Текст книги "Трилогия об Игоре Корсакове"

Автор книги: Андрей Николаев

Соавторы: Олег Маркеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 50 страниц)

– Да понимаете, мой друг эту усадьбу как раз реставрирует. То есть даже не знаю… Если вы говорите, что там ничего не осталось…

– Ну, стены стоят, а так все бурьяном да крапивой заросло. Как же вам лучше добраться? – задумалась женщина, – от Яхромы ходит автобус, но его не дождетесь. Можно попутку поймать.

– Спасибо, – кивнул Корсаков, – так и сделаю.

В Яхроме он сошел, попрощавшись с соседкой. Котяра посмотрел ему вслед желтыми глазами и мявкнул на весь вагон – вроде, как пожелал доброго пути.

На площади стояли несколько автобусов, грузовик и замызганный «москвич» с открытым багажником. Корсаков походил, почитал пункты назначения на автобусах в поисках деревни Ольгово. Не нашел, плюнул и направился к «москвичу». Хмурый дядька, судя по всему, хозяин, курил присев на капот. В багажнике лежали мешки с картошкой, один раскрытый – видно хозяин машины пытался заработать, продавая картошку дачникам.

– До Ольгово подбросишь? – спросил Корсаков.

Дядька оглядел его с головы до ног, поскреб вихрастый затылок.

– Я, парень, при деле. Видишь – покупателя жду. Если сто рублей не наторгую сегодня, теща со свету сживет.

– А почем картошка?

– Пять рублей кило.

– Плачу стольник, – заявил Корсаков.

– Чего ж ты сразу не сказал, – дядька проворно метнулся, захлопнул багажник и открыл перед Корсаковым дверцу, – залазь, спаситель.

«Москвич» лихо развернулся на маленькой площади и, крякая разболтанным кузовом, запрыгал по разбитой дороге. На вопрос Корсакова далеко ли ехать, дядька пожал плечами. Минут двадцать, дорога хорошая: две полосы – одна туда, на Рогачевку, другая обратно, к Яхроме. Лучше только Дмитровское шоссе. Дмитровка стала вообще любо дорого, потому, как Владимир Владимирович, президент, стало быть, ездит под Яхрому на горных лыжах кататься. Но нам и такая дорога сойдет.

Шоссе перемахнуло канал имени Москвы и запетляло в деревеньке. Вдоль заборов, возле ведер с картошкой, сидели бабки, мужики толпились у магазина. Эх, тоска российская, подумал Корсаков. Как было двести лет назад, так и осталось поныне. Только что электричество провели.

«Москвич» закладывал виражи почти не сбавляя скорости, правда и скорости было километров сорок. За очередным поворотом шоссе перегородила то ли сеялка, то ли молотилка, растопырившая грабли на всю ширину дороги. Дядька посигналил, но водитель сеялки и ухом не повел.

Корсаков закурил и открыл окно. День обещал быть теплым, облака бежали по небу, то пряча солнце, то выпуская, как бы давая время взглянуть вниз на раскисшие поля, на унылые рощи. Как здесь Пашка со скуки не подох? Хотя, если усадьбу восстанавливает новый русский, то у него не заскучаешь. Они деньги считать умеют и если платят, то за работу и за качество спросят.

Сеялка свернула на грунтовку и «Москвич» прибавил хода.

– Вот и Ольговка, – дядька показал вперед заскорузлым пальцем, – тебя где высадить?

– А давай где-нибудь в центре.

– Значит у магазина.

Распугивая бродивших кур «Москвич» притормозил у одноэтажного дома с решетками на окнах. Корсаков расплатился и вышел из машины. Деревня словно вымерла, только мальчишка лет десяти лениво качал в ведро воду из колонки, да бродили, тюкая в землю клювами, пестрые куры.

Магазин, как и большинство деревенских магазинов, торговал всем, что могли спросить жители или дачники: от лопат и удобрений до водки, сала и шоколадных конфет.

Скучающая продавщица не спеша поднялась со стула при виде покупателя. Корсаков оглядел полки. В прежние времена Пашка мог выпить ведро водки оставаясь трезвым – из этого и следовало исходить. Однако там еще помощница присутствовала – даме следовало взять чего-нибудь поблагороднее. Из благородных напитков присутствовал коньяк «Московский» и сухое вино с сомнительной этикеткой. Корсаков выбрал коньяк. Заодно сравним с французским, решил он.

– Три «Гжелки», коньяк, две коробки конфет, суп «Доширак» пять штук, сало, огурчики, сигареты, – забормотала продавщица, тыкая пальцем в калькулятор, – что-нибудь еще?

– Дорогу до усадьбы Белозерских.

– Это бесплатно, – улыбнулась продавщица, – работать или в гости?

– В гости.

– Из магазина как выйдете и налево. Через два дома свернете, вниз под горку, а там увидите. Церковь там, тоже вроде восстанавливать собираются, и усадьба рядом.

– Вот спасибо. А вы мне еще пива дайте бутылочку.

Продавщица откупорила бутылку пива и Корсаков двинулся в указанном направлении.

Идти было недалеко. Церковь он увидел почти сразу, как свернул с дороги – купола не было, но здание красного кирпича все равно возвышалось над старыми липами. Спустившись под горку он увидел и усадьбу – двухэтажное здание светлело сквозь деревья заново оштукатуренными стенами. Дорога к усадьбе была наезжена – видимо подвозили строительные материалы, однако ни машин ни признаков строительства Корсаков не увидел.

Над крышей из трубы вился дымок – значит кто-то был дома, перед крыльцом валялся строительный мусор: доски, битые кирпичи, гнутая арматура. В самой усадьбе было застеклено только два окна на первом этаже – здесь видно и жил Воскобойников, а все остальное здание представляло собой каркас, возведенный в два кирпича без рам, без дверных проемов с высокой, крытой светлой жестью крышей. Справа под липами стояла бытовка – видимо в ней жили рабочие.

Прихлебывая пиво Корсаков подошел к широкому бетонному крыльцу без перил. Выложенные из кирпича колонны по сторонам крыльца подпирали нечто вроде портика.

– Есть кто живой! – крикнул он, поднявшись по ступеням и заглянув через дверной проем в большую комнату.

Бетонный пол был чисто выметен, справа на второй этаж вела лестница из которой торчали куски арматуры. В углу зала стоял камин с защитным экраном из толстого стекла, у стены холодильник, кухонный стол, мойка. Обеденный стол, длинный с массивной столешницей на прочных ножках, был придвинут к стене между окнами, выходящими в заросший липами парк. Слева была обитая дерматином дверь перед которой лежал пластиковый коврик.

В глубине дома послышались быстрые шаги, дверь распахнулась. На пороге стояла женщина лет тридцати с каштановыми волосами заколотыми на затылке в хвост. На ней были джинсы и синяя толстовка с капюшоном. Сняв очки в тонкой оправе она, чуть приподняв брови, вопросительно посмотрела на Корсакова. Она показалась Игорю слишком серьезной и деловой и он немного смутился под оценивающим взглядом.

– Вы к кому? – голос у нее был немного охрипший, она кашлянула и помассировала горло.

– Мне нужен Павел Воскобойникова, – сказал Корсаков.

Женщина сунула в рот дужку очков, еще раз критически осмотрела его и Игорь вспомнил, что три дня не брился.

– Павел Викторович будет немного позже. Может быть я смогу вам помочь?

Корсаков пожал плечами. В пакетах звякнули бутылки.

– Если вы умеете пить водку в таких же количествах, что и Павел Викторович, то определенно поможете. Меня зовут Игорь Корсаков, я его старый друг.

– А-а, – женщина улыбнулась и улыбка преобразила ее лицо – сделала его милым и добрым, – так вы тот художник, который зарыл свой талант на Арбате, вместо того, чтобы выставляться в Прадо, в Лувре и в Третьяковке!

– Да, это я, – Корсаков скромно потупил глаза и стал ковырять ботинком бетонный пол, – а еще что вы обо мне знаете?

– Что вы чаще держите в руке стакан, чем кисть, но голова у вас светлая и если найдется кто-то, кто вправит вам мозги, то из вас еще может получиться человек.

– Ох, вы меня в краску вгоняете, – пробормотал Игорь, – чтобы из меня, да вдруг человек…

– Это не мои слова, к тому же я не верю, что вас можно заставить покраснеть – Павел Викторович мне много чего порассказал. Да заходите же, что ж мы на пороге стоим, – он отступила в сторону, – у нас тут четыре комнаты отремонтированы, в них мы и живем.

Корсаков шагнул через порог.

– Я тут кое-что привез, – сказал он, ставя пакеты на стол.

– Я догадалась по звуку, что вы привезли. Должна вас огорчить: Павел Викторович дал мне страшную клятву, что до окончания работ не позволит себе «расслабиться». Так что выпивать будете в одиночку, ну, может я иногда составлю вам компанию.

– Вот мерзавец, – сокрушенно покачал головой Корсаков, – мог бы и предупредить, что завязал. А где он сам?

– Пошел в лес. У него новое увлечение – собирает пеньки и коряги, и режет из них всякие кошмарные скульптуры. Есть хотите?

– Не откажусь, – после пива Корсаков ощутил голод, – а что это никто не работает? Кстати, как я могу вас называть?

– Можете называть как все – Мариной. А почему никто не работает? У нас тут такая бригада была, что просто ужас! – она, не переставая рассказывать, открыла холодильник и стала вынимать продукты, – больше пили, чем работали. Позавчера приехал заказчик, посмотрел на все это и рассчитал всю бригаду разом. Теперь вот ждем, когда другие приедут.

– Ну, это у нас так всегда, – согласился Корсаков, – если пьянство мешает работе, ну ее на хрен, эту работу.

– Вот-вот. Вы котлеты с макаронами будете?

– С удовольствием.

Марина поставила на газовую плиту сковородку, положила кусок масла и присела возле стола.

– Чай, кофе? – спросила она, – ах да, у вас же пиво.

– Все равно от чая не откажусь. А вы здесь что делаете?

– Видите ли, моя специализация – дворянские усадьбы восемнадцатого-девятнадцатого веков. Заказчик привез сюда архивы семьи Апраксиных, старые проекты дворянских усадеб. Он хочет восстановить здесь все, как было в девятнадцатом веке. Вот я в архивах и роюсь. А между делом помогаю Павлу Викторовичу делать эскизы внутренних помещений – в свое время я закончила МАРХИ. Ой, горим, – Марина вскочила, выложила на сковороду котлеты и макароны, накрыла крышкой. – Мне здесь нравится. Настоящее дворянское гнездо, – она подошла к окну, – старый парк, вековые липы. Возле церкви есть кладбище, там могилы семейства Апраксиных и их предшественников князей Белозерских. Вы не поверите, есть могила тысяча восемьсот двадцать седьмого года! Если хотите – я вам потом покажу.

– Обязательно сходим, – кивнул Корсаков.

Пока Марина заваривала чай, он съел все, что было предложено. Выпивать в одиночку не решился, решив дождаться Воскобойникова. Не может быть, чтобы Пашка завязал. Потом они с Мариной пили чай с конфетами и мило беседовали о новых тенденциях в современной живописи.

Вымыв посуду, Марина, как и обещала, повела Корсакова на старое кладбище. Ничего интересного он увидеть не ожидал, однако его экскурсовод настолько хорошо знала историю дворянских родов, чьи представители покоились на погосте, что он поневоле заинтересовался. Кладбище густо заросло, подлесок и трава почти скрыли просевшие, неразличимые могилы, однако могильные камни, покосившие, с полустертыми надписями словно перенесли Корсакова на двести лет назад, когда и дом был обитаем и кладбище ухоженным.

– А вот и могила, о которой я вам говорила, – Марина отвела в сторону ветки бузины с едва распустившимися листьями.

Корсаков шагнул вперед. За кустами возвышался каменный крест. Время и непогода скруглили острые углы на мраморе, съели краску на буквах, но они все равно читались. «Анна Александровна Белозерская. 1807 – 1827». Разобрав надпись он замер: его удивило совпадение – Анюта тоже по отчеству была Александровна, и не сразу понял, о чем ему говорит Марина.

– …какая-то темная история. По официальной версии она умерла от воспаления легких, но в краеведческом музее я обнаружила дневниковые записи ее отца, Александра Петровича Белозерского. Он писал собственным шифром. Не слишком сложным и поэтому мне удалось кое-что понять. Судя по этим записям Анна Александровна умерла при родах. В имение ее привезли, чтобы скрыть от общества нежелательную беременность. Сами понимаете – в то время ребенок, появившийся вне брака бросал тень не только на мать, но и на всю семью. Отцом ребенка был офицер, лишенный дворянства, разжалованный в солдаты и сосланный в Сибирский корпус за участие в восстании декабристов. Александр Петрович, отец Анны, по одному ему ведомым мотивам записал ребенка, как собственного незаконнорожденного, а умирая, завещал ему большую долю наследства. Более точных сведений об отце ребенка найти не удалось, в бумагах он фигурирует под литерами А. К.

– История, достойная пера Шекспира. Дюма, по крайней мере, уж точно, – пробормотал Корсаков. – Скажите, Марина, а есть потрет этой женщины?

– Есть коллекция портретов князей Белозерских, но я, честно говоря, не обращала внимания, есть ли там Анна Александровна.

– Я смогу увидеть коллекцию?

– Полагаю, это возможно… – как бы сомневаясь, сказала Марина.

– Что-то вас не устраивает?

– Не то, чтобы не устраивало… – она тряхнула головой так, что хвост на макушке разлетелся веером, – вы могли бы мне кое-что обещать?

– Увы, я помолвлен с другой, и как благородный человек… – со слезой в голосе начал Корсаков.

– Да ну вас, – Марина махнула на него рукой, – я серьезно.

– Смотря что.

– Игорь, если я попрошу вас не настаивать, чтобы Павел Викторович с вами выпивал?

Корсаков приподнял бровь.

– Чего угодно ожидал, но только не этого. Ему же бутылка водки, как слону дробина!

– В последний раз его еле выходили. Сердце.

– Черт возьми, – выругался Корсаков, – я всегда считал, что Пашка здоров, как бык. Конечно, в таком случае клянусь, что буду пить исключительно в одиночку. Пусть мне будет хуже!

– Вот и договорились, – кивнула Марина, – однако пойдемте. Павел Викторович, наверное уже вернулся. Коллекцию я вам покажу вечером. Все равно делать будет нечего – ни телевизора, ни радио здесь нет.

– И выпить не с кем, – проворчал, следуя за ней, Корсаков.

– Сабля, водка, конь гусарский

С вами век мне золотой!

Я люблю кровавый бой,

Я рожден для службы царской!

Закончив пассаж бравурным аккордом, Воскобойников подкрутил усы и залпом, как водку, махнул стакан чая. Марина, смеясь, зааплодировала, Корсаков тоже несколько раз приложил ладонь к ладони. Павел раскланялся и отложил гитару.

– Да, были когда-то и мы рысаками, – произнес он.

– Не наговаривайте на себя, Павел Викторович, – сказала Марина.

– Нет, дорогая моя, все не то, все не так. Сердчишко пошаливает, одышка, да и годы – четвертый десяток.

– Ага, – кивнул Корсаков, – я и на себе почувствовал: после пяти бутылок водки кошмары снятся.

– После пяти бутылок вообще можно не проснуться, – сказала Марина, – что вы все на выпивку разговор поворачиваете? Павел Викторович, мы же договорились!

– Все, все. Уговор – есть уговор.

Они сидели на кухне, за окнами под ночным ветром шумели липы. В камине пылал огонь.

Пашка встретил их на крыльце, когда они возвращались с кладбища. Сбежав по ступеням он облапил Корсакова, приподнял, потряс и только после этого поставил на землю.

– Приехал, сукин кот! А я думал, как всегда: наобещаешь и забудешь.

– Когда это такое было? – возмутился Корсаков.

– А помнишь, обещал прекратить водку пьянствовать?

– Ну… такие обещания можно только с похмелья дать. Ладно, расскажи, как ты тут? Меня Марина покормила уже, кладбище показала.

– Ну да, посещение кладбища способствует пищеварению, – усмехнулся Воскобойников в усы, – у нее пунктик по захоронениям девятнадцатого века. Так, Марина?

– Никаких пунктиков у меня нет, уважаемый Павел Викторович, – возразила она, – просто надо знать родную историю. Вполне естественное желание.

– Естественное желание – это вовремя покушать, – поправил ее Павел, – кстати, именно такое желание меня уже давно гложет. Предлагаю в честь приезда дорогого гостя сбацать шашлычок. По-моему, свинина еще осталась.

– Хорошо, – кивнула Марина, – с меня шашлык, с вас огонь.

– Годится, – кивнул Воскобойников и хлопнув Корсакова по плечу, заявил, – пойдем-ка со мной, надежда русской живописи. Покажешь мне, как надо живописно дрова рубить.

Марина ушла в дом, а они обошли усадьбу. Здесь, под липами, в землю был вкопан стол со скамейками, из булыжников был сооружен мангал, рядом кучей лежали березовые поленья. За мангалом стояли грубо вырезанные из коряг не то идолы, не то оборотни.

– Это что ж за ужас такой? – спросил Корсаков.

– Не ужас, а былинные персонажи, – поправил Воскобойников, любуясь корягами.

– А это автопортрет? – Игорь указал на кошмарное создание с выпученными глазами и длинными вислыми усами.

– Я попрошу без грязных инсинуаций! Это – леший. А вот супруга его – кикимора болотная, а вот детки ихние – игошки и ичетики. Плаваете вы, Игорь Алексеевич, в национальном эпосе, – Воскобойников выдернул из колоды топор и протянул его Игорю. – Давай, приступай.

– Вот это, я понимаю, гостеприимство, – сказал Корсаков, снимая «стетсон», – здравствуй, гость дорогой. Поруби-ка дров, разведи огонь, на стол накрой. Надеюсь, свинина у вас действительно осталась, а то чего доброго и шашлычок из меня сделаешь.

– Давай, давай, – Павел присел на скамейку, оглянулся на усадьбу, – слушай, у тебя сигареты есть?

– Есть.

– Угости, будь другом.

Корсаков протянул ему пачку и поставил на колоду первое полено. С непривычки удар пошел вкось и топор застрял. Игорь чертыхнулся, перевернул топор и, ударив о колоду обухом, располовинил полено.

– Это тебе не кисточкой по бумажке водить, – усмехнулся Павел, со вкусом закуривая, – ну, рассказывай, как житье-бытье у вольных художников?

– Жизнь, как шкура у зебры: белая полоса – черная полоса. Вот в черную я и попал.

– Неприятности?

– Еще какие. Сначала сосед мой трахнул не того, кого надо. Заявился папа этой девчонки с охраной, набили нам морды.

– Вижу, – подтвердил Павел, – глаз еще красный и синяк не прошел.

– Вот-вот. Потом – еще хуже, а под конец и вовсе дом сгорел. Так, что мне теперь даже жить негде.

– Ну, жить, предположим, можно и здесь, – Павел забросил окурок подальше в лес и вытащил новую сигарету. Заметив недоуменный взгляд Корсакова, пояснил, – впрок накурюсь.

– Тебе что, и курить не позволяют?

– Слава Богу, нет, но уговорились на пять сигарет в день. Меня месяца полтора назад так прихватило, – Воскобойников похлопал по груди, – мотор отказывать стал.

– Вот черт, – огорчился Корсаков, – рановато вроде. Что, ни с того, ни с сего?

– С работягами, что здесь крышу крыли, посидели. А они мужики деревенские, подначивать стали: мол, вы в Москве пить разучились. Пришлось показать, кто пить разучился. Они все в лежку, а я песни пою. Правда наутро пришлось скорую из Яхромы вызывать. Марина неделю за мной в больнице ухаживала. Слушай, Игорь, – Павел наклонился к Корсакову и понизил голос, – может, охмуришь ее, а? Чую я, виды она на меня имеет.

– А что, – усмехнулся Корсаков, – девушка приличная, симпатичная, деловая, – он поставил на колоду очередное полено, – не пора ли тебе о семье подумать, кстати говоря?

– В тридцать лет жены нет, и не будет, – напомнил Воскобойников старую пословицу, – привык я уже один.

– Она тебе хоть нравится?

– М-м… она добрая, хорошая. Красивая, – Павел задумчиво подкрутил ус, – но уж больно следит за мной. В смысле – водку нельзя, курева поменьше. Во, идет, ну-ка, держи, – он сунул окурок в рот Корсакову.

– Так, – сказала появляясь из-за дома Марина, – мальчики, шашлык готов, где огонь?

– Сейчас добудем, – пообещал Корсаков, расправляясь с очередным поленом. Демонстративно затянувшись, он выплюнул окурок, – работаем без перекуров.

– Здесь кушать будем?

– Здесь, на воздухе, – прогудел Воскобойников, – а потом у камина посидим, чайку попьем. Эх, и люблю я чаек!

Марина с подозрением посмотрела на него.

– Да, с недавних пор полюбили. Павел Викторович, а вы не курили сейчас?

– Как можно, Мариночка. Мы же договорились! Вот – Игорь не даст соврать.

Корсаков сделал честные глаза.

– И соврать не дам и сам не стану. Ложь противна человеческой природе! – провозгласил он

– Приятно слышать, – заметила Марина, – Павел Викторович, пойдемте, поможете посуду принести. Игорь, я жду огонь.

– Уже зажигаю, – успокоил ее Корсаков.

От работы он вспотел и скинул куртку. Сложив в мангале колодец из щепок, он сноровисто запалил огонь, с удовлетворением отметив, что это не разучился делать, хотя последний раз разжигал костер для шашлыка еще будучи студентом.

Шашлык удался на славу. Корсаков, приступая к выполнению просьбы Воскобойникова – приударить за Мариной, расточал ей комплименты. Однако, перехватив ее взгляд на Павла, осекся и круто переменил тему – слишком многое прочел он в ее глазах. Так на Корсакова смотрела только одна женщина – бывшая жена, еще когда они только начали встречаться и про которую Игорь знал, что она влюблена в него до безумия.

Под вечер похолодало, из заросшего парка потянуло сыростью. Воскобойников принес самовар и мешок шишек. Самовар он раскочегарил профессионально, раздувая шишки старым кирзовым сапогом. Поднялся ветер, самовар перенесли в дом, разожгли камин.

Марина с Корсаковым выпили по рюмке коньяку. Павел спел пару романсов на стихи Дениса Давыдова. Разговор зашел о бывших хозяевах усадьбы и Марина принесла несколько папок с бумагами из краеведческого музея. Разложив их на столе, она нашла фотографии с портретных миниатюр.

– Где-то здесь есть портрет девушки… А вот это, взгляните, Игорь, – она протянула ему фото, – это сын Анны Александровны. Здесь ему, я полагаю, уже двадцать – двадцать один год.

– Ну-ка, покажите ребенка, – Павел подвинул стул поближе к Корсакову, – ого! А ведь он на тебя похож, Игорь! Может и ты у нас дворянских кровей?

Марина склонилась, разглядывая снимок через плечо Игоря.

– Да, какое-то сходство есть, – согласилась она.

Корсаков попытался вспомнить, как он выглядел в двадцать лет. Черт его знает… Если нарядить его в офицерский мундир середины девятнадцатого века, может и обнаружится что-то общее с отпрыском Анна Александровны и неизвестного офицера, сосланного в Сибирь, но чтобы уверенно сказать, это вряд ли.

– Требуй возврата имущества, – подтолкнул его Воскобойников, – сейчас модно вспоминать о дворянском происхождении. Глядишь и отсудишь чего-нибудь.

Марина стала убирать со стола, Павел показал Игорю комнату, где он будет спать. Удобств особых не было: кровать с железной сеткой, комковатый матрас. Марина принесла чистое белье.

– Ну что, по норам? – спросил Воскобойников, широко зевая и прикрывая рот ладонью.

– Я немного посижу с бумагами, – сказал Корсаков.

– Ну, как хочешь. Марина, ты тоже спать?

– Да, устала я сегодня.

Корсаков пожелал им спокойной ночи и уселся возле камина, прихватив с собой бумаги из музея. Дрова почти прогорели и он подбросил пару поленьев. От неловкого движения бумаги высыпались из папок. Игорь чертыхнулся и стал подбирать их, как вдруг, подняв один портрет, замер. Это была черно-белая фотография с портрета девушки лет восемнадцати. Высокая прическа, обнаженные плечи, печаль в глазах. Фотография не передавала красок, но сходство с картиной, которую Корсаков продал Жуковицкому, было поразительное.

– Что же это такое… – пробормотал Игорь, – что за шутки? Не верю я во всю эту мистику!

Тряхнув головой, он прогнал наваждение. Не стоило задумываться над совпадениями – сейчас его волновали другие проблемы. Он полез в карман за сигаретами и наткнулся на футляр с картами Таро. Высыпав карты на стол, он перебрал их, рассматривая рисунки. Да, неизвестный художник явно находился под влиянием средневековых мистиков. В неверном свете камина рисунки производили неприятное впечатление натурализмом сцен, прописанностью деталей. Игорь перетасовал колоду и стал выбрасывать по одной карте на стол.

Тепло огня заставило его вспомнить пожар в доме на Арбате и предшествующие события: находки в тайной комнате, смерть Трофимыча, продажу коньяка. Кто же все-таки поджег дом? Может и вправду Жук? Обозлился, что не нашел нужных полотен и подпалил, решив таким образом отомстить Корсакову? А кто убил Трофимыча? Возможно кто-то следил за ними, но зачем убивать, ведь из потайной комнаты ничего не пропало, только книги.

Карты легли кругом, еще одну Игорь положил в центр, следующую, не открывая, рядом. На глаза опять попалась карта с прикованными к скале мужчиной и женщиной. А что это они такие довольные? И почему не боятся демона, что растопырил над ними крылья? Ишь какой: голова козлиная, торс женский, мохнатый… Может, он охраняет их? Или они его не видят? Они довольны оттого, что пребывают в вечном блаженстве, внезапно понял Корсаков. Вечная любовь… une vie d'amour… они не устают наслаждаться друг другом, а демон не позволяет им отвлечься, толкает их в объятия, заставляя забыть обо всем на свете. У женщины молодое тело, а лицом она похожа… да, она похожа на Анюту, но кто мужчина? Да ведь это я! И нет желания сбросить оковы, оглядеться. Я наполнен любовью, нет, страстью. Порочной, всепоглощающей страстью, которая глушит звуки, затмевает свет, заполняет целиком, без остатка…

Корсаков открыл глаза. Видимо, он заснул, положив голову на руки. Камин почти прогорел, угли, багрово тлеющие в темноте, подернулись серым пеплом. Зевнув, Корсаков приподнял голову. Ему показалось, что повеяло сыростью, словно кто-то открыл окно в холодную ночь. Он оглянулся. В углу, на границе света и тени, стояла женщина в пышном платье с глубоким декольте. Светлые волосы, убранные в высокую прическу открывали стройную шею. Глаза ее были печальны и казалось из них вот-вот прольются слезы.

– Анна? – прошептал Корсаков.

Женщина поднесла палец к губам, требуя молчания.