Текст книги "За три мгновения до свободы. Роман в двух томах. Том 1-2"

Автор книги: Андрей Эпп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава 6. Крепость готовится к новой миссии.

На утро следующего дня началось превращение самого совершенного военного оборонительного сооружения в самую совершенную тюрьму. Заняло это несколько больше времени, чем предполагалось изначально. Восемь долгих месяцев Гут и Торн перекраивали, перестраивали, переоборудовали, переоснащали и совершали множество прочих пере-. Казармы гарнизона были перенесены во внутренний административный корпус. Их место заняли камеры для будущих арестантов. Оборудовали под камеры и большую часть помещений, располагавшихся во внешней крепостной стене. Был существенно уменьшен запас боеприпасов. Освободившиеся пороховые склады были частично отданы под продовольствие – узников хоть и скудно, но кормить все же было необходимо. Там же разместился и склад для хранения арестантской одежды и прочих мелочей.

Два небольших помещения, в которых раньше хранились запалы и пушечные ядра, были переоборудованы под карцеры. Собственно, особых работ для этого производить не пришлось. Оба помещения были «глухими». Они замыкали собой с противоположных сторон коридор складского блока. В самих карцерах, как и во всем блоке, полностью отсутствовали окна. Ни один луч света не тревожил царившую там кромешную тьму. Лишь изредка неуверенный и робкий дрожащий свет факела освещал холодные стены и низкие своды. Но никогда не задерживался он здесь надолго. Спустившиеся за какой-нибудь надобностью в складской блок солдаты спешили поскорее покинуть это мрачное место. Видимо, самой человеческой природе претит тьма. Скорее, даже не просто тьма как таковая, а тьма как отсутствие света. К свету тянется все живое на этой земле. И человек – не исключение. Лиши его света, и все внутренние ориентиры, все, к чему стремится человеческое естество, вдруг исчезает. Потерявшаяся душа начинает трепыхаться, метаться, биться в агонии. Может, в этом и есть причина такого естественного для человека страха перед темнотой. Страха дикого, почти животного. Как бы то ни было, спускаясь в складской блок, любой, даже самый смелый человек, предпочитал как можно скорее завершить свои дела и выбраться наружу. Комфортно там ощущали себя только съестные припасы. Холодно и темно. Темно и холодно. Как раз то, что нужно, чтобы сохранять их свежесть как можно дольше. И как раз то, что нужно для усмирения взбунтовавшихся и провинившихся арестантов.

Само переоборудование помещений под карцеры заключалось лишь в обшивке дверей металлом и установке надежных внешних запоров. Но даже это вызвало негодование коменданта. Сам факт наличия подобного рода помещений Бен считал бесчеловечным. Но Блойд был непреклонен, и Торну пришлось в очередной раз смириться.

– Как еще вы планируете поддерживать порядок и подчинение среди заключенных? Или вы думаете, что к вам будут поступать одни смиренные овечки? – урезонивал Гут коменданта. – В конечном итоге, вам и только вам придется решать, кого, когда, за что и на какой срок отправлять в карцер. Большинству из нас достаточно было бы и получаса в этой адской тьме, чтобы и думать перестать о неповиновении. А не хотите, так можете вообще ими не пользоваться. Дело Ваше. Но не предусмотреть для Вас такой возможности я не могу.

И карцеры в Крепости появились. Это еще больше осложнило отношения Блойда и Бена, которые во все продолжение работ по переустройству Крепости и без того поддерживали исключительно деловые отношения, стараясь не попадаться без надобности друг другу на глаза. После оборудования карцеров они и вовсе практически перестали разговаривать.

Лишь однажды между ними произошла еще одна короткая стычка.

– Нам не хватает помещений для камер. Нам нужно еще сократить склады боеприпасов, господин Торн.

– Еще сократить? Черт возьми, мы и так вчетверо уменьшили количество орудий, мы заняли этими дурацкими камерами все боевые проходы в стенах Крепости. У нас нет действующих бойниц, у нас нет нормальных коммуникаций и проходов для солдат гарнизона. Теперь Вы еще хотите лишить меня пороха и снарядов? Как вы себе представляете оборону Крепости? Скажите сразу, Блойд, вы хотите сдать Крепость? Вы же не бродяг и не рыночных воришек собираетесь здесь держать! Вы мне все уши прожужжали про их могущество, влияние, деньги. Вы там что-то даже про драконьи головы говорили. Вы думаете, их не попробуют отсюда вытащить? Вам хорошо, вы будете нежиться в своем столичном дворце. А что прикажете делать нам? Пугать противника голыми задницами? Первая же попытка штурма, будь она организована с умом и подкреплена десятком кораблей с хорошо обученной командой, увенчается успехом. Мы не успеем даже оповестить Большую землю об осаде, прежде чем из наших пороховых складов, на радость этим ублюдкам, выкатят последнюю бочку, не говоря уже о том, чтобы продержаться до прихода подкрепления.

– Возможно, вы и не успеете дождаться подкрепления. Но это вам и не понадобится. Единственное, что вам нужно будет сделать, просто выполнить приказ.

– Какой еще, к чертям собачьим, приказ?

Вице-Канцлер молча вынул из внутреннего кармана запечатанный пакет и протянул его коменданту. Торн нерешительно принял его и сорвал печать. Прочитанное заставило Бена Торна содрогнуться. Лицо его побелело и стало похоже на мятое, плохо выстиранное полотно. Затем по полотну побежали багровые пятна. Глаза налились кровью, руки сжались в кулаки. С минуту в нем продолжалась молчаливая, но напряженная внутренняя борьба, исход которой трудно было предугадать. На мгновение Блойду показалось, что вот сейчас жесткие корявые пальцы Торна вцепятся в его глотку и не отпустят, пока посиневший язык не вывалится из пенного рта, и глаза не выкатятся из орбит. Он невольно сделал шаг назад, готовясь к обороне. Лицо его при этом сохраняло полнейшую внешнюю невозмутимость.

Но Бен вдруг как-то весь обмяк, руки его безвольно опустились, плечи повисли. Казалось, что в нем вдруг лопнула какая-то стальная струна, на которой крепился весь его могучий скелет, отчего Торн весь вдруг как-то осунулся и обесформел.

– Вы чудовище, Блойд. Вы и ваш Канцлер, – выдавил из себя Бен.

– Отнюдь. Я очень надеюсь, что вам не придется исполнять этот приказ. Более того, я даю вам слово, что приложу все усилия, чтобы о приказе Канцлера, – незамедлительно казнить всех узников при наличии явной угрозы штурма Крепости или любой другой попытки их силового освобождения, – стало известно всем, кто хотя бы даже теоретически мог бы такую попытку предпринять. Поверьте мне, Торн, эта бумага, – Блойд указал на сжатый в кулаке коменданта лист, – защитит вашу Крепость лучше, чем сотня самых лучших пушек. Какой смысл ее штурмовать, если к концу штурма в ней просто некого будет освобождать? Кстати, о трупах… Нам с вами нужно решить, что делать с трупами.

– С какими еще, к чертям, трупами? – в голосе Торна уже не было ничего, кроме обреченности.

– Я уже говорил вам, Бен, вы слишком часто поминаете черта. Не надо, не искушайте судьбу. Если часто кого-то звать, он ведь может и откликнуться.

– Идите к черту, Блойд! Вы не ответили, о каких трупах идет речь?

– Подумайте сами, ведь Крепость – не курорт и не грязелечебница. Хотя, как раз грязи здесь будет предостаточно. Суровые условия, не самое лучшее питание, отсутствие нормального лекаря. Ваш гарнизонный врач не в счет. Он годен лишь на то, чтобы промывать желудки, да рвать клещами гнилые зубы. Еще прикладывать вам с похмелья примочки на лоб. Вот все, на что он способен. А наши, точнее, ваши будущие подопечные – преимущественно народ изнеженный и избалованный. Многие из них не смогут вынести тяжестей неволи. К тому же вполне вероятно, что некоторым из узников честным и беспристрастным судом может быть вынесен и смертный приговор. О том, где его приводить в исполнение, нам тоже надо позаботиться заблаговременно.

– Вам мало того, что вы сделали меня тюремщиком? Теперь вы еще хотите, чтобы я стал палачом и убийцей? – Бен был уже не способен на вспышки ярости. В вопросе прозвучала все та же безысходность и отрешенность.

– Вы остаетесь солдатом, Бен! Вас никто не заставляет убивать невинных и беззащитных жертв. Это враги, посягнувшие на нашу с вами Родину, на Эссентеррию! Они совершили самый страшный грех – предали свою страну. Они предали вас, Бен, меня, весь наш народ! И если суд докажет их вину, ТОЛЬКО если суд докажет их вину, то смерть для них станет лучшим исходом! Возможно, только так они смогут искупить свое преступление здесь, на земле, и избежать вечных мук в жизни иной. По крайней мере, так многие считают. В общем, вы умный человек, комендант Торн, вы не сможете этого не понять. Может, не сейчас, а чуть позже, но вы непременно поймете… Но хватит лирических отступлений. Что мы будем делать с трупами?

– На острове нет кладбища. Крепость строилась, чтобы защищать жизнь, а не лишать ее! За всю историю здесь не умер ни один солдат. Все они почили в своих постелях на Большой земле.

– Тем сложнее наша задача. Пожалуй, хоронить умерших на острове у нас не получится. Здесь кругом голимые скалы, нет ни пяди мягкой земли…

– Расстреливать внутри Крепости я тоже не дам, – решительно сказал Торн. – Ни одна стена не будет испачкана кровью. Пусть даже и преступной.

– Но ведь Крепость занимает весь остров. За ее стенами просто нет места для этих целей.

– Послушайте, господин Вице-канцлер, вы и так сломали во мне все, что могли сломать. Вам этого мало? Если я сказал, что на стенах Крепости не будет крови, значит ее не будет! Или вам сначала надо будет решать, что делать с моим трупом. Не нравится – ищите себе другого цепного пса, более покладистого. А у меня нет желания и дальше вилять хвостом и высунув язык таскать вам брошенные палки.

– Хорошо, Бен. Я вас услышал. Я думаю, мы найдем решение.

И решение было найдено. На самом верхнем ярусе восточной башни одна из бойниц, обращенных к морю, была расширена до такой степени, что превратилась в довольно широкий проход, куда свободно могли пройти два человека одновременно. Проходить, правда, было некуда. Дверь вела в никуда. Могло показаться, что в башне сделали выход на балкон, а сам балкон пристроить забыли. Вместо него была пропасть с узкой, не больше двух метров шириной полоской скал внизу, резко обрывавшихся и отвесно уходивших в море.

Вместо балкона с внешней стороны к выходу пристроили деревянный помост в несколько метров длиной. Он крепился на мощные наклонные балки, словно выросшие из стены уровнем ниже и упиравшиеся в помост где-то ближе к его середине. Со стороны это выглядело так, будто башня вытянула руку, указывая куда-то вдаль на восток.

Предназначение этого помоста было одно – он должен был стать местом, с которого почившим в Крепости узникам предстояло отправляться в свой последний путь. Морской пучине суждено было принять в свои холодные объятия бренные тела невольников и навсегда упокоить их в своих глубинах.

Здесь же предполагалось приводить в исполнение смертные приговоры.

Идея с помостом, предложенная Блойдом, была со скрипом в сердце принята Торном. Комендант же и определил ему быть на восточной башне. Сложно сказать, что здесь сыграло решающую роль. Возможно то, что восточная башня, имевшая когда-то в своем основании большой оружейный склад, была оборудована канатным подъемником для доставки боеприпасов на верхние ярусы. Этот подъемник мог быть использован для облегчения доставки тел к помосту. А может быть, просто комендант Торн где-то в глубине души был неисправимым романтиком. «Уж если тебе суждено получить пулю в затылок, – рассуждал Бен, – так уж лучше пусть твои глаза в этот миг наслаждаются рождением нового дня».

Вид с помоста в утренние рассветные часы был действительно восхитительным. Стоящему у выхода из башни чудилось, будто помост не кончается внезапно в унылой пустоте над морем, а уходит прямо в небо, в розовую рассветную даль. Чуть позже это место, где одинаково чудовищным образом суждено будет оборваться сотням и тысячам таких разных человеческих судеб, с чьей-то легкой руки станут называть не иначе как «Место, где встречают рассвет», а выражение «Ушел встречать рассвет» станет означать, что приговор приведен в исполнение. Выбирать для этого станут исключительно ранние рассветные часы. Видимо, тоже из романтизма.

Свой последний день в Крепости перед отплытием на Большую землю Блойд тоже встретил на помосте. Весь острог еще спал. По сути, он еще и не стал острогом, а только готовился к этому. Будь Крепость живым организмом, она бы, несомненно, тоже не спала эту ночь. Она бы непременно испытывала трепет от предстоящей новой для себя роли, трепет невесты накануне свадьбы или юноши перед началом ритуала инициации. Что готовит эта новая, неизвестная пока еще жизнь? Но Крепость – это всего лишь камни, сложенные определенным образом в стены. А у стен, как известно, нет души. Уши есть, а души нет. А значит, ей не свойственны ни волнения, ни переживания, которые способны лишить сна и покоя обычного человека из крови и плоти.

Конечно, служившие здесь люди, составляющие с Крепостью единое целое, не могли похвастаться ни душевным спокойствием, ни невозмутимостью. Пока шел процесс обустройства, гарнизон помаленьку свыкался с предстоящими изменениями. Но все же они пока представлялись несколько смутными, подернутыми дымкой повседневных забот и суетных дел. Но вот наконец-то накануне вечером Гут и Торн собрали весь гарнизон на плацу и торжественно объявили об окончании работ. Крепость была готова принять первых своих постояльцев.

Кем они будут? Сколько их поступит с первым кораблем? Этого не знали пока ни комендант, ни Вице-Канцлер. Это было неизвестно никому. Но было понятно одно – это обязательно произойдет, и видимо, уже совсем скоро.

От переживаний прошедшего дня, а еще больше из-за размышлений о том, с чем предстоит столкнуться на Большой земле, Блойд долго не мог заснуть. Нет, он не думал ни о чем конкретно, и спроси его в эти минуты о предмете его размышлений, Блойд вряд ли смог бы ответить что-нибудь более или менее определенное. То, что мешало ему погрузиться в сон, дарующий отдых душе и телу, было даже не размышлениями, а скорее потоком чувств, эмоций, ощущений и предчувствий, которые не выразить словами. Так часто бывает, когда слова бессильны в выражении наших истинных переживаний. Мы пытаемся впихнуть их в узкие и ограниченные словесные рамки, невольно отсекая от них все самое сокровенное и самое важное. Как раз то, что не влезает, выпирает наружу… Музыка. Вот единственное из средств выражения, дарованных человеку, чтобы разорвать эти узкие, давящие и лишающие истинного смысла словесные рамки. Именно дарованных человеку, а не созданных им самим, ибо музыка воистину есть дар свыше. Вот и сейчас то, что происходило с Блойдом, было даже не мыслями, а просто движениями души. Будто невидимая рука виртуозного маэстро касалась тончайших ее струн, рождая в ней музыку. Разную, непонятную – то слегка печальную, то выраженно трагичную, то покрытую легким кружевом светлой грусти. Иногда рождалось нечто, напоминающее надежду, даже не саму надежду, а ее далекое предвкушение, предожидание надежды. Все это менялось, перерождалось друг в друга, замолкало и вновь рождалось с новой силой. И все это не давало уснуть.

Вконец отчаявшись поймать ускользающий сон, Блойд поднялся с постели. Почему-то он вдруг подумал о Торне. Ему стало жалко старого коменданта. В душе родилось безотчетное чувство вины перед этим несчастным человеком. А еще ощущение совершаемой им непоправимой ошибки. В чем, собственно, была его, Блойда, вина? И в чем заключалась эта ошибка? Этого он для себя однозначно сформулировать не смог. Но от этого ощущение не исчезало и не становилось слабее.

Гут выглянул в окно. Где-то на востоке начало угадываться робкое несмелое свечение. Это еще не был рассвет. Темное ночное небо продолжало властвовать над спящей землей. Лишь узкая, едва различимая полоска у самого горизонта потихоньку стала набирать синеву. Блойд оделся и, повинуясь какому-то внутреннему влечению, направился к восточной башне. Он осторожно поднялся на верхний уровень и встал у выхода на помост.

Шаг – и вот он уже стоит на свежевыструганных досках, источающих ни с чем не сравнимый аромат. Так может пахнуть только дерево, к которому прикоснулись человеческие руки. Блойд глубоко вдохнул, втягивая ноздрями этот запах. «Странно, – подумалось вдруг ему, – ведь так пахнет, по сути, мертвое дерево. Живой лес так не пахнет. Там много своих, живых запахов. Но они другие. Запах хвои, запах цветущей липы… Дерево растет, меняется, каждый год встречает весну набухшими почками и зеленью первой нежной листвы. И у них свой запах, и он тоже другой. Но рано или поздно дерево умирает. И странное дело, умершее в лесу дерево пахнет по-другому. Мертвые корни не питают могучий ствол живительными соками земли. Тогда дерево начинает поддаваться тлению. Тлен и гниль – вот запах умершего в лесу дерева.

Но чтобы пахнуть вот так, как пахнет этот настил под ногами, дерево должно не просто умереть. Его должен убить человек. Срубить, как палач срубает голову на плахе, распустить его на доски. Искромсать его тело стальным инструментом, придавая нужную ему форму. И тогда умершее дерево будто рождается заново, приобретает в руках человека новую жизнь. Может быть, это запах не смерти, но запах новой жизни, запах второго рождения, перерождения из творения природы в творение рук человеческих? Интересно, ведь Деспол все свое детство провел среди таких запахов… Думал ли он когда-нибудь о чем-нибудь подобном? Скорее всего нет. Вряд ли он вообще способен задумываться о такой ерунде».

Еще шаг. Блойд опустил глаза и попытался разглядеть сквозь ночную тьму то место, где скалистый берег встречает морскую волну. Было тихо. Море, устав от волнений и вечного беспокойства, тихо спало, стараясь не тревожить отражения ночных светил на своей темной и гладкой коже. Лишь тихий-тихий, едва доносившийся снизу плеск напоминал о том, что прямо под ним сошлись две противоположные стихии. Сошлись не в яростном и непримиримом противостоянии, рождающем мириады брызг и хлопьев грязно-белой морской пены, как это бывает в моменты бурь и штормов. Сошлись по-другому, как любовники, нежно ласкающие друг друга под покровом ночи.

Еще пара шагов. И вот, берег остался позади. Сейчас под ним только море. Бескрайнее море под бескрайним небом. А прямо перед ним – рождение нового дня. Ночная тьма нехотя откатывалась на запад, теряя свою власть над миром. Небосвод на востоке стал светлеть, обретая новые краски, заливая высь синевой, а горизонт всеми оттенками розового, красного и золотого. Вместе с небом стало оживать и море. Вот над морской гладью там, далеко впереди, где море встречается с небом, появился самый краешек солнечного диска, и от него прямо к Блойду, к самым его ногам вдруг побежала яркая светящаяся дорожка. Свежий морской воздух наполнил его легкие, кружа голову, придавая всему телу неимоверную легкость и невесомость. Блойд вдруг почувствовал нестерпимое желание ступить на эту солнечную дорожку, оставить за спиной все – и Крепость, и Горсемхолл со всей его мышиной возней и алчными людишками, все, что его так тяготит, прижимает к земле и давит, давит, давит… Вот оно, настоящее. Только он, море, небо и эта солнечная тропинка. Безграничная свобода до слез на щеках, до трепета каждой клеточки его существа. Еще шажок, и вот оно – место, где кончается помост и начинается дорога к Солнцу.

– Волшебно, не правда ли?

Голос Торна, прозвучавший как будто из другого мира, заставил Блойда вздрогнуть. Завладевшая им иллюзия свободы вмиг безжалостно улетучилась, оставив после себя такую знакомую для Гута тяжесть. Блойд обернулся и увидел облокотившегося об арку входа коменданта. Скрещенные на груди руки и устремленные вдаль глаза. Что-то новое в облике коменданта почудилось Блойду. Он даже не сразу понял, что именно. Только спустя несколько мгновений Гут заметил, как рассветное небо отразилось в глазах Бена и покатилось вниз, оставляя на его лице мокрую соленую бороздку. Он вдруг оказался живым. Живым и настоящим. Способным отражать небо на своих небритых щеках.

Блойд снова повернулся к восходящему Солнцу, с трудом усмиряя подкативший к горлу ком.

– Вы правы, Бен. вы чертовски правы! Это лучшее место, чтобы уйти… Только так и стоит умирать… Только так, встречая рассвет!