Текст книги "Война (сборник)"

Автор книги: Андрей Константинов

Соавторы: Борис Подопригора
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 73 страниц)

– Да, – сказал Обнорский и тоже полез за сигаретой, – действительно дела…

Он не сомневался, что вскоре и сам отправится вслед за Кукой и Зятем, – контора полковника Сектриса (хотя какой он, к черту, Сектрис!) работала серьезно, а позицию Андрея до «директора» уже, несомненно, довели… Обнорский вспомнил свой последний разговор с Леной и даже чуть застонал, но не от страха или сожаления за сказанные Ратниковой слова, а от душевной муки, которая жгла его изнутри. И он подумал – хорошо бы, если бы все кончилось побыстрее…

– Ты чего стонешь-то, Палестинец? – встревожился Вихренко. – Вправду, что ли, заболел?

– Нет, – ответил ему Андрей. – Ничего страшного. Съел вчера что-то не то.

– А ты суп вчера в столовой ел? – спросил Шварц.

– Вроде ел, – пожал плечами Обнорский.

– Вот им и траванулся, – убежденно кивнул Вихренко. – Я как вчера на него глянул – все понял. Не суп, а похлебка из семи залуп. Совсем говном кормить стали. Зато прапорюгу этого, Маскаленко, завстоловой, из отпуска встречать в аэропорт генеральский «вольво» ездил… Давай я тебе интестопанчику принесу – патентованное средство, от живота великолепно помогает, опробовано…

Андрей вздрогнул и внимательно посмотрел Сергею в глаза. Похоже, Шварц предлагал таблетку вполне искренне, но Обнорский все же покачал головой:

– Спасибо, Сережа, не надо. Я полежу, может, и само пройдет…

К его глубокому удивлению, с ним ничего не случилось до следующего утра, и Андрей засобирался на работу. Лежать в комнате, обливаясь холодным потом от каждого стука или шороха, было уже просто невмоготу…

В пехотной школе он узнал еще одну новость: оказывается, у полковника Сектриса минувшей ночью был сердечный приступ, его возили в госпиталь, делали кардиограмму, нашли там что-то очень нехорошее и срочно собирались отправлять в Союз по состоянию здоровья. Никто из преподавателей и переводчиков по этому поводу, правда, особенно не горевал…

Прошло еще две недели, за которые Обнорский совсем уже дошел до ручки: он похудел килограммов на десять, курил по две пачки в день и почти не выходил из гостиницы. Сначала Андрей пытался что-то придумать, в его голове рождались фантастические планы побега… Но куда убежишь из Триполи без документов, с одной только битакой наемника, без денег и оружия? До Италии шестьсот пятьдесят километров морем, на юг – сплошная мертвая пустыня, дороги на Тунис и Египет перекрыты патрулями… К тому же Обнорский ни на мгновение не сомневался в том, что за ним постоянно присматривают, и он не хотел развлекать контролеров бессмысленными, однозначно обреченными на неудачу попытками спастись. Андрей не желал уподобляться загнанной в угол крысе, визга и метаний от него не дождутся… Он заставлял себя держаться, но сил с каждым днем оставалось все меньше, нервы у него все же были не железные…

Глаза у Обнорского глубоко запали, а скулы туго обтянулись кожей, как у чахоточного старика, не верящего в выздоровление… Шварц предполагал, что на Андрея так сильно действовала ностальгия по родине и отсутствие женской ласки, но ни с первой проблемой, ни со второй ничем помочь Обнорскому не мог. Союз был далеко, а палочка-выручалочка холостяков Марина Рыжова неожиданно уехала вскоре после смерти Кирилла Выродина в Союз в отпуск – что-то у нее стряслось там то ли с отцом, то ли с матерью.

Когда наступил март, который ливийцы называли месяцем четырех времен года, потому что погода в это время в Джамахирии меняется по нескольку раз на дню, Андрей понял, что еще немного – и он просто сойдет с ума. Никто к нему не подходил, ни о чем не говорил, словно все памятные события и контора полковника Сектриса ему пригрезились. Над Обнорским словно издевались, оставив его жить в постоянном ожидании смерти, которая могла прийти каждую минуту.

И тогда Обнорский решил – поскольку терять ему все равно уже нечего, а терпеть такую муку нет никаких сил, устроить «сольный концерт по заявкам». Он достал у знакомых летчиков и пэвэошников несколько литров спирта и задумал закатить «образцово-показательную» пьянку с невыходом на работу, приставаниями к замужним женщинам и прочими безобразиями, за которые по всем понятиям полагалось только одно – немедленная высылка в Союз и предание полной анафеме. Вихренко как раз уехал в командировку в Мисурату с группой хабиров, устанавливавших там новое оборудование для систем ПВО, никто Андрею не мешал – и он запил. Два дня его невыходы на работу покрывались ребятами из школы – к Обнорскому приезжали в гостиницу Сиротин и другие офицеры, уговаривавшие его очухаться и не валять дурака, он что-то обещал им, но пил снова…

К середине недели он понял, что нужны решительные меры, поскольку запой не привлек должного внимания, и решил, что лучшего повода для высылки, чем попытка соблазнения старшей администраторши гостиницы, супруги начфина Аллы Генриховны Веденеевой, ему не найти. Но когда он, еле держась на ногах, ввалился вечером в ее кабинет и без слов схватил строгую даму за грудь, она звать на помощь не стала, а, торопливо оглянувшись, швырнула Андрея на диван, быстро заперла дверь и, расстегивая пуговицы на блузке, зашептала, прерывисто дыша:

– Ну что ты, миленький, нельзя же так неосторожно…

Еле вырвавшись через пару часов от не на шутку разошедшейся Аллы Генриховны, Андрей пришел в полное отчаяние, понимая, что вскоре может уже просто сдохнуть от спирта без помощи каких-либо контор или спецслужб. На следующее утро он перевернул за завтраком стол в столовой и на глазах у всех свалился на пол… Это подействовало.

Информация о пьяных безумствах переводчика пехотной школы дошла наконец до Главного, и Обнорского вызвали в Аппарат на ковер. Накануне к нему в комнату пришел референт и долго уговаривал образумиться, обещал, что уговорит не высылать Андрея из страны, – бывают же, в конце концов, срывы у каждого. Обнорский поблагодарил, обещал привести себя в порядок и покаяться перед генералом, но в Аппарат явился небритым и пьяным. Генерал Плахов, однако, был в тот день в хорошем настроении и решил поговорить с Обнорским по-отечески – долго выяснял причины запоя (Обнорский плел что-то маловразумительное про нелады с женой) и под конец сказал:

– В жизни всякое бывает, но раскисать нельзя. Ты парень молодой, все тебя положительно характеризуют. Петров мне докладывал, что ты статьи в газету писал, хорошо писал, грамотно… В общем, все у тебя впереди, а ты такой херней маешься. Давай прекращай это безобразие и выходи из штопора. А то ведь, при всех положительных характеристиках, можно и в Союз выслать…

– А чего вы, товарищ генерал, меня родиной пугаете? – нагло ухмыльнулся Обнорский в ответ.

Присутствовавший на беседе Петров побледнел, Главный побагровел, и участь Андрея была решена…

Через неделю ему уже оформили все документы, необходимые для выезда, и дали полный расчет в финчасти.

В аэропорт Обнорского провожал только Вихренко, остальные знакомые и приятели попрощались накануне – все смотрели на Андрея как на тяжелобольного, наверное, и впрямь решили, что у парня крыша съехала. Перед тем как идти на посадку, Обнорский, у которого вдруг появилась сумасшедшая надежда действительно добраться живым до Союза, крепко обнял Шварца и сказал ему на прощание:

– Держись, Серега.

Вихренко ухмыльнулся и, пожимая Андрею руку, пообещал:

– Да я, наверное, тоже скоро за тобой… Нечего тут делать уже, все дела настоящие в Союзе начинаются. Я так думаю, что там скоро можно заработать будет больше, чем в любой загранке… Мужики из армии косяками увольняются… У меня в Москве уже темы конкретные есть – в Союзе встретимся, поделюсь… Может, вместе будем, а? Фикретов разных на наш век хватит…

– Посмотрим, Серега, – не стал ничего обещать Обнорский. – До него еще дожить нужно, до Союза-то. Чего загадывать, как оно все там разложится… Ну бывай, Шварц.

Андрей повернулся и пошел на посадку. Он молил Бога только об одном – чтобы контора полковника Сектриса дала ему добраться до Москвы, до России. В конце концов, раз уж они столько времени тянули, не все ли равно, где убирать последнего свидетеля?..

Эпилог

Июль 1991 года

Москва, Домодедовское кладбище

…Душный летний день уже клонился к вечеру, и на непрестижном кладбище на самой окраине Москвы людей почти не было. Только у одной невзрачной, плохо обустроенной могилы, вокруг которой даже не было ограды, сидел на корточках черноволосый крупный парень в потертых джинсах и плотной зеленой рубашке, напоминавшей «натовскую» военную форму. На скромной могильной плите из дешевого гранита прямо поверх выгравированной надписи: «Капитан Новоселов Илья Петрович 17.03.1962–25.08.1990» – стояла початая плоская бутылка джина «Бифитер». Парень время от времени гладил плитку желтыми от сигарет пальцами и, еле заметно покачиваясь, что-то бормотал. Он говорил очень тихо, и разобрать слова можно было, лишь подойдя к нему почти вплотную…

– Ну вот, а потом у меня началась карусель с увольнением. В Генштабе документы почти полтора месяца не выдавали, я по Москве как бомж ходил с какими-то справочками… Кстати, знаешь, кого я в «десятке» встретил? Зайнетдинова – помнишь, он у нас в Йемене замом по тылу был? Я его еще стволом напугал, когда к Ахмеду за бухлом поперся… Зайнетдинов теперь полковник – я на его орденские планки глянул – чуть не обалдел: две Красные Звезды, «За боевые заслуги», «За отвагу»… Он меня узнал – подошел, поговорил… Мы, говорит, интернационалисты, должны друг за друга держаться… Прикинь? У этого «интернационалиста» рожа такая, что на «мерседесе» не объедешь… Хотел к твоим старикам заехать, хоть им все про тебя рассказать, а они, оказывается, померли – еще зимой. Сначала отец – от инфаркта, а через месяц и мать. Да ты, наверное, и сам это знаешь… А Ирине я говорить ничего не стал, ты уж извини. Не смог просто. У нее, похоже, немного крыша съехала – она в путаны подалась. Сидит сейчас в «Праге», деньги зарабатывает… Только я думаю, что она это не из-за денег, она это из-за тебя скорее… Понимаешь, она ведь не знала, что ты ее спас, и поступок твой сочла большой подлостью… Ну и как бы в отместку тебе… А я подумал – если ей сейчас всю правду рассказать, так она совсем свихнется, руки на себя наложит… Пусть уж оно все будет пока как есть, может, отойдет еще… Ну а больше мне и рассказывать-то всю эту историю некому было – в прокуратуру ведь не пойдешь: там решат, что я просто умом тронулся, небылицы какие-то плету, доказательств-то ведь никаких нет… Пакет, что я Сереге Челищеву через Лену передавал, ясное дело, не дошел… А ребятам рассказывать просто побоялся – не за себя, за них… Я ведь до сих пор понять не могу, почему сектрисовская контора меня в покое оставила, – они так и не проявились ни разу, я сначала каждый день ждал, а потом понял, что надо жить дальше… Я теперь самым настоящим журналистом стал, с удостоверением, со всеми делами. Как документы получил и в Питер вернулся, пришел в ту самую «молодежку» – помнишь, я тебе говорил, там мои ливийские очерки печатали… Пошел прямо к главному редактору, говорю: мол, так и так – бывший офицер, хочу у вас работать… А эта газета в Ленинграде сейчас самая супердемократическая, им всюду заговоры против них мерещатся, агенты КГБ и прочая ерунда… Они как мою биографию узнали, сразу во мне шпиона заподозрили засланного, чтобы демократическую прессу изнутри разлагать: сам посуди – офицер, столько лет за границей проработал, языки экзотические… По нынешним временам совсем нелучшая биография. Тем более что им даже справки обо мне не навести. Но самое смешное – взяли они меня, только все время косятся; будто подозревают в чем-то… А что мне им сказать – жизнь ведь всю не перескажешь… У них вообще злодейства КГБ – больная тема, совсем свихнулись на ней, притом что сами с Комитетом, по-моему, даже и не сталкивались никогда, только в книжках читали. А теперь статьи пишут – ухохочешься, какая херня у людей в головах… Недавно в редакцию кто-то книжку Суворова приволок, так они узнали, что еще какое-то ГРУ есть, – теперь и про них пишут… Ну а я в эти дела не лезу – у меня своя специализация, бегаю криминальным репортером, в газете темой этой никто раньше и не занимался… Учиться нужно многому, потому что пока в редакции двадцатидвухлетние пацаны больше меня понимают, я иногда вообще не врубаюсь, о чем они между собой говорят: полоса, петит, нонпарель, засылка… Может быть, если научусь писать более-менее, попробую книжку сделать – про нас с тобой, про ребят, про то, как все было на самом деле… Только если это и будет, то не скоро: пытался я пару раз начать писать – ничего не выходит, слова не те, казенно как-то получается… А еще… стоит мне пару страниц написать – все, без стакана в этот вечер уже не заснешь, можно и не ложиться… Кстати, с пьянкой я всерьез завязать решил, вот с тобой сейчас выпью – и все, пора уже… Я вообще по-новому решил жизнь начать – кончился военный переводяга Обнорский, посмотрим, что получится из журналиста Серегина… Кстати, Шварц мне звонил, он тоже уже в Союзе, ребят вокруг себя собрал, рэкетом всерьез занялся… Меня к себе звал, но я пока отказался – Серега вроде с пониманием отнесся, не обиделся… Как передумаешь, говорит, приходи, всегда тебе рады будем, Палестинец. А я ему – спасибо, Шварц, только я больше не Палестинец, я теперь – Журналист… Помнишь, кликуху мне такую хабиры в Бенгази дали – как в воду глядели… Ну вот, собственно, и все… Ребятам всем, кто с тобой, приветы передавай, я про всех помню… Оградку тебе я уже заказал, к осени плиту нормальную положим… В общем, спи спокойно, братишка…

Парень у могилы действительно говорил очень тихо, но каждое его слово отчетливо звучало через маленький динамик в неприметной серой «Волге», стоявшей у ворот кладбища. В машине сидели двое и внимательно прислушивались к этому странному монологу. Пожилой седовласый мужчина в добротном костюме улыбнулся и посмотрел на своего более молодого товарища, лицо которого напоминало плакатное изображение честного сельского труженика:

– Ну что скажешь?

Молодой пожал плечами и равнодушно ответил:

– Все равно вам решать. Я еще там свое мнение высказал, оно осталось прежним: по-моему, нулевой вариант наиболее предпочтителен. Это будет полной гарантией от всех возможных эксцессов, особенно если учесть занятую им, – парень кивнул в сторону кладбища, – позицию. Я, если честно, не сторонник рискованных экспериментов.

Седовласый негромко засмеялся и сказал:

– Вот потому-то я – это я, а ты – это ты. Вам, молодым, только дай порулить – таких дров наломаете… Нулевой вариант осуществить никогда не поздно, только его ведь потом уже не переиграешь… А позиция его – она ведь и измениться может, позиция-то… В горячке да с нервов чего только не скажешь. И потом – ну чем мы рискуем? Ты же слышал – идти ему все равно не к кому, да и кто бы ему поверил, начни он что-то рассказывать? Мигом бы в дурдом попал… К тому же скоро в стране большие изменения начнутся – тогда вообще никому дела не будет до чьих-то рассказов… А парнишка перспективный – ты заключения аналитиков читал? Ну вот. Если мы каждому такому парню нулевку устраивать начнем – кто работать будет? С одними мудаками исполнительными дела не сделаешь. Куда он подался – в журналистику? Пусть, направление перспективное, особенно сейчас. Пусть осваивается, работает, а мы проконтролируем, даже поможем незаметно… Глядишь, со временем начнет что-нибудь интересное вырисовываться… Ладно, поехали, времени уже нет совсем.

Седовласый решительно махнул рукой, показывая, что прения окончены. Молодой с выражением почтительного сомнения на лице молча запустил двигатель, и серая «Волга» плавно отъехала от ворот пустынного кладбища…

1985–1996 гг.

Аден – Москва – Краснодар – Ленинград – Бенгази – Триполи – Санкт-Петербург

Андрей Константинов
Рота
Дожить до весны

Авторское предисловие

У этой книги достаточно необычная история создания…

В мае 2003 года мне позвонил старинный приятель, к сожалению ныне покойный Роман Цепов, с идеей создания телевизионного фильма о подвиге роты псковских десантников, которые почти все погибли в бою с 29 февраля на 1 марта 2000 года в Чечне на перевале Исты-Корт. Погибли они, перекрывая путь прорыва боевикам Хаттаба, которые превосходили десантную роту численностью более чем в пятнадцать раз. Я сразу же связался с режиссером Владимиром Владимировичем Бортко, с которым познакомился, когда мы начинали работу над сериалом «Бандитский Петербург». Владимиру Владимировичу идея показалась очень интересной, а ее реализация – делом важным не только для нас.

Роман Цепов сумел найти людей, согласившихся профинансировать эту большую и достаточно тяжелую работу. Вскоре она и началась. Самым трудным было в очень сжатые сроки написать сценарий для четырехсерийного телевизионного фильма. Для решения этой нелегкой задачи были привлечены московский сценарист Илья Авраменко, писатель Сергей Щербаков, автор очень интересной прозы о действиях федеральных войск в Чечне, мой хороший приятель, полковник Российской армии Борис Александрович Подопригора, около девяти месяцев занимавший должность заместителя командующего объединенной группировкой войск в Чечне, и я – Андрей Константинов. Каждый из нашего достаточно большого творческого коллектива выполнял свою конкретную задачу, и к концу августа 2003 года сценарий был вчерне готов. Потом он, правда, еще неоднократно переделывался и изменялся. Здесь необходимо отметить то, что хотя Владимир Владимирович Бортко и постеснялся указать себя в титрах фильма соавтором сценария, но на самом деле он, конечно же, таким соавтором был, потому что работал над сценарием едва ли не больше всех…

…Работа наша продвигалась более чем непросто, потому что «чеченская тема» требовала, с одной стороны, особой деликатности и тактичности, а с другой – твердости и, если хотите, предельной определенности гражданской позиции. Ведь Чечня – это неизбывная боль России, ее трудное и несчастное дитя, и одновременно застарелая, трудно заживающая рана. Уже ушедший в историю подвиг десантников – это ярчайший эпизод противостояния добра и зла, не всегда очевидных в уникальном многообразии Кавказа. Но противостояния неизбежного и необходимого в условиях, когда национальная история причудливо переплелась с событиями недавних дней в самой болевой точке современной России, оказавшейся в перекрестии прицела международного терроризма. Не на таких ли исторических перепутьях многонациональной страны и не в таких ли драматических эпизодах вызревает искомая национальная идея? Идея, носителями которой в равной степени могут быть и президент страны, и один из героев фильма, и все мы – его создатели и зрители.

Осенью 2003 года, почти одновременно с запуском съемок фильма, родилась идея сделать еще и книгу. Сейчас уже трудно сказать, кто первым высказал эту идею – Роман Цепов, Борис Подопригора или я. Наверное, эта мысль родилась в наших головах одновременно. Дело в том, что в любом фильме достаточно трудно рассказать все то, что хотелось бы. Фильм ограничен хронометражом и бюджетом. У книги в этом смысле возможностей гораздо больше. Вот так и получилось, что я с помощью Романа Цепова и Бориса Подопригоры начал заниматься работой, которую, честно говоря, не планировал заранее. Мы не хотели просто взять и переписать сценарий, так вышло, что книга стала самостоятельным проектом, где лишь самые основные сюжетные линии совпали со сценарной основой…

Я хочу отдельно поблагодарить замечательного человека – Бориса Александровича Подопригору: о нем можно рассказывать долго, и, наверное, его биография также заслуживает отдельной книги. Он прошел почти все горячие точки. Без его текстов и без постоянных консультаций с ним было бы просто невозможно создание сценария для фильма и написание этой книги. Борис Александрович прекрасно пишет и сам, примером тому может служить его сборник «Судьба офицера: от Кабула до Сараево», вышедший в 2008 году, который я настоятельно рекомендую всем для вдумчивого прочтения. О себе же скажу лишь то, что работалось мне над «Ротой» необычайно тяжело. Эта книга вымотала меня так, как, наверно, никакая другая…

Что же касается фильма, то он снимался очень быстро, а монтировался буквально с колес. А все потому, что задачей ставилось выпустить его к первой годовщине роты, которая пришлась на «високосное» 29 февраля. И фильм, в конечном итоге получивший название «Честь имею!», действительно был сделан к этой дате и оказался вполне успешным. Достаточно сказать, что как лучший мини-сериал года он получил две самые престижные российские кинопремии – «Тэфи» и «Золотой орел». Я искренне горжусь этим обстоятельством – значит, и в самом деле всё было не зря…

…По прошествии лет уходят из памяти какие-то сложности, связанные с работой над сценарием и книгой. В том числе неприятные воспоминания – к сожалению, были и такие. Дело в том, что один из соавторов сценария, а именно – господин Авраменко, в какой-то момент посчитал вдруг, что при работе над книгой были нарушены его права как одного из участников проекта. И не просто посчитал, но и решил, что можно и нужно устраивать юридические разбирательства на такой вот святой теме. Ну да, как говорится, Бог ему судья. Лично у меня есть по этому поводу своя четкая позиция, есть позиция Владимира Бортко, позиция Бориса Подопригоры… Конечно, можно было бы и умолчать об этой истории и, что называется, «не выносить сор из избы». Однако читатель дотошный, при желании, наверняка обнаружит в тексте некоторые отличия от текста предыдущего издания. Они-то и есть суть «учитывания прав» господина Авраменко… Впрочем, изменения эти незначительны. В целом основная ткань книги осталась прежней. И я надеюсь, что так же, как и фильм смотрится до сих пор и имеет свою аудиторию, так и книга по-прежнему будет востребована.

Сразу должен предупредить всех читателей, что мы не ставили перед собой задачу документального рассказа о детально подлинных обстоятельствах гибели роты псковских десантников. Это, наверное, должны (и обязаны!) сделать те, кто работает в документальном жанре. Мы же старались создать художественное произведение, которое, конечно, основывалось на подлинном факте совершенного подвига. Старались от души, потому что понимали, как легко можно оскорбить память погибших халтурной работой. Так что пускай не судят нас строго те, для кого гибель настоящей псковской роты стала еще и личной трагедией. Просто правда жизни и так называемая художественная правда очень часто не совпадают в деталях при одном и том же нравственном посыле…

А те, кто погиб на перевале Исты-Корт 29 февраля – 1 марта 2000 года, действительно заслуживают настоящих памятников, в том числе и «телевизионных», и «книжных». Как ни старались, мы не смогли рассказать всё, что нам хотелось бы и чего заслуживают эти герои. Но я надеюсь, что о подвиге десантников псковской роты будет снят не один фильм и написана не одна книга.

Андрей Константинов