Текст книги "Золотые врата. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Николаев

Соавторы: Олег Маркеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 49 страниц)

Несколько мгновений он смотрел на получившуюся комбинацию, потом взял стоящий на столе бокал, наклонил его в одну сторону, в другую, смачивая напитком стенки. Пламя свечей, дробясь в хрустальных гранях, ненадолго привлекло его внимание. Покатав напиток во рту, он проглотил его, кряхтя дотянулся до вазы с фруктами и, выбрав персик, аккуратно разделил его на части серебряным ножом. Съев кусочек персика, он вытер липкие от сока пальцы салфеткой, собрал карты и раскрыл на столе толстый прошитый блокнот с золотым обрезом. Выбрав гусиное перо из кучки лежавших на столе, Николай Михайлович придирчиво осмотрел кончик и, попробовав его на бумаге, обмакнул в серебряную чернильницу. Почерк у него был тяжелый, с наклоном влево, но четкий и разборчивый. Странные угловатые значки, напоминавшие то ли руническое, то ли шумерское письмо, заполняли строку за строкой – видно было, что подобная тайнопись для князя привычна. Дописав очередную строку, он отложил перо и снова взялся за колоду.

– C'est plus simle que ca, – пробормотал он, – да, чересчур… чтобы вот так, без проверки…

Пламя свечей дрогнуло, тени на стенах затрепетали. Князь немного повернул голову, покосился за плечо.

– Сильвестр, я просил не тревожить.

– Прошу прощения, ваше сиятельство. Прибыли казаки для сопровождения под началом корнета лейб‑гвардии гусарского полка, – мужчина в черном остановился, на пороге, чуть склонив голову в поклоне, – воды просят.

– Так дай воды, – чуть раздраженно ответил Козловский. – Скажи: собирается князь, вскорости поедем. Вина предложи, да смотри, немного. Как бы не упились казачки.

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – секретарь с поклоном отступил за дверь.

Николай Михайлович вновь разложил карты, сверил расклад с записями в блокноте и тяжело вздохнул.

– Да, судьбу не обманешь, – чуть склонив голову, он уставился на пламя свечей. Взгляд его стал мутным, пустым. Казалось, что старый князь заснул с открытыми глазами. – Два века… Два века, без десяти лет…

Словно очнувшись от звуков собственного голоса, князь собрал карты в футляр, поболтал остатки коньяка в бутылке, отставил ее в сторону и, с трудом склонившись из кресла, вытащил из ящика подле кресла новую.

– Сильвестр! – оборотившись в сторону двери, негромко позвал он, уверенный, что его услышат.

Секретарь неслышно возник в дверном проеме.

– Открой‑ка, – князь указал толстым пальцем на бутылку.

Под сколотым сургучом на горлышке блеснуло золото. Аккуратно подцепив края, Сильвестр привычно снял полурасплавленный луидор, вытащил пробку и, наполнив бокал на треть, встал за креслом, ожидая приказаний. Николай Михайлович погрел бокал в ладонях, наслаждаясь ароматом, поднес к лицу, сделал маленький глоток.

– Да, пожалуй, пора, – он отставил коньяк, с натугой приподнялся в кресле. Секретарь с готовностью поддержал его под локоть, – Ты, Сильвестр, прибери тут, а коньячок и книги захвати, – князь указал на фолианты, лежавшие на столе.

– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, – Сильвестр взял книги подмышку, сунул блокнот за пазуху, протянул было руку к футляру с картами.

– Записи возьми, коли решил судьбу перехитрить, а карты оставь. Ничего уже не изменить, – остановил его князь.

Сильвестр вздрогнул, поймав на себе пристальный взгляд хозяина.

– Как угодно.

– Два века, без десяти лет, – проговорил Николай Михайлович, назидательно вскинув указательный палец.

Чуть помедлив, секретарь медленно склонил голову. Князь дождался, пока он выйдет из комнаты, плотно притворил дверь и обернулся к ожидавшим в кабинете двум слугам в темных камзолах со сдержанными маловыразительными лицами. На полу возле них лежали стопки кирпичей и ведра с раствором.

– Ну, за работу, ребятушки, – Николай Михайлович прошел к креслу возле окна, уютно в нем расположился и дал знак секретарю. Сильвестр подал ему бокал и встал рядом, по знаку князя подливая время от времени коньяк.

Позвякивали о камень мастерки в руках слуг, переговаривались на улице казаки, поившие коней. Мимо дома проезжали кареты и повозки соседей, отъезжающих в загородные имения. Николай Михайлович изредка кланялся, отвечая на приветствия.

Небо над крышами синело, исподволь наливаясь ночной темнотой, горели в вышине редкие облака.

Князь пальцем поманил секретаря поближе, Сильвестр склонился над его плечом.

– Ежели сподобишься судьбу перехитрить, доставь записи князю Новикову. В чужие руки не давай – непременно уничтожь. А на словах Николаю Ивановичу передай: изменить ничего нельзя, надо ждать. Два века без десяти лет.

– Слушаю‑с.

Козловский вновь откинулся в кресле и, казалось, задремал. Секретарь зажег несколько свечей в настенных подсвечниках, поторопил слуг, заложивших стену кирпичом и теперь покрывающих кладку раствором.

– Все побелить, оклеить тканью, чтобы ни следа не осталось, – строго проговорил он вполголоса, – здесь погоди замазывать. – Подойдя к Козловскому он негромко кашлянул, привлекая внимание, – все подготовлено, ваше сиятельство.

– Ага, – встрепенулся князь.

Выбравшись из кресла, он подошел к стене, придирчиво осмотрел работу, протянул руку к секретарю. Тот вложил ему в пальцы угольный карандаш. Взмахом приказав всем отойти, князь уверенной рукой начертал на кладке опрокинутую пентаграмму, окружил звезду буквами еврейского алфавита и, закрыв глаза, зашептал едва слышные заклинания. Наконец, закончив ритуал, он шагнул назад, обернулся к слугам и протянул им руку. Силвестр и работники по очереди приложились к перстню в виде головы человека и, склонившись в глубоком поклоне, застыли, ожидая приказаний.

– Заканчивайте, ребятушки, а нам, Сильвестр, пора. Сходи‑ка, проверь коляску, конвой разбуди, коли спят.

Секретарь поспешил выйти из кабинета. С улицы донесся топот. Николай Михайлович подошел к окну. Во двор влетел казак, спрыгнул с коня, взлетел по ступеням крыльца. С первого этажа послышались возбужденные голоса, дверь кабинета распахнулась.

– Ваше сиятельство, французы у Дорогомиловской заставы, – Сильвестр нервно облизывал губы, бледное лицо было покрыто потом.

– Идем, голубчик, уже идем, – кивнул Козловский.

Душная ночь обволакивала путников. Князь Козловский дремал в коляске, Сильвестр старался править осторожно и без нужды лошадей не погонял. В лабиринте узких улочек Китай‑города заблудились и потеряли часа два, пока казаки рыскали по домам в поисках оставшихся жителей. Наконец вытащив из дома заспанного купца, не решившегося бросить магазин, вызнали дорогу и поехали дальше. В третьем часу миновали Никольские ворота, возле которых суетились солдаты. Усталый капитан на вопрос Корсакова пробурчал что‑то невнятное: мол, приказ командующего об оставлении города касается всех, а он с командой эвакуирует артиллерийский склад.

– Советую и вам, господа, поторопиться, – добавил капитан, с благодарностью выпив предложенный ему князем бокал коньяку, – арьергард Милорадовича к утру оставит город, а французы ждать не будут.

Утро встретили на окраине, среди утопавших в садах деревянных домиков. Корсаков клевал носом, то и дело встряхивая головой, чтобы отогнать подступающую дремоту. Хорунжий подъехав к забору, перегнулся с седла и, сорвав несколько яблок, предложил пару корнету. Корсаков потер яблоко о рукав доломана и с хрустом раскусил. Кислая влага освежила и прогнала сон.

– Ваше благородие, – один из казаков, ехавший в арьергарде, поравнялся с ними, – гляньте! Кажись, пожар.

Корсаков развернул коня, Козловский приподнялся в коляске, хорунжий крепко выругался. Луна уже зашла и над Москвой вставало багровое зарево, гасившее крупные, будто огоньки свечей, звезды.

– Похоже в Замоскворечье, – тихо сказал Сильвестр.

– Нет, ближе, – не согласился Козловский, – это, по всему видать, на Басманной. Склады с лесом, не иначе. Слыхал я, что князь Растопчин грозился пожечь Москву, чтобы супостату не досталась, но без высшего соизволения вряд ли бы он решился.

– Значит было соизволение, – пробурчал Головков, – эх, добра то сколько пропадет!

– Все, едем дальше, – скомандовал Корсаков. – Далеко ли до усадьбы, ваше сиятельство?

– К вечеру доберемся, господин корнет.

– Ну, к вечеру, так к вечеру, – вздохнул Корсаков, посылая коня вперед.

– Что, не терпится в полк вернуться? Прекрасно вас понимаю, молодой человек. Сам таким был. Я ведь и с Суворовым, Александром Васильевичем, на Кубани побывал, и с Михаил Ларионовичем, нынешним командующим, знаком был близко. Хороший командир, только под старость осторожен больно стал.

– Вот‑вот, – горячо поддержал его Корсаков, – слышал я, как немец Клаузевиц, при штабе состоящий, то же самое сказывал. Да и наши генералы молодые ропщут. Раевский, к примеру, Ермолов. При Бородине всего‑то и оставалось навалиться чуть‑чуть и побежал бы француз! Ан нет, отступление сыграли.

– Что нам немец штабной, – проворчал Головко, ехавший с другой стороны коляски, – они русскую кровушку не жалеют. А генералы молодые потому и рады голову сложить, что молодые…

– Ты же сам в рейд[35] по тылам при Бородине ходил, Георгий Иванович, – перебил его Корсаков, – уже и обозы рядом были, да что обозы, самого Буонапартэ захватить могли!

Козловский, откинувшись на подушках, переводил взгляд с одного на другого, с любопытством прислушиваясь к спору.

– Разве ж это рейд! Так, безделица, – отмахнулся хорунжий, – резервный полк разогнали, да обозников порубали. Ну, итальянцев пощипали немного. Шашками много не навоюешь, а артиллерию позабыли. Чуть конные егеря, да пехота подступили – так и отбой играть. Матвей Иванович сильно недоволен был, слыхал я.

– Ну, не знаю, – пожал плечами Корсаков, – генерал‑лейтенант Уваров[36] посчитал, что задачу мы выполнили, время выиграли, резервы французские на себя оттянули.

– А мне говорили, – вмешался князь, – что за Бородино единственные из генералов только Матвей Иванович, да Федор Петрович наград не получили.

– C'est inoui![37], но, к сожалению, это так, – подтвердил Корсаков, – офицеры корпуса в недоумении, чтобы не сказать: в негодовании! И все же я полагаю, что Бородино мы по меньшей мере не проиграли, хотя могли и выиграть! Если бы не…

Земля под копытами коней ощутимо дрогнула, низкий басовитый гул возник со стороны Москвы, раскатился, будто отдаленный гром, заставив всех обернуться. Казалось, даже свет занимающейся зари погас, отступив перед огромным заревом, на несколько мгновений осветившим окраины города. Хорунжий перекрестился, Козловский задумчиво кивнул, словно подтверждая свои мысли.

– Sapristi![38] – воскликнул Корсаков, – что это было?

– А помните, mon chere[39], артиллерийского капитана возле Никольских ворот? – отозвался князь, – похоже, он неплохо выполнил свою задачу – там были пороховые склады. Думаю, Михаил Ларионович прикрывает таким образом отступление армии.

– Вы, похоже, одобряете действия командующего?

– Я старый человек, господин корнет, всякого навидался. В утешение могу вам сказать, что дни Наполеона сочтены. Мне сказали об этом карты.

– Карты? – скривился Корсаков, – можно верить картам только военным – по себе знаю. Я на редкость неудачлив в игре и не верю ни гадалкам, ни пророкам. Мне, например, одна цыганка нагадала, что мне надо бояться металла. Эка невидаль! От чего же принимать смерть военному человеку, как не от стали?

– А знаете, господин корнет, – Николай Михайлович внимательно посмотрел на него, – гадалка имела ввиду нечто другое. Металл дарует вам славу, но и великое бесчестье, – голос князя стал глухим, глаза затуманились, – вы посягнете на то, за что нынче готовы отдать самое жизнь вашу…, – голос его прервался, он откинулся в коляске, – Сильвестр, блокнот, скорее… пиши…

– Что, что такое? – забеспокоился Корсаков, видя, как лицо князя покрывается смертельной бледностью.

– Вот мать честная, – Головков слетел с коня, – подскочил к коляске, – никак, отходит князь.

Секретарь остановил его и присел рядом с Николаем Михайловичем, приготовив блокнот и карандаш.

– Тише, господа. С его сиятельством это случается, – склонившись к старику, он попытался разобрать едва слышный шепот.

– …милостью Государя‑императора,…помятуя о доблести, проявленной… полковника лейб‑гвардии…,…смертную казнь и приговорить к гражданской казни с лишением дворянства, чинов и наград, прав собственности… разжалованию в рядовые… прохождением в Сибирском корпусе…

– Что он говорит? – Корсаков свесился с коня, оперевшись о дверцу коляски.

– Тихо, – зашипел Сильвестр, однако князь уже замолчал, тяжело дыша.

Секретарь достал из дорожного кофра флягу с водой, вылил на ладонь и брызнул князю в лицо. Козловский вздрогнул, лицо его постепенно обретало нормальный цвет, унялась дрожь губ, веки затрепетали и он, медленно открыв глаза, огляделся. Сильвестр поднес к его губам флягу, князь сделал несколько глотков воды.

– Все… записал? – с трудом спросил он.

– Все, ваше сиятельство, – подтвердил секретарь.

– Хорошо. Давайте‑ка, братцы, передохнем немного, – попросил он, посмотрев на Корсакова и Головко.

Корнет и Сильвестр помогли ему выйти из коляски, отвели на несколько шагов от дороги.

От земли поднимался туман, ночь уходила на запад, воздух посвежел и был неподвижен. Князь отстранил руку Корсакова и присел прямо в мокрую от росы траву.

Казаки, спешившись, доставали из седельных сумок нехитрую снедь: хлеб, вяленое мясо.

– Ты, дружок, неси сюда, что там у нас покушать, – обратился к секретарю Николай Михайлович, – а вы, господа, присоединяйтесь. Буду сердечно рад, коли не побрезгаете. И казачков зовите.

Сильвестр сноровисто расстелил на траве скатерть, с натугой вытащил из коляски кофр и принялся выгружать из него припасы. Головко только крякал, глядя на такое богатство: первым делом на скатерти возник хрустальный графин в окружении серебряных стопок, рядом, в фарфоровых тарелочках устроились нарезанная до прозрачности копченая осетрина, балык из стерляди, копченый окорок и нежнейшая буженина. В фаянсовых плошках расположились маринованные маслята, паштет из гусиной печени, паюсная икра. На широкое блюдо Сильвестр разложил крупно порезанные помидоры и огурцы, пучки зеленого лука, на отдельной салфетке поместился порезанный каравай. Завершив картину полуведерным кувшином кваса, секретарь отступил, залюбовавшись собственной работой.

– Прошу к столу, господа, – пригласил князь.

Сильвестр разлил водку, офицеры и князь чокнулись за победу русского оружия, казаки молча махнули по стопке, под ободряющие советы Козловского набрали со скатерти закуски и отошли в сторону.

Когда утолили первый голод, князь предложил выпить за погибель супостата, придет ли она от православных воинов, или от негостеприимства российского Отечества. Головко хитро взглянул на него.

– Вы, ваше сиятельство, будто все наперед знаете.

– Эх, господин хорунжий, – князь не спеша выпил водку, – долгие лета – многие знания, многие знания – многие беды. Судьбы наши предрешены так же, как и судьба этой военной компании. Слышали такие слова: все, что с нами случится, уже записано на листах наших судеб и ветер времени, играя, переворачивает страницы.

– Красиво, – одобрил Головко, – это, ежели по нашему сказать: человек предполагает, а бог располагает.

– Верно.

– Вы и свою судьбу знаете, ваше сиятельство? – спросил слегка захмелевший корнет.

– Давайте, господа, без титулов. Зовут меня Николаем Михайловичем, прошу так и обращаться. Да, Алексей Васильевич, к сожалению, я знаю свою судьбу. Ждет меня смерть от камня, – спокойно сказал князь, – а вот Сильвестр, – он указал на секретаря, – хоть и не военный человек, как вы, и жутко боится всяческого оружия, погибнет от летящего металла. Как – не знаю, но от летящего металла.

– Ваше сиятельство, – жалобным голосом сказал секретарь, – вы же обещали не напоминать.

– Ну, прости ради Бога, дружок.

Корсаков рассмеялся, откинулся на спину, разбросал руки, глядя в высокое голубое небо.

– И когда же сбудется ваше предсказание, Николай Михайлович? Нет, не говорите! Даже думать о смерти в такой день не хочется.

Козловский грустно усмехнулся и промолчал.

Попетляв среди сжатых полей и начинающих желтеть березовых рощ, дорога нырнула в сосновый бор. Солнце накалило золотые стволы, пахло смолой и хвоей. Копыта коней мягко ступали в мелкой дорожной пыли.

Князь вынул из кармашка брегет, щелкнул крышкой. Затейливая мелодия вывела хорунжего из сонного состояния. Он восхищенно цокнул зыком.

– Вот ведь какая штука мудреная. И который же час, позвольте спросить?

– Почти три по полудни, – ответил Козловский, – часам к шести будем на месте, господа.

По деревянному мосту перебрались обмелевшую речушку. Дальше дорога раздваивалась. Казак, которому в Москве хорунжий презентовал соломенную шляпку, спешившись, рассматривал следы на перекрестке. Головко дал знак Сильвестру придержать коней, тот натянул вожжи, коляска остановилась.

– Что там, Семен? – спросил хорунжий.

– Разъезд, кажись, – казак, присев на корточки, растер в ладони горсть дорожной пыли, – чуток нас опередили.

– Ну так что?

– А вот, глянь, Георгий Иванович. Подковы не наши и гвозди вишь как лежат.

– Думаешь, француз?

– Да кто ж его знает. Вроде бы и далеко от француза оторвались, а там, как Бог положит.

Головко вернулся к коляске. Князь, достав табакерку, отправил в левую ноздрю понюшку табаку, подышал часто, утер слезинку и посмотрел на него.

– Не желаете, Георгий Иванович?

– Благодарствуйте, не приучен.

– Вот и господин Корсаков отказывается, – сокрушенно сказал Козловский, – эх молодежь. А зачем остановка, позвольте спросить?

– Похоже, впереди французский разъезд.

– Много их? – спросил Корсаков.

– Не больше десятка, господин корнет. Свернули направо не далее, как час назад, – ответил Головко.

– Куда ведет эта дорога, Николай Михайлович?

– Дорога? – переспросил, нахмурившись, Козловский, – это на Павлов посад, а нам левее, на Караваево. Там, на слиянии Клязьмы и Шерны деревенька моя, имение, еще дедом обустроенное. А вы, корнет, похоже, желаете француза догнать?

– Вы правы князь, – Корсаков пустил подбородный ремешок, снял и приторочил к седлу ментик, – не годится врага в тылу оставлять. Хорунжий, собери казачков своих, проверьте оружие, – он вынул из седельных кобур пистолеты, проверил шомполом заряд, – а вы езжайте потихоньку, князь. Уверен, мы скоро вас нагоним.

– Ну что ж, знать судьба такая, – прошептал Козловский.

Хорунжий с неохотой подозвал казаков, объяснил задачу. Казаки хмурились. Корсаков, горяча коня, вырвался к перекрестку.

– Ну, чего ждем, господа казаки?

– Езжайте, Георгий Иванович, – кивнул хорунжему Козловский, – что написано – то и сбудется.

– Эх, – с горечью пробормотал Головко, – дал же Бог командира. Вы не беспокойтесь, Николай Михайлович, мы быстро обернемся, – пообещал он, с места посылая коня в галоп.

Казаки пролетели следом, обдавая князя запахом лошадиного пота и взметнувшейся из‑под копыт пылью.

– Пожелайте удачи, князь, – крикнул, поднимая коня на дыбы, Корсаков.

– Езжайте уж, корнет, – пробормотал Козловский, – ваша смерть еще далеко.

После двадцати минут скачки, корнет осадил коня. Дорога, выходя из леса на простор полей, просматривалась далеко и была пустынна, будто по ней испокон веку никто не ездил. Семен, не спешиваясь, проехал вперед, высматривая следы.

– С ночи никто не ездил, – доложил он хорунжему.

– Не иначе, лесом пошли, – сказал Головко.

Корсаков выругался, привстал на стременах.

– Да, но в какую сторону?

Хорунжий пожал плечами.

– Воротимся к мосту, где князя оставили, если след, в лес ведущий есть – казак его всегда отыщет.

Рассыпав казаков вдоль обочины, они повернули назад, двигаясь неспешной рысью. К дороге выходило множество тропинок, но то были звериные тропы, которые можно оставить без внимания. В одном месте Семен спешился, ведя в поводу коня, углубился в лес, но вскоре вернулся.

– Натоптали, вишь, тропу – чисто тракт проезжий, – пожаловался он хорунжему, – небось местные по грибы‑ягоды шастают, но француза тут и близко не было.

Головко догнал едущего впереди Корсакова.

– Что на сердце у меня неспокойно, Алексей Василич. Может, поспешим?

– Успеем, – беспечно отозвался корнет, – князь торопиться не будет – кони устали, да и сам в летах немалых.

– Я не к тому. А ну, как француз на него наскочит?

– Ты сперва найди их, французов.

– Ваше благородие, – позвал Семен, – следы. Вроде, те же, что у моста. Точно, конные шли. Поначалу гурьбой, а потом цепочкой растянулись.

– Семен, вперед пойдешь. Возьми еще Митяя. Остальные с тылу. Ну, Алексей Василич, с Богом?

– Вперед!

Плавный ход коляски укачал князя Козловского и Сильвестр, в очередной раз оглянувшийся, чтобы спросить, не надо ли чего, промолчал, причмокнул, понукая лошадей и поудобней устроился на козлах. Еще какой‑нибудь час‑полтора и они будут в имении. Там, все же, спокойней, чем на лесной дороге. Ладно французы – европейская нация, а ну, как мужики озоровать начнут под шумок? Ограбят, а то и жизни лишат не за понюшку. Сам‑то он с малолетства при князе. Николай Михайлович самолично его в секретари себе готовил: наукам обучал, даже языку французскому, как в благородном обществе принято.

В тени деревьев было относительно прохладно, солнечный свет, пробиваясь сквозь листву, делал дорогу пятнистой. Впереди путь перебежала лиса, мелькнула рыжим мехом в орешнике и затерялась в чаще. По зиме надо бы охоту сладить, подумал Сильвестр. Эх, жалко князь постарел, а ведь раньше, бывало, и на волков облавы устраивали, по полсотни гостей наезжало, да все со своими сворами, доезжачими, загонщиками.

Сильвестр посмотрел в лес, откуда вынырнула рыжая плутовка и почувствовал, как сердце ухнуло в пятки и дыхание перехватило: поверх подлеска, смутно видимые на фоне темной чащи, на него смотрели всадники в темно‑зеленых мундирах. Лихие усы перечеркивали суровые лица над оранжевыми, с зеленой выпушкой, воротниками.

Перепуганному секретарю даже показалось, что он разглядел жестокие прищуренные глаза под низко надвинутыми кольбаками.

У секретаря мелькнула мысль, что надо бы равнодушно отвернуться, сделав вид, что ничего не заметил – не станут французы нападать на коляску с явно штатскими лицами, но руки помимо воли тряхнули вожжи, а из пересохшей глотки вырвался отчаянный крик.

– Н‑но, пшел! Пошли, родимые!

Привстав на козлах, он хлестнул что было мочи лошадей. Кони взялись вскачь, тревожно кося черными глазами на перепуганного возницу. Вся напускная чопорность и слетела с Сильвестра, как пух одуванчика от порыва ветра – теперь это был просто деревенский мужик, в панике пытающийся спасти свою жизнь.

Князь Козловский, очнувшийся от дикого крика, привстал в коляске и оглянулся. Французы, ломая подлесок, вырвались на дорогу и бросились в погоню, нещадно терзая коней шпорами.

Поминутно оглядываясь, Сильвестр нахлестывал коней. Егеря на скаку прикладывались к карабинам. Фуражка слетела с секретаря и встречный ветер мгновенно высушил вспотевшее лицо, взбил редкие прилизанные волосы на голове. Раздалось несколько выстрелов. Пуля пробила коляску рядом с князем.

Лес впереди поредел, стал светлым, прозрачным. Сквозь просветы деревьев стало видно широкое поле.

Сильвестр похолодел: на ровной местности французы охватят с двух сторон – в лесу деревья мешали, подстрелят лошадей и все, останется только молиться. Так и случилось. Вырвавшись на равнину, конные егеря рассыпались веером, офицер, скакавший шагах в десяти впереди всех, вытянул руку с пистолетом. Грохнул выстрел, правая лошадь заржала, шарахнулась в сторону, увлекая коляску на обочину. Ноги ее подкосились и она грянулась оземь, перевернувшись через шею, забилась, путая постромки. Коляска налетела на нее, пошла боком и опрокинулась. Князя выбросило из коляски, мелькнула трава, голубое небо…

Сильвестр вылетел с козел, как камень из пращи, но упал удачно и, успев подставить руки, покатился по траве. Едва остановившись, он перевернулся, приподнялся на колени. В глазах все плыло, но он успел увидеть летевшего на него французского офицера с занесенной для удара саблей.

Сцепив пальцы в замок, Сильвестр выбросил руки над головой, повернув их ладонями наружу.

– Chez moi, les enfants de la veuve![40] – крикнул он срывающимся голосом.

Офицер на полном скаку осадил коня. Почти ударившись крупом о землю, конь присел, выбросил передние ноги.

Последнее, что увидел Сильвестр – летящая в лицо подкова с блестящими звездочками гвоздей. Копыто ударило его в лоб и он, закатывая глаза, рухнул на спину.

– Mon Dieu![41] – офицер соскочил с коня и бросился к нему.

Кровь заливала лицо секретаря, сквозь содранную кожу белела кость. Офицер сорвал с пояса флягу, открыл и опрокинул ее на голову Сильвестра. Вода, окрашиваясь кровью, потекла по лицу. Секретарь пришел в себя и, судорожно схватив француза за рукав, прошептал:

– Qu'avec le prince?[42]

– Malheureusement, il est mort[43], – ответил офицер, взглянув на спешившихся егерей, окруживших коляску и неподвижно лежавшего на обочине Козловского.

– Il est nИcessaire de supprimer les papiers[44], – едва слышно сказал Сильвестр, доставая из‑за пазухи блокнот.

– Ne s'inquiИtez pas, je ferai tout[45], – успокоил его француз, поднося к сердцу правую руку с прижатыми к ладони пальцами.

– Благодарю тебя, брат, – прошептал Сильвестр.

Глаза его закатились, по телу пробежала дрожь. Офицер провел ладонью по его лицу, закрывая глаза и осторожно опустил на землю.

Когда Корсаков с казаками появились на опушке леса, все было кончено – егеря, раскрыв дорожные чемоданы, рылись в вещах, офицер, стоял чуть в стороне, спиной к лесу.

– Опоздали, – с досадой сказал Корсаков.

– Ничего, сейчас загнем им салазки, – пообещал Головко, – выстрелы слышали? Значит, карабины разряжены. Пики к бою, – скомандовал он.

Пятеро казаков молча вылетели из леса и, пригнувшись к шеям коней, понеслись на французов. Корсаков скакал впереди, чуть отведя саблю в сторону. Занятые дележом добычи, егеря заметили нападавших, когда они были в двух десятках шагов. Казаки вихрем налетели на заметавшихся французов.

Схватка была короткой. Головко на скаку метнул пику, пронзив кинувшегося к лошадям егеря. Кто‑то пытался отбиться саблей, но Корсаков выстрелом в упор уложил его, Митяй и Семен легко догнали двоих бросившихся к лесу, взметнулись сабли.

Офицер, успел вскочить в седло, но конь, получив удар пикой, встал на дыбы и сбросил всадника. Француз, поднявшись на ноги, выхватил саблю и, оскалившись, закружился, пытаясь помешать казакам приблизиться.

Корсаков выехал вперед.

– Он какие‑то бумаги рвал, ваше благородие, вон, книжка валяется, – сказал Семен.

– Сейчас узнаем, что за бумаги. Князь жив?

– Преставился, царство ему небесное. Аккурат виском о камушек приложился, сердешный.

– Черт, – пробормотал Корсаков, – неужели он был прав. Самое время проверить свою судьбу. CИdez![46], – крикнул он, обращаясь к французу.

Офицер высокомерно усмехнулся.

– Jamais![47]

– Чего он говорит? – спросил Головко.

– Что не сдастся.

– Дело хозяйское, – пожал плечами хорунжий, – ну‑ка, ребята…

– Постой, – остановил его корнет, – так не годится. Хочет умереть, так я предоставлю ему эту возможность, – он спрыгнул с коня.

– Алексей Василич, да вы в уме ли? Никак поединок ему предложить хотите?

– А, вот проверю: может, мне только в карты не везет?

– Да что же это такое, господин корнет? Или вы и впрямь смерти ищете? – рассердился хорунжий.

– Не мешай, казак, – Корсаков отсалютовал французу, – Le cornette Korsakov, la garde impИriale le rИgiment de hussard[48].

– Le lieutenant Djubua, la compagnie Иlitaire du septiХme konno‑rИgiment de chasseurs Ю pied[49], – ответил француз, поднимая саблю.

– Тьфу, мать вашу, – выругался Головко, – так и знайте, господин корнет, о вашем поведении беспременно по команде доложу.

– Сделай милость, Георгий Иванович, доложи, – усмехнулся Корсаков, – а теперь не мешай.

Хорунжий сделал знак и казаки нехотя подали коней назад, освобождая место для поединка.

Корсаков воткнул саблю в землю, снял с плеча перевязь с лядункой[50], не спеша расстегнул доломан[51], снял и бросил его на землю. Следуя его примеру, француз освободился от мундира, оставшись в темно‑зеленом жилете и такого же цвета панталонах с белыми лампасами. Отстегнув от пояса ташку[52] и ножны, корнет положил их рядом с доломаном и, взяв саблю, сделал несколько «восьмерок», разминая кисть. Французский офицер проследив за ним с нехорошей улыбкой, также сделал несколько финтов оружием.

– Если со мной что случиться, – вполголоса сказал Корсаков, – офицера и бумаги доставишь полковнику Мандрыке[53].

– Один на один, пешим, это не то, что рубка в бою, господин корнет. Вы уверены…

– Уверен, хорунжий, – сказал Корсаков, – ну, что ж, приступим. A votre service[54], – сказал он, обращаясь к французу.

Тот молча кивнул и встал в позицию, заложив левую руку за спину. Глаза его сузились, с ненавистью глядя на корнета. Сабля Дюбуа имела малую кривизну, что давало ему преимущество при нанесении колющих ударов.

Сделав короткий шаг вперед, он атаковал Корсакова и, после наружного финта, попытался восходящим ударом разрубить ему запястье. Не среагировав на финт, корнет чуть отступил, батманом отвел клинок противника и, в свою очередь, провел атаку в лицо. Француз парировал удар терцией и сместился вправо, заходя под солнце. Корсаков шагнул влево и некоторое время противники, как бы проверяя друг друга, провели несколько ударов парад‑рипост.

Головко одобрительно кивнул.

– А корнет то наш – хват‑парень!

– Баловство это, – неодобрительно проворчал Семен, с напряжением следя за схваткой.

Внезапно француз прыгнул вправо и Корсаков, не успев отреагировать, вынужден был развернуться лицом к солнцу. Дюбуа сделал длинный выпад, корнет отпрянул, пытаясь парировать удар. Француз повернул руку в запястье и, ударив снизу по клинку Корсакова, попытался его обезоружить. Корнет удержал саблю, но раскрылся и Дюбуа вертикальным ударом снизу рассек ему левую щеку от скулы до виска. Отступив, француз поднял оружие.

– Toucher![55]

– La betise![56] – воскликнул Корсаков.

Перейдя в атаку, он попытался нанести удар в голову, Дюбуа подставил саблю под углом к земле и оружие Корсакова скользнуло вниз по лезвию сабли противника. Француз сделал выпад, его клинок на длину ладони вошел в правую сторону груди корнета. Пошатнувшись, он шагнул назад, почти рефлекторно отмахнувшись саблей вверх. Кончик его оружия чиркнул французского лейтенанта по горлу. Дюбуа рванулся в сторону, выдергивая клинок из груди Корсакова, схватился за шею. Глаза его полезли из орбит, лицо побагровело. По пальцам, сжимающим горло, побежала кровь, он открыл рот, словно пытаясь что‑то сказать, но из глотки вырвался лишь кашель с брызгами крови. Согнувшись пополам, Дюбуа рухнул на землю, забился, словно вытащенная из воды рыба и затих.