Текст книги "Война (сборник)"

Автор книги: Андрей Константинов

Уже потом он разговорился с Борисом (Знаете, о чём? Об оккупации Испании Наполеоном в 1808 году и художнике Франциско Гойе!), затем поговорил ещё и ещё – на отвлечённые, в общем-то, темы. Потом Челышев навёл уже подробные справки и мнение своё о старшем лейтенанте изменил кардинально. Даже обратил на Глинского внимание самого Профи, сказав генералу при случае:

– Грамотный парень этот старлей. Правда, немного оригинальничает, но, если им позаниматься…

А Профи к мнению Челышева очень даже прислушивался. Ведь «профессор» Челышев слыл главным «интеллектуалом-эрудитом всея ограниченного контингента», он даже писал от имени Бабрака Кармаля поздравительные выступления! И как писал! Даже сам Гена Клюкин языком цокал:

– Лихо ты Омара Хайяма в текст втюхал! Вот только знает ли его Бабрак так же, как ты?

Глинский, конечно же, не знал, что на него обратило внимание высокое начальство. Да и если бы вдруг узнал – что это изменило бы? Он старался просто исправно «тащить службу», ждал, как все, письма из Союза и считал недели до отпуска…

6

…Недели незаметно складывались в месяцы, и время шло. В армии, тем более воюющей, бездельничать особо не дают, а если день расписан поминутно, то и пролетает он быстро. Через восемь месяцев афганской службы Борис уже настолько «втянулся», что иногда ему казалось, будто нигде другой жизни и не существует. Он прижился. В Афгане всего два варианта было: либо человек приживался и служил нормально, воспринимал всё вокруг как нечто совершенно естественное, либо с адаптацией возникали проблемы, и тогда бедолагу «клинило», «плющило», и он мог даже начать всякими глупостями заниматься – типа поиском у себя какой-нибудь несуществующей хвори или попытками подцепить настоящую. Но второй вариант всё же встречался значительно реже.

У Глинского особых проблем не возникало. Правда, после памятного седьмого рейда его, бывало, мучили дурные сны, но это только в том случае, если он не очень уставал за день. А это случалось редко.

Будни афганские мало чем отличались от выходных… Сразу после подъёма зарядка в спортгородке, потом, когда уже просыпался аппетит, – в столовую. Её периодически приходилось обновлять, однажды Глинский даже руководил работами по «строительству» нового умывальника – с полками под навесом и деревянной «решёткой» под ногами.

Правда, мерзко пахнущая жидкость, в которую заставляли макать руки, чтобы не подцепить заразу, осталась прежней. Тут же на полках раскладывали и таблетки, тоже от «заразы», но уже от другой. Само собой, таблетки эти называли «нестоином» или «полшестолом» (от положения стрелок часов на полшестого), а еще поскольку половину таблетки нужно было глотать до еды, а половину – после). Почему называли именно так? Да потому что об «этом» «завсегда» на войне думается. В столовой штаба армии за молодыми летёхами иногда даже начмед приглядывал, чтобы никто не уклонялся принимать всё, что велено. Но, в принципе, офицеров пить эти таблетки никто особо не заставлял. Вот солдат – это, конечно, другое дело…

Однажды смешной такой случай произошёл: приехавшие молодые девчонки-«профилютки»[203]203
  Телефонистки, «профилютками» их называли от позывного штаба 40-й армии – «Профиль». – Прим. авт.


[Закрыть] не сразу разобрались в местных шуточках и на полном серьёзе спросили у группы молодых офицеров, чем «нестоинчик» отличается от «полшестольчика». Ну, правда, в итоге разобрались они с этой проблемой быстро… Поскольку Глинский днями часто пропадал теперь в разведотделе штаба армии, то он, конечно, обедал в тамошней столовой. Там всё же – в отличие от ротной палатки – можно было и на женщин посмотреть. При них старались меньше материться и вообще как-то подтягивались. Но без шуточек с намёками, естественно, не обходилось. Однажды Борис стал свидетелем, как буквально «легла» вся столовая – некий разбитной капитан попытался, что называется на «кривой козе», подъехать к почти сорокалетней «сексообильной» прапорщице, на что она ответила ему громко и презрительно:

– «Нестоин» принял? А теперь кисельком запей. Там брома много.

…Женщина на войне – это тема сложная и до конца честно не раскрытая. В Афганистан женщины ехали одинокие и, конечно же, добровольно. И если без вранья, то чтобы подзаработать, а если повезёт, то ещё и мужем обзавестись. Тут уж кто как и что себе разрешал. Бывало всякое. Но парадокс заключался в том, что самые «ищущие» и ушлые редко добивались инстинно стоящего мужского внимания. Хотя это и не парадокс вовсе – кому ж навязчивые бабы нравятся? Никому. А потому они становятся навязчивее ещё больше…

Обычно «интернационалистки» сходились с кем-то одним, с которым и жили до замены. Ни того ни другую за это не осуждали – главное, чтобы скандалов не было! Но браки между такими любовниками и в Афганистане, и после заключались редко. По этому поводу командование с политотделом проявляли бдительность – особенно когда какая-нибудь военторговская «сорокапятка» пыталась за счёт всяческих военно-полевых дефицитов захомутать двадцатипятилетнего неопытного летёху. Такую «сорокапятку» могли и в Союз раньше срока отправить…

Бывало, конечно, что и «зажигали по-взрослому». Однажды Глинский, вернувшись из бани, в своем же модуле-«местоимении» застал настоящую оргию, когда «двое на двое с оборотным перепихоном». Увиденное сильно «торкнуло» Бориса. Что сказать, отрывались его соседи после рейда по полной. Плохой был у них рейд – на нервяке, с убитыми, ранеными, вот они и устроили такое, по сравнению с чем любая немецкая порнуха покажется невиннее сказки «О мёртвой царевне и семи богатырях»… Кстати, ребята не зажлобились, предложили Глинскому присоединиться, но он не стал, вышел, закурил…. Неловко как-то было вот так уж совсем расслабляться рядом с фотографией отца и матери, да и вообще… Нет, осуждать ребят Борис тоже не стал, но, видимо, не весь запас «чистоплюйско-интеллигентской» брезгливости вышиб из него Афган. Кстати говоря, в этом отношении Глинский был не так уж одинок: многие офицеры, в том числе молодые, блюли себя достаточно строго. Хотя на словах (обычно под рюмку) и рассказывали порой о никогда не совершённых «мужских» подвигах…

Ну да бог с ними, с женщинами, в конце концов, в чисто бытовом смысле повседневная жратва была фактором поважнее даже полового вопроса. А жратва, кстати, как правило, была сносной, но однообразной: гречка с тушёнкой да макароны с рыбными консервами. И кто только придумал такое сочетание? Но, впрочем, жрать захочешь – и не такое съешь.

Однако вернёмся к афганским будням Бориса. После завтрака он, если не вызывали в разведотдел, снова шёл в спортгородок. Это было полезнее, чем утренние занятия в классах, потому что уже после третьего рейда все и так начинают действовать скорее по опыту и наитию, а не по «науке». Но непосредственно перед плановыми рейдами от классов всё же было не отвертеться – тогда уж дотошней некуда изучали задачу, карту, порядок загрузки и десантирования и даже моделировали это самое десантирование: прыгали с деревянной подставки перед таким же щитом с дыркой, обозначающей вертолётную дверь. Это упражнение называлось «пеший по-конному». Чушь, конечно, на боевых всё всегда выходило по-другому…

А ещё часто ездили на стрельбище. Практическую отработку огневой подготовки Глинский любил, потому что после пальбы из всего, что стреляет, всем стрелкам давали окунуться в импровизированный бассейн из толстой клееной резины… После обеда часто разрешалось поспать час-полтора, особенно в сильную жару, когда люди просто замертво падали… В пятнадцать сорок пять – общее построение и снова по классам: минно-взрывная подготовка, радиосвязь, тактика…

После ужина можно было делать что хочешь, если, конечно, «политрабочие» чего-нибудь не придумают, а придумывали они часто. Обычно нудёж какой-нибудь в «ознаменование» очередного пленума ЦК КПСС, но иногда приезжали и «спецпропагандоны» с интересными лекциями – про местные нравы, про то, какая тут при короле шоколадная жизнь для шурави была…

По субботам показывали кино. Одни и те же фильмы кочевали вкруговую по гарнизонам, поэтому каждый фильм все смотрели по нескольку раз. Любопытная деталь – «слезливо-производственный» фильм «Влюблен по собственному желанию» пользовался в Афганистане большей популярностью, чем «Белое солнце пустыни».

Как однажды выразился об этом замечательном фильме Грозный-Ермаков: «Такое кино в Звёздном городке хорошо смотреть, а у нас тут своих басмачей хватает». Психологически такая оценка была понятной: кино оставалось единственной, кроме писем, отдушиной в мирную гражданскую жизнь…

А ещё надо было постираться, помыться, модуль подновить, не дожидаясь субботников… В общем, дел хватало настолько, что Борис, бывало, неделями гитару в руки не брал, ну просто не успевал, и всё…

Почитать книгу порой удавалось, но редко. Но вообще-то, достать хорошие книги в Афганистане было легче, чем в Союзе, – здесь их продавали на чеки: Пикуля, Штемлера – советского Хейли, Вознесенского. И представьте, читали и домой посылали. Правда, порой увлечение дефицитной классикой принимало необычные формы. Заехав однажды на какую-то Богом и Аллахом забытую заставу (туда раз в две недели приходила водовозка с пайками, батарейками для рации, письмами, конвертами и двадцатью экземплярами «Красной Звезды» для туалета), Глинский нашёл там на библиотечной полке прелюбопытнейшие, надо сказать, книги. Их было всего несколько, но зато какие: «Опыты» Монтеня, супердефицитный сборник Пастернака «Сестра моя – жизнь», замызганный с распадающимися страницами томик английского поэта Джона Китса и ещё какой-то сборник стихов совсем без обложки. Все другие книги, ну хоть чуть-чуть более понятные, растащили на сувениры дембеля. И всё из-за характерного штампа «Вывозу в СССР не подлежит». Фотоаппараты ведь мало у кого были, вот и крали книги, как доказательство исполнения «интернационального долга». Начальник заставы, контуженый прапор с дёргающейся щекой, пожаловался, что даже «Конституцию СССР» «скоммуниздили», гады. Когда Борис поинтересовался, отчего же так затрёпан Китс, прапор объяснил, что у них на заставе одна мера воздействия на провинившихся – учить уставы наизусть и стихи вот этого, как его, суку… Уставы выучили, как раввины – Талмуд, даже про движение в автомобильных колоннах, порядок выделения почётного караула на похороны военнослужащих и количество «сосков» в умывальнике. Китс был, конечно, сложнее устава, но бойцы постепенно справились и с ним. В доказательство прапор продемонстрировал потрясённому Глинскому узкоглазого ефрейтора (то ли камчадала, то ли юкагира), который внятно, складно, а главное – с чувством – продекламировал сначала военную присягу, а потом что-то «Из раннего Верлена…»

Кстати, общая атмосфера в Афганистане вовсе не была уж такой совсем сурово-фронтовой и мрачной. Юмора хватало, да оно и понятно: шутка и смех на войне – вещи незаменимые, они жить помогают, дурные мысли прочь гонят. Правда, шутки часто были немудрёные, зато понятные и свои. «Капустное» афганское творчество, надо сказать, уходило и в Союз, правда, там не все всякую шутку понимали. Как по-афгански будет Дед Мороз? Колотун-бобо. А Змей Горыныч? Автоген-гюрза…

Конечно же, было и песенное творчество – и солдатское, и офицерское. Но больше всего в гарнизонах любили переделывать под афганские «темы» популярные шлягеры. Одну такую переделку, погарнизонно варьируемую, Глинского постоянно просили исполнить на посиделках:

 
Если вам замены нету из Союза,
Если не дают вам встретиться с женой,
Вспомните, ребята, Робинзона Крузо –
Он пятнадцать с гаком лет прожил с одной козой.
И улыбка – без сомненья – вновь коснётся ваших глаз,
И хорошее настроение не покинет больше вас.
 
 
Если вас в дукане подло обманули,
И поступок этот в сердце вам проник,
Вспомните, что в вашем автомате пули –
Их на все дуканы хватит – вспомните о них!
 
 
И улыбка – без сомненья…
 

Уже потом главными бардами десятилетней афганской войны станут Виктор Верстаков, Михаил Михайлов, Игорь Морозов, Валерий Кирсанов – общесоюзные символы былого «единоверства». Удивительно, но их песни потом звучали по обе стороны «фронта» – в Таджикистане, Абхазии и Приднестровье. Кассеты с афганскими песнями находили даже в блиндажах чеченских боевиков. И что уж совсем удивительно – песни шурави стали популярны уже в новом, третьем тысячелетии среди западных «интернационалистов» в Афганистане. Ну это так, к слову.

А на тогдашних посиделках, ясное дело, не только струна гитарная звенела, но и водочка булькала. Куда ж без неё? Поводы были в основном за приезд, за замену или за награду.

Несколько проставляющихся часто совмещались в один вечер, так как больше двух бутылок водки из Союза привозить было нельзя. К спирту доступ был в основном у лётчиков-медиков, а дуканщики продавали откровенное пойло, только с красивыми этикетками, например «бренди VAT-69»[204]204
  Так названо было по номеру внутреннего телефона Ватикана. – Прим. авт.


[Закрыть] – попробовали бы вы этот «телефончик папы римского».

Большое начальство, конечно, выходило из положения, а остальные – кто как. Иногда бражку ставили, потом заливали её в камеру, вставляли в колесо, и через сутки пробега продукт был готов. Правда, такой вот «дурью» баловались в основном солдаты и прапора, да и то в основном на дальних заставах. На самом деле пили не так уж и много. Это потом уже, в Союзе, все начинали рассказывать, что чуть ли не каждый день «керосинили». Но это всё для понта, для «мужских легенд». На войне быстро взрослели. Кто полгода провоевал – тот ощутимо мудрел, остальных же часто поминали. А мудрые предпочитают иметь ясную голову, особенно если назавтра в рейд или ещё куда-нибудь. Да и риск отравиться какой-нибудь гадостью останавливал, что ни говори, многих. Настоящая же водочка была в Афгане в дефиците куда большем, чем хорошие книги. Хотя Борису однажды и в этом деле подфартило.

А дело было так. Челышев поручил ему отвезти приглашение одному очень известному эстрадному певцу, только что прилетевшему в Кабул, до сих пор известному, между прочим. Певец разместился в «Интерконтинентале» – самой приличной кабульской гостинице. А приглашали его на узкий генеральский «междусобойчик» по случаю 55-летия Профи. Ну постучался Борис в номер, артист почти сразу дверь открыл. Глинский вошёл, поздоровался и без объяснений протянул певцу конверт. Тот как-то понимающе кивнул и уточнил:

– Только две, как всем.

И, не дожидаясь ответа, отправился в спальню.

Борис с открытым ртом остался в гостиной, а из спальни раздался характерный звук распечатываемой картонной коробки и звон бутылок. Тут до Глинского стало потихоньку доходить. Он порылся в карманах, собрал «афошки», примерно соответствующие цене вопроса… Артист тем временем деловито вынес две экспортные «Столичные» и с удивлением уставился на деньги в руках у офицера. Певец переменился в лице, раскрыл конверт и внимательно прочитал приглашение. Потом тщательно, до цены в «Берёзке», отсчитал Борису сдачу. Оба уже понимали, что произошла накладка, недоразумение, но как из него достойно выйти? Только и оставалось каждому сыграть свою роль до конца. Глинский с энтузиазмом рассовал бутылки по карманам и бодро поблагодарил артиста за «понимание». Впрочем, не удержался и на прощание всё же подмигнул «звезде», мол, между нами, всё тип-топ… Звезда в ответ только заморгал: неужели приглашение – лишь повод для экстренного «отоваривания» генералов? У них что, водка кончилась? Или этот старлей просто нагло «развёл» его?

Когда Глинский вернулся в роту со своей добычей, мнения сослуживцев по поводу его неожиданной удачи разделились. Впрочем, это не помешало офицерам собраться на «экстренную» вечеринку. Капитан Ермаков, по праву старшего разливавший первую «трофейную» бутылку, попытался урезонить спорщиков:

– Да ладно вам! Вы все как вчера на свет родились! Он же каждый раз коробки по три привозит, вместе с реквизитом. Все так делают…

Сарай, обычно не споривший с командиром, тут не согласился:

– Командир, ну зачем народному артисту заниматься таким сомнительным бизнесом? Да так явно… Ему что, на жизнь не хватает? Ведь, с прошлых гастролей ещё и четырех месяцев не прошло?

Семченко философски пожал плечами:

– Хватает – не хватает… Денег много не бывает. Даже у народных. Странно, что он по такой цене их Студенту впарил. Странный какой-то бизнес. В чём прикол-то?

Ермаков только хмыкнул, и его поддержал Лисапед:

– Да вы что! Его ж наш Боб на «хапок» взял! Он-то думал, Студент – свой, в теме… Думал, в конверте бабки, другие причём… А когда понял, что прокололся, вот очко у него и сыграло. Мол, возьмёт этот парень и зажопит его на спекуляции. Ну и всё – за что купил, за то и продал. Чисто из уважения к воину-интернационалисту. Какие вопросы?..

– Вывод, – подытожил Ермаков, – какая нам на хуй разница? Главное, что жаловаться он не побежит. Ну и всё. Спасибо ему большое. И хрен с ним, с его патриотическим творчеством. А спеть… Студент нам споёт не хуже. Ну, за нас, за вас и за спецназ…

Хорошо пошла «артистическая» водочка, душевно тогда посидели.

…Всё шло привычным чередом, дни мелькали, и никаких особых перемен Глинский не ждал. Ему даже начинала нравиться эта странная для нормального человека жизнь, и далекая Москва уже не так манила. Иногда она казалась просто сном. Но в середине восьмого месяца его пребывания в Афганистане произошли два события, внешне никак не связанные, но, тем не менее, коренным образом изменившие судьбу Бориса. Изменившие навсегда.

Первым событием стало неожиданное известие, хватившее Глинского по голове, если не обухом, то уж мячом – это точно.

В тот вечер Борис, как обычно, играл в волейбол. На площадке вещала выведенная через уличный динамик радиопередача «Полевая почта „Юности“». Её всегда в Афганистане, да и в других странах, где выполняли «интернациональный долг» советские военные, слушали с особым вниманием – это была своеобразная односторонняя голосовая связь с Москвой-400[205]205
  Москва-400, п/я 515 – далее шла буква алфавита, обозначающая страну, в которой выполнялся «интернациональный долг». Почти все буквы были задействованы. Ливия, например, шла аж под литерой «Т», а Южный Йемен – под буквой «П». – Прим. авт.


[Закрыть]. Ведущая передавала приветы и песни от родных вроде как нефтяникам, буровикам, строителям БАМа и прочим геологам. «Геологи», разбросанные по всему миру, часто отмечали неподдельный юмор в «кодовых» обозначениях мест службы и должностей…

Вот только в этот раз Глинский поулыбаться не успел. Почти сразу же после вступительного аккорда из «Весны на Заречной улице», с которого начиналась радиопередача, ведущая произнесла:

«Передаем радостную весточку от любящей жены Людмилы – у мастера буровой установки в Нюренгри Бориса Владленовича Глинского родилась дочь, вес – три пятьсот пятьдесят, рост – пятьдесят сантиметров… Поздравляем и мы…»

Глинский обалдел настолько, что даже не заметил мяча, больно стукнувшего его по уху. Обступившие его офицеры принялись шутить и поздравлять молодого папашу, но Борису было совсем не до смеха… Почти всю ночь он проворочался без сна, терзаемый вопросом «моя – не моя…». Если дочь действительно его – то почему же Людмила ничего не написала про беременность… И на женитьбу никак не намекала… И как теперь быть? Надо ли сообщать об этом отцу с матерью, теперь уже бабушке с дедушкой… Виола может всё узнать, она всегда всё узнает… И как повидать дочь? Из Афгана никто не отпустит, до отпуска ещё далеко, а Людмила ведь не «расписанная» жена. Забылся тревожным сном Борис лишь под утро. И почти сразу же ему приснились зеленоватые глаза того «англичанина», убитого им в заброшенном кишлаке под Шахджоем…

А второе событие случилось буквально на следующий день после того, как Борис узнал о своем отцовстве. Но, в отличие от первого, о втором – Глинский ничего не узнал, потому что заключалось оно в серьёзном разговоре начальника разведки генерала Иванникова со своим незаменимым помощником подполковником Челышевым.

Дело в том, что утром Профи разговаривал по закрытой связи с самим генералом Ивашутиным. Бессменный с 1963 года начальник ГРУ Петр Иванович Ивашутин был невысоким крепышом с тихим, совсем невоенным голосом. Вот только влияние и возможности у него были просто трудноописуемые, в своё время его любил приглашать на охоту сам Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев. У Ивашутина была своеобразная манера облекать приказы подчинённым в форму этакой личной доверительной просьбы. Вот и в этот раз Петр Иванович заметил Профи почти что между делом:

– Виктор Прохорович, надо бы выйти на лагеря, где «духи» держат наших пленных… Где? Сколько? Ну и самое главное – как всё это дело вскрыть? Ситуация, понимаешь, диктует острую необходимость… Ты обобщи всю имеющуюся информацию, подумай и своё решение – хотя бы вчерне – доложи, скажем, утром… В восемь я уже в кабинете…

Что мог ему ответить слегка обалдевший (а это бывало совсем не часто) Профи? Только:

– Есть, товарищ генерал армии! Приступаю к исполнению…

А Ивашутин, подчеркивая важность поставленной задачи, ещё и добавил с начальственной теплотой в голосе:

– Ну вот закончишь это дело – и пойдешь, куда сам выберешь… Кстати, с представлением на тебя ещё ничего не ясно. Надеюсь, всё будет в порядке…

…Вот эту неожиданно (видимо, по каким-то веским политическим соображениям) поставленную из Москвы задачу и обсуждал Иванников с Челышевым. И настроение у обоих было, прямо скажем, не очень, потому что информации о так называемых «лагерях с советскими военнопленными» было немного, да и достоверность этой информации вызывала сомнения…

Обсуждая между собой эту внезапно поставленную Москвой задачу, ни Профи, ни Челышев тогда ещё даже догадываться не могли, насколько бесповоротно повлияет она на судьбу некоего старшего лейтенанта Глинского, ожидающего капитанского звания… А уж сам-то Борис и подавно ни знать, ни догадываться об этом не мог. В тот момент его мучили только два (но очень серьёзных) вопроса: его ли дочь родила Людмила и как хотя бы на несколько дней вырваться из Афганистана.