Текст книги "Золотые врата. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Николаев

Соавторы: Олег Маркеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 49 страниц)

Нет, работать решительно не хотелось. Корсаков знал за собой такой грех: если под каким‑то предлогом можно было отложить дела – он всегда откладывал. Ну, в самом деле: деньги есть, над душой никто не стоит, требуя исполнения заказа в срок, стало быть можно и отдохнуть. «Леность – один из десяти смертных грехов», – напомнил себе Корсаков, надеясь пробудить жажду деятельности. Однако не почувствовав ни единого укола совести, расслабился. Значит, так тому и быть – балдеем до прихода Анюты. Она точно придумает какое‑нибудь занятие.

Вот, кстати! Он поднялся из кресла и прошел в спальню. Позавчера Анюта принесла картину в старинной раме. В первый раз взглянув, Игорь поморщился – на картине в бирюзовом пруду плавали утки. Вернее, Корсаков решил, что, несмотря на пышное оперение, это утки, поскольку павлины в пруду плавать не могли.

– И где ты взяла эту мазню? – спросил он, скептически рассматривая шедевр.

– Бабка отдала, – пояснила Анюта, ставя картину на мольберт. – Красиво, правда?

– М‑м‑м…

– Неужели не нравится? – с беспокойством спросила девушка. – Смотри, какая вода красивая! Как в бассейне. А перышки какие, а?

– Перышки… – задумчиво повторил Корсаков. – Да, перышки прямо загляденье. Знаешь, рама стоит намного дороже картины, это я тебе как специалист говорю.

– Правда? – Видно было, что Анюта расстроилась. – Жаль. Это моя доля бабкиного наследства. Бабуля старенькая совсем, вот и решила заранее свое имущество распределить. А может, картину можно втюхать какой‑нибудь иностранщине. Ну, сказать, что она являет собой прекрасный образчик наивного искусства, свойственного новой волне русских живописцев. Так пойдет, а? Вот вчера знакомые мужики впарили двум бундесам крышку канализационного люка тысяча девятьсот десятого года. И неплохие бабки срубили. Как немчура крышку через границу попрет, это, конечно вопрос – весит она килограммов пятьдесят.

– Можно попробовать продать, – с сомнением сказал Корсаков. – Погоди‑ка… – он подошел к картине поближе и развернул к свету.

Послюнив палец, потер холст в углу – на пальце осталась краска. Корсаков снял картину с мольберта и, перевернув ее, стал изучать изнанку картины, склоняясь к самому холсту и даже трогая его пальцами.

– Что‑то не так? – спросила Анюта.

– Что‑то не так, – подтвердил Игорь. – Понимаешь, картина написана акварелью, самое большее, в середине двадцатых годов, а холст гораздо старше. Посмотри… видишь, он пожелтел? Как говорят реставраторы, перегорел.

– И что?

– Думаю, этой халтурой замазали другую картину.

– Ух ты! Может, там Рембрандт? Или Леонардо да Винчи?

– Так, закатываем губы и подбираем слюни, – скомандовал Игорь. – Вот когда очистим картину от этих птичек, тогда и станет понятно – разбогатели мы или так, развлеклись в свое удовольствие.

– А ты сможешь? – Анюта подошла к Игорю вплотную и заглянула в лицо. – Ты ведь гений! Ты же такой мужчина…

– Эй, эй, осторожнее. Не то я и впрямь поверю в свою гениальность. Попробовать я могу, но лучше, если этим займется опытный реставратор. И такой у меня есть – учились вместе.

– Звони, – девушка протянула ему мобильник, – звони сейчас же.

– Спокойно, – охладил ее пыл Корсаков. – Я даже не знаю, есть ли у него телефон, не говоря уже про номер. Но на днях они будут в Москве – приедут покупать новую машину. Помнишь, я тебе рассказывал, что разбил чужую «Ниву»? Вот это была тачка моих друзей.

– Они приедут? – повторила Анюта. – А кто с ним?

– Невеста его. Это я их сосватал.

– Ты еще и сваха?

– По совместительству. Так что подождем Пашку – он обещал зайти. А пока принеси чистую мокрую тряпочку.

Анюта быстро принесла смоченную водой тряпицу. Корсаков осторожно принялся протирать холст возле рамы в самом углу.

– Черт, густо замазали, – пробормотал он, осторожно снимая слой краски. – Хорошо хоть лаком не покрыли.

Под слоем акварели проступила темная поверхность скрытой картины. Корсаков склонился, приглядываясь.

– Все, пока довольно, – сказал он, – там действительно другая картина. Боюсь испортить, будем ждать Воскобойникова.

Картина два дня простояла на мольберте, укрытая тряпкой.

Игорь открыл ее и снова принялся разглядывать. Даже кресло‑качалку принес, чтобы удобно было. Он слышал, что картины старых мастеров замазывали после революции – чтобы большевики не продали.

Еще после Великой Отечественной войны, когда воины‑победители везли трофеи, в стране оказалось много шедевров живописи из немецких музеев. Как там у Высоцкого?

"… а у Попова Вовчика отец пришел с трофеями.

Трофейная Япония, трофейная Германия,

Пришла страна Лимония,

Сплошная чемодания…"

Солдаты везли трофеи вещмешками, офицеры – чемоданами, старшие офицеры и генералы – вагонами, а маршалы уже целыми составами. И во время послевоенных чисток высшего армейского руководства картины тоже прятали за подобной мазней, надеясь переждать смутное время и сохранить капитал – ценность картин великих живописцев в то время уже все понимали. Корсаков задумался, пытаясь представить, что могло быть изображено под резвящимися в пруду павлинами.

Под окном остановилась машина, послышалась перебранка. Звонкий голос Анюты выделялся на фоне мужских голосов.

Внизу хлопнула дверь, послышался быстрый перестук каблучков по лестнице.

– Ау, где ты, мой ненаглядный гений?

– Здесь я, – подал голос Корсаков, – любуюсь твоим наследством.

– А я кресло привезла, – похвасталась Анюта. – Сейчас мужики его внесут. Если в дверь пройдет.

Они вышли в холл. Грузчики, кряхтя и ругаясь вполголоса, тащили по лестнице огромное кресло.

– Куда ставить‑то? – спросил небритый мужик в голубенькой панамке.

– Сюда, в спальню, – показала Анюта.

– Нет уж, – решительно воспротивился Корсаков, – там и так не развернешься. Ставьте здесь, к стене.

Мужики поставили кресло, куда велели, Анюта рассчиталась с ними, уселась, подобрала ноги и победно посмотрела на Корсакова.

– Как тебе?

– Прелестно, – пробормотал тот, разглядывая потертый плюш. – Зачем оно нам?

– Надо же тебе где‑то отдыхать, когда ты пишешь. Смотри, какое удобное, мягкое, старинное.

– Что старинное, никто не спорит, – согласился Игорь. – И клопы в нем уже потеряли счет своим поколениям.

– Ой! – Анюта взвизгнула и вскочила на ноги. – Ты что, серьезно? Там могут быть клопы?

– Вполне. И тараканы. Любишь тараканов?

– Мы его выбросим, – решительно сказала девушка, – прямо сейчас!

– Ну уж нет! – Корсаков расположился в кресле, закинул ногу на ногу.

Было действительно удобно.

– Я вчера картину продал. Желаю отметить это событие…

– Ты вчера уже отметил.

– То было вчера. Не мог же я обмануть ожидания коллег.

– Ладно. Тогда распределим обязанности. Я иду в душ, а ты накрываешь на стол. Потом ты просишь прощения за то, что вчера позорно напился, а я тебя прощаю. Там, под балдахином, – Анюта показала пальчиком на спальню, – тебе будет даровано полное прощение.

– Балдахина нет и больше никогда не будет. Сегодня ночью он набросился на меня и чуть не задушил. И фанеры на окне не будет. А прощенья просить я согласен.

– А как же интим? – Анюта заглянула в спальню.

– Интим создается прежде всего в голове. – Корсаков назидательно поднял палец. – И вообще, я желаю просить прощения! Это так редко со мной случается, что если ты не поспешишь в душ, желание пропадет минимум до вечера.

– Уже бегу, – Анюта направилась к креслу, в котором он сидел, на ходу расстегивая блузку. – Только поцелуй меня. – Она уселась к Игорю на колени и взъерошила волосы.

Он обнял ее и припал долгим поцелуем к ямочке между ключиц. Анюта, вздохнув, откинулась назад. Он распахнул на ней блузку, снял с плеча бретельку бюстгальтера, коснулся губами груди.

– Ты так и не понял, зачем я купила это огромное кресло? – спросила она шепотом.

– Теперь понял…

В дверь внизу грохнули кулаком. Анюта вздрогнула, попыталась высвободиться.

– Сиди спокойно, – сказал Корсаков, спуская вторую бретельку. – Нас нет. Мы погибли, нас придушил балдахин, мы утонули в джакузи, слившись в пароксизме страсти. – Кто‑то стал уже всерьез ломиться в двери, и он с досадой покачал головой: – Никакой личной жизни. Иди в душ, – он столкнул Анюту с колен, – а я пойду, набью морду этому мерзавцу.

Он спустился по полутемной лестнице, которая освещалась только сверху, из холла, а окно под потолком было слишком маленьким и к тому же замазано побелкой после ремонта. Корсаков посмотрел в глазок, который по настоянию Александра Александровича врезали в дверь, и ничего не увидел. С улицы кто‑то прикрыл глазок ладонью или еще чем‑то.

– Кого там черт несет? – сказал Корсаков громко, так чтобы услышали с той стороны, и стал отпирать дверь.

Он был уверен, что кто‑то из арбатских знакомых пришел продолжить вчерашнее веселье. На улице молчали. Игорь распахнул дверь и на мгновение ослеп от яркого солнечного света. С улицы протянулась здоровенная лапа, вытащила его и прижала к мощной груди, одетой в веселую маечку с призывом: «Time is many – kiss me quickly» Время – деньги, целуй меня быстрей!.

– Что, ваше сиятельство, своих не узнаем? Домовладельцем заделались?

– Паша, шутки твои, как у того боцмана, дурацкие, – выдавил Корсаков, трепыхаясь в объятиях Павла Воскобойникова. – Пусти, злодей, опять ребра сломаешь.

– В прошлый раз не я ломал, не ври!

– Марина! – Корсаков увидел стоявшую за спиной Пашки девушку. – Скажите ему, чтобы прекратил хулиганить.

– Ничего не могу поделать, Игорь, – развела руками Марина, – он с утра только и мечтает, как прижмет вас к своей груди.

Наконец Корсаков вырвался из стальных объятий.

– Ты как меня нашел?

– Сашка‑Акварель навел, – подмигнул Павел. – Так и сказал: у Игорька теперь собственный особняк из двух этажей.

– А что в особняке всего две комнаты, он не сообщил? – поинтересовался Корсаков. – Марина, чертовски рад вас видеть. А где машина? Вы же хотели новую покупать.

– Вон стоит! – Воскобойников с гордостью показал белую «Ниву», стоявшую на противоположной стороне переулка. – Хороша?

– Хороша. Рад за вас. Однако обмыть бы не мешало… – Корсаков вопросительно взглянул на Марину: после того, как у Воскобойникова был сердечный приступ, она взяла с него слово, что пить он не будет.

– Ладно уж, – сказала девушка, – ради такого случая сто грамм сухого не повредит.

– Вот это я понимаю! – воскликнул Корсаков. – Прошу, гости дорогие! – Он приглашающе отступил в сторону.

Воскобойников и Марина прошли в дом. Игорь запер дверь и стал подниматься следом.

– А чего так темно? – выразил неудовольствие Павел.

– Свет впереди видишь? Вот и топай. Осторожно, – Корсаков поддержал Марину, – здесь ступенька выщерблена.

– Ну‑ка, ну‑ка, – бормотал Воскобойников, – как тут наш гений устроился? О‑о‑о… – он развел руки перед великолепием хрустальной люстры, старинного кресла и посудомоечной машины, – вот это я понимаю – есть у человека художественный вкус. Он или есть, или его нет и никакими институтами его не привьешь.

– Ладно тебе издеваться, – проворчал Корсаков.

– А здесь что? – Павел шагнул в спальню. – Ну, нет слов! Кровать с балдахином! Марина, ты слышишь? У него кровать с балдахином! А где сам балдахин? А, вот валяется. Телевизор какой, окно с видом на Москву, – без устали перечислял Воскобойников достоинства жилища, – ба‑а‑а, картина! Какая прелесть! А я то думал, когда же в тебе проснется настоящий художник…

– Картина не моя, – поспешил сказать Корсаков, – но об этом потом. Марина, вы присаживайтесь. Сок или пиво хотите?

– Только не пиво, – Марина, в легком сарафане, заглянула в спальню, вернулась в холл и стала рассматривать висевшие на стенах картины.

Воскобойников плюхнулся в антикварное кресло, вольготно раскинулся в нем и одобрительно кивнул.

– Уф‑ф! Все, отсюда я не вылезу. Ну, хозяин, угощай. Хозяйкой‑то не обзавелся?

Как бы в ответ на его слова дверь в ванную распахнулась, и Анюта, в чем мать родила, появилась на пороге.

– Мама, я художника люблю! Мама, за художника пойду, – напевала она, вытирая волосы огромным полотенцем. – Обед готов? – Она откинула назад волосы. – Ой… привет…

– Здравствуйте, – прогудел Пашка, с удовольствием ее разглядывая.

– Добрый день, – сказала Марина, скрывая улыбку.

– Смертельный номер: «Цыганочка с выходом», – возвестил Корсаков, простирая руку, как шпрех‑шталмейстер на арене цирка. – Исполняет Анна Кручинская. Нервных просим не смотреть, и ты, милый Паша, отвороти глаза бесстыжие. Тем более при невесте.

Анюта метнулась в ванную. Воскобойников подмигнул Игорю:

– Очень даже ничего хозяйка.

– Симпатичная девушка, – согласилась Марина. – А сколько ей лет?

– Ой, лапочка, я тебя умоляю! – воскликнул Павел. – Совершеннолетняя, а там – какая разница?

– Ребята, я, наверное, влюбился, – сообщил Корсаков, виновато усмехнувшись.

– Так это же прекрасно, – всплеснула руками Марина.

– Ну, это мы проходили неоднократно, – умерил ее восторги Павел.

– Нет, ей‑богу! Может, это ее я искал всю жизнь, – сказал Корсаков.

– Пора бы уже и найти… – Воскобойников прихлопнул руками по подлокотникам кресла. – Ладно, а кормить гостей здесь собираются? Или вы любовью сыты?

– Сейчас организуем, – Корсаков открыл холодильник, в замешательстве почесал подбородок. – Так, боюсь, придется идти в магазин – на четверых маловато.

– Вот и отлично, прогуляемся заодно, – Воскобойников поднялся на ноги. – Мариночка, вы тут с хозяйкой пока стол сервируйте, а мы мигом.

Корсаков заглянул в ванную предупредить Анюту, что ненадолго отлучится. Она одевалась, стоя перед зеркалом, и скорчила ему рожицу.

– Ты что, предупредить не мог?

– Да я и сам не знал, что Пашка вот так заявится. А ты не будешь в следующий раз голой ходить.

– Не нравится – не буду, – Анюта надула губы.

– Ну, ладно, – Корсаков поцеловал ее в еще влажное плечо, – мы с Пашкой в магазин, а вы с Мариной стол накрывайте. Она тебе понравится – хорошая девушка.

– Иди уж…

Воскобойников уже спустился вниз. Игорь показал Марине, где стоят рюмки, тарелки, лежат вилки и все остальное и догнал его в переулке.

Глава 2

Они вышли на Арбат и свернули к метро «Смоленская». Павел редко бывал в Москве – реставрация особняка под Яхромой шла полным ходом, – и с интересом оглядывался. Корсаков то и дело поднимал руку, приветствуя знакомых. Открывались палатки, торгующие сувенирами, из дверей кафе пахло молотым кофе, тянуло дымком от мангалов. Небольшой оркестр из баяна, скрипки, саксофона и барабанов расчехлял инструменты.

– Ну, собственно, не так уж все изменилось, – констатировал Воскобойников.

– А что может измениться? – пожал плечами Корсаков. – Только забегаловок стало больше, и ориентированы они, в основном, на приезжих. Москвичи приходят только в выходные, а так, сам знаешь, какой здесь контингент бывает. Слушай, я что хотел спросить: ты свою основную специальность не забыл?

– Это какую?

– Ну, реставрацию картин.

– Нет. Только прожить на нее невозможно, вот и переквалифицировался. Инструмент у меня остался, реактивы есть. А что такое?

– Картину с птичками видел? Подозреваю, что под ней спрятано что‑то еще.

– Ага, – Воскобойников подергал ус, – и ты хочешь, чтобы я смыл птичек. Это можно, вот только по времени, боюсь, не уложусь. Реставрация – дело долгое, а завтра к вечеру нам надо быть в Яхроме. Работодатель торопит. Хочет до зимы въехать в особняк.

– Мне кажется, там работы немного, – сказал Корсаков. – Утки нарисованы акварелью и, по‑моему, даже лаком не покрыты. Я бы и сам справился, но боюсь испортить.

– Попробуем помочь твоему горю, – согласился Павел. – Думаешь, там что‑нибудь ценное?

– Посмотрим, – уклончиво ответил Корсаков.

Он и хотел открыть полотно и одновременно боялся этого – объяснить свои сомнения он бы не смог, но подсознательно ощущал, что наследство Анютиной бабки принесет в его жизнь перемены.

Они зашли в продуктовый магазин и, чтобы не возиться с готовкой, купили полуфабрикатов, копченой колбасы, мяса и рыбы в вакуумной упаковке, фруктов, овощей. Корсаков предложил взять водки, но Воскобойников отказался.

– Если хочешь, бери, но я пить не буду.

– Как тебя Марина скрутила, – покачал головой Игорь.

– Дело не в этом. Ты знаешь, когда у меня сердце прихватило… ну, я тебе рассказывал… я здорово испугался. В самом деле, мне всего лишь четвертый десяток, а уже сердечник. Так недолго к сорока годам и в ящик сыграть. Не хочу. Тем более сейчас. Ты знаешь, – Воскобойников понизил голос, но было видно, что его так и раздувает от переполняющих чувств, – кажется, у нас будет ребенок.

– Серьезно? Ну, даже и не знаю, что сказать, – Корсаков задумался, вспоминая свои ощущения, когда будущая жена сказала ему, что беременна. – Я в свое время из‑за этого женился, но у тебя другое дело: вы ведь так и так хотели осенью свадьбу сыграть. Ну, а ты сам что чувствуешь?

– Игорек, я на седьмом небе! – Павел раскинул руки, будто собираясь обнять продавщицу бакалейного отдела, возле которого они стояли. Женщина опасливо на него покосилась, и Воскобойников убавил восторги. – Вернее, сейчас немного остыл, но когда Маринка мне сказала, я прямо обалдел. Ты же знаешь, женщин у меня было немного: все какие‑то случайные, и никто от меня не «залетал». Я уж думал, пустоцвет, а оказалось – вот, порядок. И именно с той женщиной, с которой я хотел бы прожить жизнь. Ты знаешь, восторг уже прошел, но осталась такая… м‑м‑м… легкая эйфория, что ли? Надо же – у меня будет семья, ребенок.

– Ну что ж, поздравляю. Давай, хотя бы шампанского возьмем?

– Шампанского можно. Только Маринка просила пока не рассказывать – боится сглазить. Так что я тебе ничего не говорил.

– Ладно.

Корсаков купил шампанское, бутылку сухого вина, коробку конфет и мороженое – любимые с детства стаканчики с кремовой розочкой.

Нагруженные покупками, они вернулись к особняку. Павел открыл багажник «Нивы» и достал объемистую сумку. Корсаков вопросительно взглянул на него.

– Реактивы, микроскоп и все остальное, – пояснил тот. – Там, в Ольгове, мужики нашли возле церкви доску – я думаю, это кусок иконостаса. Хочу попробовать восстановить. А пока твоими утятами займемся. Только предупреждаю: работать буду завтра с утра – это на целый день, и вас всех выгоню, не люблю, когда через плечо заглядывают. А ты девчонкам экскурсию по Москве устроишь.

Они поднялись в холл. Гремел музыкальный центр. Обеденные приборы стояли на столе, пыхтело что‑то в кастрюле на плите. Из маленькой комнаты слышались голоса. Корсаков сгрузил покупки в кресло и заглянул в спальню. Марина с Анютой вешали над кроватью балдахин. Корсаков застонал:

– Девочки! Ну, не надо, а?

– Тебе не надо, а им надо! – сказала Анюта. – Они сегодня остаются ночевать у нас, а Марина всю жизнь мечтала поспать на такой кровати.

– Потом все равно сниму, – пригрозил Корсаков.

– Ну, это мы еще посмотрим.

Пока женщины занимались созданием уюта, Игорь и Павел разложили по вазам фрукты, нарезали салат и пожарили купленные люля‑кебаб. В кастрюльке варилась картошка, в холодильнике стыло шампанское. Воскобойников оглядел стол и рявкнул, перекрывая музыкальный центр.

– Есть хочу!

Корсаков откупорил шампанское.

– А это с какой радости? – насторожилась Марина, присаживаясь за стол.

– Ну, как… Вот, встретились, давно не виделись. Опять таки машину обмыть, – нашелся Корсаков, – шампанское под картошечку! Давно я так не гулял.

Марина внимательно посмотрела на Воскобойникова:

– Ну, если только машину.

Анюта разложила по тарелкам картошку и люля, уселась возле Игоря и подняла бокал:

– Ну что, за все сразу пьем?

– Конечно, по очереди, – в один голос отозвались Корсаков и Воскобойников.

Утолив первый голод, стали делиться новостями. Корсаков больше помалкивал, поскольку все новости, как из прохудившегося мешка, вываливала Анюта. Рассказывала про то, как они переехали сюда, в особняк, как она нанимала рабочих, чтобы привести комнаты в более‑менее приличный вид, жаловалась на Игоря, что тот пальцем о палец не ударил – сойдет, мол, и так. Она взяла под опеку Марину и подкладывала ей на тарелку колбасу и копченое мясо. Марина ела все, но предпочтение отдавала малосольной семге. Воскобойников многозначительно посмотрел на Корсакова – видишь, мол, все симптомы налицо, – и расплылся в улыбке.

– А как у вас дела, в усадьбе? – спросил Игорь.

– У‑у‑у, – протянул Павел. – Приедете в гости – не узнаете. Первый этаж полностью отделали, взялись за второй.

Анюта убрала тарелки, расставила чашки тонкого фарфора – подарок Александра Александровича, заварила кофе. Воскобойников попросил чаю.

– Марина, ты не будешь против, если мы до завтрашнего вечера задержимся? – спросил он.

– А что такое?

– Игорь попросил картину отмыть. Видела уток, что на мольберте стоят?

– Я думала, это павлины.

– Я тоже склоняюсь к этому, – усмехнулся Корсаков.

– Это моя доля наследства от бабушки, – пояснила Анюта.

– Хорошо, давай задержимся, – согласилась Марина.

– Вот и отлично! – Анюта чмокнула ее в щеку. – Вы будете спать на кровати, а мы здесь матрас постелим – у нас есть надувной. А сейчас мы с Мариной пойдем по магазинам, а вы мойте посуду, наводите порядок. Можете обсудить какие‑нибудь дела и даже допить шампанское.

– Спасибо, дорогая! – поклонился Корсаков. – Щедрость твоя не знает границ. Там осталось два глотка.

– Вот и хватит.

Допив кофе с мороженым, девушки ушли. Воскобойников прошел в спальню и, разложив картину на столе, принялся разглядывать ее в сильную лупу. Корсаков сунул тарелки и чашки в посудомоечную машину и присоединился к нему. Павел, насвистывая заунывный мотивчик, долго рассматривал полотно, переворачивая его и иногда трогая холст пальцем.

– Ну, что я тебе скажу, – заявил он, выпрямляясь и дергая себя за ус, – сам холст я датирую примерно концом восемнадцатого, началом девятнадцатого века. До появления фабрично загрунтованных холстов… Видишь? – Павел перевернул картину и отогнул ее край от рамы. – По краям холста нет грунта – значит, грунтовали вручную. После того как я смою акварель, скажу точнее. По стилистическим и технологическим признакам. Кроме того, – он опять перевернул картину, – вот здесь, где ты смыл акварель. Вот, видишь?

– Ну, вижу, – сказал Корсаков. – Кракелюр Кракелюр – трещины в красочном слое, преимущественно в масляной живописи на холсте., насколько я понимаю.

– Правильно. Жесткий и глубокий кракелюр. Думаю, он возник от неправильного хранения картины. Акварель я сниму, но кракелюром заниматься у меня нет времени. Тут понадобится не один день, а может, и месяц. Если картина действительно стоит того, отдашь на реставрацию – я могу посоветовать кое‑кого из своих знакомых.

– Ладно, согласен.

– Значит, завтра и займусь, – Павел поставил картину на мольберт. – Кажется, я видел, что ты покупал сухое вино.

– У‑у‑у, глазастый, – усмехнулся Корсаков. – Пошли к столу, пока девчонок нет.

Игорь включил негромкую музыку. Воскобойников развалился в кресле с бокалом сухого вина. Вспомнили студенческие годы, затем Игорь коротко рассказал, чем закончилась его эпопея с картами таро. Павел спросил про Леню Шестоперова. Корсаков был у Леонида в больнице неделю назад. Шестоперов уже почти поправился, только загипсованные кисти рук напоминали о нападении неизвестных.

– Хоть рисовать сможет? – спросил Павел.

– Я поговорил с врачом. Есть надежда, что к пальцам вернется чувствительность, но нужно время.

– Ты знаешь, кто его?

– Знаю, – нехотя ответил Корсаков, – тех людей не достанешь.

За окном стемнело, когда вернулись Анюта с Мариной. Глаза у них подозрительно блестели. Анюта объявила, что они ходили в кино, потом съездили в пару магазинов в Манеже, потом посидели в кафе и вот, пришли. Сейчас все будут пить чай, а потом спать.

Воскобойников поднялся, привлек к себе Марину.

– Так, – сказал он, принюхиваясь, – это что же делается? Мне, стало быть, пить нельзя, а тебе можно?

– Ну, мы совсем капельку, – смущенно сказала Марина, – в кафе.

– Красное вино можно даже в ее положении, – встала на защиту подруги Анюта.

– Это в каком таком положении? – будто удивившись, спросил Павел.

Марина укоризненно посмотрела на Анюту и покраснела.

– Радость моя, ты слышала такое выражение: язык твой – враг твой? – спросил Корсаков.

– Ой… я случайно.

– Ну, что ж, тогда скрывать уже не перед кем. Мне Павел еще днем рассказал. Поздравляю и тебя, Марина, и тебя, Паша. – Корсаков разлил по бокалам остатки сухого вина. – Но это только начало. О, сколько вам открытий чудных, готовит… этот период. А когда вас станет трое… у‑у‑у, это вообще невообразимо. Но сначала даже интересно.

– Да ну тебя! – махнула на него рукой Анюта. – Даже поздравить толком не можешь, обязательно съехидничать надо. Трудности нужно решать по мере возникновения, а не пугать себя предстоящими, вот что я вам скажу. За вас, Павел, за тебя, Марина! – Она залпом выпила вино. – А теперь танцы!

Корсаков принес подсвечник, зажег свечи и погасил люстру. Они кружились под медленную музыку, делая перерывы на чаепитие с купленными Анютой пирожными, пока у всех не стали слипаться глаза.

– Пожалуй, пора по норам, – сказал Воскобойников, потягиваясь. – Вы во сколько просыпаетесь?

– Я – ни свет, ни заря, а он, – Анюта указала пальцем на Корсакова, – дрыхнет, пока не растолкаешь. Особенно, если накануне охмурит очередного клиента.

– Ну‑ну, спокойно, – сказал Корсаков. – Что ж ты мои слабости выдаешь?… Спите, сколько сможете. Советую окно не закрывать, а то задохнетесь.

Анюта выдала Марине постельное белье, пожелала спокойной ночи и, закрыв за гостями дверь в спальню, обернулась к Игорю.

– Видишь?

– Что?

– У людей уже дети скоро будут!

– И что? – насторожился Корсаков.

– А ничего!

– Я думал, тебе это ни к чему. Пока, во всяком случае.

– Пока – да, – согласилась Анюта, – но на будущее имей в виду: у нас будет нормальная семья, и дети будут.

– А чего ты так разволновалась? – улыбнулся Корсаков. – Я же не против. Дай только на ноги встать. Не здесь же детей растить, – он повел вокруг себя руками. – Вот Леня из больницы выйдет, возьму его за жабры – пусть устраивает мне выставку за бугром. Заработаем денег, и все у нас будет.

– Правда?

– Правда, – Корсаков обнял ее. – Мы спать будем или как? У меня уже глаза слипаются.

– Мы будем спать, но сначала – репетиция!

– Какая репетиция?

– По воспроизведению потомства.

– А‑а‑а…

Они угомонились только к двум часам ночи.

«Репетиция прошла успешно», – успел подумать Корсаков, прежде чем провалился в сон.

* * *

В спальне что‑то грохнуло, заревел медведем Воскобойников. Корсаков вскинулся на надувном матрасе, Анюта схватила его за руку.

– Что это?

– Не знаю, – ответил Корсаков, поднимаясь.

Свеча на столе почти прогорела, фитиль едва тлел. Игорь шагнул к стене, нашаривая выключатель, и в этот момент дверь спальни, распахнувшись, ударилась о стену. В холл кубарем вылетело чье‑то тело. Следом ворвался Пашка в длинных семейных трусах. Он наклонился и приподнял копошившегося на полу человека. Корсаков зажег верхний свет. Вылетевший из спальни оказался худым мужчиной в тренировочном костюме и кроссовках. Воскобойников развернул его лицом к лестнице и дал такого пинка, что тот порхнул через оба пролета и, крякнув, приземлился уже возле входной двери. Павел поспешил вслед за ним, но мужчина успел отпереть дверь и, странно скособочившись, вывалился в переулок.

В дверях спальни показалась Марина, кутающаяся в простыню. Анюта вскочила с матраса и бросилась к ней:

– С тобой все в порядке?

– Да, – сказала Марина. – Я услышала какой‑то шорох, толкнула Пашу. А этот, – она кивнула в сторону лестницы, – возился возле окна. Увидел, что мы проснулись, бросился к окну, но Паша его поймал и…

– Понятно, – сказал Корсаков, – подробности можно опустить.

Он спустился вниз. Воскобойников стоял в дверях и грозил кому‑то кулаком.

Небо над крышами было серым, приближался рассвет.

– Хватит народ исподним пугать, – сказал Корсаков, заводя Павла в дом.

– Какой народ в четыре утра? – возразил Воскобойников. – Ну, Игорек, весело живете. Прямо при хозяевах в окна лезут.

– А чего он хотел?

– Хрен его знает, – пожал плечами Воскобойников, топая вверх по лестнице. – Спросить забыл, а теперь уже не догнать. Ну‑ка, марш по постелям! – грозно прикрикнул он, увидев стоящих возле стола девушек. – Спектакль окончен.

– Паша, я так испугалась! – Губы у Марины задрожали.

– Ну‑ну, все в порядке, – Анюта обняла ее за плечи, – тебе нельзя волноваться. А вы, Павел, сбавьте тон. Вы ее беречь должны.

– Да я так, – смутился Воскобойников. – Ну, Мариш, ну что ты…

Марина бросилась к нему и прижалась лицом к груди. Павел погладил ее по голове, успокаивая. Анюта, сердито сверкая глазами, решительно оторвала Марину от него и повела в спальню.

– Пойдем, пойдем спать. Пусть мужики здесь сидят, а мы спать будем. Игорь, завтра же поставим окно, понял?

– Понял, – пробурчал Корсаков.

– Там молоко в холодильнике. Согрей и принеси, – она закрыла за собой дверь.

Воскобойников в растерянности потеребил усы:

– Она всегда командует?

– Бывает, – усмехнулся Корсаков.

Он налил из пакета стакан молока и поставил в микроволновку. Павел плюхнулся в кресло, шумно вздохнул.

– Скажи, чтобы штаны отдали, – буркнул он.

Корсаков отнес молоко. Марина с Анютой сидели, привалившись к спинке кровати, укрывшись простыней.

– Давай, – Анюта протянула руку, – и ступай отсюда.

– Пашка штаны просит.

– Возьми вон там, на стуле, – разрешила Анюта.

Корсаков подхватил со спинки стула брюки и подошел к окну. На подоконнике были пыльные следы кроссовок. Он выглянул на улицу. Как этот мужик забрался по стене на второй этаж? Корсаков свесился из окна. На стене, почти под самым окном, на желтой штукатурке виднелись глубокие царапины. Видимо, ночной гость был не один – кто‑то держал ему лестницу, а когда в доме поднялся шум, сбежал вместе с нею. Игорь огляделся. Что здесь можно украсть? Или просто залезли, увидев открытое окно? Взгляд его упал на мольберт с картиной. Он подошел поближе, пощупал полотно, склонился над ним, приглядываясь. Возле рамы холст был надрезан, на полу возле мольберта валялась опасная бритва. Подобрав ее, Игорь вышел из спальни.

Пока Павел натягивал штаны, Корсаков рассмотрел бритву. «Золлинген», отточенная так, что могла разрезать волос. Он показал бритву Воскобойникову.

– Видишь? Он хотел картину украсть. Уже холст надрезал.

– Однако, – протянул Павел. – У меня уже руки чешутся посмотреть, что ж это за картина. Аня говорила, что от бабки досталась. А бабуля ничего не сказала насчет: что за картина, откуда взялась?

– Я думаю, это или трофей времен Великой Отечественной войны, или еще с революции осталась. – Корсаков сложил бритву и убрал в кухонный стол. – Бабуля, кстати, еще жива, так что можно и спросить. Ну, что, спать будем?