю только, надо ли. Без Инквизитора и его ордена воцарился бы хаос. Кроме того, ему на смену придет другой.

– Это верно.

Облик Хельгры стал бледнеть, растворяться в зеркале, уступая место отражению Корсакова.

– Я не прощаюсь, Бальгард. Передай наследнице Праматери, что наш спор не закончен. А тебе предстоит выступить судьей не только в споре двух женщин. Это не самое страшное, что тебя ждет.

Корсаков смотрел в зеркало, пока последний отблеск на кольчуге Хельгры не погас в отражении темной спальни. И даже после этого ему казалось, что черные глаза следят за ним через стекло.

– Вот не было других проблем, как двух баб разводить! – вздохнул Корсаков. – Почему я не султан? Завел бы гарем. Для начала поселил бы в нем вот эту красотку и Анюту. Нет, не уживутся… Кстати, а что, сыновьям богов не положено иметь нескольких жен? Надо будет провентилировать этот вопрос у Сашки.

Он почувствовал, что замерз, меч вдруг сделался тяжелым и чуждым куском металла. Эйфория перевоплощения растаяла, как облик Хельгры в зеркале. Игорь прошел к столу, положил меч и надел халат. Вместе с ощущением собственного тела, которое, как он думал, оставило его, пришла усталость, накопленная за последние дни. Он присел к столу, бесцельно вращая браслет на руке. «Интересно, будет ли ощущение всесильности постоянно, когда я войду в мир Хельгры, или я буду возвращаться к обычному состоянию? Что лучше, еще неизвестно…»

Взгляд его упал на незаконченную картину. Осталось совсем немного, но видно, не суждено. Хотя, смотря как пойдут дела. Ведь сможет же он вернуться, когда закончит с накопившимися в неведомой стране проблемами. Не собираются же они и вправду держать его как живое воплощение бога! Слов нет, заманчиво, но в конце концов станет скучно слушать славословия, ловить восторженные взгляды… «Черт, еще ничего не сделал, еще даже не узнал, что требуется сделать, а уже собрался почивать на лаврах», – подумал он.

Если осталось провести в этом мире, в этом особняке, на этой лучшей в мире улице всего лишь несколько дней, так не лучше ли закончить дела?

Корсаков тяжело поднялся, взял со стола стаканы со свечами и пристроил их в подставках вокруг рамы незаконченной картины. Чей‑то голос в голове, причем, вполне рассудочный, твердил: что ты делаешь? Ночь, света никакого, ложись, поспи, а вот завтра… Игорь помотал головой, отгоняя расслабляющие мысли. Кто знает, может быть его соединение с Бальгардом, переход, закончится, когда он допишет картину?

Он протянул руку, и палитра взмыла со стола и легла в подставленную ладонь. На миг Корсаков оторопел. Затем повернулся к этюднику. Под его взглядом открылись застежки, откинулась крышка, тюбики с краской зашевелились, словно живые. Он еще не успел решить, какую краску использовать, а тюбик с берлинской лазурью скакнул ему в руку. Отвернулась и повисла в воздухе крышка, на палитру полезла колбаска краски. Выдавилось ровно столько, сколько было нужно, ни больше, ни меньше. Тюбик порхнул обратно в этюдник, а навстречу ему взлетел другой. Корсаков почувствовал, как нарастает ощущение торжества, он опять испытал прилив сил. Решив проверить себя, он закрыл глаза на несколько секунд, подождал немного и открыл их вновь. Краски на палитре смешивались именно в той пропорции и в той последовательности, какая ему была нужна. Можно было приступать к работе, но он еще не все попробовал. Кисточки в отделении этюдника тоже ждали своей очереди, но он хотел большего. Под его взглядом невидимая кисть взяла с палитры краску. Кисть была именно того размера, какую он и хотел использовать. Висящий в воздухе, похожий на хвост кометы, красочный след приблизился к картине и уверенно наложил мазок. Замер, словно задумавшись, и добавил еще один.

– Я сплю, – пробормотал Корсаков. – Я нарезался поганой водкой, паленой, пополам с ацетоном. Я пил ее неделю, и теперь у меня началась «белая горячка».

Между тем краски продолжали смешиваться на палитре, невидимые кисти делали свою работу, вернее работу Корсакова, а он стоял, приоткрыв рот, как ребенок, впервые увидевший новогоднюю елку. Работа шла профессионально и быстро, невидимый художник не упускал мелочей. Примерно так работал сам Игорь, если у него было желание, он был трезв и по‑хорошему зол. Так он работал, когда приходило вдохновение, что теперь, увы, случалось нечасто.

Картина на глазах приобретала законченный вид, и постепенно в душу Корсакова стало закрадываться сомнение. Ему казалось, что кто‑то, читающий его мысли и имеющий возможность претворять желания в жизнь, торопит его закончить земные дела и приступить, наконец, к миссии, о которой ему уже все уши прожужжали: и магистр, и Белозерская, и Хельгра, да и Анюта тоже.

«Не хочу так», – подумал он, и тотчас движение невидимых кистей прекратилось. Он снова почувствовал отупляющую усталость и едва нашел в себе силы счистить остатки краски с палитры и уложить ее в этюдник.

«Все, теперь точно спать», – решил Корсаков, задувая одну за другой свечи вокруг мольберта, как вдруг с улицы донесся негромкий свист. Мягкий и нежный, как звук флейты в замолкнувшем оркестре, он заставил Игоря сделать шаг к окну, отдернуть занавески и взглянуть вниз.

Под окном стоял магистр.

– Вы еще и художественным свистом увлекаетесь? – пробормотал Корсаков. – Вот только вас мне не хватало.

– Я тоже рад вас видеть, Игорь Алексеевич, – отозвался тот. – Позвольте войти?

– А если не позволю? – спросил Корсаков из мелкой мстительности. Как‑никак опять не дали поспать.

– Тогда вам придется спуститься ко мне – разговор отложить я не могу.

– Черт с вами, входите!

Магистр оглядел пустой переулок, поднял руки, словно собирался взмахнуть ими, как крыльями, и взмыл к окну. Корсаков попятился. Он не очень удивился вновь открывшимся возможностям магистра – просто уступал ему место. Магистр шагнул на подоконник, мягко спрыгнул в комнату.

– Благодарю вас, – он отошел от окна, осмотрелся. – Лучше, если наш разговор пройдет в другой комнате. Насколько я помню, у вас ко мне накопилось несколько вопросов.

– Можно и так сказать, – согласился Корсаков.

Он сделал приглашающий жест в сторону холла. Магистр на несколько секунд задержался возле картины, хмуро кивнул и, выходя из спальни, сделал мягкий жест в сторону кровати, на которой спала Анюта.

– Будет лучше, если она не проснется, пока мы с вами не закончим, – пояснил он, устраиваясь в кресле.

Корсаков почувствовал нарастающее раздражение. В самом деле, мог бы и с ним посоветоваться. Еще один минус вам, господин магистр. Или инквизитор?

– Это зависит от точки зрения, – отозвался на невысказанный вопрос магистр и потер ладонями лицо. – Устал смертельно. Не могли бы вы заварить кофе? Да, да, и я тоже устаю. Не настолько уж я и отличаюсь от обычных людей.

– От нормальных людей, – негромко поправил его Корсаков.

Он наполнил чайник водой и включил его. Магистр, усмехнувшись, покачал головой:

– Да, Игорь Алексеевич, с вами и раньше было непросто, а теперь, когда вы почувствовали свою силу… Простите за вопрос: а себя вы считаете нормальным человеком?

Корсаков привалился к разделочному столику, скрестил руки на груди и задумался. Магистр, поставив локоть на подлокотник кресла, а подбородок положив на ладонь, с интересом ждал ответа.

– В данный момент – да. Сейчас я ощущаю себя обычным человеком, усталым, замотанным вашими дикими играми и желающим одного: лечь в постель и спокойно выспаться.

Щелкнул в тишине чайник, Корсаков заварил в кружке растворимый кофе.

– Вам с сахаром?

– Если не трудно.

– Да бросьте вы вашу напускную вежливость! – с досадой сказал Игорь. – Я же помню, что вы сделали с банкиром, который имел несчастье приобрести коньяк времен Наполеона, я видел, что вы хотели сделать с Вениамином Гладышевым и его женой. По меньшей мере ваша вежливость выглядит издевательской. Или у палачей так принято?

– Ваша обычная ершистость переходит в грубость, – спокойно заметил магистр. – Я пришел объясниться, а не выслушивать оскорбления.

– Ну так объясняйтесь.

Магистр отхлебнул кофе, задумался на минуту.

– Дело в том, что в связи с вашим «переходом», моя миссия в отношении вас заканчивается. На данном этапе. Возможно, мы больше не встретимся, Игорь Алексеевич…

– Горевать не стану.

– Это понятно. Вы и разговаривать не желаете, но послушать‑то можете? Спокойно, не перебивая, выслушать то, что я скажу?

– Валяйте, – Корсаков уселся верхом на стул и опустил подбородок на сплетенные пальцы.

– Прежде всего: я выполнял свою работу. Решать, хорошо или плохо, не вам и не мне. Поверьте, отчет с меня потребуют, и отвечать за все поступки придется. У меня есть надежда, что судить будут по конечному результату, а он достигнут: вы войдете в подземный мир или, как там говорят, мир без солнца, нейтрально настроенным арбитром. Я смог пресечь попытки привлечь вас на чью‑либо сторону до «перехода», а это и было главной целью. Кроме того: я не мог позволить остаться в этом мире хоть частице следа, ведущего в подземный мир. Даже такой крохотной частице, как крупинка металла, которую получил ваш друг. К сожалению, существует много организаций, начиная от разведок и заканчивая сатанинскими сектами, которые не преминули бы пойти по оставленному следу. Последствия для человечества были бы губительными настолько, что нынешние экологические проблемы и даже ядерный конфликт оказались бы, по сравнению с ними, возней в песочнице. Я сознательно ограничил вмешательство ордена самыми необходимыми…

– Что‑то я не заметил вашего вмешательства, – перебил Корсаков и тут же вспомнил, что когда он вывез Рогозина с Ходынского поля, ему показалось, что в зеркало заднего вида он видел магистра.

– Это еще один плюс мне: вы и не должны были ничего заметить, особенно учитывая ваше ко мне отношение. Дело прошлое, но спросите как‑нибудь у вашего бывшего тренера, с кем он пил, перед тем, как нему попал меч. Это я вывел его к месту схватки гростов Хельгры с монстрами Горланга.

– Момент! – Корсаков поднял руку, как ученик на уроке. – Кто такие гросты и кто такой Горланг?

– Противоборствующие силы. Каждая из них старалась сделать так, чтобы Меч Судьбы вы получили из их рук. Тогда исход противостояния был бы предрешен. Даже Хельгра не смогла бы противостоять вам. Кстати, как она вам понравилась? Вы ведь имели удовольствие с ней побеседовать?

– Удовольствие… – пробормотал Корсаков с сомнением, – как вам сказать…

– Скажи, как есть, – в дверях спальни стояла Анюта. – Я пойму.

Магистр встал из кресла, вежливо наклонил голову. Анюта небрежно кивнула в ответ. На ней был короткий халатик, волосы спутались, на щеке след от подушки.

– Браво, – одобрительно сказал магистр. – Эффектное появление и достойные слова. Если, конечно, вы сказали их от души.

– Я не нуждаюсь в вашем одобрении, – надменно сказала Анюта, проходя к креслу. – Вы позволите?

– Прошу вас, – магистр посторонился.

Анюта устроилась в кресле, подвернула под себя ноги и посмотрела на Корсакова.

– Итак, испытал ли ты удовольствие от беседы со старушкой Хельгрой, или какие‑то другие чувства тебя охватили? Священный трепет? Животное влечение, преклонение перед мудростью или скотское желание овладеть?

– Сейчас я испытываю скотское желание выпороть тебя, – с досадой сказал Корсаков. – Кстати, почему ты не спишь? Господин магистр, в чем дело?

– Мой недосмотр. Не следовало и пытаться продлить ваше забвение, Анна Александровна. Я запамятовал, что Лада Алексеевна избрала вас своей наследницей. Надеюсь, она так же передала вам и свою выдержку, поскольку вы задали господину Корсакову весьма щекотливый вопрос.

– На который никак не дождусь ответа, – продолжила Анюта и прищурилась, глядя на Игоря.

– А что ты хочешь услышать? Да, она красивая женщина, да, она может вскружить мужчине голову, но меня она привлекает так же, как самоубийцу пузырек со снотворным. Мне не нужна богиня в постели, мне нужна ты…

– А может, попробуешь богиню, а после сравнишь?

– Если хочешь, могу и попробовать, – обозлился Корсаков.

– Препятствовать не стану, во всяком случае, постараюсь дождаться результата твоего опыта. Старая карга…

– …хотя бы имеет чувство такта и не перетряхивает грязное белье при посторонних.

– А мне плевать, пусть он знает, что эта замшелая жопа…

Магистр прыснул и быстро прикрыл рот ладонью, скрывая улыбку.

– Дамы и господа, – он воздел руки, призывая к вниманию, – пока вы не наговорили друг другу гадостей, прошу вас остановиться. Поверьте, после вам самим будет стыдно.

Анюта проглотила готовые сорваться с языка слова, Корсаков покрутил пальцем у виска.

– Сам дурак! – не выдержала Анюта и повернулась к магистру: – Вы, конечно, правы. Простите за этот досадный инцидент. Что поделаешь, мужчины иногда полностью подчиняются гормональным позывам.

– А женщины повинуются им постоянно, – буркнул Корсаков.

– А ты…

– Хватит! – прикрикнул магистр. – Вы ведете себя, как дети. Проблема еще не возникла, позвольте вам напомнить, а вы делаете все, чтобы решить ее к обоюдному проигрышу. Хельгра была бы очень довольна, выслушав весь тот вздор, который вы наговорили друг другу. И вообще, выясните отношения, когда я уйду. Если, конечно, Игорь Алексеевич не захочет взыскать с меня долги, которые, по его мнению, за мной числятся. Честно скажу, теперь я ничего не смогу противопоставить вам, господин Корсаков, но надеюсь, что я успел объяснить мотивацию своих действий до появления Анны Александровны.

– Я не стану вас задерживать, но оставляю за собой право вернуться к нашему разговору, – хмуро сказал Корсаков.

– Если ваше пребывание в «мире без солнца» не будет слишком продолжительным, я с готовностью продолжу нашу беседу, – магистр коротко поклонился Анюте, кивнул Игорю. – Прощайте, господа. Желаю вам не потерять друг друга в «потерянной стране».

Он направился к выходу.

– Проводи, – сказала Анюта.

– Сам дойдет, – буркнул Корсаков.

– Хам.

– Истеричка, – парировал Игорь, однако направился вслед за магистром.

Они вместе спустились по лестнице, Корсаков открыл дверь и вышел на улицу. Наступало утро. Он вдохнул грудью воздух, который еще не успел насытиться автомобильными выхлопами.

Магистр посмотрел на него, сунул руки в карманы плаща и пошел по направлению к Арбату.

– А как там с кислородом? – спросил Корсаков. – Как природа: птички‑ласточки, муравьишки‑пчелки имеются?

– Вы привыкнете, – ответил, не оборачиваясь, магистр, – со временем вы привыкнете.

Глава 15

Вернувшись в дом после ухода магистра, Корсаков обнаружил, что Анюта снова легла. Она достала второе одеяло, положила его на видном месте и сделала вид, будто давно спит. Корсаков прилег рядом, попытался подольститься, но Анюта лишь досадливо дернула плечом и попросила прекратить «грязные домогательства». Вздохнув, Корсаков накрылся своим одеялом и постарался уснуть. Что это удастся, он не верил, но к удивлению проснулся, только когда Анюта стащила с него одеяло и энергично встряхнула. За окном уже стоял белый день, Анюта была в джинсах, майке и кроссовках.

– Я уезжаю, – заявила она.

– Девочка моя, ты что? Из‑за вчерашнего, что ли? Да хочешь, я…

– Не будь дураком, Корсаков, – в редкие моменты ссор она называла его по фамилии. – Ты же без меня пропадешь. Хоть здесь, на Арбате, а хоть и в этом «мире без солнца». Звонил Сань‑Сань, слезно умоляет приехать. Он выбирает место для главного офиса и хочет, чтобы я провела экспертизу на предмет нежелательных аномалий. Ну, линии Хартмана, еще там чего‑то.

– Ага… – Корсаков присел на постели. – Тогда ладно, тогда я тебя люблю.

– Не надо подлизываться, – отрезала Анюта, – к вчерашнему разговору мы еще вернемся.

– Согласен. Машину оставишь?

– Оставлю. Сань‑Сань пришлет за мной свою. И телефон оставлю. А вообще‑то пора и свой приобрести.

– Подари.

– Перетопчешься. Вот ключи от машины.

– Ага, ладно. Мне к Борисычу надо съездить на квартиру – посмотреть, что за бардак там подземные жители устроили. А который час?

– Двенадцать уже. Проспишь царствие небесное.

– Но ведь ты разбудишь? – забормотал Корсаков, надевая джинсы. – Ты ведь не бросишь, когда запоют трубы страшного суда?

– Все шуточки тебе, – проворчала Анюта, но Игорь видел, что она уже отошла. – Все, пока.

– А поцеловать?

– Чмок, – сказала Анюта уже с лестницы. – Не скучай и не хулигань. Будет Хельгра приставать, гони в шею.

– Естественно, – согласился Корсаков, заглянул на лестницу и, убедившись, что Анюта вышла, добавил: – Может быть, не сразу, а некоторое время спустя, но выгоню непременно.

На улице заработал двигатель. Корсаков подошел к окну. Огромный джип разворачивался поперек переулка. Игорь проводил его глазами.