Текст книги "Казнь"
Автор книги: Андрей Зарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
XX
Тяжело жить с нечистой совестью, но жить еще при этом под постоянной угрозою обличения – ужасно. В порыве любви и надежды на близкое окончание своих мук Елизавета Борисовна с легкостью отнеслась к необходимости платить за молчание, но через две недели уже пришла в ужас от своего положения. Сто рублей каждую неделю, и нет уверенности, что в следующую не потребуют от нее двести, а там триста, сколько захотят эти жадные люди! Откуда доставать эти деньги? И она, совершенно потерявшись, охваченная бессилием в борьбе с этим тайным врагом, вдруг прекратила с ним всякое сношение. Как птица, притаившаяся в кусте от глаз хищника, она замирала от страха в предчувствии беды при каждом шорохе в саду, при каждом появлении Ефрема с почты. Беспрерывный страх напряг ее нервы до галлюцинации, и вот теперь ожидание разрешилось ударом! Она готовилась к нему, и все‑таки он обрушился на нее неожиданно. Этот негодяй пришел сам, виделся с Весениным; может быть, говорил с ним! И какое требованье выкупить все! Очевидно, это угроза, но он может потребовать от нее сколько угодно денег. Откуда достать их?
Елизавета Борисовна нервно, лихорадочно осмотрела все ящики своего туалета, вынула все содержимое из портмоне и с отчаянием смотрела на выложенные деньги: сорок пять рублей и копейки! Разве он помирится на этом?.. Вещи? Она достала шкатулку и пересмотрела друг за другом парюры, кольца, браслеты. Сердце ее сжалось тоскою. Расстаться с ними, отдав их в грязные руки шантажиста?.. И опять бессилие охватило ее, она опустила на колени руки и безучастно устремила перед собою взор. Будь что будет! Пусть он придет в ярость! Пусть сделает огласку; теряет он!.. Но следом за этим ужас охватил ее. О, чего бы она не дала, чтобы не утратить уважения этого благородного человека. Он поймет измену, простит бегство, но подлость, мелкую подлость заурядного мошенника! Краска стыда залила ее лицо. Она торопливо стала перебирать вещи и без разбора откладывала их в сторону одну за другой…
Вера испугалась, встретившись с нею утром. Она любила мачеху как человека, с которым она сжилась за многие годы.
– Мама, что с вами? На вас лица нет! Идите, голубушка, лягте! – сказала она участливо, целуясь с нею.
Елизавета Борисовна слабо улыбнулась.
– Нет, Вера, я просто дурно спала. Было очень душно сегодня!
– Это потому, что ваши окна выходят в цветник. Цветы душат вас, – с волнением сказала Вера.
Елизавета Борисовна согласно кивнула головою.
Анна Ивановна безмолвно сидела за столом и все время долгим испытующим взглядом глядела на нее, но в ее взоре было столько участия и ласки, что в измученной душе Елизаветы Борисовны на миг мелькнула мысль: «Вот кто бы мог быть моим другом. Она тоже страдает», и она с благодарностью взглянула на Анну Ивановну, та тихо улыбнулась ей в ответ и нагнулась к крошечной Лизе.
– Привет вам, а мне стакан чаю или кофе! – шутливо сказал Весенин, быстро входя в столовую.
– Вы? Так рано? – воскликнула Вера.
Елизавета Борисовна тревожно взглянула на него и побледнела.
– Я еще не за вами, – ответил Весенин, – мне надо зайти в контору, потом побывать еще дома, и тогда я уже к вашим услугам.
– Вы собираетесь куда‑нибудь? – спросила Елизавета Борисовна.
– Да. Вера Сергеевна скучает, и я предложил ей проехать со мною в наше новое имение, там снимают сено теперь. К обеду мы будем дома.
– Ты пустишь? – с тревогой спросила Вера. Елизавета Борисовна улыбнулась.
– Уезжай! Тебе правда скучно, а мы здесь с Анной Ивановной…
Вера благодарно кивнула мачехе и радостно засмеялась. Анна Ивановна сняла Лизу со стула и взяла ее за ручку.
– Мы пойдем в сад, – сказала она, – как няня управится, пошлите ее, Вера Сергеевна!
Весенин наскоро допил кофе и поднялся тоже.
– А я в контору!
Он вышел, нарочно обошел дом и со стороны двора вошел в сад.
Лиза возилась в песке, Анна Ивановна медленно брела по аллее и не заметила Весенина.
– Анна Ивановна! – позвал он ее. – Я к вам с поручением и просьбою.
Анна Ивановна остановилась и с испугом прижала к груди руку, краска залила ее лицо, она порывисто дышала.
– Что вы так взволновались, – ласково сказал Весенин, – присядьте. Это в двух словах.
Анна Ивановна послушно опустилась на скамью.
– Ко мне приехал Николай Петрович, – начал Весенин.
Она вздрогнула всем телом, и лицо ее стало бледнее мрамора.
– Он… бежал?.. – с усилием прошептала она.
– Что вы?! Он невинен, и его отпустили на свободу.
Анна Ивановна со вздохом перекрестилась, и краска вернулась на ее побледневшие щеки.
– Он приехал, чтобы повидаться с вами, и не решился этого сделать, не предупредив вас.
– Это невозможно! – с болью ответила она.
Весенин нахмурился.
– Это необходимо, Анна Ивановна! – убежденно произнес он. – Живые сношения не прерываются так… – он подбирал слово, – жестоко!
Анна Ивановна тихо покачала головою.
– Что я скажу ему? Зачем? – прошептала она.
Весенин взял ее холодную руку.
– Все, что передумали, пережили за это время, вы должны сказать ему! Он любит вас (она закрыла глаза), и ради этого чувства к нему надо отнестись с уважением. Да и вы сами? Разве вы не хотите увидеть его, разве вы не виноваты перед ним в том, что сомневались в нем?
– Я несла этот позор с ним вместе, – ответила она чуть слышно.
– Позора нет теперь! Вы свободны оба!
– Нет, нет, нет! – с ужасом воскликнула она. – Не говорите так. Между нами – стена, пропасть!
– Пусть! – ответил Весенин. – Это все вы должны объяснить ему. Увидите его – и скажите ему. Это необходимо.
Она закрыла лицо руками и тяжело дышала. Потом отняла руки. Лицо ее стало спокойно, она встала. Встал и Весенин.
– Хорошо, – сказала она, – пусть он придет сюда. В двенадцать часов, Лиза спать будет.
Она наклонила голову и повернулась.
– Сюда, в сад? – спросил вслед Весенин. Она кивнула головою.
– Вы это откуда? – крикнула с балкона Вера, увидев Весенина, идущего по аллее.
– Из конторы. Ну готовьтесь. Я домой и за вами. Самое большее три четверти часа.
– Не опоздайте! – погрозила Вера, и Весенину опять стало весело.
Он гнал свою лошадь в карьер и через двадцать минут уже соскочил с седла у ворот своего домика. Долинин выбежал ему навстречу.
– Ну, что? Она согласна? Позволила?
Весенин кивнул ему головою. Долинин в порыве восторга обнял его.
– Как благодарить мне вас? Что она говорила с вами?
Весенин не хотел смущать его радости.
– Со мной ничего; говорить с вами будет, – ответил он шутливо, – а теперь вот что: вы верхом ездите?
Долинин кивнул.
– Ну, и отлично! Елизар даст вам лошадь и укажет дорогу. Это раз; два – вы отсюда выедете ровно через час, тогда в усадьбе никого не будет. Вера Сергеевна уедет со мною, Елизавета Борисовна уйдет купаться, вы будете одни.
Долинин благодарно пожал руку.
– Затем, – продолжал Весенин, – приехав в усадьбу, вы прямо идите в сад и ищите там Анну Ивановну. Ну, все! – окончил он. – Елизар, давай двуколку!
Елизар вывел красивого Мальчика, запряженного в легкую двуколку. Весенин взял вожжи.
– Ну, желаю вам успеха, – сказал он, пожимая руку Долинину, – и до свидания за обедом!
Он вскочил в двуколку.
– Смотрите, через час, – крикнул он Долинину и выехал на дорогу.
………………………………..
Это был день свиданий. Долинин вошел в сад и нервным шагом шел по тенистой аллее с замирающим сердцем, ожидая каждую минуту увидеть ее. Что он будет говорить с нею, он не знал, но сердце его, истосковавшееся по ней, жаждало вылиться в мольбах, в упреках, в страстном порыве ласки или гнева. Аллея становилась все гуще и уже. Столетние ивы склоняли над нею свои корявые, золотые ветви, которые, сплетаясь, образовывали душистый свод; впереди Долинин увидел серый деревянный павильон с прогнившею крышей, с разбитыми стеклами в черных рамах. «Здесь», – подумал он и остановился в волнении. В тот же миг на пороге павильона он увидел Анну Ивановну и радостно бросился к ней…
А в этот же час по лужайке, среди густой заросли леса, недалеко от дороги и от купальни, медленно ходила Елизавета Борисовна рядом с незнакомцем, оказавшимся почтенным Косяковым.
В изящном летнем платье французского ситца, в соломенной шляпе с большими пригнутыми к лицу полями, с полотенцем и сумкою в руках, Елизавета Борисовна представляла странный контраст с Косяковым, в его белой фуражке, потрепанных брюках со вздутыми коленками и рыжих сапогах. Только сообщничество могло позволить этому господину так развязно идти подле прекрасной Елизаветы Борисовны и так фамильярно говорить с нею.
– Если бы я был один, – говорил, прижимая руку к сердцу, Косяков, – за один взгляд ваш я согласился бы…
Но гневный, презрительный жест сразу прервал его излияния, и он поспешил закончить:
– Но я только доверенное лицо и не смею…
– Поймите же, глупый вы человек, – с раздражением и отчаянием ответила Елизавета Борисовна, – что мне неоткуда достать семь тысяч. Мне и эти деньги доставать было трудно! У меня нет своих, все мужа…
– Но если муж стар и влюблен…
– Молчите! – резко крикнула она и тяжело перевела дух: «Господи, сколько унижения!» – Вот что, – сказала она, сдерживаясь, – скажите вашим: я не могу так! Я заплачу все деньги, но не сразу. Вы должны все засчитывать, и в год… меньше, я отдам их. А теперь вот! – она достала кошелек, высыпала из него все деньги и протянула их Косякову.
Тот внимательно пересчитал их и сделал презрительную гримасу:
– Сорок пять рублей! Это насмешка! – сказал он, пряча деньги в карман.
– У меня нет больше. Я дам вам еще вот это. Он стоит двести рублей, за него всегда дадут сто. Возьмите его! – она сняла с руки браслет и протянула его.
Косяков жадно схватил драгоценное украшение и стал его рассматривать.
Елизавета Борисовна с отвращением взглянула на него и горячо сказала:
– Я не спорю, мне огласка тяжела, но проиграете вы, вы одни. Ах, да вы и сами это знаете!
– Сладка месть, madame! – ответил Косяков и, кладя браслет в карман, сказал: – Хорошо, я уговорю компанию, и она согласится отстрочить. Я уговорю (он прикоснулся к своей груди), и она согласится на ваши условия. Мы все сосчитаем, но, – и он поднял корявый палец, – больше уже не допустим просрочки! Ни одного дня!
Елизавета Борисовна воспряла. Глаза ее блеснули благодарностью.
– О, ни одного часа! – сказала она с убеждением. – Только не сто рублей в неделю. Это так много!
Косяков поправил на носу пенсне.
– Я буду просить вас в следующую субботу прийти в наш городской сад. Днем, как и ранее. Имею честь кланяться, madame! – он галантно поклонился, высоко поднял фуражку и, склонив под нею свою голову, пошел по лесной тропинке.
Елизавета Борисовна вышла на дорогу и с облегчением вздохнула. Неделя свободы! После тяжелого, напряженного состояния и краткий отдых кажется счастием.
Она медленно шла по дороге, мечтая о свидании с Аноховым в Петербурге, когда мимо нее, как вихрь, промчался всадник.
– Долинин! – крикнула она с изумлением, но он уже скрылся в облаке пыли. Он, верно, и не заметил Можаевой, как и не услыхал ее возгласа. Отчаяние и гнев наполняли его грудь, и весь мир казался ему черной ямой…
Как она была прекрасна, когда появилась на пороге беседки! Бледная, похудевшая, крошечная, она в беседке среди вековых лип показалась ему воздушным эльфом, но каким холодом повеяло от нее, когда она движением руки удержала его первый порыв. Он сразу растерялся и остановился перед нею, тяжело переводя дыхание. Она заговорила первая.
– Вы хотели меня видеть, Николай, – сказала она тихо и покойно, – я согласилась увидеться с вами. Лучше объясниться… Как я рада, что вы на свободе и невинны! – она протянула ему руку и ввела его в беседку.
– И это все? – произнес он растерянно. Она грустно посмотрела на него.
– Все, – сказала она тихо. – Николай, поймите, между нами ничего не может быть более; труп между нами! Его труп.
– Он умер, и мы свободны, – сказал Николай; он чувствовал себя словно в тумане, почва ускользала из‑под ног, и он не находил ни слов, ни тона.
– О нет! – ответила она. – Он заковал нас. Да! Это казнь, посланная Богом за мои греховные мысли, за ваши гневные угрозы. Я роптала. Боже! (Она закрыла лицо руками.) Быть может, в отчаянье я желала ему смерти. И вот казнь! Он умер, он убит! Люди подумали на нас, потому что мысль – половина дела, и в мыслях вы… мы убивали его. Вы рады. Я читала вашу статью и поняла вас. Нет тайного для высшего правосудия (лицо ее вспыхнуло, глаза сверкнули и голос окреп). Правосудие осудило и покарало нас. Я поняла это!
Николай встрепенулся.
– Ложь! – воскликнул он. – Я не то писал! Я писал про него. Я писал, что смерть его есть акт высшего правосудия, потому что он был дурной человек!..
– Тсс! – остановила его Анна Ивановна. – Он умер!
Николай упрямо тряхнул головою.
– Дурной! – повторил он. – И он настолько поработил твою душу, что ты и сейчас не можешь освободиться от его гнета. Аня! – вдруг страстно заговорил он. – Вспомни прошлое, вспомни любовь нашу! Она не прерывалась. Все время ты думала обо мне, я – о тебе. Ты сама мне сказала. В последний раз ты обняла меня, теперь мы свободны; впереди счастье, жизнь, полная жизнь, а не жалкое прозябание! Без тебя мне смерть. За что же ты осудила меня, себя, наше счастье и нашу любовь? Аня!..
Он с мольбою протянул ей руки, но она нервно, порывисто отодвинулась, и глаза ее наполнились слезами.
– Нет, нет, нет! Николай, не мучай меня. Между нами все кончено! – воскликнула она с тоскою. – Труп, труп между нами! Что я сказала бы Лизе, когда она вырастет? – Она закрыла лицо руками, и слезы закапали у нее между пальцев.
Николай опустился на колени и жадно стал целовать ее похолодевшие мокрые руки.
– Все простится, все омоется любовью. Я грешен гневными мыслями, ты же чиста как снег. За что казнишь и себя, и меня? Обними меня, скажи, когда свадьба? – бормотал Николай.
Она резко встала и, вынув платок, быстро вытерла глаза.
– Никогда, – сухо ответила она. – Никогда, Николай. Встаньте! Простимся. Лиза, верно, уже проснулась.
Николай поднялся. Глаза его наполнились гневом.
– Ты зла и бесчувственна! – глухо произнес он.
Она покорно улыбнулась. Он снова упал и обнял ее ноги.
– Прости меня! Я схожу с ума!
– Вся жизнь наша была бы мукой, – сказала она тихо, – простимся!
– Не навсегда? – он умолял. – На время? На полгода, на год!
Она снисходительно улыбнулась.
– И через год я скажу то же!
– Но я тебя снова увижу?
Она нагнулась и поцеловала его в лоб.
– Я любила и люблю тебя, – сказала она тихо и выскользнула из беседки.
Николай рванулся за нею, но она уже скрылась. Он упал на скамью и глухо зарыдал…
Ему казалось, что жизнь его кончилась, и мрачной могилой являлся для него теперь весь мир. Для чего жить, мыслить, работать? Для чего биться его сердцу? О чем мечтать, во что верить, что любить? Тьма, тьма и тьма – и впереди никакого света.
Отчаяние и злоба охватили его душу. Он вскочил, пробежал через сад на двор, нашел лошадь и бешено помчался по дороге. «Смерть, смерть», – шептал он, нещадно погоняя коня, и уже чувствовал у своего виска холодный ствол револьвера.
XXI
С самого приезда в деревню это первый веселый день, как объяснила Вера Весенину, едва они отъехали с версту от усадьбы.
– А то такая скучища! С мамой что‑то творится: она то веселая, то грустная. Вот хоть сегодня: на нее смотреть страшно было. Анна Ивановна, та, кажется, в монастырь готовится. Все нервные такие, даже я разнервничалась, и тогда… помните?
– Это что вы перестали понимать меня? – улыбнулся Весенин и взглянул на ее полудетское лицо со строгими чертами англичанки.
Она кивнула головою.
– Мне тогда так понравилась статья Долинина, хотя ее вы только пересказали, ну… а потом я стала читать, и правда она странная.
– Она подкупает сначала тоном и тем, что в ней есть проблеск мысли, сказал серьезно Весенин, – но именно проблеск. Он сам не уяснил ее себе и, понятно, не мог и передать.
– Довольно! – остановила его Вера. – Я хочу веселиться, гулять, наслаждаться природою. Стойте! Я сорву ягоду.
Весенин осадил лошадь. Вера выскочила из двуколки и подбежала к кустику у опушки. Красные ягоды издали можно было принять за капли крови на зеленой траве. Вера вернулась с горстью ягод.
– Вы правьте, а я вас кормить буду! Помните, как раньше я кормила вас и папу.
– Я‑то помню! А вот вы?
– Я все помню! Вы с папой садились в шарабан, и я между вами. Мы ездили на мельницу. Там я гуляла с Ефимьей, что теперь у вас, и, вернувшись, кормила вас ягодами, которые собирала сама.
Весенин счастливо засмеялся. В свою очередь он мог ей признаться, что давно не проводил такого радостного дня. Они были на сенокосах, и Вера, дурачась, пробовала и косить, и грабить, и метать стоги, потом они остановились в избе старосты выпить чаю и закусить, и она выбежала порезвиться с детьми и вернулась в избу раскрасневшаяся, как вишня.
Степенная Василиса, жена старосты, с улыбкою взглянула на нее и, обратясь к Весенину, сказала:
– Вот бы тебе, Федор Матвеевич, жену такую!
Весенин вспыхнул и шутливо ответил:
– Выдумала, Василиса! Она барышня, а я управляющий: нешто пара!
– И – и, родимый, и не такие женятся, – возразила Василиса, – вон у нас тута енеральша на даче жила, так за ахтера вышла.
– А ты почем знаешь, что он ахтер? – хохоча, спросила Вера.
– Сказывали так у нас, барышня!
Вера долго смеялась над этим. Когда они возвращались домой, она вдруг спросила Весенина:
– Вы это в шутку ответили Василисе или серьезно?
Весенин смутился, почувствовав, как защемило его сердце при этом вопросе.
– В шутку! – ответил он.
– То‑то, – сказала Вера и задумалась. И внезапно у них словно иссяк разговор, хотя каждый думал свою думу.
– Вот и дом, и опять скука! – вздохнула Вера, завидя усадьбу.
– Хотите, – предложил Весенин, – я вас буду брать во все свои поездки по имениям и мало – помалу обучу хозяйству? И польза, и удовольствие!
– Правда? – Вера обернула к нему свое разгоревшееся лицо. Весенин кивнул.
– И как хочу‑то! – воскликнула Вера. – Спасибо вам. Вы все тот же дядя Федя!
Весенин на миг погрустнел. Ее возглас напомнил ему, что между ними добрых пятнадцать лет разницы. Дома их встретила бодрая, помолодевшая Елизавета Борисовна.
– Смотрите! – шепнула Вера Весенину. Даже Анна Ивановна казалась как‑то менее углубленной в себя. Весенин взглянул на нее и понял, что Долинин потерял всякую надежду, такое безмятежное спокойствие было на ее лице.
– Оставайтесь обедать, – сказала Весенину Елизавета Борисовна.
– Не могу. Я лучше вечером, – отказался он.
– Вот и гадкий, я снова перестану понимать вас, – капризно сказала Вера.
Он засмеялся.
– Я не хитрая штука. Снова разберете!
Он оставил общество и уселся в свою двуколку, полный небывалого счастья, но мысли его омрачились, когда вместо Долинина он нашел на своем столе записку.
«Прощайте и не поминайте лихом. Она отреклась от меня. Ваш Н. Долинин».
– Совсем словно оглашенный какой, – объяснила, подавая обед, Ефимья, – влетел это во двор, конь‑то весь в мыле (уж Елизар водил его потом, водил. Так и дрожит!), и сейчас на Елизара: беги, говорит, в деревню, чтобы в сей секунд лошади мне были. В город, значит. Елизар ему и то, и другое. Так и мечет. На, говорит, рупь тебе! За лошадей не торгуйся. Ну, и уехал!..
«Если бы такое письмо мне оставил брат его, я подумал бы, что он решился на самоубийстве», – подумал Весенин, но и Николая ему было жалко. Если вскоре у него пройдет это страдание, то теперь оно для него невыносимо тяжко.
Весенин прошел в спальню, взял книгу и прилег на постель, но читать ему не читалось. Необыкновенное чувство, которое он так долго, так настойчиво гнал от себя, теперь овладело им и наполнило ум его какою‑то расслабляющей мечтательностью. Он встал с постели и велел седлать лошадь. Все равно день его на сегодня закончен, и гораздо приятнее провести его остаток там, в усадьбе, чем в своей одинокой берлоге.
Он сел на лошадь и, напевая вполголоса, поехал по знакомой дороге.
Весенин застал дам играющими в крокет.
Они были оживлены, даже Анна Ивановна засмеялась, крокируя шар Веры.
«Странная женщина, – подумал Весенин, глядя на нее, – нанесла тяжелый удар любимому человеку и стала веселее, чем была прежде. Словно гору с плеч свалила!»
Елизавета Борисовна и Вера радостно приветствовали Весенина.
– Вот и отлично! – сказала Вера. – Вы с Анной Ивановной, а я с мамой! – и она поспешно сунула в руки Весенина молоток.
Весенин послушно стал закатывать свой шар. Недалеко от них няня качала Лизу на качелях, и при каждом взмахе качелей Лиза громко вскрикивала.
Вера с Елизаветой Борисовной, выигрывая каждую партию, громко смеялись.
Они начала играть пятую партию, когда со стороны дороги донесся звон колокольчика.
– Папа едет! – крикнула Вера и, бросив молоток, побежала из сада.
– Сколько в ней жизни, и как ей с нами скучно, – сказала Елизавета Борисовна, глядя вслед убежавшей Вере.
– От вас зависит затеять веселье, – ответил Весенин, – созывайте гостей, пикники, спектакли…
Елизавета Борисовна покачала головою.
– Нет, в этом году я остепенилась. Довольно!
Можаев, обнимая Веру, вошел в сад. Елизавета Борисона подошла к нему, и он нежно обнял ее свободной рукой.
– Шабаш! – сказал он весело. – Освободился на целый месяц. Уф! Теперь пиры задавать будем.
– А я только что советовал это же самое Елизавете Борисовне, – здороваясь, ответил Весенин. Она покраснела, почувствовав на себе ласковый взор мужа.
«Что он и что я?» – мелькнуло у нее в голове.
– Ну, а канализация? – спросил Весенин.
– Победил, будем сами устраивать. Назначили комиссию…
– На жалованье?
– И, вообразите, без жалованья. Вот как мы! Ну, потом все расскажу, теперь переоденусь. Лиза, чайку бы! – и он пошел через балкон в комнаты. Следом за ним ушла и его молодая жена.
– А я вам поиграю, хотите? – сказала Вера Весенину. – Анна Ивановна, идемте!
– Я здесь побуду, – ответила она и наклонилась к подбежавшей Лизе.
– Сегодня я вам сыграю благодарность, – сказала Вера Весенину, подходя к роялю.
– Как? – не понял ее слов Весенин.
– Благодарность! Я ведь на рояле все могу. Слушайте: вот» здравствуйте»! – она взяла несколько аккордов. – А это: «Отчего вы такой задумчивый?»
Весенин засмеялся.
– Сыграйте: «Сегодня хорошая погода».
– Я вам ничего играть не буду, – шутливо рассердилась Вера, – вы смеетесь. Музыка передает только чувства. Благодарность я могу выразить, привет тоже…
– Ну, играйте благодарность!
– То‑то!
Вера положила руки на клавиши. Была ли это ее импровизация или мотивы нескольких пьес, но Весенин никогда не слыхал от нее раньше такой оригинальной и красивой игры.
– Вы артистка, – сказал он с чувством, – и вдруг жалуетесь на скуку!
– Не все же для самой себя играть. Рубинштейну и то бы надоело!
– Чай пить! – позвал Можаев и, обняв Весенина, повел его в столовую.
– Ну, как вели себя наши дамы?
– Федор Матвеевич ничего не знает, потому что всего первый день с нами, – ответила за него Вера.
Можаев с улыбкой взглянул на нее. Все дела и заботы он отбросил от себя и теперь наслаждался тихим счастьем богатого семьянина. Чего ему не хватает? И его взгляд с любовью переходил от молодой жены к дочери.
Елизавета Борисовна передавала ему мелочи домашнего хозяйства, Вера шутила, даже Анна Ивановна говорила про Лизу, про погоду и про свое намерение ехать за границу.
Наступил вечер. Тонкий серп месяца показался в небе. Можаев закурил сигару, и кончик ее, как светляк, мерцал в темноте ночи.
– Ах, чуть не забыл, – сказал он вдруг, – тебе, Лиза, опять письмо от твоей портнихи. Уж не должна ли ты ей? – пошутил он.
– Где письмо? – сжросила Елизавета Борисовна, торопливо вставая.
– На! Провалялось в кармане. Не закури я сигары, и забыл бы!
Можаев подал ей конверт. Она с минуту посидела на балконе и незаметно скрылась.
– Жалко, что не поет никто, – сказал Можаев, – теперь спеть бы. Хорошим сильным баритоном. У меня был голос, когда я был студентом, только мы всегда пели одно и то же – «Gaudeamus»!
– А у нас так и этого не поют студенты. Как‑то вывелось, – заметил Весенин.
– Вообще дрянь молодежь. Дряблая! То ли дело мое время! – и Можаев заговорил про свои студенческие годы, проведенные в Дерпте. Гимнастика, спорт, дуэли на шпагах, дуэли на пистолетах, факельцуги и бесшабашное веселье в избранном корпорацией биргалле {пивном зале (нем.).}. Вера слушала его с восторгом.
– А вы, а ваши студенческие годы? – спросил Можаев Весенина.
– Я не был обеспеченным, как и большинство моих товарищей, – ответил Весенин и стал описывать свою жизнь в учебные годы. Занятия и рядом работа ради насущного дня, скитания по меблированным комнатам, холодная зима без теплой одежды, дни без обеда.
– То‑то вы такой и хороший, – воскликнула Вера, и, если бы не темнота, Весенин увидел бы на ее глазах слезы.
– Ну, однако, и по домам, – заявил Можаев.
Был уже поздний час. Уходя к себе, Можаев стукнул в дверь жениной комнаты, но на стук никто не отозвался. Он прислушался, в комнате было тихо.
«Спит уже», – сказал про себя Можаев и осторожно прошел по коридору в свой кабинет.
