Текст книги "Казнь"
Автор книги: Андрей Зарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
VI
Гром среди ясного неба не поразил бы так Елизавету Борисовну, как поразила нежданная записка от Дерунова.
Сухим официальным тоном он извещал ее, что в среду вечером, то есть сегодня, он занесет векселя Долинину для протеста на завтра, потому что дела заставляют его немедленно, рано утром в четверг, выехать в Петербург.
Елизавета Борисовна собиралась сделать прощальные визиты и теперь сидела одетая, с отчаянием на лице, держа на коленях злополучное письмо.
Из гостиной послышались тяжелые шаги; Елизавета Борисовна едва успела спрятать письмо, как в комнату вошел Можаев.
– Что с тобой? – спросил он с тревогою. – Ты такая бледная.
Она сделала попытку улыбнуться.
– Сейчас пройдет. Вдруг закружилась голова. Это, верно, еще вчерашнее.
– Ты бы прилегла, – участливо сказал Можаев, но она порывисто встала.
– Нет, нет! Я выйду и освежусь!
– На дворе жара.
– Я рассеюсь на людях… – и она пошла к выходу. Можаев остановил ее в дверях, обнял и нежно поцеловал ее холодный лоб.
Она поморщилась и, отодвинувшись от него, вышла из комнаты. Он с улыбкою посмотрел ей вслед.
Она торопилась, словно за нею гнались. «Пусть думают, что хотят», – решила она про себя и твердо направилась в канцелярию губернатора.
– Иван Герасимович Анохов здесь? – спросила она швейцара.
– Так точно!
– Вызовите его на минуту.
В грязной комнате приемной с грязной ясеневой мебелью за большим столом сидел чумазый юноша и яростно водил пером по бумаге; на скамьях вдоль стен сидели несколько человек. Толстый, краснолицый купец икал, приговаривая: «О Господи Иисусе!«Старая женщина свистящим шепотом передавала что‑то своему соседу, юркому господину в изношенном пиджаке, и тот сочувственно кивал ей лысой головою.
Елизавета Борисовна нетерпеливо ходила взад и вперед по комнате, и, когда в дверях показался Анохов, она порывисто подошла к нему. Все присутствующие встали и тоже двинулись к нему гурьбою, но он замахал на них руками.
– Потом, потом, – сказал он и обратился к Можаевой с тревожным шепотом: – Ты зачем? Принесла деньги?
– Вот! – она взволнованно подала ему письмо.
Они отошли к окну, в глубь комнаты. Анохов внимательно прочел письмо, и лицо его побледнело, но через мгновение он пришел в себя.
– Будь покойна, – сказал он решительно. – Я был в конторе Долинина и видел письмоводителя. Он задержит векселя во всяком случае. Только одно: приготовь деньги. Я сегодня же вечером повидаю его – и… завтра утром… Да, да! – он с беспокойством огляделся. – А теперь иди! Здесь неудобно. Что подумают.
Его слова успокоили ее, она улыбнулась. Он, положив письмо в карман, чинно подал ей руку и обратился к остальным посетителям.
Яков Петрович Долинин сидел напротив своего письмоводителя за столом, заваленным бумагами, но делать ничего не мог. Беспокойство за исчезнувшего Николая охватывало его все сильнее. Он знал его порывистый характер, понимал всю драму его души и в то же время холодел при мысли о встрече Николая с Деруновым.
Звякнул парадный колокольчик. Яков Петрович поспешно встал, думая встретить брата, но вместо него в комнату поспешно вошел Весенин и крепко пожал ему руку.
– Яков Петрович, я к вам!
Долинин дружески улыбнулся ему. Он любил этого подвижного человека, у которого деловитая серьезность сочеталась с веселым открытым характером студента.
– Что могу, все сделаю.
– Да вот, – заговорил Весенин, – Сухотин продает нам свое имение. Прокутился, – пошутил он, – только вся суть в том, чтобы до завтра обработать. Он приедет, подпишет, получит деньги – и в Париж! – И Весенин подал связку бумаг. – Главное опись, – продолжал он, пока Долинин перебирал бумаги, – видите, какая огромная, а? А ее до завтра! Мы не постоим за расходами, только кто бы взялся?
Антон Иванович, присутствующий во все время разговора, вдруг вытянулся во весь свой рост и осторожно, журавлиным шагом, подошел к Долинину, засматривая ему через плечо.
– Много, ой – ой много! – тихо приговаривал он, по мере того как Долинин поворачивал листы мелко исписанной бумаги.
– В том‑то и дело, – щелкнув пальцами, сказал досадливо Весенин.
Долинин с улыбкою обратился к письмоводителю:
– А небось, – сказал он, – если вас попросить, то вы к вечеру все перепишете?
Грузов погладил рукою воображаемые усы и слегка поклонился, не скрывая торжествующей улыбки.
– Так за чем же дело стало?! – воскликнул Весенин. – Антон Иванович, возьмите, пожалуйста. Сколько это будет стоить?
Грузов улыбнулся еще веселее.
– Если… две краснень…
– Да сделайте одолжение! – и Весенин живо опустил руку в боковой карман, но Грузов жестом остановил его.
– Я, Федор Матвеевич, отлично понимаю вашу душу и знаю, что вы заплатите. До окончания же работы денег брать не желаю!
– Как хотите!
– Ну, вот и улажено, – сказал Долинин и, увидев – в дверях прислугу, прибавил: – А теперь не хотите ли со мной пообедать?
– Какое! – Весенин махнул рукою. – Мне еще в двадцать мест! Ведь завтра все едут в деревню. А вот вечерок я у вас отниму.
– Милости просим!
– Пока всего хорошего! – и Весенин исчез так же быстро, как появился. Долинин посмотрел из окна, как тот легко сел на велосипед и покатился по аллее.
– Ловкая штука! – заметил Грузов. Долинин отошел от окна.
– А вы, Антон Иванович, пообедаете – и за работу! Ну, идемте!
Они прошли в столовую.
За обедом горничная подала Долинину письмо.
Он посмотрел на конверт и поморщился, после чего вскрыл его и бегло прочел записку.
– Держу пари, что от Дерунова, – произнес Антон Иванович с таким видом, словно обнаружил глубочайшую проницательность.
– Да, – ответил Долинин, – просит позволения зайти вечером и оставить у меня какие‑то векселя для протеста. Вы уж примите его за меня!
– А – а! Скажите на милость! – проговорил Грузов и поспешно стал глотать горячий суп.
Долинин ел также молча. Беспокойство снова овладело им. Два часа, как ушел брат, и его все нет. Дерунов, наверное, уже вернулся со службы из своего банка и вдруг встретился с ним там, дома!.. При этой мысли Долинин даже откинулся к спинке стула. Горничная убирала тарелки, заменяя их чистыми, уносила кушанья, заменяя их, и Долинин ел все механически, ничего не замечая вокруг. Он и поднялся из‑за стола только следом за Грузовым и, когда тот ушел к себе в контору, медленно поднялся по лесенке наверх, в свой кабинет. Это была уютная комната, с широкой софою, большим письменным столом, вся заставленная книжными шкафами. Из нее лесенка в шесть ступенек вела в крытую стеклянную вышку. Долинин занимался астрономией и подолгу просиживал на своей вышке, следя за течением звезд в телескоп или подзорную трубу.
Долинин лег на софу. Сон быстро сморил его, но мысли о брате занимали и сонный ум. Долинин вдруг увидел Николая. Он вошел к нему тихо, бледный, с окровавленными руками, и сказал: «Брат, я убил его. Я не мог осилить своей ненависти!»
Холодный пот облил Долинина. «Что ты сделал?» – воскликнул он в ужасе и вскочил.
– Вам сюда подать чай, барин? – спросила его горничная. Он еще не мог прийти в себя.
– Что? – спросил он, тревожно озираясь.
– Сюда, говорю, подать чай или сойдете? – повторила горничная.
– Брат не вернулся? – поинтересовался он, вспомнив сон.
– Нет еще. Как ушли, еще не вернулись!
– А! – Долинин вздохнул с облегчением. – Чай? – сказал он. – Чай снесите Грузову, а мне подадите потом, когда придет брат или Весенин. Сюда подадите!
И он опять остался один. Знойный день, как и накануне, сменился ненастной ночью. Опять гремел гром и лился дождь, все наполняя угрожающим шумом. Долинину стало жутко. Он зажег лампу. Влетел комар и с монотонным зудением стал биться о горячее стекло. Долинин раскрыл книгу, но не мог читать.
Заскрипели ступеньки. Он поспешно обернулся. Это был Весенин.
– Вот и я, – весело сказал он. – Ну и погодка! Ад на дворе. «Шел дождь, и перестал, и вновь пошел!.. «Скажите, что у вас тут делал Анохов? Вы его не видели? Странно! Он все тут вертится. От вас ехал – его встретил, теперь опять. Что вы такой бледный?
Весенин, видимо, был оживлен.
– Я? – ответил Долинин, откладывая в сторону книгу и вставая, чтобы подать Весенину руку. – Удивительно! Я не нервный вообще, но сейчас меня встревожил сон.
– Что за сон?
Долинин покачал головою и серьезно сказал:
– Никому не расскажу его, но долго не забуду. Вы верите в пророческие сны? – хрипло спросил он.
– Верю ли? – Весенин сел и закурил папиросу. В это время служанка внесла чай. – Видите ли, с другим бы я на эту тему позубоскалил, но с вами это неловко. Вы человек серьезный, – он улыбнулся. – Лично я реалист и по складу ума, и по образованию, и толковать свои сны не стал бы, но в то же время не смею отрицать пророческие сны, а потому… просто избегаю думать об этих материях.
– Я сам не верю в пророчества, но бывают ужасные сны!
Долинин провел рукою по лицу, будто смахивая кошмар.
– Вы поэт и достаточно взволнованны, – участливо сказал Весенин, – бросим эту тему и заговорим о живом деле. Я хотел бы до времени скрыть эту покупку… Главным образом от Дерунова.
Долинин с удивлением посмотрел на него.
– Видите ли… мы его подводим, и он ужасно обозлится. Сухотин ведь у него запутался, и он думает за гроши получить это имение, и вдруг – нос! От этого мы так и торопимся. Вот обозлится‑то!
Весенин рассмеялся.
– Это очень злой и мстительный человек, – предостерег Долинин, – он заплатит если не Можаеву, то вам.
– Ге! Что он мне сделает? – Весенин беспечно махнул рукою и потом, немного помолчав, заметил: – Не выношу этого господина, и в то же время жена его мне невыразимо нравится. Глубокая, сосредоточенная натура; вероятно, мечтательница и, несомненно, чиста до святости. Скажите, как такой негодяй мог жениться на такой девушке? Вернее, наоборот: как она могла выйти за него?
Долинин отвернулся, чтобы скрыть невольное свое волнение; затем, окутав себя дымом папиросы, ответил:
– Банальная история: бедность и лишения, больная мать, брат – шалопай, их усиленные просьбы – и к этому случайное легкомыслие человека, любимого ею…
– В экзальтированной головке, – продолжил Весенин, – сложилась мысль о разбитой жизни и явилось желание принести себя в жертву. Как по книжке! – окончил он и потом задумчиво прибавил: – Да, есть такие женщины, которые не успокоятся, пока не принесут себя в жертву! Есть дети?
– Дочь!
– Ну, хоть это ей утешение. Знаете, почему я ею заинтересовался?
Долинин покачал головою.
– Вера Сергеевна очень дружна с нею, и при этом тайно! – Весенин выпустил струю дыма. – Меня заинтересовала эта дружба, и я стал следить за madame Деруновой. И что же? Те же черты. Только Веру Сергеевну не ломала жизнь, она еще не любила и Бог уберег ее от разочарования, она и смелее, и экзальтированнее. Та же вся ушла в себя…
Долинин ничего не ответил. Весенин вдруг оборвал речь и замолк.
Заскрипела лестница. Долинин с тревогою взглянул на дверь и опять был разочарован. Нагнув голову, словно боясь ушибиться о притолоку, в комнату вошел Грузов с кипою бумаги.
Весенин быстро встал.
– Неужели окончили? – вскричал он.
– Все – с! Осталось считать, – улыбаясь, ответил Грузов.
– Вот спасибо‑то! Кладите сюда, – указал он на софу, – получайте деньги! Ай да Антон Иванович!
– А как же со считкою? – спросил он, пряча деньги.
– Идите домой, – ответил Долинин, – мы с Федором Матвеевичем считаем вдвоем. Я хочу дождаться брата.
– Они только что вернулись, – сказал Грузов.
Долинин вскочил.
– Когда? Что же он не вошел сюда?
– Сейчас только; промокли все, испачканы. Переодеться, говорят, надо!
Долинин быстро стал спускаться вниз.
Грузов кивнул ему вслед головою и сказал Весенину:
– Как мать родная любит. Не надышится!
– И тот его?
– Тот? Нет. Словно так и быть должно. Одно время денег в Петербург переслал – страсть!
– Почему же он так любит его? – спросил Весе – нин.
– Старший брат, – пояснил таинственно Грузов, – остались сиротами, и он ему вроде как за родителей был. Воспитал, обучил. Не женился из‑за него.
Весенин покачал головою.
– Значит, есть такие и мужчины, – сказал он вполголоса.
– Чего – с? – не расслышал Грузов.
– Нет, я сам с собою!
Долинин прошел через темную столовую, гостиную, миновал коридор и остановился подле открытой двери в темную комнату.
– Николай, ты вернулся? – спросил он тревожно.
– Вернулся! – ответил из темноты голос Николая.
– Что ты делаешь в темноте?
– Переодеваюсь. Вымок, выпачкался, ободрался…
– Где ты был?
– На реке, на горах. Везде!
– Придешь?
– Сейчас. Нет, пожалуйста, огня не надо! Не зажигай!
Долинину послышалось в голосе Николая тревожное опасение, что он увидит его лицо.
– Ну, ну! Так придешь?
– Сейчас! – уже нетерпеливо ответил Николай.
– Я велю разогреть самовар и подать поесть!
– Вы идите, – сказал он Грузову, вернувшись наверх, – мы здесь сами прочтем и сверим!
Грузов откланялся и, нагнувшись, осторожно стал спускаться с лестницы. Долинин повеселел.
– Ну‑ка, не хотите ли! – сказал он, беря бумаги. – Вот вам оригинал, а я возьму копию. Читайте, а я следить буду! Вы сюда, ближе. Вот так! Начинайте! А тем временем нам соберут ужин!
Он сел за стол и взял в руки перо. Весенин примостился сбоку и начал чтение:
– «Инвентарь имущества в усадьбах и прочих помещениях имения дворянина Я. П. Сухотина…»
– Так! – сказал Долинин.
– «Главная усадьба. Мебель».
В это время в комнату неслышно вошел Николай и молча пожал руку Весенину.
Долинин поднял голову и улыбнулся брату.
– «Зеркалов 18, – читал Весенин, – из них трюмо 3, простеночных высоких 7, туалетных 2 и в ясеневых рамах для прихожей и малых спален – 5».
Николай осторожно прошел на вышку, и, пока Весенин читал, Долинин все время слышал его беспокойные шаги у себя над головою.
Прислуга пригласила их ужинать. Они дочитали последнюю страницу и встали.
– Ну, завтра и к подписи, – весело сказал Весенин, – уж не знаю, как и благодарить вас, Яков Петрович!
– Пустяки! – отговорился тот. – Николай, ужинать!
– Не пойду! – ответил сверху Николай. Долинин смутился. Веселость сразу оставила его, и на лице отразилась тревога.
– Тогда до свиданья! – крикнул ему Весенин. – Я выпью рюмку – и домой!
– Всего хорошего! Я ваш велосипед в переднюю внес.
– Спасибо, жму вашу руку!
Долинин, надеясь, что Николай сойдет проститься с Весениным, не дождался, грустно вздохнул и повел своего гостя вниз.
Весенин торопился. Почти на ходу он выпил рюмку водки, закусил сардинкой и стал прощаться.
– Поди, часа два! – сказал он.
Долинин не задерживал его. Ему хотелось скорее остаться вдвоем с братом.
Весенин зажег у велосипеда фонарь. Долинин раскрыл дверь, придерживая ее, пока тот вывел велосипед.
– У вас аллейка‑то гладкая? – спросил Весенин.
– Гладкая!
– Ну так до завтра.
– Всего хорошего!
Долинин запер дверь, но не успел дойти и до середины конторы, как резкий звонок заставил его вмиг очутиться снова у двери и быстро распахнуть ее. Перед ним стоял встревоженный Весенин.
– Яков Петрович! Здесь было убийство! – сказал он. – На дорожке труп!
– Дерунова? – глухо спросил Долинин и ухватился за косяк.
Весенин испуганно взглянул на него.
– Пойдемте, взглянем! – он быстро снял с велосипедного руля фонарь и повел Долинина. Намокшая земля скользила под ногами, кусты брызгали водою. Весенин прошел несколько шагов, остановился и дрожащей рукою навел на землю фонарь. Свет ударил ослепительно яркой струею и осветил искаженное лицо Дерунова. Он был без шляпы, с обнаженной головой; страшный удар в висок выбил ему глаз и залил кровью все его лицо; здоровый глаз, широко открытый, с ужасом смотрел перед собою.
Весенин отвел фонарь в сторону и торопливо сказал:
– Я сейчас на велосипеде съезжу в полицию, а вы пришлите дворника приглядеть тут! Я мигом!
Он через мокрые кусты обошел труп и выбрался за калитку.
– Поехал! – крикнул он.
Долинин словно очнулся от охватившего его оцепенения, застонал и, спотыкаясь, побежал в дом. Свеча, с которой он провожал Весенина, погасла. Он побежал впотьмах, не заперев двери, натыкаясь на мебель и поминутно хватаясь за голову.
Поднявшись к себе, он бессильно упал на софу, но, услышав над собою те же монотонные шаги Николая, быстро встал и крикнул:
– Николай!
Что‑то ужасное было в его крике, потому что встревоженный Николай в один миг очутился подле него. Долинин взглянул на него безумным взглядом.
– Дерунова убили, – сказал он глухо, – у нас… в саду!
Николай пошатнулся и схватился рукою за край стола. Мысли его закрутились в бешеном хаосе, но, взглянув на брата, одна ужасная мысль заслонила собою все остальные.
Он выпрямился, в глазах его вспыхнула решимость.
– Брат! – звонко проговорил он. – Клянусь всем святым: это не я!
VII
Вдова жандармского полковника Авдотья Павловна Колкунова, или, как она любила, чтобы ее называли, полковница, жила с» сердцем, полным разочарования», по ее словам, и 60 рублями пенсии. Она когда‑то видала свет и потому, сохраняя его традиции, держала себя то величественно, как королева Виктория, то игриво, как придворная дама Наполеона III, то мечтательно – томно; она когда‑то считалась красавицей и потому старательно поддерживала это воспоминание всевозможными искусственными средствами, но провинциальная косметика не могла равняться со столичной, и румяные щеки полковницы походили скорее на пораженные экземой, а нежная белизна кожи приняла от времени и скверных белил синеватый оттенок, словно Авдотья Павловна брила себе и нос, и лоб, и все части лица, не тронутые местными румянами.
С тех пор как она выдала свою дочь замуж, жизнь ее обратилась в сплошное удовольствие. Она не отказывала себе ни в еде, ни в нарядах, ни в развлечениях и с чарующей грацией привлекала в свой дом молодых людей, которые были не прочь выпить и поесть у нее в гостиной, но бежали как очумелые при виде ее на улице.
С дочерью она была дружески – ласкова и товарищески – откровенна, и потому, когда Екатерина Егоровна прибежала к ней, расстроенная поведением мужа, она быстро успокоила ее.
Вечером сюда наведался Дерунов и передал ей билет, инструкции и деньги. Екатерина Егоровна, все еще смутно боясь мужа, осталась у матери ночевать и теперь, после крепкого и спокойного сна, свежая и радостная, сидела за кофеем. Против нее, в покойном кресле, небрежно развалясь и положив ногу на ногу, курила папиросу ее мамаша.
Чарующая красота ее юности не была еще восстановлена, и лицо имело буро – синеватый оттенок, словно не бритое дня три; тонкий нос ее шелушился, под глазами синели круги и длинные тонкие губы были почти черны, прикрывая ослепительно белые зубы петербургской работы. Она была одета в розовый пеньюар, обнажавший когда‑то дивные ее руки почти до плеч, – и в этом виде походила более на костлявую смерть, вздумавшую кокетливо принарядиться и закурить папиросу, чем на вдову жандармского полковника.
– Я только не знаю, – говорила Екатерина Егоровна, продолжая разговор, – как мне собраться и сказать мужу об отъезде. Луша не пришла за мною; значит, он меня не спрашивал.
– Пренебреги! – ответила полковница, выпуская дым кверху. – В высшем свете, мой ангел, на мужей не обращают внимания. Они – нуль!
– Но, мама, если он узнал…
– Тем лучше! – и полковница лукаво прищурилась. – Ты уезжай и требуй отдельный вид. Семен Елизарович поддержит тебя. Ты останешься в Петербурге, я приеду к тебе, и мы устроим салон! Ах! – она приняла еще более пленительную позу и предалась мечтаниям. – Мы привлечем к себе всю золотую молодежь. Будем устраивать пикники, гулянья… Я, Катиш, выучу тебя всем тонкостям кокетства, и ты будешь очаровывать! Когда‑то я слыла непобедимой; львы были у моих ног.
– Львы, мамаша?
– Ну да, светские львы, глупенькая! – снисходительно объяснила она и вздохнула: – Но твой отец был ревнив и перевелся в провинцию.
В это время в комнату вошла красивая, высокая девушка.
– Тебе что, Феня? – прервала свою речь Колкунова.
– Луша пришла к барыне…
– Луша! – встрепенулась Екатерина Егоровна. – Зови ее сюда! Мамаша, вы позволите?
– Позови ее сюда, Феня, – величественно сказала Колкунова.
Луша тотчас вошла в комнату. Она была бледна и взволнованна.
– Ну, что, Луша? Он зовет? Сердится? – спросила Екатерина Егоровна, нагибаясь через стол.
Луша покачала головою.
– Сидит запершись! – ответила. – Не слышно даже, а Семен Елизарович…
– Семен Елизарович? – удивилась Екатерина Егоровна. – Был?..
Луша опять качнула головою.
– Убиты – с, – тихо ответила она, – сегодня… все в городе говорят!..
Екатерина Егоровна вскочила с искаженным от ужаса лицом.
– Убит? – повторила она и, подняв руки кверху, закричала: – Он, он! О я несчастная! Он и меня убьет. Он грозился!..
Полковница выронила папиросу и всплеснула руками.
– Ах, ужас! Феня, Феня! – закричала она. – Поди, позови жильца нашего, скорее!..
– Алексей Димитриевич рано утром ушли, – сообщила Феня, – за ними сторож приходил. Экстра, говорит, убивство!..
– Вот! – воскликнула полковница. – Луша, ты права! Его убили! О люди! Нет нашего ангела! – Она тоже вскочила и грозно протянула руку: – Но тогда арестуйте убийцу!
– Он, он! – кричала Екатерина Егоровна, бегая по комнате. – Он грозился!
– Барыня! – заговорила Луша, вся дрожа. – Они все взаперти сидят, и не слышно их. Я боюсь идтить туда, потому они, верно, порешившись. Вот ей – Богу!
– Как? – полная нового ужаса, спросила Екатерина Егоровна.
– Не иначе как порешившись! Потому что ничего не слышно. Я даже убегла ночью, а теперь вернулась – и все тихо. Я – к вам!..
– Мамаша, что же мне делать? – простонала Екатерина Егоровна, опускаясь в кресло.
Мамаша развела руками.
– Теперь самое лучшее, – бойко заговорила Феня, – подождать, пока вернутся Алексей Димитриевич. Они законник, и все это им известно. Они и присоветуют!
– Да, да, Катиш! – оживилась полковница. – Это самое лучшее! Подождем его. Ты не уходи от меня… И ты, Луша. Там видно будет. Феня, пойдем! Помоги мне! Ох, как бьется мое слабое сердце!..
Она приложила руку к тощей груди и медленно поплелась из комнаты.
– А я, барыня, сбегаю за вещами и сейчас назад. Опять, квартиру запереть надо! – сказала Луша и, видя, что ее барыня сидит в оцепенении, тихо вышла из комнаты…
Весть о насильственной смерти Дерунова всюду производила ужасное впечатление.
Сергей Степанович Можаев один из первых узнал о ней от Весенина. Он широко перекрестился и сказал:
– Никто не знает своего смертного часа. Какая ужасная смерть! А мы вчера с вами костерили его! Что же, ограблен?
– Нет! – ответил бледный Весенин (он не спал всю ночь). – При нем и часы, и портмоне, и бумажник…
– Странно!.. Злой человек был. Врагов много!
Разговаривая, они прошли в столовую.
За самоваром с бледным, усталым лицом сидела Елизавета Борисовна, подле нее Вера внимательно просматривала газету.
Сергей Степанович ласково поздоровался с ними.
– Новость еще не дошла до вас? – спросил он, садясь к столу.
– Какая? – живо спросила Вера. Елизавета Борисовна только повернула лицо в сторону мужа.
– Дерунова убили! Федор Матвеевич на труп наткнулся, в садике Долинина, у подъезда… Лиза! – вдруг закричал Можаев, вскакивая со стула. – Лиза!
Вера успела поддержать свою мачеху, иначе она бы упала. Мертвенная бледность покрыла ее лицо. Весенин с готовностью налил стакан воды. Можаев стал на колени, схватил руки жены и в испуге встряхивал их.
– Лиза, что с тобою? Очнись! – говорил он растерянно.
Вера смочила водой виски мачехи. Она очнулась. Капли пота выступили на ее лице.
– Простите, – улыбнулась она, – но это так неожиданно. Я не могу. Я выйду. Вера, помоги мне! Спасибо, Серж!
Муж нежно обнял ее и повел из столовой. Вернувшись, он сказал:
– Она последние дни что‑то все на головные боли жалуется, бедная! Надо скорей в деревню, Федор Матвеевич! Веруша, наливай чаю. Что надо? – недовольно обратился он к вошедшему лакею.
– От Деруновых к барышне… – сказал тот нерешительно. Вера тотчас встала.
– Ко мне? Я сейчас, папа! Простите! – и она быстро вышла.
Можаев пожал плечами. Вера вернулась почти тотчас, бледная и взволнованная.
– Простите меня – я ухожу! – сказала она. – Вы уж сами хозяйничайте!
– Что еще? – спросил Можаев.
– С Анной Ивановной нехорошо. Истерика, потом обморок, лежит. Я возьму доктора и к ней! – торопливо ответила Вера, проходя в свою комнату.
– Вот она, смерть‑то! – сказал Можаев Весенину. – Так и захватывает все вокруг. Словно камень, брошенный в воду. За кругом круг…
Анна Ивановна лежала без чувств, но едва приходила в себя, как начинала биться в истерике. Прислуга растерялась. Брат Анны Ивановны, Силин, метался как угорелый, и, когда пришла Вера с доктором, все вздохнули с облегчением.
Степан Иванович Силин был славный малый. Огромного роста, с огненно – рыжей бородою по пояс, на вид ему можно было дать лет сорок, хотя в действительности ему было 23 года; он обладал громким голосом и раскатистым смехом, грозной внешностью, под которой скрывалось добродушное существо; наконец, в минуты задумчивости он казался глубокомысленным, умным, когда в действительности был далеко не из тех, что выдумывают порох. Когда сестра его вышла замуж за Дерунова, тот устроил ему место у себя в банке на 50 рублей, и Силин с жаром отдался наслаждениям жизни. Но все же банковская служба не удовлетворяла его мелкого честолюбия, и он устроился репортером при местных газетах. Судьба создала его для этого рода занятий. Он на лету умел схватывать информацию, из самых необыкновенных источников черпал сведения, бывал во всех слоях местного общества и слыл первым сплетником, хотя сплетни его не носили никогда злого характера. И теперь, следуя своему призванию, он едва успел освободиться, как помчался в редакцию местного» Листка».
Он ворвался в контору, как ураган, сразу наполнив своей особой все помещение. Длинноносая девица с чахлой грудью и тусклыми глазами подпрыгнула от неожиданности за своею конторкой и только воскликнула:
– Ах, Степан Иванович!
Толсторожий парень, меланхолически складывающий на полку номера газеты, выронил из рук толстую пачку.
Силин промчался мимо них, распахнул крошечную дверку и закричал с порога:
– Сенсационная новость! Убийство! Триста строк и не иначе как по три копейки.
– Степан Иванович, родной! Идите, идите, рассказывайте! Ну? – воскликнул редактор, поднимаясь ему навстречу.
Матвей Михайлович Полозов, редактор и издатель местного» Листка», был брюнет маленького роста и довольно объемистый в обхвате. Все лицо его было так густо покрыто растительностью, что только очки указывали на присутствие глаз среди этого волосяного леса, и, уже следя за ними, можно было разглядеть красноватый нос, на который упиралось толстое седельце очков.
– Как бы не так, – ответил Силин, пожимая руку издателю, – прошлый раз я вам сдуру рассказал про Мартынову, что родила двойню, вы напечатали, а я с носом! Нет, сперва условимся! – Он уселся и закурил.
– Шутник вы, право! – смутился редактор. – Ну да что с вами поделать. Пишите!
– Триста и по три?
– Милушка, пусть за две строки пятачок. По две с половиною. Средства у меня, вы знаете…
– Ну, один черт! – Силин махнул рукою. – Вы‑то уж слыхали?
Редактор встрепенулся.
– Про убийство? Да, да! Я к Долинину посылал, просил прийти. Спит.
– Не спит, а расстроен, – с ударением сказал Силин, – шутка ли, у них в доме! Через полчаса, как он вернулся. «Где вы были? Везде! Везде – значит нигде!» – Силин кинул папиросу и придавил ее каблуком, словно ставя точку.
– Милушка, да вы что же? – пролепетал редактор.
– Я? – пожал плечами Силин. – Ничего! Это первый допрос на месте. Всех спрашивали.
– Скажите!.. А он фельетон мне должен, – задумчиво протянул редактор.
– Фельетон он напишет. Ему что! Да и я это так, – успокоил его Силин, – ну, я сяду!
– Душечка! – сказал редактор, влюбленно посмотрев на Силина и доверительно положив ему на колено руку. – Только уговор: сегодня в» Газету» не идите!..
Силин с возмущением тряхнул головою.
– Нет, нет, дайте слово! – продолжал редактор. – А то помните с затонувшей баржей? А? И вообще все теперь сведения об этом деле чтобы у меня. Хорошо? Я вам уж три копейки дам! – расщедрился он.
– Три? Идет!
– Ну, вот и хорошо! Так пишите, милушка! Я вас оставлю!
Силин пристроился к столу и, макая перо, сказал вслед уходящему Полозову:
– Пришлите пару пива!
Перо его бойко заскрипело по бумаге.
«Весь город сегодня в необычайном волнении. Пролилась кровь, совершено убийство. И на этот раз убит не жалкий босяк в пьяной драке, не загулявший бурлак, а всеми уважаемый, известный делец, директор коммерческого банка. Убит не ради денег, а по каким‑то таинственным мотивам, и труп его, подброшенный или нет, был найден… Но не будем забегать вперед и начнем по порядку…»
Силин выпил залпом стакан пива, задумался и, налив второй стакан, на клочке бумаги отметил:
«1. Кто и как открыл труп? 2. Поза убитого, рана. 3. Первые меры. 4. Прибытие властей. 5. Прибытие следователя. 6. Первый допрос на месте. 7. Тайна».
– Так, хорошо! – одобрил он сам себя. – А извещение о похоронах в особой заметке. Ну!
Он выпил второй стакан пива и стал писать, не отрываясь, только и отбрасывая исписанные страницы в сторону.
Спустя час он встал, потянулся и, самодовольно взглянув на исписанные листки, аккуратно сложил их, придавил прессом и, взяв шляпу, вышел из душной комнатки.
Уходя, он поклонился девице с тусклыми глазами и сказал ей:
– Придет Матвей Михайлович, скажите, что на столе!
– Хорошо, Степан Иванович! – ответила девица таким тоном, словно он предложил ей выпить раствор сулемы и она с безропотной покорностью согласилась на это предложение.
Силин вышел и огляделся, после чего, беспечно насвистывая, направился в соседнюю улицу, перешел площадь, прошел по бульвару и совершенно неожиданно очутился перед дверью в редакцию» Газеты».
Ничего нет удивительного, что он вошел в нее, и совершенно естественно, что редактор – издатель» Газеты», Павел Петрович Стремлев, с радостным возгласом бросился пожимать ему руку.
– Рад, рад! – говорил он. – Два раза посылал за вами! В» Листке» не были?
Стремлев был еще короче Полозова, но в противоположность ему – не только на лице, но даже и на голове не имел ни малейшего признака растительности. Зато глаза его, выпуклые, словно выдавленные из орбит, беспокойно таращились и огромный нос, как руль у лодки, гордо высился над тонкими губами, что делало его голову похожей на птичью.
– Ну вот еще, – ответил Силин, – я ему свою двойню долго не забуду!
– И хорошо! – обрадовался Стремлев. – Так вы мне насчет убийства, а? Ваш родственник, – вздохнул он, – почтим!
– Великолепная статья, – сказал Силин, – таинственная подкладка, роман. Но…
– Что?
– Меньше трех копеек не возьму, и сколько напишется!
– Степан Иванович! – воскликнул Стремлев. – Где у меня средства? Вон тот каналья может: его отец гробы делал в холерный год, нажился. Так ему легко Долинина на фельетон позвать, а я…
