Текст книги "Война (сборник)"

Автор книги: Андрей Константинов

Соавторы: Борис Подопригора
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 73 страниц)

Хамзат жил, потеряв счет дням и месяцам, но он ждал. Он ждал, когда вернется в Чечню. Мстить за Ису и… и уже не только за него, но и за себя, за то, что ему пришлось жить такой жизнью, которая не очень похожа на жизнь людей… Чеченец должен уметь ждать. Легенда гласит, что настоящий чеченец зарезал врага через сто лет и спросил людей: «Я не очень спешил?» Хамзат старался унять спешку в душе, но он был молод. И он был из тейпа Аллерой, из тариката «наджбандийя», он был «думающим». Хамзат сначала ощущал себя чеченцем и только потом – мусульманином. А афганцы… Ведь Аллах запрещает употреблять наркотики – но афганцы только ими и живут и лишь говорят, что делают их ради покупки оружия. Но где оружие? «КамАЗ» восьмидесятого года оружие? Денег не хватает? А еще Хамзат почему-то часто вспоминал, как погибли те менты в райотделе, – при них денег, кстати, не было. Значит, и они во что-то верили…

Все не так просто. И без денег – не так просто. Кстати, в Афганистане Хамзату никто не заплатил ни разу. Наверное, считали, что незачем.

Хамзат уже почти исчерпал все запасы своей выдержки и начал даже было думать о побеге, когда за ним и еще за несколькими ребятами приехал давний знакомец Инженер, почти глухой из-за недавней контузии.

Они поехали обратно. Домой. Ехали через Герат, там на выезде Хамзат обратил внимание на сохранившуюся надпись, выложенную когда-то камнями: «Иттихады Шоурави кешварэ худо аст». Таджик-провожатый перевел: «Советский Союз – страна Аллаха», – и объяснил, что так русские оккупанты издевались над Аллахом. Потом они ехали через сохранившийся мост, где уцелел еще один лозунг: «СССР – оплот мира». Чудно – уже ни СССР, ни мира. А лозунг – остался… За мостом Хамзат решил, что он уже в России, но обратный путь оказался еще более долгим, чем начало его «одиссеи». Они еще плыли через большое море, потом снова был Азербайджан, затем Грузия, Ахметский район, где жили чеченцы. До Чечни было рукой подать, но Хамзату снова пришлось задержаться – его решили еще немного поучить партизанской тактике. В Чечне уже вовсю шла война. Именно в Грузии Хамзат впервые получил жалованье – тысячу долларов в испанском конверте с прозрачным «окошком». В Чечне его встретили хорошо, сразу присвоили «капитана» и назначили командиром отдельного разведывательно-диверсионного отряда специального назначения «Ночные волки» имени имама Шамиля.

После всех назначений в Грозном Хамзат получил короткий двухдневный отпуск домой. Побывка вышла совсем невеселой. Первым делом Хамзат сходил на кладбище, на могилу брата. Там он долго сидел, думал о прошлом, потом пошел домой. Дом был цел, но пуст. Соседи, не сразу признавшие изменившегося и повзрослевшего парня, рассказали, что сестра Малика погибла во время бомбежки под федеральной бомбой – от нее почти ничего не осталось, даже хоронить-то было особо нечего. Почти сразу после этого умерла мать – ее похоронили рядом с Исой, но Хамзат на кладбище даже не понял, что навещал сразу две могилы. Отца вскоре забрал вынырнувший откуда-то Ахмат.

Хамзат надолго запомнил свою ночевку в пустом и ставшем словно бы чужим доме… Утром он собрался обратно в Грозный и совершенно случайно на улице столкнулся с Салманом Радуевым. Судьба. Салман сразу признал его – будто и не было стольких лет после последней встречи. Салман устроил Хамзату настоящую встречу – как положено. Сердце Хамзата даже стало немного оттаивать, а еще Салман много рассказывал, как мстит русским, мстит по-чеченски, хитро и дерзко. Хамзату даже неловко стало за свои, в общем, мирные скитания по чужим пустыням…

Конечно, Салман забрал Хамзата к себе, и он старался не подводить. Убивать русских Хамзат научился быстро, да, собственно, ему и учиться особо уже было не надо. Внутренне он давно все умел.

Казалось, что под крылом Салмана «карьера» Хамзата будет прямой и легкой – если, конечно, в нее не внесут свои коррективы русские пули и осколки. Но судьба снова продемонстрировала парню свою странную усмешку и лишила Хамзата его командирства, да хорошо еще, что только командирства, а не жизни…

А дело было так: они с ребятами сидели в засаде и ждали машину с русским начальником. Машины долго не было, и Хамзат уже собрался было сворачивать засаду, но в последний момент автомобиль все же показался, правда, совсем не тот, которого ждали.

Хамзат первый наставил автомат на русского подполковника:

– Лажыс, сабака!

Однако подполковник не только не выполнил приказ, он с каким-то скептическим сожалением посмотрел на Хамзата, вальяжно вылез из машины и тяжело вздохнул, как от очередной скучной встречи с очередным скучным дебилом:

– Охо-хоннюшки-хо-хо… Где Салман?! Я тут уже тридцать минут кручусь. Туда-сюда катаюсь. Я – подполковник Примаков! Покажи на карте, где мы находимся?!

Хамзат впал в ступор. Он и верил, и не верил. Связи с Салманом не было – не спросишь. А подполковник вел себя не то что уверенно – просто откровенно нагло. А вдруг и вправду – гость Салмана? Тогда его обижать нельзя…

А этот подполковник Примаков уже просто «наезжал» на Хамзата, тянулся рукой к его не слишком туго затянутому ремню:

– Ты в Красной Армии служил? Эх, не я у тебя командиром был, я б тебе нарядов-то понакручивал бы. Ты бы у меня с «губы» не вылезал.

Тут в «уазике» что-то зазвенело.

– Это Салман, – уверенно бросил подполковник, сел в машину стал что-то говорить в трубку, вальяжно развалясь на сиденье. Договорил и бросил Хамзату через дверь:

– Салман меня у вэвэшного поста ждет. Будешь шуметь – скажу, что ты сто грамм дернул…[131]131
  Ваххабизм, получивший в 1996–1999 годах широкое распространение в Чечне, категорически запрещает употребление спиртного. Другие исламские течения этого, конечно, тоже не одобряют, но не накладывают на провинившихся столь жесткие наказания, какие приняты у ваххабитов.


[Закрыть] Ладно, шучу. Всё, бойцы, некогда мне тут с вами…

Подполковничья машина развернулась и стремительно стала уходить – вот тут только Хамзат и понял, что видел прекрасный, талантливо сыгранный спектакль, наградой за который главному актеру стали не аплодисменты, а жизнь…

Хамзат заорал как сумасшедший – себе и своим троим ребятам:

– Стреляй, это же собака!!!

Стрелять-то они, конечно, стреляли, но было уже поздно. Машина ушла…

Случай этот вдобавок ко всему получил широкую огласку – благодаря одному из бойцов Хамзата, мстившему, видимо, за его командирство.

В общем, состоялся шариатский суд, тогда их старались проводить особенно «образцово-показательно». Хамзата даже предлагали казнить, но приехал помощник Радуева (сам Салман был уже слишком «велик»), выступил перед судьями, спас… Хамзата разжаловали в рядовые и присудили двадцать палок.

Двадцать палок – это много. Это много и очень больно. Но Хамзат даже под палками радовался, что все обошлось так, он терпел и молился…

Когда отлежался – ждал любого случая, чтобы оправдать доверие Салмана, ушедшего в свой знаменитый «кизлярский рейд»[132]132
  Рейд банды Салмана Радуева на Кизляр зимой 1996 года – с захватом родильного дома – фактически предшествовал Хасавюртскому соглашению.


[Закрыть] без медленно отходившего от экзекуции Хамзата. Из того рейда многие не вернулись. Кто знает, вернулся ли бы Хамзат? Как понять Судьбу – наказала она Хамзата той встречей с русским подполковником Примаковым или же, наоборот, спасла? А может быть, она лишила Хамзата славы? Ведь вернувшиеся из «кизлярского рейда» стали героями для всей Ичкерии, а Салман – тут и говорить нечего… Это он, а не Басаев привел чеченский народ к победе. Все знают: Хасавюрт наступил после Кизляра, а не после Буденновска… Хамзат, конечно, никогда не говорил вслух о Басаеве плохо. Зачем говорить, все в Чечне и так знали, какие отношения между тейпами Аллерой и Беной, из которого происходил Басаев (и, кстати, Хасбулатов).

Смыть вину и позор кровью своей и русской – Хамзат не успел. Жаль, русские стали слишком быстро уходить. Чем могло порадовать Хамзата наступившее перемирие?

В Чечне о «нефтяном Кувейте» уже забыли: зачем строить, если можно заставить выплатить Москву контрибуцию – за четыреста лет оккупации, по миллиарду за каждый год. Таких денег хватило бы всем, если бы все были, конечно, заодно и если бы все хотели все разделить по справедливости. Но единства никакого не было. Например, в том же Гудермесе влиятельные братья Ямадаевы на словах поддержали Масхадова, а на деле охраняли только себя. А к Масхадову у многих отношение было неоднозначным. Почему он так заигрывает с Москвой? Почему ничего не делает, чтобы самая богатая страна Аллаха – Саудовская Аравия, где есть даже движущиеся тротуары, больше платила воинам ислама? Раньше главной была Москва – понятно, почему платила она. Но… если и сейчас деньги пойдут из Москвы – как угодно их называй, хоть контрибуцией, хоть компенсацией, – денежный поток регулирует политику власти… Если все русские – собаки, то почему же именно собак-инженеров нанимает Масхадов, чтобы построить мост за Итум-Кале к Панкиси? Ведь все русские – шпионы… В Чечне шептались о том, что Масхадов заигрывает с Россией из-за подаренного ему Ельциным «мерседеса».

Странные вещи происходили в Чечне во время перемирия с русскими. Когда федералы уносили ноги в Россию, «Ночные волки», где Хамзат был теперь рядовым, взяли одного солдатика-срочника и одного контрактника. Это было как раз тогда, когда работали совместные комендатуры – федерально-масхадовские. Хамзат очень просил командира (бывшего своего подчиненного) отдать пленных ему – для обмена на своих ребят, «зачищенных» федералами под Аргуном и содержавшихся в лагере недалеко от Моздока. Хамзат просил не для своей личной выгоды, и ему сначала пообещали. Но потом вдруг приехал какой-то «брат Абду-Малик» со славянской рожей, показал какой-то масхадовский мандат и увез пленных на север, пообещав, что, мол, сам договорится об обмене. Только потом Хамзат узнал, что этот Абду-Малик (на самом деле русский, принявший ислам, Валерий Смирнов из станицы Наурской) забрал русских лишь для получения выкупа – откуда-то узнал, что федералы были из зажиточных семей. Выкупа он, правда, получить так и не смог и тогда просто приказал перерезать горло одному и второму. Сделал пленных русскими «шахидами», за которых федералы будут мстить… И никто почему-то не посмел привлечь «брата Абду-Малика» к справедливому шариатскому суду – как Хамзата. Или как бывшего начальника автоколонны – его Хамзат встретил в Гудермесе, бывший начальник стал настоящим героем, истинным моджахедом, дослужившимся до «полковника». Именно он первым вошел в Грозный в девяносто шестом со стороны Аргуна. Масхадов наградил его орденом, в Гудермесе ему подарили кафе. Сам-то бывший начальник автоколонны хотел, конечно, авторынок, но ему пока сказали, что можно только кафе. Ну что же, решили отпраздновать. Сначала съездили на концерт Кобзона, потом приехали в кафе – все те, с кем начальник воевал с русскими. Ну достали коньяк, чтобы «обмыть» орден. Воинам ислама, конечно, не положено, но… Не такой уж великий это был грех. Но кто-то вызвал «дэшэгэбэ» – шариатскую безопасность. Хамзат уже успел, по счастью, уйти… Начальника приговорили к пятидесяти палкам: к двадцати – за то, что пил сам, к тридцати – за то, что спаивал других. Он умер на тридцатой палке, а его кафе отдали дагу Мусе, начальнику штаба. Отдали потому, что Муса был ваххабитом. А ведь даже Салман ваххабитом не был… Хамзат не хотел верить, что такая вот справедливость – это настоящий шариат и настоящий адат, завещанный предками. Справедливость должна быть в сердце. Салман ничего не сказал, когда узнал, что дага Мусу сдали федералам – за тех ребят из Аргуна, которых не удалось поменять из-за «брата Абду-Малика» и за японский электродвижок, работавший хоть на владикавказской водке. Радуев даже подписал донесение, что Муса ушел сам…

Салмана, правда, тоже стало заносить, его отношения с Басаевым испортились окончательно, а Радуев еще и «брал на себя» все, что только можно, без конца встречаясь с русскими и иностранными журналистами, ему нравилась известность, он хотел власти. Он много «шумел». В девяносто седьмом, когда Салман с Хамзатом поехали договариваться с Басаевым, их ждала засада. Потом, конечно, говорили, что засаду эту организовали спецслужбы федералов. В это мало кто верил. Не верил и Хамзат, хоть он и не видел, кто стрелял. Но знал – стреляли чеченцы. Получив тогда пулю от своих, вспомнил Хамзат слова отца: «Пока здесь русские – чеченцы не будут стрелять друг в друга». А вот начали же… Салману тогда отстрелили кусок головы, его долго лечили где-то, якобы даже титановую пластину вставили в кости черепа, за что сразу же прозвали Титаником… Хамзат тоже долго лечился – сначала в Панкиси, потом в Турции. Там было тихо и спокойно, но денег не платили. И в Турции двадцатитрехлетний Хамзат впервые почувствовал тяжелую, почти стариковскую усталость от бесконечных скитаний. Как жить? Ни денег, ни жены, только каменные четки, которые он купил еще у талибов. В Турции после выздоровления его направили в еще один заброшенный военный лагерь, выйти из которого было нельзя – дороги перекрывала полиция, якобы искавшая курдов. В том лагере произошел странный случай. Хамзат прилег на продавленную кровать и всю ночь не мог уснуть, а утром пригляделся и понял по обрывкам привязанных к кровати цепей, что она – из пыточной. Хамзат горько усмехался про себя – одни все время воюют, других все время учат воевать – может быть, для каких-то особых, суперважных заданий? Хамзат хотел войны. От нее, конечно, устаешь, но без нее устаешь еще больше…

Вернувшись в Чечню, Хамзат долгое время болтался в неопределенности, но потом ему удалось наладить отношения с ребятами из отряда Хаттаба. Снова забрезжила какая-то перспектива. Потом и Салман вернулся – правда, уже совсем дурной. Но именно тогда Хамзат стал получать первые задания на поездки в Россию.

Это было как награда. В России, которую он ненавидел, Хамзат смог наконец-то по-настоящему оттянуться – командировочные платили хорошие, было много женщин, были хорошие дома и гостиницы. Осевшие в России чеченцы всегда чувствовали свою вину перед воюющими братьями – Хамзату приятно было это ощущать. Чаще других городов Хамзат постепенно стал навещать Питер – фактически для того, чтобы выяснять, как местная чеченская община помогает многострадальной родине. Тем более что непоследнюю роль в питерской диаспоре играл дальний родственник Алихаджиева. К этому времени в жизни Хамзата случилось еще одно событие, которое он сам, наверное, не мог долгое время как-то оценить.

Однажды, еще под конец «первой чеченской», Хамзат встретил на базаре Алика – соседского мальчишку, который очень любил петь, причем песни не чеченские, а какие-то иностранные. Даже итальянские. Алик был странным, ходил в пиджаке с бабочкой, пытался учить детей, и дети его любили, хотя большинство взрослых и считали «учителя» почти придурком.

У Хамзата никогда не было младшего брата, да у него и старших-то, как он считал, не осталось – Ису убили, а Ахмат – он все равно что умер. Даже хуже, чем если бы умер.

Алик, происходивший из того же тейпа Аллерой, непонятно как сумел всколыхнуть что-то в покрывшемся коростой сердце Хамзата. Всколыхнул настолько, что поначалу Хамзат старался даже избегать встреч с соседом, которого многие просто даже за мужчину не считали, с его ариями, песнями и попытками уроков для детей. Хамзат же начал постепенно подкармливать вечно голодного Алика и – постепенно привязался. Наверное, так можно привязаться только к очень никчемному человеку. А может быть, Хамзату казалось, что, помогая этому полублаженному, он отдает какие-то свои еще не до конца даже осознанные долги…

Странные у них были разговоры во время нечастых встреч. Хамзат больше молчал, слушал и усмехался, когда Алик мечтал вслух. А мечтал он стать ни много ни мало оперным певцом и покорить весь мир. Не силой оружия, а силой голоса и искусства. О войне Алик не говорил почти никогда – казалось, он вообще не совсем даже замечал ее прилеты, хотя их не заметить было просто невозможно…

У Алика умерли все близкие родственники, бомба федералов разрушила его дом. Хамзат переселил его в тот дом, где когда-то жила большая семья Алихаджиевых. В хозяйстве Алик был человеком бесполезным, но теперь Хамзат, приезжая в Гудермес, уже не боялся заходить в пустые стены. У него появился человек, смотревший на него глазами младшего брата. Пусть и не совсем нормальными, по мнению многих, глазами…

«Вторая чеченская» вернула Хамзату много надежд, но многие и разбила. Он личным мужеством вновь заработал себе «офицерство», стал полевым командиром – его отдельный отряд выполнял, в том числе, и коммуникативные функции между штабами более крупных соединений. Все оно было так. Но был и выход из Грозного. Были потери. Было ощущение того, что слишком многие в Чечне устали от войны и совсем по-другому начинали относиться к муджахедам. Не то чтобы плохо… Но – по-другому. Хамзат перестал ощущать уверенность в близкой победе. За себя он не боялся – не боялся искренне, давно научившись очень грамотно и профессионально выживать. Фактором его беспокойства стал Алик – а он мог стать жертвой кого угодно…

Алик не вписывался в жизнь Чечни. Он вообще жил словно на Луне. Может быть, Хамзат именно в этом ему и завидовал. Однажды Алик заикнулся о женитьбе на девушке, которую совсем соплюшкой знал и Хамзат. Деньги на свадьбу Алик придумал – ни много ни мало – попросить у богатого родственника из питерской диаспоры, попросить в долг, с возвратом, когда сам Алик станет знаменитым певцом, чьи билеты на концерты по всему миру будут стоить очень дорого… Хамзат, слушая весь этот бред, сначала даже и не собирался реагировать, а потом вдруг подумал: но ведь Алика же действительно можно хотя бы спрятать на какое-то время в Питере. В Чечне от него толку все равно не будет. Однажды его, Хамзата, спросят: почему молодой, здоровый парень, твой родственник, сидит дома, не берет автомат, не борется рядом со своими братьями? И что отвечать? Что Алик особенный? Что Хамзату кажется, будто он не такой уж малахольный, а наоборот, Аллах поцеловал его в голову? Кому все это объяснять?..

Утащить с собой в «командировку» Алика Хамзату было нелегко. Но все получилось. Все шло даже слишком хорошо – пока прямо в аэропорту Пулково Хамзат не встретил своего брата Ахмата. Они встретились лоб в лоб. Ахмат был в форме лейтенанта милиции. Несколько секунд братья смотрели друг другу в глаза, и Хамзат даже подумал, что Ахмат его задержит. Он напрягся, надеясь только на то, что старший брат вряд ли хочет информировать свое начальство о таком вот родстве. Оказалось, Ахмат вообще думал о другом. Не поздоровавшись, он сказал чужим голосом одну-единственную фразу, кстати, совсем без акцента:

– У Ленки умерла Ольга. Завтра сорок дней…

Видимо, более важного в тот момент для него ничего не существовало. Хамзат сглотнул ком в горле и спросил:

– Отец… здоров?

– Да.

Братья посмотрели друг другу еще раз в глаза и разошлись. Алик не смог понять, почему Хамзат позволил себе в тот вечер пить водку. Алик умел, когда надо, ни о чем не спрашивать.

Встреча Хамзата и Ахмата в Питере произошла как раз накануне боя группы Числова с отрядом Хамзата, временно оставшимся без командира.

* * *

Самолет завалился на крыло и пошел на снижение, пробив облака. Сергей увидел море огней и понял, что под ними – Питер. Рядом с Числовым возбужденно сопел лейтенант-вэвэшник. Летёха тоже вез «двухсотого», но в Мурманск, а потому завидовал Числову. Лейтенант, как и Сергей, в Петербурге никогда не был…

Когда самолет сел и вырулил на место стоянки, к нему быстро подъехал «уазик» с медицинскими крестами. Оттуда повыпрыгивали шестеро солдатиков. Они испуганно, по-детски вытягивали шеи и заглядывали в темное чрево медленно открывавшегося грузового люка – там, надежно закрепленные, стояли два больших ящика.

Числов пожал руку вэвэшному лейтенанту, закинул за плечо вещмешок, сунул под мышку папку с документами на Витю Крестовского и быстро спустился на мокрый бетон. В Питере было слякотно и дождливо, несмотря на то что февраль еще не закончился. Видимо заметив его, из «таблетки» вылез полный старлей с недовольным лицом, подошел вразвалку к Числову и представился, не козырнув:

– Помощник начальника второго отделения Выборгского РВК старший лейтенант Филиппов. Ты «двухсотого» привез? Одного?

Числов молча кивнул.

– Поня-ятно, – протянул Филиппов и тут же задал новый вопрос: – А сколько с собой привез?

Числов непонимающе мотнул головой:

– Я же говорю – одного!

– Да я не об этом, – махнул рукой Филиппов. – Сколько денег?

– А… – дошло наконец до капитана. – Полторы тысячи…

– Сколько?! – почти ужаснулся Филиппов и тяжело, безнадежно вздохнул: – А на машину? В пятницу из Сертолово не пришла. Сами заказывали.

Старлей обернулся к солдатикам и раздраженно закричал:

– Первый ящик выгружаем, второй оставляем, не перепутайте! Второй – на Мурманск. Шевелись, вояки!

Филиппов забрал документы у Числова, сверил маркировки на гробу и в документах, удовлетворенно кивнул и приглашающим жестом махнул Числову:

– Прошу! До госпиталя довезем, заночуешь там. У тебя в Питере есть кто-то?

– Нет, – покачал головой Сергей. – Никого. Так, может, из ребят кого-нибудь найду.

Филиппов философски пожал плечами.

Пока они ехали по городу, Числов жадно рассматривал улицы, заполненные огромным количеством иномарок, рекламные щиты и, конечно, женщин. Женщин было очень много, и все они, несмотря на зимнюю одежду, казались Сергею одетыми очень сексуально. Филиппов пару раз перехватил диковатый взгляд капитана и еле заметно улыбался – скорее сочувственно, чем насмешливо. Порывшись в кармане, старлей достал пачку диковинных сигарет – «Собрание». Числов таких в Чечне никогда не видел. Сигареты были разноцветными, очень манерными. Поколебавшись, Сергей выбрал зеленую и закурил, по-прежнему разглядывая улицы.

– У нас, конечно, не Москва, но тоже – ничего, – нарушил молчание Филиппов.

– Я бы в Москву не полетел, – отозвался Числов. – Я там уже бывал раза три.

Филиппов хмыкнул:

– А в Питере, что же, в первый раз?

– В первый.

– М-да… И с не самым веселым поводом. Ладно, не переживай… Побываешь еще и по-нормальному. Сюда надо в мае приезжать, в белые ночи. Вот тогда тут – сказка. Веришь?

– Верю, – отозвался Сергей, дожигая сигарету до фильтра. – У нас там – тоже сказка. Причем – круглый год. Я иногда думаю: может, у нас по всей стране – сказка? Просто такая вот сказочная страна… А?

Филиппов улыбнулся было, но потом повнимательнее посмотрел на лицо Числова и улыбаться перестал. Помолчав, он спросил тихо и серьезно:

– Ты как сам думаешь, когда там – конец? Я из-за этих груз «200–300»… бабу трахнуть не могу. Нервяк внутри. А после похорон – вообще… Когда все это похерят-то уже?

Числов развел руками:

– Нашел кого спрашивать… Оттуда тебе это никто не скажет. Не знают. И начальство не знает, и местные. Все говорят: недолго осталось, и никто в это на самом деле не верит. Там тупик. С нами – не хотят, без нас – еще больше боятся… Черная дыра. Провал во времени. Понимаешь?

– Нет, – честно ответил Филиппов. – Не понимаю.

Они доехали до госпиталя, постояли во дворе, пока солдаты выгружали гроб, покурили. Потом Филиппов, растоптав окурок, сказал:

– Сейчас домой к покойнику, конечно, не стоит идти – поздно уже… Тем более что у твоего – одна только мать… Вообще-то, у нас к ним домой Палыч ходит. Он спец – еще с Афгана, даже психолога с собой никогда не берет. Но он сейчас на больничном. Так что придется нам с тобой. Заночуешь здесь, в госпитале. А завтра, часика, скажем, в два, встретимся у адреса. Лады?

– Лады.

– Сам дорогу найдешь? Или тебя здесь подобрать?

– Найду. Язык до Киева доведет.

– Довести-то доведет. Вот только не больно нас там теперь ждут. В матери-перематери городов русских… Ладно, давай сюда деньги.

Числов молча подал Филиппову тоненький, почти невесомый конверт. Старший лейтенант взял его в руку, взвесил, вдруг скривился и отдал его обратно:

– А! Гори оно!.. Машину уж как-нибудь. А эти – на похороны… Все, бывай…

Числов устроился в госпитале – ему даже удалось помыться в довольно приличном душе, потом его покормила совсем уже немолодая толстая сестра, а потом Сергей еле добрался до своей койки и даже не мог с утра вспомнить, как разделся и улегся, – хотя ведь и не пил ни капли…

Отвечая на вопрос старлея о наличии отсутствия в городе знакомых, Числов немного покривил душой. Один ленинградский адрес в его записной книжке все-таки имелся. Именно туда, основательно выспавшись, с самого утра Сергей и направился.

Толик Гончаров жил в панельной хрущобе на улице, носящей имя Зины Портновой. К слову, когда в пятом классе Сережа Числов готовил доклад о подвиге пионеров-героев для общешкольного сбора, он с удивлением узнал, что партизаны-подпольщики, оказывается, приняли Зину в комсомол еще за год до ее героической гибели. И, соответственно, по всем формальным признакам она не должна была входить в «четверку отважных»[133]133
  Пионерами-героями, помимо Зины Портновой, официально считались также Леня Голиков, Марат Казей и Валя Котик.


[Закрыть]. Но когда Сережа поделился этим своим открытием с учительницей истории, та подвергла его жесточайшей обструкции, обвинив чуть ли не в посягательстве на государственные святыни. Так, впервые в своей жизни он узнал, что в этой жизни героями не только становятся, но еще и назначаются.

А вот Гончарова в герои не назначили. Притом что оснований тому в его случае имелось поболе, чем у многих иных, обласканных генералитетом товарищей… С Толиком Числов познакомился на первой чеченской. Которая, в отличие от нынешней, велась с «терминаторским» ожесточением, а кривая потерь еще даже не рассматривалась в качестве главного показателя боевой отчетности. Знакомство очень быстро переросло в дружбу – как это ни парадоксально, но вынужденный «космополит», некогда студент-недоучка, а ныне профессиональный «рейнджер» лейтенант Числов встретил в коренном ленинградце и еще совсем недавно типичном «ботанике» сержанте Гончарове родственную душу. Вот только их совместная война закончилась, так и не успев толком начаться.

В то воскресное утро с придорожного блокпоста по-разгильдяйски сбежал одиночный, да еще и почти безоружный бэтээр. До родного гарнизона было сорок километров, а потому решили – всегда сходило и сегодня сойдет. Должен был ехать и Числов, да у него, некстати, прихватило живот. Что называется – «все кусты мои», какая уж тут большая прогулка? Словом, Сергей остался, а вот Толик поехал. Ну а дальше, как это часто и бывает, из классического «по фигу» материализовалось «в жизни всегда есть место подвигу»… Бэтээр заглох на горной дороге. Пытались вызвать подмогу. То ли успели, то ли нет. Машину окружили спустившиеся с гор «чехи». Много. Пришлось задраить люки-двери: как будто бы такая команда поступила с гарнизона. «Чехи» постучали по броне, стали разжигать на ней хворост. Толик принял командирское решение: застрелиться всему экипажу. Последним стрелял в себя. Еще через какое-то время подошла подмога. Откачали одного Гончарова. Слабо, Голливуд?

Недострелённого отправили на Большую землю. Изначально собирались представить к ордену, но, с учетом «разгильдяйского» посыла, ограничились медалькой. Да и какая, собственно, разница? Главное, живой остался. Вот только левую ногу чуть выше колена пришлось ампутировать: был сержант Гончаров, а стал – инвалид Толян…

В течение следующих нескольких лет Числов и Гончаров обменивались письмами. Поначалу Толик еще как-то старался держать и гвардейскую марку, и хвост пистолетом. В своих посланиях он натужно балагурил, активно зазывал в гости и давал понять, что активно пытается приноровиться к новой жизни в новых жизненных реалиях. Но затем письма стали все более дежурны и лаконичны. Последняя весточка от него добралась до Числова семь месяцев назад. Гончаров писал, что на фирмочку, в которой он халтурил электронщиком, наехали бандосы. Полюбовно договориться не удалось, и в результате мастерскую банально спалили… От последнего Толькиного письма отчетливо веяло безнадегой. Не требовалось быть специалистом в областях психологии и графологии, чтобы понять – человека, его написавшего, в этой жизни уже мало что держит. Не на шутку встревоженный Числов несколько дней сочинял вразумительную ответку, пытаясь подбодрить товарища. Однако ответа так и не дождался. А посему сейчас, стоя на лестничной площадке перед обшарпанной, обитой выцветшим дерматином дверью, Сергей испытывал невероятное душевное волнение и подспудную трево гу…

…На пороге стояла еще совсем не старая аккуратная женщина, у которой как-то сразу неуловимо дрогнуло что-то в лице, едва только она увидела перед собой человека в офицерской форме.

– Добрый день. А… э-э-э-э… Толик дома?

Женщина побледнела, слегка пошатнулась и беспомощно прислонилась к дверному косяку:

– А Толи… нет.

– На работе?

– Просто нет, – тихо произнесла женщина. – Он умер.

– Когда?! – ахнул Числов.

– Шестой месяц пошел. С прошлой недели… А вы, извините…

– Меня зовут Сергей. Числов Сергей. Мы с Толиком… мы служили с ним. Там.

– Да-да, что-то такое припоминаю. Сергей Числов. Это ведь вы писали ему письма. Да?

– Я.

– Спасибо вам. Они ему очень помогли… Помогали… Толик, он часто мне про вас рассказывал. А я… я его мама. Тамара Семеновна… Ой! Что же это мы с вами на пороге-то? Вы проходите!

– Да я… собственно… – замялся было Числов, но Тамара Семеновна решительно схватила его за рукав:

– Зайдите, Сережа. Хотя бы на пять минут. Пожалуйста.

И Числов, незаметно выдохнув, шагнул в маленькую, поражавшую неприкрытой бедностью, двухкомнатную хрущевскую квартиру…

…В общей сложности Сергей провел в гостях у Тамары Семеновны около часа. Узнав, что Числов обосновался в госпитале, Гончарова настоятельно упрашивала поселиться у нее, и Сергею потребовалось немало усилий, дабы деликатно отказаться от этого предложения. И душевно, и физически он даже помыслить не мог о том, чтобы снова возвратиться сюда и снова увидеть эти глаза – глаза женщины, потерявшей единственного сына. В этих глазах было всё – тоска, опустошённость, ощущение бессмысленности существования. И в то же самое время – в них не было ничего. Одна лишь бесконечная, космическая, черная пустота.

Тамара Семеновна рассказала, что, лишившись после приснопамятной разборки с бандитами работы, Толик ушел в глубинный запой. Пил страшно, по-черному, безжалостно спуская деньги, которые несколько лет откладывал на новый протез. Старый, «казенный», порядком износился, постоянно натирал, и, чтобы куда-то сходить, в конце концов, просто погулять, Толику приходилось мученически терпеть, преодолевая боль. К слову, в тот роковой день Гончаров как раз и поехал в военкомат – собирать справки для постановки на льготную очередь в институт Вредена. По привычке надел свою штопаную-перештопаную камуфляжку. И… не доехал. До военкомата. В вестибюле станции метро «Нарвская» до Гончарова докопались двое жлобов – бригадиров, крышующих нищенский бизнес калек, работающих под жертв горячих точек и самых немыслимых войн. Не разобравшись, приняли за конкурента и нарушителя конвенции. Слово за слово – завязался мордобой, в ходе которого Толика избили до потери сознания. Менты, как водится, объявились постфактум. Заморачиваться с беспомощным, избитым в кровь инвалидом – побрезговали. Просто вытащили на улицу и прислонили к ближайшему забору, оставив на попечение территориалов. Только: где те территориалы? Да и, положа руку на сердце, а оно им тоже – надо? В общем, пока сердобольные прохожие дозвонились до «Скорой», пока та подъехала… Выяснилось, что везти Толика надо уже не в больничку, а в морг. Вот так, в прямом смысле этого слова под забором, закончилась совсем недолгая и в общем-то совсем непутевая жизнь гвардии сержанта Гончарова…