Текст книги "Казнь"
Автор книги: Андрей Зарин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)
XXVII
Был обеденный час, когда Лапа вошел в столовую, в которой сидел Яков Долинин. Он быстро встал навстречу нежданному гостю.
– Ну, что сделали? Ее здесь не было.
– Она уже дома, – ответил Лапа, садясь к столу, и словно нехотя рассказал про свои поиски.
– И труда‑то не было, – окончил он рассказ, – нужно было только открыть направление, а там… далеко ли она уйти могла?!
Яков засмеялся.
– Вы гениальный человек и цены себе не знаете! – сказал он.
– А вот и знаю, – ответил Лапа, – вы и не думаете, зачем к вам пришел!
Долинин вопросительно посмотрел на него.
– Контору у вас купить. Вот зачем! Будет с меня в роли писаря околачиваться. Можаев дает деньги, экзамен я хоть сейчас сдам, а там женюсь. Чего еще! – он усмехнулся и потер руки. – Дело за вами только.
– За мной? – Яков пожал плечами. – Забирайте себе всю обстановку, я за нее с вас полушки не возьму. Вы спасли моего брата. Хотите еще Грузова в придачу?
– Грузова? Ну, ах, оставьте! Этот почтенный Грузов, вместе с Косяковым, делил деньги Можаевой.
Яков отшатнулся.
– Откуда вы это знаете?
– Я? – Лапа прищурился. – Я совершенно случайно. У Захаровых служит Луша, эта Луша дружит с моей Феней и состоит невестою кондитера с гор; на горах же живут эти приятели, и все толкуют про их дружбу и внезапное обогащение. Раз я знаю, откуда богат Косяков, ясно, откуда богатство и Грузова. Может быть, он получил векселя для протеста, узнал про смерть Дерунова и удержал их. Дерунов, оказывается, собирался протестовать их.
Яков покачал головою.
– Я рад, что расстался с ним, – сказал он. – Ну, а на ком же вы женитесь?
Лапа засмеялся.
– На Фене! Она славная девушка: и любит меня, и не привереда. До сих пор была во всем помощницей. Вот и теперь. Я здесь с вами, а она на кладбище Ивану спектакль готовит. Ну – с, пойду и я! – сказал он, вставая. – Так решено?
Яков крепко пожал ему руку.
– В любое время приходите – и оформим! Я хочу ехать послезавтра, но могу день, два промедлить. Хотя скучно! – сказал он.
Лапа ушел. Яков тоскливо огляделся. Действительно, скучно. Дом, с которым он свыкся, «отдается внаймы или продается»; люди, к которым он привык, останутся в родном городе, из которого он сам себя осудил на изгнание. Пуста и холодна его жизнь. Ему на миг стало завидно Лапе, который женится на Фене. Огласятся эти комнаты веселым женским смехом, детскими голосами, и, словно солнце, озарятся эти унылые покои холостяка. Он встал из‑за стола и, тяжело ступая, пошел к себе на верхушку, где провел так много времени в счастливом покое.
Лапа зашел на квартиру Казаринова.
– Где вы пропадали сегодня, Алексей Дмитриевич? Так нельзя, ей – Богу! – встретил его следователь упреком.
Лапа хмуро взглянул на него.
– Занят был, по экстренному делу!
Казаринов всплеснул руками.
– Смилуйтесь, – воскликнул он, – экстренное дело, когда у нас – у нас – это проклятое убийство! Гурьев смеется, председатель торопит. Конец июля, два месяца – и никакого следа!
Лапа усмехнулся.
– Дайте мне приказ об аресте. Я сегодня арестую настоящего убийцу, – сказал он.
Следователь даже подпрыгнул.
– Вы? Настоящего? Когда я…
– Ничего не мог сделать, – окончил Лапа, – ах, Сергей Герасимович, да разве, в кабинете сидя, до чего‑нибудь вы додумаетесь, что найдете? Надо на людях искать, спрашивать, нюхать. Разве это ваше дело?
– Кто же это, милый Алексей Дмитриевич? А?
– Пока не скажу!
– Но ведь в приказе я должен же имя проставить! – взволновался Казаринов.
– Оставьте пробел, а впрочем, как хотите. До свиданья!
Лапа повернулся к дверям. Казаринов удержал его за рукав.
– Вот уж и недоволен! – сказал он. – Ну, полно, полно! Я напишу!
Он сел за стол и достал бланки.
– Только, – приноравливаясь писать, сказал он, – пусть это между нами. А?
– Никому не скажу! – усмехнулся Лапа, беря приказ об аресте.
Не заходя домой, он прошел в полицию, предъявил приказ, проставив в нем имя Ивана Кочетова, и в сопровождении двух полицейских направился на местное кладбище. Навстречу им показался Иван. Он был неестественно весел. Глаза его сияли, он шел смеясь, говоря сам с собою и размахивая руками. Сзади него шла Феня, делая Лапе знаки. Лапа сравнялся с Иваном и положил ему на плечо руку.
– Ну, доволен! – сказал он. – Получил благодарность?
Иван испуганно отшатнулся от него.
– Дурак, – сказал Лапа, – ведь это нарочно писано, чтобы тебя поймать. Ну, кто убийца, говори теперь!
Иван рванулся из его рук, но в это время полицейские схватили его за локти. Иван сверкал глазами и тяжело переводил дух. Вдруг он встряхнул головою и усмехнулся.
– Ежели и нарочно, то я очень рад, – сказал он, – потому иначе она и думать не может.
– То‑то! – ответил Лапа. – Теперь они проводят тебя, и там ты оканчивай свой рассказ про Николая Петровича.
Иван злобно засмеялся.
– И напишу – с! – крикнул он в то время, как полицейские сажали его на дрожки.
Лапа взял Феню за руку и прошел с ней на кладбище. Она оживленно начала рассказывать ему.
– Как я увидала, что он идет, я на крест бумажку‑то и прилепи. Он пришел и стал молиться, а я смотрю. Потом, как увидит он бумажку‑то…
– Брось! – перебил ее Лапа, опускаясь на одну из скамеек у могильной ограды.
Феня тотчас замолкла. Он протянул ей руку и посадил рядом.
– Ты скажи мне лучше, надоело тебе у полковницы служить? А? Хотела бы ты замуж, сама хозяйкой? А?
Феня нахмурилась и потупилась.
– Кто же возьмет меня, – сказала она тихо, – и потом, очень я уж к вам привязалась. Не гоните меня! – и она подняла на него глаза, слезливо моргая ими.
– Дурочка, – сказал Лапа, обнимая ее, – а за меня пошла бы?
Феня вздрогнула.
– Шутите! Я простая, вы барин…
– А вот и не шучу, – серьезно ответил Лапа, – иди за меня. Я делаюсь нотариусом и женюсь на тебе. Ну, чего ты плачешь? Ах, глупая!..
XXVIII
Яков уехал, Лапа получил свидетельство и устраивал свою контору, в то время как Феня торопливо готовилась к венцу.
– Жаль, – говорил следователь Лапе, – что вы оставляете меня. Мне скучно будет без вас работать.
Лапа усмехнулся. Казаринов держал себя неприступно – гордо с того момента, как личность убийцы Дерунова была выяснена, равно как и акт убийства.
– Вот, – говорил он хвастливо в клубе, – осуждают мою систему: всех по очереди. А доказательство налицо! Как я добрался до этого Ивана? Кто мог про него подумать, а глядь, он‑то и есть!
Гурьев добродушно смеялся и говорил:
– Что и говорить, Сергей Герасимович у нас Лекок! Русский Лекок!
Силин подслушал этот разговор и написал в местную газету свою последнюю статью, в которой Казаринова называл русским Лекоком и воспел ему славу за то, что он удовлетворил общество, найдя убийцу и отдав его во власть правосудия.
После этого два дня спустя он уехал в Петербург искать счастия в нелегкой роли столичного репортера.
XXIX
Весенин снова ехал, как бывало, в усадьбу Можаевых, когда на дороге его окликнул заискивающий голос:
– Осмелюсь вторично!
Весенин осадил лошадь и, обернувшись, узнал Косякова. Тот приближался к нему, галантно кланяясь:
– К Елизавете Борисовне? – предупредительно спросил Весенин, закипая гневом.
Косяков изящно склонил голову.
– С письмом?
Косяков поклонился снова и поспешно вынул письмо из кармана.
– Знаете ли, господин Косяков, – заговорил Весенин, нагибаясь к нему, – как карается законом шантаж?
Косяков растерянно взглянул на Весенина и поспешно спрятал письмо в карман.
– О пропаже векселей уже заявлено приставу, – сказал Весенин, – и если ты еще раз появишься здесь, мерзавец, то я…
– Личное оскорбление? – угрожающе произнес Косяков.
– Что?.. – заорал Весенин. – Да тебя бить, каналья, надо! – и, взмахнув плетью, он ударил ею Косякова: раз, два! И погнал дальше свою лошадь.
Косяков отскочил, закрываясь руками, и опрометью бросился в деревню…
Грузов уныло сидел за столом и в сотый раз перечитывал напечатанное в газетах объявление об утрате из имущества Дерунова векселей Можаева, когда в комнату, как ураган, влетел Косяков.
– Пропали! – не своим голосом закричал он. Грузов вскочил и заметался по комнате.
– Маменька, – завопил он, – прячьте меня. Идут! Ловят!
– Дурак! – остановил его Косяков. – Не ловят и не будут ловить, но все кончено!
Грузов сразу успокоился и даже повеселел.
– Что же, – сказал он, – на все воля Божия!
Косяков внезапно схватил его за шиворот и злобно потащил к себе.
– Стой! – крикнул он, вводя его к себе, и бросился на жену. Та закричала от испуга, но он в один миг взял ее в охапку и переложил с кресла на постель. Лихорадочно – торопливо отвернул он с кресла клеенку, вытащил пачку бумаги и с гневом швырнул ею в Грузова.
– Бери, дурак, и пошел вон! Завтра я съезжаю от тебя. Не умел сразу продать, скот!
– Но ведь ты же… – начал растерянно Грузов.
– Вон! – заорал, топая ногами, Косяков. Грузов выбежал от него в испуге.
На другой день сторож судебного пристава, подметая камеру, нашел на полу, у окна, сверток бумаги, в котором оказались векселя Можаева на имя Дерунова, и пристав, подивившись случаю, приобщил их к делу.
XXX
Прошло пять лет. В один из морозных дней Яков Долинин стоял у Доминика, закусывая пирожком рюмку водки. Вдруг до его плеча кто‑то дотронулся. Он оглянулся, и лицо его радостно просветлело. Перед ним стоял Весенин.
– Федор Матвеевич, какими судьбами? Надолго ли?
– На три дня! По делам. Присядем, рад вас видеть.
Они отошли к столику и сели, спросив бутылку вина.
– Ну, что поделываете? – поинтересовался Весенин.
Яков махнул рукою.
– Прозябаю! Служу в банке, управляю фабрикой, играю в винт и хожу в оперу!..
– Живете с братом?
Яков кивнул.
– Читал я его! – сказал Весенин. – Хорошо писать стал. Знаете, – он засмеялся, – разочарование в любви ему принесло пользу. Получился тон, и потом, у него прекрасно выходят идеальные женские характеры. Только везде Анна Ивановна! Между прочим, что с нею?
– С ней? – ответил Яков. – Она совершенно отдалась мистическому настроению. За границей ее уловили ксендзы, и она приняла католичество.
– Нежная душа, – задумчиво сказал Весенин, – она должна была вся отдаться любви и отдалась Богу. Ее дочка?
– Там, воспитывается в монастыре. Она в Милане!
– Вы откуда все знаете?
– Брат ее здесь, Силин. Он репортером в мелких газетах, так от него.
Весенин развеселился.
– Помню, помню. Хват такой? Ну, а он как?
– Он живет великолепно! Рублей по триста зарабатывает. Чем – не знаю, но франтит – страх. Теперь с одним приятелем театр открывает. Будет фарсы ставить!.. Ну а вы? Женились? – в свою очередь спросил Яков.
Весенин закивал головою.
– Женат! Двое детей, помещик, фабрикант и счастливый человек!
– А ваши?
– Старики‑то? Живут как голубки. Она примерная хозяйка, хорошеет и полнеет. Франт‑то этот, Анохов…
Яков перебил его:
– Попался на краже бриллиантов, но дело уже погашено, и он снова чиновник особых поручений. Вчера читал в газете: послан в Олонецкую губернию на какую‑то ревизию.
– Ну и пошли ему Бог! – махнул рукою Весенин. – Хотите, расскажу про Лапу?
– Что он? Счастлив?
– Совершенно! С Сергеем Степановичем уже расплатился. Дела процветают, и, знаете ли, не конторою…
– А чем?
– Юридическими советами! Найти что‑нибудь или кого‑нибудь – от потерянных документов до убийцы включительно, – отыскать зацепку, найти отвод, устроить проволоку – на все это он первый мастер, и юристы глядят на него как врачи на знахаря. А по виду все такой же сонный, вялый, потолстел только.
– И счастлив?
– Еще как! Трое детей у него. Одного я крестил. Господи, как бежит‑то время! – воскликнул он. – Давно ли мы все переживали передряги, и вот все тихо, мирно, покойно! Можно подумать, что без этих тревог не было бы и покоя. Даже подлейшие минуты в прошлом кажутся теперь сносными. Нет, я не верю в казни, которые проповедовал ваш брат!.. Напротив – все к лучшему!..
Он чокнулся с Долининым и осушил свой стакан.
